Текст книги "Месть Танатоса"
Автор книги: Михель Гавен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)
– Они окружают поляну! Иди! – крикнул ей Ральф, оборачиваясь. Но взглянув на нее, осекся. – Что ты делаешь? Зачем?
Маренн не ответила ему. Она вдруг вспомнила, как в Праге весной 42-го Хелене Райч сказала ей при расставании: «Я знаю, Вы часто бываете на фронтах. Если Вам когда-нибудь понадобится помощь, запомните мой позывной – я всегда помогу Вам. Мой позывной "Орел-1"».
Надев наушники, Маренн взяла микрофон: «Орел-1, Орел-1, – дрожащим от волнения голосом произнесла она. – Ответьте. Орел-1». Где сейчас Лена? Быть может, она услышит ее… Орел-1… А если Лены и нет поблизости… Или эта рация слишком слаба…
Лена… Орел-1… Маренн с отчаянием вслушивается в молчащий, потрескивающий эфир. Автоматная очередь просвистела над ее головой. Ральф фон Фелькерзам короткими очередями строчил из «шмайсера» и недоуменно поглядывал на нее: он не понимал ее намерений – только зря тратит время!
Уже потеряв всякую надежду, Маренн решилась выключить рацию, и вдруг в наушниках отчетливо прозвучало:
– «Я – Орел-1. Слушаю». Это был голос Лены. Услышав его, Маренн вздрогнула. Ей показалось, она ослышалась – так велико оказалось захватившее ее отчаяние. Но твердым, серьезным голосом Хелене Райч повторила: «Я – Орел-1. Прием». Сказала так, как будто была рядом. – Лена! – крикнула Маренн в микрофон, едва сдерживая готовые прорваться слезы. – Лена!
Райч сразу узнала ее. Спросила коротко:
– Где ты?
– Ральф, где мы? – Маренн дернула Ральфа за рукав. Эфир затрещал. Маренн испугалась, что потеряет Райч.
– Лена!
– Я слушаю, – донеслось до нее сквозь шум.
– В каком мы квадрате?
Ральф быстро показал ей на карте.
– Лена, ты слышишь! – Маренн отчаянно пробивалась сквозь помехи. Голос Райч захлебывался в волнах эфира.
– Я – Орел-1. Вас поняли. Летим. Держитесь, – последние слова растаяли, как будто канули в пропасть. Снова какой-то радист безуспешно вызывал «Кондора», доносились раздраженные голоса на чужом языке. Затем все стихло. Наверное, кончилась батарейка. Но это уже было неважно.
– Они летят, – радостно сообщила Маренн, сжимая локоть Фелькерзама. – Они летят за нами. – Слезы катились по ее щекам. Оглянувшись, штурмбаннфюрер грустно улыбнулся и удрученно покачал головой.
– Они не успеют, Маренн. У нас мало патронов. Поздно.
– Но теперь мы не имеем права умирать!
Вытерев слезы, Маренн решительно взяла автомат и легла на траву рядом с Ральфом.
– Мы должны продержаться. Здесь. Иначе они не найдут нас.
* * *
– Госпожа полковник, – голос начальника радиоцентра в телефонной трубке звучал взволнованно, – только что один из разведчиков принял по рации сигнал. Передают с неизвестной радиостанции из оперативного тыла русских. Видимо с одной из брошенных, наших. Разведчик поймал Ваш позывной «Орел-1»…
– Сейчас приду, – Хелене Райч быстро встала из-за стола, – принят сигнал из тыла русских, – сообщила она Скорцени. – Мой позывной. Я думаю, это они. Идем.
– Из какого квадрата передают сигнал? – спросила она начальника центра, когда вместе со Скорцени они пришли к радистам. Майор указал ей на карте предполагаемое место передачи.
– Не так уж близко от линии фронта, – задумчиво произнесла Хелене и тут же потребовала:
– Дайте мне разведчика.
Надев наушники, спросила:
– Я – Орел-1. Где Вы сейчас находитесь? Что видите в квадрате? Можете подлететь ближе? Я понимаю, что зенитки, но постарайтесь подлететь ближе.
Потом она обратилась к начальнику радиоцентра.
– Мы можем поймать эту радиостанцию в эфире? – спросила она майора. – У нас хватит мощности?
