Текст книги "Месть Танатоса"
Автор книги: Михель Гавен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)
– Барон Ральф фон Фелькерзам, – любезно представила Маренн молодого человека Ирма. – До вечера – отдаю Вас на его попечение. У него есть к Вам какое-то дело. Он сам Вам объяснит. А я не прощаюсь, – она ласково пожала руку Маренн, – увидимся вечером. Надеюсь, сегодня мы проведем время повеселее.
– Прошу в машину, – без излишних вступлений предложил фон Фелькерзам.
– Мы куда-то поедем, барон? – поинтересовалась Маренн.
– Да, – коротко ответил он, подавая ей пальто.
– А дети?
– С детьми пока побудет фрау Кох.
Фон Фелькерзам проводил Маренн к автомобилю. «Так значит, фамилия Ирмы – Кох, – размышляла она по пути. – Странно, почему же Ирма не носит фамилию мужа?» Она удобно расположилась на заднем сиденье автомобиля – уже знакомое ей место, в очень знакомой машине…
Как и в первый раз, Ральф фон Фелькерзам сам сел за руль. Мягко шурша шинами по гравиевой дорожке, автомобиль тронулся. Ворота автоматически распахнулись перед ними, как по мановению волшебной палочки.
Гуляя по саду, Маренн несколько раз подходила к ограде – ворота казались наглухо запертыми. Наверное, ими кто-то управляет.
А Ирма… Ирма… Мысленно Маренн снова перенеслась к своей новой знакомой. Сегодня утром, во время их совместной поездки в Берлин, Маренн стала невольной свидетельницей странной картины.
На перекрестке машину остановили полицейские, чтобы пропустить кавалькаду черных автомобилей с флажками «СС» на крыльях – должно быть, ехал какой-то важный чин. Увидев их, Ирма побледнела и вся подалась вперед, как будто хотела рассмотреть кого-то за затемненными стеклами автомашины, промчавшейся по центру. Лицо ее напряглось, губы нервно дрожали, она судорожно сжимала пальцами обшивку переднего кресла, весь облик выражал растерянность и смятение. Буря чувств, обычно тщательно скрываемых, проскользнула по ее лицу, исказив его почти до неузнаваемости.
Маренн решила предложить Ирме помощь, но удержалась, понимая, что лучше промолчать. Без сомнения, что-то связывало фрау Кох с человеком, сидевшим в правительственном автомобиле, что-то очень сильно тревожило ее. Доброжелательная и уравновешенная, она в этот момент совершенно не походила на себя: она страдала, сердилась, терзалась только одной ей известными мыслями.
Долго потом Ирма не могла успокоиться в салоне: она нервно ходила взад-вперед, курила и с трудом выдавила из себя улыбку, приветствую парикмахера. Но взяла себя в руки. Кто был этот важный нацистский сановник и какую роль он играл в жизни Ирмы, Маренн посчитала неуместным спрашивать, но происхождение черных печальных кругов под глазами новой своей подруги теперь не составляло для нее тайны.
Раздумывая над поведением Ирмы, Маренн не наблюдала за дорогой. Куда они едут? Похоже, выехали из пригорода. Снова замелькали оживленные берлинские улицы, красочные витрины магазинов, афиши кинотеатров. Что это за район? Маренн казалось, она узнавала дома и скверы, мимо которых следовала машина фон Фелькерзама. Она сама нередко ездила здесь раньше, направляясь к самому центру города. Ну, как же. Она не могла забыть! Конечно, она всегда так ездила в клинику Шарите!
До ареста, верная своим привычкам, она тоже поселилась в пригороде – снимала этаж одного из частных домов. Значит, служебная вилла гестапо находится недалеко от того места, где она раньше жила. Разве могла она подумать, просыпаясь каждое утро в уютной спальне на втором этаже симпатичного домика с красной черепичной крышей или возвращаясь каждый вечер из клиники или университета домой, что где-то совсем рядом, за лесом, у неизвестного ей лесного озера дивной чистоты и красоты, обосновалось… гестапо? И пройдет не так уж много времени, когда эта зловещая тень выползет из-за леса и накроет ее дом, ее жизнь, все разрушит и все сломает…
– Мы едем в Шарите? – спросила она у Фелькерзама, нарушив царившее до сих пор молчание. Барон не отличался разговорчивостью – она заметила это в прошлый раз. А может быть, ему просто приказано не разговаривать с ней? На этот раз он тоже не ответил на ее вопрос. Да впрочем, ответа и не понадобилось. Маренн уже узнала улицу, на которую повернула машина барона.