– Очень трудно, – покачал головой шеф радистов, – Но попробуем. – Подойдя к своим подчиненным, он дал указание. Напряженно тянулись минуты ожидания. Наконец сквозь треск помех до них донесся слабый голос: «Орел-1, Орел-1».
– Громче! Можно громче?! – приказала Лена радисту.
– Это невозможно, госпожа полковник, – возразил тот. – Это максимум что можно сделать. У передатчика малая мощность, фактически предельная и к тому же далеко.
– Ким! – узнав голос, Скорцени схватил микрофон, но Лена остановила его. Ответила сама.
– Я – Орел-1! Слушаю Вас, – неожиданно треск стих, и они отчетливо услышали тихий далекий призыв: «Лена!», «Лена!»
– Где ты? – прокричала Райч. – Я – Орел-1. Я слушаю. Где ты? Черт, ничего не слышно. Что она сказала, в каком они квадрате?
– Разведчик передает, – доложил другой радист, – в квадрате, откуда получен сигнал, идет бой.
– Все ясно, – поняла Лена, – они там.
– Я – Орел-1, – снова прокричала она в микрофон. – Держитесь. Все поняли. Летим.
Ответ они не расслышали. Помехи заняли эфир. Хелене Райч сбросила наушники.
– Прикажите разведчику возвращаться, – распорядилась быстро. – Я полечу сама.
– Я с тобой, – решительно добавил Скорцени.
– Конечно. Но нам необходимо прикрытие. Лауфенберг, – вызвала она по телефону ведомого. – Как это нет? А где он? Что за человек!
Лена с досадой поморщилась. – Не сидится ему на месте, – секунду подумав, вызвала другого: – Хартман!
Молодой белокурый капитан в лихо заломленной фуражке, щелкнув каблуками, отдал честь.
– Капитан Хартман, госпожа полковник.
– Полный боекомплект? – строго спросила его Лена.
– Так точно, госпожа полковник.
– Бензин?
– Только что заправили.
– Полетите со мной.
– Слушаюсь.
– Быстро в машину.
– Разведчик сообщает, – доложил начальник радиоцентра, – он атакован русскими истребителями.
– Я – Орел-1. Прошу взлет…
* * *
Самолеты поднялись высоко. Вздохнув с облегчением, Скорцени пожал руку молодому капитану-летчику. Тот улыбнулся и сообщил по рации командиру:
– Госпожа полковник, боеприпасы на исходе, горючее почти на нуле.
– Предлагаете остаться, гауптман? – с иронией спросила его Хелене.
– Предлагаю лететь быстрее.
– Я согласна, – ответила ему Лена. – Уверена, сей час нам вышлют «сопровождение». Мы с вами, гауптман, очень почетные гости здесь. И не забывайте о нашем «младшем брате», он получил повреждения, да и мощность у него – не чета нашим. А на нем – раненый…
– Вас понял. Будем защищать.
Опасения Райч оказались оправданными. Вскоре они заметили четверку «яков», догонявших их с востока.
– Я – Орел-1, – услышал Хартман в наушниках голос полковника. – Четвертый, видите?
– Вижу.
– Что там? – спросил у него Скорцени.
– Русские истребители, – спокойно ответил капитан, и, заметив, как изменилось лицо оберштурмбаннфюрера, понял все правильно.
– Не волнуйтесь, – он похлопал рукой по приборной доске, – как и положено мужчинам, мы все примем на себя. Женщин и раненых надо беречь.
– Вы давно на фронте? – спросил его Скорцени.
– С июня 42-го. 52-я эскадрилья. Теперь – «Рихтгофен».
– Часто участвовали в боях?
– Да, приходилось, – неопределенно ответил гауптманн. – Ну что ж, идут в лобовую. Надо выдвигаться вперед и отвлечь их. Держитесь, подполковник, ничего, что я так, по-армейски? У них преимущество в высоте.
– Они атакуют нас? – с тревогой спросила Маренн Лену, оглянувшись на восток.
– Думаю, что да, – невозмутимо ответила та, – не зря же они прилетели.
– Смотри, твой ведомый нас обгоняет, – заметила Маренн, наблюдая за самолетом Хартмана.