Через несколько мгновений автомобиль затормозил у ограды клиники Шарите. Раскрылись ворота – они въехал в парк, раскинувшийся перед фасадом хорошо знакомого ей старинного здания, проехали по аллее, ведущей к парадному входу, и остановились перед ним. Ральф фон Фелькерзам вышел из машины и, открыв заднюю дверцу, предложил руку Маренн:
– Прошу Вас, фрау.
Она удивленно спросила:
– Зачем Вы привезли меня сюда?
– Вы знаете это здание? – сухо поинтересовался он, и Маренн почему-то не понравилась его интонация.
– Конечно, – ответила она, следуя за бароном по лестнице, – это клиника Шарите.
– Очень хорошо, фрау.
Фон Фелькерзам распахнул перед ней парадные двери. В полном недоумении Маренн вошла в холл. Ее сразу же охватило ощущение, что двух лет отсутствия как не бывало – клиника жила обычной жизнью, по раз и навсегда заведенному порядку. Стояла тишина – по расписанию после обеда господствовал «тихий час». Больные спали или просто отдыхали в своих палатах, медицинский персонал занимался подготовкой к вечернему обходу и процедурам, в холле было пустынно, и каждый шаг Маренн по чисто вымытому мраморному полу повторялся эхом под сводами высокого лепного потолка.
Вот из боковых дверей появился какой-то озабоченный санитар – он нес чистое белье. Маренн лицо его показалось знакомым, но имени вспомнить она не смогла. Не глядя на нее, санитар поспешно прошел к лестнице, ведущей на второй этаж, и тут… поднял голову, повернулся. Увидев Маренн, остолбенел и… быстро исчез, словно испарился. Что это с ним? Очевидно, что он ее узнал. Но почему испугался? Может быть, ее уже считают мертвой?
Маренн не знала, что объявили персоналу после ее неожиданного исчезновения чуть ли не посреди рабочего дня, а теперь этот незадачливый парень выглядел так, будто увидел призрака, и очень странно повел себя. В чем дело? Маренн не на шутку разволновалась и встревожилась: зачем они привезли ее сюда? Чего от нее хотят? Показать сотрудникам клиники «злоумышленницу», наглядно продемонстрировав, что их ждет, если они проявят несговорчивость и непослушание?
Но откуда взяться этим самым несговорчивости и непослушанию в клинике Шарите, где, как она знала, все всегда были довольны: обеспечены работой и хорошим жалованьем. Здесь подобрался цвет профессуры и высококвалифицированный средний и младший персонал. Хотят в очередной раз испытать саму Маренн? На что? Впрочем, зачем гадать? Наверное, скоро все прояснится. Надо подготовиться, собраться, не раскисать. Мало ли что… Если бы они оправдали и освободили ее – было бы ясно. Реабилитировать известного специалиста в глазах ее коллег, которым конечно же известно о ее аресте – их прямой долг. Но ведь ничего подобного не произошло. А может быть, именно это они и собираются сделать… Маренн очень надеялась – ведь она невиновна… Но почему не предупредили, к чему вся эта секретность?
От переживаний у Маренн заболело сердце. Господи, ну куда же провалился этот барон фон Фелькерзам, очень любезный и молчаливый. Уж скорее бы пришел… Сказал, подождите здесь, и пропал. Мало ли кто еще может здесь пройти и увидеть ее. Она не хотела лишних встреч с темп, с кем работала прежде, хотя, как уже поняла, таких встреч ей не избежать.
– Дорогая фрау Сэтерлэнд, я так рад!
Кто это? Маренн вздрогнула. Да что там! Конечно, она сразу узнала окликнувший ее голос с мягким австрийским акцентом, столь дорогим и привычным ей. Маренн повернулась. По лестнице к ней спустился заведующий психиатрическим отделением клиники профессор Берлинского университета, ее давний коллега и хороший друг, элегантный, воспитанный, статный, высокообразованный Макс де Кринис. Вот так встреча. Это уже не санитар. Это намного серьезней. Маренн растерялась. Как ей вести себя? Как ни в чем не бывало или все же…
Но, судя по всему, де Кринис был хорошо осведомлен о ее делах и, более того, он ее ждал. Дружелюбно улыбаясь, профессор подошел к Маренн и, поклонившись в знак приветствия, галантно поцеловал руку, счастливо избежав замечаний по поводу ее долгого отсутствия или изменений в ее внешности: он был хорошим дипломатом и психологом, Макс де Кринис.
Я пригласил Вас, чтобы проконсультироваться по одному вопросу, – пояснил он, провожая Маренн в свой кабинет, – случай очень, серьезный, и для того,чтобы принять решение, мне необходимо знать Ваше мнение, – он вел себя настолько естественно,что Маренн показалось, будто только утром он позвонил ей по телефону и она приехала по его просьбе. А еще вчера за чашкой кофе, как водилось прежде, они говорили с ним о пациентах, об их недугах, о средствах и методах лечения… Двух лет не прошло – они исчезли! Она вчера уехала – сегодня, как обычно, вернулась в клинику, задержавшись с утра в университете.
Макс де Кринис пригласил Маренн присесть, налил чашечку кофе, предложил сигарету – она отказалась от всего. Она никак не могла принять тот же свободный, непринужденный тон, которым они общались прежде и который профессор, словно, по привычке, предложил ей сейчас. Маренн не удавалось избавиться от ощущения, что все с ней происходит во сне – такого не может быть, никак не может! Зачем? Почему? Ее освободили? Вот гак вот просто, не говоря ни слова? Но так не бывает…
Де Кринис, конечно же, видел ее замешательство. Но по-прежнему делая вид, что ничего не замечает, и ни о чем не спрашивая, протянул Маренн историю болезни:
– Вот, ознакомьтесь, фрау Ким. Я полагаю… – он высказал свое мнение, и Маренн сразу насторожилась – оно показалось ей легковесным. Что случилось с профессором? Прежде за де Кринисом не замечалось поверхностности суждений – он всегда отличался вдумчивостью и серьезностью.
Ощущение искусственности происходящего, родившееся благодаря такому открытию, теперь не покидало ее. Закравшиеся с самого начала подозрения становились все яснее. Подставка? Розыгрыш? Ее проверяют?
Догадавшись, Маренн не на шутку рассердилась. И, отодвинув чашку с кофе так, что ее содержимое едва не расплескалось на стол, резко, но корректно опровергла доводы де Криниса. Он должен знать ее манеру – зачем же нарываться!
Она, конечно, замечала, что профессор очень внимательно смотрит на нее и слушает. Он не возражал. По его лицу легко читалось, что он даже полностью согласен с ней. Тогда для чего он порол эту чушь?!
– Зачем рассуждать условно? Давайте посмотрим пациента, Макс! – потребовала от него Маренн, – невозможно делать заключения, исходя только из теоретических предпосылок.
– Пожалуйста, – легко согласился тот.
Вот так штука. Ей даже не пришлось идти в палаты. Пациент находился в помещении, соединяющемся с кабинетом де Криниса.
Создавалось четкое впечатление, что все подготовлено заранее – без сомнения, ее ждали. Ее вынуждали сыграть роль в хорошо поставленном спектакле, но опять таки – ради чего? Цель до сих пор была ей непонятна.
Легкость и непринужденность профессора де Криниса исчезли сами собой. Теперь и он чувствовал себя скованно, хотя всячески старался не показать перемены – он явно нервничал, это чувствовалось. Он ощущал неловкость от того, что пытался поймать Маренн на удочку – она прекрасно разгадала его игру, сразу же заметив, что он нарочно высказал заведомо неверный диагноз, точнее, заведомо полуневерный. Он, профессор психиатрии – было от чего покраснеть!