– Он нас прикрывает, – поправила ее Лена. – Он понимает, что я на перегруженном самолете не могу ввязаться в открытый бой. Ограничена свобода маневра, меня легко собьют. Правда, ему не легче. Но не волнуйся, – она улыбнулась, успокаивая. – Это лучший летчик, я тебе говорю. 280 сбитых самолетов, а всего два года на фронте.
– Кто, Лауфенберг? – не поняла Маренн. – Всего два года?
– Это не Лауфенберг, – объяснила ей Лена, – Лауфенберг опоздал и в наказание ждет нас у линии фронта. Это Эрих Хартман, командир эскадрильи «Рихтгофен». Да, да, эскадрилья Геринга теперь в моем полку. Хартман справится с ними, примет на себя удар, а наше дело – «Фокке-Вульф». Чтобы к нему никто не прорвался. Там – раненый. А впрочем, – Лена резко повернула штурвал, уходя от трассирующей очереди, – вполне может оказаться так, что Лауфенберг станет нашей последней надеждой. Сейчас ударят зенитки. Не пугайся – обычное дело. Но в общем, будет не скучно, – пообещала она.
То, что Лена называла «не скучно», на деле оказалось сущим адом. Когда начали стрелять зенитные орудия, от разрывов небо стало серым. Весь самолет дрожал. «Яки» яростно атаковали их, рискуя быть сбитыми собственными батареями. Не желая вступать в сражение, Лена искусно уходила от них под прикрытием Хартмана, демонстрировавшего чудеса самоотверженности.
Маренн, наблюдая за его действиями, не могла скрыть восхищения. Лена же была весьма сдержана и по рации одергивала ведомого, когда ей казалось, что он слишком увлекается.
– Не нарывайтесь, гауптман, не нарывайтесь зря, – строго повторяла она, но было видно, что она довольна тем, как, умело маневрируя, Хартман перекрыл «ястребкам» все подступы к «черному вервольфу» полковника и скрывшемуся под мощное крыло истребителя самолету-разведчику. Гауптман уводил русских за собой, на запад, где ждали их Лауфенберг и его эскадрилья… Вот, наконец, и линия фронта.
– Седьмой, седьмой, Я – Орел-1, – вызывает Лена по рации. Послышался долгожданный отзыв:
– Я – седьмой. Мы на исходных позициях.
– Приказываю вступить в бой.
Эскадрилья «Рихтгофен», давно готовая к сражению, ринулась на противника. Завязалась ожесточенная схватка.
– Ну, вот и все, – устало промолвила Лена, сбрасывая высоту перед посадкой на аэродроме. – Вот ты и дома.
– Тут есть поблизости госпиталь? – спросила Маренн озабоченно – весь полет ее не оставляли тревожные мысли о Фелькерзаме. – Мне надо срочно доставить Ральфа туда и сделать ему операцию.
– Ты еще можешь делать операцию? – удивилась Лена.
– Я должна смочь, – ответила Маренн решительно. – Иначе ему не жить. С таким ранением больше никто не справится. Тем более – здесь. А до Берлина он не дотянет. Не знаю, Господи, как он там, – она оглянулась на летящий параллельно «Фокке-Вульф».
Лена не ответила. По рации она передала на аэродром:
«Я – Орел-1. Идем на посадку. На борту – тяжелораненый. Прошу выслать санитарную машину к летному полю. Как поняли? Прием».
– Все в порядке, – повернулась она к Маренн, – машина будет. Его сразу повезут в госпиталь.
– Я так тебе благодарна, – Маренн крепко обняла летчицу. – Ты спасла меня.
– Ты тоже когда-то спасла меня, – ответила Лена, – Тогда, в 42-м. Когда Гиммлер решил избавиться от меня после смерти Гейдриха. Посоветовала взять с собой сопровождение. Я все поняла про зенитки – они не случайно выстрелили. Они стреляли по мне. Но в данном случае благодари Скорцени. Это он всех нас поднял. А теперь не мешай, – Лена высвободилась из ее объятий, – посадка – это всегда приятное, но непростое дело. Четвертый, идем на посадку. Десятка, слышите? Вы живы? Я за весь полет Вас не слыхала. Посадка. Прием.