Только дилетантка могла попасться на такую уловку. А может, – Маренн вдруг словно ударило в голову прозрение, – может быть, они не верят, что она – это она, и теперь испытывают ее профессиональную пригодность?! Но это же и вовсе какой-то бред. И де Кринис участвует во всей этой затее?! И Зауэрбрух, директор клиники Шарите – он незаметно появился во время осмотра больного, но держался в стороне, наблюдая издалека за ее действиями.
Интересно, кто еще наблюдает? Маренн душило возмущение. Этот оберштурмбаннфюрер Скорцени? Или кто-нибудь из его компании? Она не сомневалась, что где-то за ширмой прячутся некоторые «заинтересованные» лица, которые все это придумали и наверняка считают свою идею гениальной.
Самозванка… Они заподозрили, что она – самозванка! Теперь уж Маренн не постесняется! Де Кринис и Зауэрбрух – раз они согласились подыгрывать гестапо – пусть потерпят. Профессора, доктора наук – им не жаль их профессиональной чести, так пусть получат, что заслужили. Маренн не пощадила их: к чему щепетильность? Она разобрала по пунктам, разгромила в пух и прах все возведенное ими лженаучное здание «умозаключений», оказавшееся на деле обычной «мышеловкой», в которой сам профессор де Кринис представлял собой аппетитный кусочек сыра. Только она-то сыр не ест. Пусть знают, Маренн фон Кобург – это Маренн фон Кобург. Никто не смеет ее подозревать и ставить под сомнение ее профессионализм! Сначала они обвинили ее в политической неблагонадежности, в непорядочности, чуть ли не в шпионстве, теперь – сомневаются в ее квалификации как специалиста! Пожалуй, они чересчур хватили!
Слушая разоблачения Маренн, безжалостно обрушившиеся на его голову, профессор де Кринис краснел и бледнел поочередно не один раз. Он даже не мог вставить слова, точнее, не имел на то права, – строгие, неумолимые, разящие наповал аргументы летели в него, как тухлые яйца в плохого артиста. Ему было стыдно, он стушевался, он был не рад, что связался со всем этим! И в то же время ощущал несказанную радость – ведь он не сомневался ни на секунду, что перед ним она, Маренн фон Кобург, или Ким Сэтерлэнд, как теперь называют ее. Кто же еще? Только она может настолько глубоко рассуждать о предмете, который не под силу многим нынешним светилам – он специально подобрал ей случай, ой-ой-ой какой!
Здесь мало быть профессионалом, тут надо быть Маренн фон Кобург, чтобы разобраться и дать верное заключение – это ее докторская диссертация в Венском университете, едва ли не единственная в Европе она разрабатывала такую тему.
Что же сказать – все ясно. Маренн неподражаема. Конечно, это она. Теперь уж де Кринис со спокойной душой может уверить Вальтера – да, это она. Освободите ее поскорей, дайте ей возможность работать, она принесет Германии великую пользу, облегчит страдания стольких людей! Это она! Наверное, Шелленберг, который наблюдает за всем происходящим, и сам видит: так нельзя сыграть. Знания, профессионализм, тем более столь восхитительно высокого уровня, уже не сыграешь: это – дар, это – уникально… И как узнаваема Маренн – нетерпимая к дилетантству, язвительная, бесстрашно отстаивающая свою точку зрения…
Когда де Кринис увидел ее в вестибюле, сердце его сжалось, хотя он ничем не выдал своих чувств: худая, без сомнения, тяжело больная, измученная, иссохшая… Словно все жизненные соки вытянуло из нее это несправедливое заключение в лагерь. Она медленно поднималась по лестнице, она задыхалась – так ей было тяжело: видно, что-то неладно с сердцем.
А за что? За что они упекли ее туда? И зачем Вальтер придумал эту проверку? Де Кринис не разделял скептицизма молодого друга.
Маренн так слаба – ее сердце может просто не выдержать. Требуется огромное нервное и физическое напряжение, чтобы доказать истину, он-то знает это, а она… Ей просто нечего напрягать – у нее нет сил.
И все же… Когда он усадил ее в кресло в своем кабинете, он сразу заметил – Маренн казалась равнодушной ко всему, растерянной, ошеломленной встречей и глубоко удрученной своим положением. Но как она преобразилась, как только речь зашла о деле! Откуда появилась потухшая, казалось бы, энергия, глаза заблестели, мысль заработала четко, как и в прежние времена, а руки – тонкие как ниточки, синюшные, с длинными, костлявыми пальцами, – как ловко и уверенно они действовали, натренированными, опытными движениями обращаясь с больным. А как она негодовала! Как ее возмутили его заведомо неверные, провокационные рассуждения!
«Маренн, простите. Не я затеял все это. Но как же здорово, Маренн, что Вы сейчас меня так ругаете, не щадите моих заслуг. Как же здорово!»
Профессору очень хотелось крепко сжать руку Маренн, сказать ей: ты права, моя дорогая, сильная моя, талантливая. Как же мне жаль тебя, как ты страдала…
Внезапно речь Маренн прервалась. Лицо ее смертельно побледнело, она зашаталась. Де Кринис подхватил ее. Сомнений не оставалось – сердечный приступ. Санитары перенесли Маренн в свободную палату и уложили там на кровать. Подоспевший врач-кардиолог сразу же установил, что сказываются последствия тяжелого заболевания, перенесенного в лагере. «Сердце в таком состоянии, что даже трудно вообразить, – сокрушался он. – Как могло такое произойти? Женщина с очень серьезным заболеванием. Кто ее наблюдает? Как это – никто?»
Увы, прежде Маренн никогда не жаловалась на сердце. В сложившейся ситуации профессор Макс де Кринис не имел права объяснить коллеге все детали, касающиеся состояния больной, – ее двусмысленное положение и неопределенное будущее. И потому просто попросил оказать помощь, с грустной улыбкой слушая, как возмущается кардиолог но поводу запущенного недуга. Что ж, может быть, ему еще представится случай, а может… Думать о худшем не хотелось.
– Теперь, я надеюсь, ты убедился, Вальтер, – взволнованно сказал он Шелленбергу, входя в кабинет, где ожидали его бригадефюрер СС и его адъютант, наблюдавшие за экспериментом. – Теперь ты убедился сам. Я могу лишь еще раз подтвердить: да это она, Ким Сэтерлэнд, принцесса Маренн де Монморанси, эрцгерцогиня фон Кобург-Заальфельд, принцесса Бонапарт, называйте ее, как хотите, но это – она. Имя здесь ничего не меняет, – де Кринис сел в кресло, закурив сигарету.
– Что с ней? – спросил озадаченно Вальтер Шелленберг.
– Сердце, – ответил де Кринис с грустью. – Что еще? Не выдержало нагрузки.
– Это опасно?
– Да. Ее надо лечить, и серьезно… Хотя прежде я не припоминаю, такого не было…
– Она тяжело болела в лагере, – вспомнил Шелленберг, – Скорцени говорил мне об этом. Так что возможно, осложнение…
– Конечно, возможно, – подтвердил де Кринис с сарказмом. – Еще как! Вальтер, – он серьезно посмотрел на бригадефюрера, – так нельзя. За что ее держат там? Какой она враг? Надо разобраться наконец. Маренн – великолепный специалист. Разве она не нужна нации? Вальтер, я прошу… Теперь, когда все мы удостоверились…
– Дорогой Макс, – Шелленберг встал и, подойдя к де Кринису, положил ему руки на плечи, – не надо так волноваться. Обещаю тебе, все решится в ближайшем будущем. А пока… Есть определенные бюрократические условности. Мне необходимо от тебя письменное заключение. Я представлю его рейхсфюреру Гиммлеру в подтверждение своих доводов. И многое, многое еще надо обдумать.
– Я все уже писал, Вальтер, – недовольно возразил де Кринис, отвернувшись, – не хватит ли, а?
– Не хватит. Не простое это дело, Макс, – негромко, но твердо заключил Шелленберг и тут же попрощался. – Мне необходимо ехать. Увидимся.
Профессор де Кринис видел, что его молодой друг крайне озабочен. Он знал Вальтера Шелленберга с юности и всегда принимал в своей семье как сына. Вальтеру даже предоставлялась отдельная комната в доме профессора, и он мог приходить и уходить, когда ему вздумается. Нередко они совершали вместе верховые прогулки, и Шелленберг однажды даже уговорил де Криниса принять участие в одной из операций СД, связанной с похищением в Голландии двух английских агентов.