– Вас понял. Слушаюсь, – бодро откликнулся Хартман.
– Вас понял, – подтвердил разведчик. – Прием.
Начальник оперативно-розыскной группы Управления контрразведки фронта майор Туманов и его помощники вернулись далеко за полночь. Встретившись с майором на лестнице, Наталья Голицына едва не опрокинула на себя большой эмалированный чайник с кипятком, в котором собиралась заваривать чай для маршала Василевского и его штабистов.
Сердце девушки замерло. Застыв на лестничной площадке, она смотрела на приближающегося майора и… боялась даже подумать: неужели поймали? Вот сейчас Туманов похлопает ее по плечу, как обычно. А потом вызовет для перевода на допросе.
Как она встретится с ней? Как посмотрит в ее зеленые, печальные глаза, как посмеет посмотреть в них?
Но майор молча прошел мимо, даже не обратив на Наталью внимания. Ей показалось, он был очень расстроен. Быстро поставив чайник на плиту и совсем позабыв о заварке, Наталья поспешила вслед за майором, лихорадочно подыскивая предлог, чтобы проникнуть к разведчикам. Ей повезло: один из заместителей начальника контрразведки, увидев ее, сразу призвал к себе и попросил перевести недавно захваченную немецкую документацию. «Как раз кстати, Наталья Григорьевна, – довольно заметил он, – хотел звонить».
«Да, очень кстати», – мысленно согласилась с ним Наталья. Отстукивая на разбитой машинке печатный перевод для представления командующему, Наталья в приемной начальника Смерш слышала, как тот распекал майора и его особистов за то, что они упустили «таких важных фрицев». Досталось летчикам, зенитчикам и, как ни странно, даже минерам.
– Как можно допустить, чтобы два немецких самоле та да еще эта треклятая «рама» спокойно хозяйничали у нас в тылу?! Собрать столько людей и позволить двоим голодным фрицам, один из которых тяжело ранен, как вы говорите, а другая – вообще женщина, вызвать себе по рации помощь! Выходит, действительно крупные птицы, коли сама полковник Райч за ними прилетела, – возмущался генерал. – А Вы?! Стыдоба. Контрразведка называется! С двумя бабами и одним полуживым эсэсовцем справиться не можете!
– Так то ж не бабы, товарищ генерал, то ж просто ведьмы, – оправдывался расстроенный Туманов.
– Ведьмы?! – саркастически воскликнул генерал. – А по-моему, сначала вам так не показалось. Слышал я эту Вашу историю, как Вы там штаны спустили.
– Да, товарищ генерал… Как можно в обыкновенный самолет вдвоем, а то еще и втроем влезть…
– Молчать! Позорники! Это вы меня спрашиваете?! – закричал генерал, окончательно выйдя из себя. – Это вы у Райч спросите, что у нее за самолет такой, что вы не знаете! Асы! Да я Вас…
Наталья с трудом разбирала текст, который печатала. Ее душила радость: спаслась. Спаслась!!! Мать Штефана жива, и она вне опасности. Как, оказывается, тяжело скрывать не только горе, но и счастье.Едва допечатав текст, Наталья сунула его в папку для доклада и выбежала на улицу.
Черное, осеннее небо покрывали редкие сероватые облачка. Капал мелкий дождь. Наталья спряталась за углом здания, где было совсем темно, и, прижавшись спиной к холодной, сырой стене, опустилась на корточки. Она плакала, закрывая лицо руками, и зажимала ладонью рот, чтобы никто ее не услышал.
Внезапно она остро почувствовала, как холодно и очень одиноко в ее жизни. Ей невыносимо захотелось оказаться сейчас рядом с ней, красивой и доброй матерью Штефана, где бы она ни была: пусть даже в этом жутком Берлине, где живет устрашающий всех Гитлер, развязавший кровавую войну. Ей почему-то казалось, что зеленоглазая фрау обязательно любила бы ее, заботилась бы о ней и защитила бы от всех невзгод, как родная мать, которой Наталья даже не помнила.
Кому расскажешь, как тяжело жить одной, среди вечных подозрений, когда ни на кого нельзя положиться и все время необходимо что-то доказывать, смывая с себя вечное клеймо дочери «врага народа». И постоянно ждать выстрела в спину – когда свои убьют исподтишка, если она станет им не нужна. Как тяжело жить в обстановке постоянных доносов, неверия и угроз, когда каждый шаг и каждое слово подколото, подшито и взято на карандаш…
Нет, хватит – все. Надо возвращаться. Наталья распрямилась и вытерла слезы с лица. Надо терпеть. Сказала же фрау Маренн, когда нибудь, после войны… Надо толь ко дожить – казалось бы, как просто! Только дожить… Надо сжать зубы и… скорее возвращаться в штаб. Ее могут хватиться – объясняйся потом, где была. «Как хорошо, что фрау Маренн спаслась, – подумала Наталья еще раз, поднимаясь по лестнице в Управление. – И как хорошо, что начальник контрразведки пока еще не научился читать мысли на расстоянии».
* * *
Сразу после приземления на аэродроме Ральфа фон Фелькерзама перенесли в санитарную машину, ожидавшую их у летного поля. Прибывший с ней врач доложил, что в госпитале все уже подготовлено к операции.
Маренн еще раз тепло поблагодарила Лену и капитана Хартмана, который, едва приземлившись, приказал своим механикам снова подготовить самолет к вылету. А также пилота-разведчика, скромного худощавого юношу, сыгравшего, как выяснилось, едва ли не решающую роль в их спасении: ведь он первым поймал сигнал портативной радиостанции и обнаружил их потом в лесу, облегчив поиски Скорцени и сэкономив время, цена которому без сомнения равнялась жизни, не меньше. Ему досталось в перипетиях этой дерзкой эпопеи…
– Мне бы хотелось еще повидаться с тобой, – с сожалением сказала она Лене. Та, улыбнувшись, пожала плечами.
– Посмотрим, как пойдут дела, – кивнула она в сторону передовой. – Лечи своего раненого. И если сможешь ненадолго задержаться, приезжай. Найдем время поговорить. Я всегда рада тебя видеть.
Женщины еще раз обнялись. Потом Маренн села в машину, оберштурмбаннфюрер Скорцени уже ждал ее. Машина с сиреной понеслась в госпиталь. Взглянув на Отто, Маренн спросила о том, что тревожило ее не меньше, чем здоровье Ральфа, – о дочери:
– Джилл знает?
– Да. Очень переживает.
– Пока я делаю операцию, – попросила она, – обязательно позвони ей и скажи, что все в порядке.
– Хорошо, дорогая, – он нежно обнял ее, прижимая к себе, – всем позвоню. И Ирме, и Алику, и де Кринису. Они там тоже сходят с ума.
– А шефу? – будто между прочим спроста его Маренн.
– Обязательно доложу. Про Фелькерзама, – сухо ответил он. – О судьбе его личного адъютанта я обязан доложить ему в первую очередь…
Сверкающий бал
Германский рейх стоял на грани краха. К 16 января 1945 года на арденнском выступе оказалась в окружении 20-тысячная немецкая группировка. 17 января начался повальный отход армии Мантойфеля. В тот же день согласно настойчивым требованиям союзников по приказу Сталина почти 3 млн советских войск досрочно атаковали немецкую сторону на фронте протяженностью 650 км от Балтики до середины Польши.
Красная армия разгромила и обошла германские войска на Балтийском побережье, а потом форсировала Вислу на огромном участке от Варшавы до Нижней Силезии. Восточный фронт, по словам Гейнца Гудериана, рушился как карточный домик. Не зная, на кого ему положиться, фюрер назначил Гиммлера командующим группой армий «Висла», призвав его отразить удар наступающей советской группировки под командованием маршала Жукова.
Преисполненный решимости остановить русских на Висле, рейхсфюрер начал создавать линию обороны с востока на запад от Вислы до Одера. Но не имея практического опыта руководства войсками, он полностью дискредитировал себя как полководец и проиграл Жукову, «забаррикадировав, – по меткому выражению того же Гудериана, – боковую дверь и защитив Померанию, когда Жуков прошел в широко распахнутую переднюю – на Берлин».