Интеллигентному Максу де Кринису предоставлялось сыграть роль правой руки руководителя оппозиционной группы офицеров, недовольных гитлеровским режимом, которая якобы существует в вермахте. Что ж, де Кринис выглядел весьма убедительно, хотя нанервничался и натерпелся страха в те недавние октябрьские дни.
Во время операции особо отличился штандартенфюрер СС Науйокс, один из командиров эсэсовского отряда, вступившего в перестрелку с англичанами. Этот смелый малый был удостоен ордена Железного Креста за храбрость. Де Кринис не мог без восхищения наблюдать, как командир эсэсовцев, гибкий и сильный, выскочив из ворвавшейся на стоянку машины, вел настоящую дуэль с одним из агентов. Стрелял он методично, тщательно прицеливаясь.
Правда, де Криниса старший эсэсовец обругал и посоветовал поскорее убираться к черту, но профессор и сам понял, что в такой ситуации он, пожалуй, лишний. Только же он свернул за угол – на тебе, лицом к лицу столкнулся с верзилой-голландцем, который сграбастал его за шиворот и сунул под нос огромный пистолет. Де Кринис пытался сопротивляться, но дело грозило закончиться весьма печально.
В последний момент, когда верзила уже нажимал спусковой крючок, его руку отвели в сторону и пуля прошла в каких-нибудь двух-грех сантиметрах от головы де Криниса. Спасением он снова был обязан вмешательству Науйокса, который пригрозил: «Ну, профессор! Вечно вы попадетесь под руку!» и крепко выразился в заключение.
Странно, но похожая история случилась в тот день и с самим. Вальтером Шелленбергом. А вообще неразбериха царила повсюду. Единственное, де Кринису очень понравилась речь, которую ему поручили произнести во время великолепного совместного обеда с устрицами, которыми угощали англичан еще до того, как разразилась перестрелка. Профессор использовал случай и блеснул венским очарованием! Впрочем, надо отметить, обстановка в целом была приятная. Но потом все изменилось…
Науйокс позже сожалел, что подстрелил того англичанина или голландца – де Кринис так толком и не понял, кто он был. «Тут уж кто кого: он выстрелил первым, – рассказывал Альфред после награждения, – а я оказался лучшим стрелком». Несмотря на некоторую солдатскую грубоватость, Науйокс нравился де Кринису. Он хорошо знал его жену, очаровательную блондинку Ирму Кох.
У молодой женщины существовали проблемы со здоровьем, и де Кринис неоднократно предлагал ей обследоваться. Но она упорно отказывалась, а в последнее время и вовсе сторонилась его. Боялась, что он вызовет ее на откровенность или что-то угадает. Как специалист, профессор не мог не заметить, что главная причина недугов Ирмы кроется как раз в том, что она тщательно скрывала от посторонних глаз.
Что ж, полковник медицинской службы профессор Макс де Кринис напишет Вальтеру Шелленбергу еще один рапорт и выскажет, свое «горячее» мнение: Маренн де
Монморанси, принцессу Бонапарт, Ким Сэтерлэнд, как бы они ее ни называли, необходимо как можно скорее освободить из заключения. Напишет, как уже написал после посещения лагеря. Ему вовсе не составляло нужды проводить эксперимент, он все понял в лагере и ни секунды не сомневался.
Бедняжка – она страдает несправедливо из -за одного подонка, который написал на нее донос. Кто его подбил только… сам бы не додумался… Де Кринис уже несколько раз пытался выставить этого отвратительного, бездарного лентяя с кафедры, но не получалось: у него всегда находились высокие покровители, и теперь профессор знает, каковы они – это люди из гестапо. Омерзительно! На кафедре де Криниса, в университете! Но ничего… Подождите. Виновник получит свое – де Кринис добьется этого. Духа его не останется в университете. Только бы по Маренн было принято благоприятное решение! А потому не стоит тянуть – надо сразу же выполнить все, что от него зависит!