Русские продолжали двигаться на запад, встречая разрозненное сопротивление изолированных групп, и 27 января оказались уже на расстоянии 160 км от германской столицы. Впереди лежал Одер – последнее крупное водное препятствие…
Низложение Гиммлера и потеря им влияния на фюрера были отмечены массовыми разжалованиями в войсках СС. Так, личному составу дивизий СС, действовавших в Венгрии, запретили ношение отличительных нарукавных повязок отборной части войск СС, – а ведь обидели не кого-нибудь: дивизии «Гитлерюгенд», «Лейбштандарт Адольф Гитлер» и «Дас Райх» – гордость режима и самого фюрера!
С тяжелым сердцем и в мрачном настроении ехал Скорцени к Одеру. Его раздражало, что его оторвали от дела, поручив командование обороной Шведта, города на Одере, который находился в осаде советских войск.
В последнее время они вместе с Аликом вплотную занимались мероприятиями по эвакуации и сокрытию золотых и валютных запасов рейха, а также изготовлением фальшивых купюр и фальшивых документов для нацистских бонз, которым, как они рассчитывали, удастся покинуть агонизирующий рейх перед самым его падением. Речь шла о создании материальной базы для возрождения новой Германии, которая должна была подняться на обломках рейха и снова стать сильной и уважаемой в мире. В этом процессе были заинтересованы все ведущие промышленники и банкиры рейха. Собственно, они под руководством Шелленберга и составили этот секретный план, зафиксированный тайным Страсбургским соглашением.
Начав серьезно заниматься этими вопросами еще в конце 1940 года, Алик Науйокс довольно быстро стал выпускать для нужд секретной службы фальшивые фунты, банкноты и золотые рубли. Два года он потратил на то, чтобы подделать так называемую восковку, необходимую для изготовления английских фунтов, и выявить сто шестьдесят опознавательных знаков. На его отдел работали лучшие граверы Германии; профессора математики, установившие с помощью формул систему нумерации английских банкнот.
Два бумажных завода на Рейне и в Судетах занимались исключительно производством фальшивых купюр. Эти фальшивые денежные знаки изготавливались настолько тщательно, что ни один даже самый внимательный кассир не мог обнаружить подделки, а Швейцарский банк безотказно принимал их и менял на твердую валюту.
В конце 1941 года из значительной суммы пяти– и десятифунтовых банковских билетов Английский банк изъял только 10 процентов, подтвердив, что остальные являются настоящими. Все эти средства предназначались для дестабилизации экономики Англии в последние месяцы войны и после.
Вообще, Науйокс отличался во всякого рода подделках. У него открылся своеобразный талант. Он создал также специальную группу, занимавшуюся изготовлением поддельных документов, печатей, паспортов. Как-то в 43 году он преподнес Шелленбергу подарок ко дню рождения: американский паспорт на его имя, в котором имелись отметки портовых властей, отпечатки пальцев и фотография.
Подделку не смог бы обнаружить самый опытный пограничник. Это был первый паспорт, изготовленный в лаборатории Науйокса. Он также обладал удивительной способностью подделывать любой почерк, причем для этого требовалось всего несколько минут. Однажды Алик вручил фельдмаршалу Кейтелю доклад, написанный почерком фон Паулюса, вполне серьезно заявив, что он только что получен из Москвы, где находился в плену главнокомандующий шестой армией, разгромленной под Сталинградом, и с удовольствием наблюдал замешательство штабистов. Только очень опытный психолог, конечно им оказалась Маренн, изучив с помощью графолога настоящий почерк Паулюса, разоблачила «шуточку» Науйокса.
В связи с сужением границ рейха вся основная деятельность по выполнению операции «Бернгардт», —. свое название эта операция по изготовлению фальшивых денег и документов получила по имени одного из сотрудников Науйокса, штурмбаннфюрера СС Бернгардта Крюгера, непосредственно ответственного за техническое решение вопроса, – сосредоточилась на территории лагеря Заксенхаузен.
Скорцени организовал недалеко от Заксенхаузена, в замке Фриденталь, свой тренировочный центр для подготовки диверсантов и разведчиков. Он был главой этой разведывательной школы, а заодно распоряжался специалистами, выбираемыми из числа «курсантов» школы, которые занимались изготовлением фальшивой валюты в лабораториях: граверами, художниками, наборщиками.