Размышляя так, профессор вызвал секретаря и распорядился не беспокоить его в ближайший час. Уединившись в кабинете, он выпил чашечку венского кофе с молочной пеной и принялся составлять для Вальтера Шелленберга заключение по только что проведенному эксперименту.
* * *
Маренн привезли на виллу. Не на черной, элегантной машине Фелькезама, а на белой, санитарной, с красным крестом.
Она пришла в себя, но чувствовала себя скверно. По возвращении Маренн ничего не рассказала Ирме о том, куда ее возили. Да та и не спрашивала – все-таки знала, наверное. Или промолчала из деликатности.
Ирма заботливо ухаживала за своей новой подругой – Маренн с благодарностью принимала ее внимание. Она позвала детей и попросила их посидеть с ней. Штефан и Джилл наперебой рассказывали ей, как провели день. Маренн слушала их, закрыв глаза. Она очень устала. У нее не было ни сил, ни желания строить догадки, к чему может привести эксперимент, через который она недавно прошла. Теперь она уже не сомневалась, что это был эксперимент.
К вечеру ей стало лучше. И несмотря на то, что, видя ее состояние, Ирма не вспоминала об утренних планах, Маренн сама напомнила ей о походе в ресторан и выразила готовность составить компанию. Фрау Кох удивилась: а Самочувствие? «Все хорошо, все уже хорошо», – уверила ее Маренн, хотя знала, что говорит неправду. У нее просто не хватало терпения сидеть и ждать на этой вилле, вдали от всего мира… Чего ждать? Ей гак хотелось увидеть жизнь и людей прежними…
Они приехали в «Кайзерхоф» втроем. Штандартенфюрер СС Науйокс сопровождал двух элегантно одетых дам, блондинку и брюнетку, одну из которых, жену штандартенфюрера Ирму Кох, знали все, а вот вторую – тонкую, даже излишне худоватую, с бледным, утомленным лицом, – не знал никто.
Незнакомка выглядела так, будто недавно оправилась после тяжелой болезни. Но зато как она держалась! Поражала осанка – поистине королевская! Шелковое платье густого черного цвета, шлейф которого волочился по полу, удивительно подходило к ее роскошным темным волосам, увитым жемчугом, и чудным зеленоватым глазам. Кто она?
Науйокс свою новую спутницу никому не представлял. Поприветствовав знакомых, он проводил дам за от дельный столик в отдалении и усадил брюнетку так, что ее мало кто мог разглядеть. Во время ужина Маренн, давно забывшая вкус шампанского и тонких итальянских вин, старалась пить как можно меньше. И почти ничего не ела. Алик и Ирма, не сговариваясь, не принуждали ее. Пусть она освоится, считали они, оглядится. Как непросто – снова выйти в свет после пребывания… ну, в общем, там, где она была…
В зал ресторана вошел темноволосый молодой человек в штатском. Под руку он вел великолепную блондинку, совсем юную, в лице которой.Маренн сразу обратила внимание на славянские черты очень похожа на полячку. Увидев их, Альфред Науйокс встал. Ирма вежливо по приветствовала пару. Молодой человек и его дама обосновались недалеко от них, и Маренн заметила, что он некоторое время внимательно смотрел на нее серьезными светлыми глазами. Потом отвернулся.
– Кто это? – спросила Маренн у Ирмы.
Руководитель Алика, бригадефюрер СС Шелленберг, со своей супругой, фрау Ильзе, – ответила та вполголоса. Она хотела продолжить разговор, но вдруг лицо Ирмы побледнело и вытянулось. Она как завороженная смотрела в проход, ведущий от входа в зал к столику, за которым сидели Вальтер Шелленберг с супругой, и Маренн даже подумала, что там произошло что-то страшное.
Встревоженная, Маренн повернулась в сторону, куда смотрела Ирма. Ничего особенного. По проходу, направляясь, видимо, к Шелленбергу, шел высокий светловолосый офицер, довольно молодой и интересный внешне.
Вероятно, он занимал высокий пост, так как его приветствовали почти все находящиеся в зале военнослужащие. Бросались в глаза жесткость и уверенная твердость его черт и манер, а в остальном… А в остальном – ничего особенного: подтянутый, длинноногий, осанистый по прусской традиции. Судя по всему – хороший спортсмен. Приглаженные жестковатые волосы, разделенные на две неравные части тончайшей ниточкой пробора, немного раскосые светлые глаза… Все довольно стандартно, кроме…
Единственное, что во внешности офицера с ходу привлекло внимание Маренн, несмотря на ее усталость и плохое самочувствие, – сказалась профессиональная привычка фиксировать характерные черты, которые могли бы помочь определить характер, – так это несколько женственные очертания рта, выступающие поразительной дисгармонией на этом сугубо мужском лице. Впрочем, могло и показаться. У Маренн не было возможности рассмотреть незнакомца, да и зачем? Она даже не знала, кто это.
Но Ирма… Она не отрывала от высокопоставленного офицера взгляд остановившихся, широко распахнутых глаз, и Маренн видела отлично – глаза фрау Кох наполнились слезами. Офицер вел под руку полную молодую даму в роскошном платье, унизанную драгоценностями. Ее светлые волосы были собраны в тугой узел на затылке, полный бюст вызывающе выступал из узкого декольте. Все ее выхоленное, изнеженное существо выражало высокомерие и надменность, свойственные женам больших начальников. Она едва удостоила взглядом чету Науйоксов, когда незнакомец довольно сдержанно поприветствовал их. Алик встал и ответил на приветствие. Ирма не шелохнулась.
Вновь пришедшая пара уселась за столик, за которым их ждали Шелленберг с супругой. Они ужинали вместе. Офицер сел к Науйоксам спиной.
Не понимая еще причину волнения фрау Кох, Маренн с тревогой посмотрела на нее. Пальцы Ирмы дрожали, она некоторое время сидела, потупив взгляд, потом встала и быстро вышла из зала. Маренн заметила, что незнакомый ей светловолосый офицер исподволь наблюдал за Ирмой и проводил ее глазами, в которых играла усмешка. Это была оскорбительная усмешка – даже Маренн стало как-то зябко и неуютно от нее. Затем она поймала взгляд офицера на себе. Наклонившись, Шелленберг что-то сказал ему. В узких глазах последнего мелькнуло любопытство и еще что-то неприятное: он словно оценивал женские достоинства Маренн. Она рассердилась и отвернулась.
– Кто этот господин? – раздраженно спросила Маренн у Науйокса.
– Группенфюрер СС Гейдрих, шеф службы безопасности, второй человек в СС после Гиммлера, – ответил ей Алик бесстрастно, потягивая коньяк. – Блондинка – его жена, Лина.
К изумлению Маренн, Науйокс вполне спокойно продолжал свой ужин. Казалось, его совсем не трогало состояние Ирмы. Он вовсе не намеревался идти за ней и успокаивать.
– А Ирма? – спросила Маренн, сдерживая возмущение. – Мне показалось, что-то случилось…
– Ничего не случилось, – так же спокойно ответил Алик, но Маренн заметила, что глаза его зло блеснули.
– Но, может быть, мне сходить за ней? – предложила Маренн. – Где она?
– Сходите, – Науйокс пожал плечами. – В дамском туалете, я думаю.
Его равнодушие чрезвычайно озадачило Маренн. У нее сложилось впечатление, что Алик очень любил свою жену, но теперь, когда Ирме, надо полагать, было очень плохо, он вел себя невозмутимо, как сфинкс, и почти так же загадочно. Пожав плечами, Маренн встала и через весь зал направилась к выходу. Теперь все любопытствующие могли вдоволь насмотреться на нее.
Не обращая внимания на весьма нескромные порой взгляды, Маренн вышла из зала. Напоследок она обратила внимание на молодую девушку, сидевшую недалеко от зеркальных дверей ресторана в обществе элегантных офицеров люфтваффе. Встретившись с ней глазами, Маренн прочла нескрываемую враждебность, вызов и… ревность. Она ощутила неловкость. К кому ревновала ее очаровательная фрейлейн, похоже, не знавшая отбоя от кавалеров. К Науйоксу? В высшей степени странно, если учесть, что Науйокс пришел на ужин с женой. Непонятно.