В школе же готовили и тех, кто потом на черных рынках Европы скупал за фальшивые купюры твердую валюту, золото, брильянты, открывал анонимные вклады в банках, осуществлял контрабандную покупку оружия в странах, где процветало движение Сопротивления, – это же оружие использовалось потом в операциях против партизан.
Все скупленные ценности подвергались скрупулезному учету и проверке и в строжайшей секретности переправлялись за рубеж, на подводных лодках адмирала Денница, к Южной Америке – для нужд будущей Германии.
И вдруг – вызов к фюреру и срочный приказ: во что бы то ни стало отстоять город Шведт и задержать русских на Одере. Скорцени назначался комендантом города и командующим дивизией СС, составлявшей ядро его гарнизона. В это же время бригадефюрер Шелленберг направил Науйокса в Дрезден для эвакуации находившихся в Дрезденской галерее произведении искусства.
По дороге в Шведт Скорцени думал о Маренн. В последнее время они виделись редко—не было времени.
– Ты должна знать, что я люблю тебя, – сказал он ей, когда узнав, что он уезжает на фронт, она примчалась из клиники Шарите на своей маленькой «альфа-ромео», рискуя собой, под бомбежкой, чтобы проводить его.
– Я знаю, – ответила она необычайно искренне. Пожалуй, впервые за все годы она действительно говорила с ним от сердца, ничего не скрывая. – Никто и никогда не любил меня так, как ты. Ни один из тех, кого я знала до тебя, не смог бы сделать для меня большего – не на словах, а на деле – вытащить из самого ада. Ты любил меня не ради себя, не ради собственного удовольствия, а ради меня самой и моих детей. Я была плохой подругой, – она потупила взгляд.
– Неправда, – он поднял ее лицо и, глядя в ее усталые, покрасневшие от бессонных ночей у операционного стола глаза, произнес: – Ты заставила меня понять, что значит по-настоящему любить женщину, – и крепко поцеловал ее в губы.
Она перекрестила его, как сына когда-то, католическим крестом слева направо и прошептала: – Храни тебя Бог…
* * *
Одер у города Шведта полноводен и напорист, словно торопится донести себя к Балтике. Когда Скорцени прибыл в Шведт, положение города было критическим. Обескровленный гарнизон держался из последних сил.
Чтобы сохранить немногочисленных оставшихся в живых защитников крепости, а также мирных жителей, ринувшихся вон из города в предчувствии его сдачи, Скорцени вынужден был пойти на жестокий, но необходимый шаг.
Приказав организовать немедленную эвакуацию гарнизона и населения города, он затем хладнокровно распорядился открыть шлюзы приодерских каналов и затопить все пространство перед наступавшими советскими войсками. Холодные потоки одерского шквала обрушились на город. Конечно, спасти всех не удалось. Но это была единственная возможность на некоторое время задержать наступление Жукова и дать возможность основным войскам закрепиться на новых позициях.
Почти последними из затопленного города выбрались сам оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени и его адъютант штурмбаннфюрер СС Фридрих Раух. Вернувшись в Берлин, Отто Скорцени узнал, что ему присвоено звание штандартенфюрера СС.
Русские танки форсировали Одер – но только в последний день января, не раньше. А через три дня Берлин подвергся самому сильному налету за всю войну. Почти тысяча американских бомбардировщиков сравняла с землей центральную часть города.
Алику совсем не хотелось уезжать из Берлина. Он беспокоился об Ирме, боялся оставлять ее одну. Она плохо ориентировалась в создавшейся обстановке, пугалась, никогда не успевала вовремя спуститься в бомбоубежище. Несколько раз он предлагал ей вывезти ее из города. Но перспектива оказаться где-то в другой местности, тем более в другой стране, одной, пугала Ирму еще больше, чем возможная осада Берлина советскими войсками. Здесь она по крайней мере хоть кого-то знала. А там? А если Алику не удастся выбраться к ней?
Если он погибнет здесь, а она будет далеко?… Нет, только не это. Она была согласна выезжать куда угодно, но только вместе с ним.
А такого Науйокс, конечно, не мог себе позволить. Его долг – сражаться до последнего на улицах города, если придется. Но что делать с женой? Конечно, прежде она никуда без него не выезжала и вообще, можно сказать, не была приспособлена к жизни без него, тем более с ее слабым здоровьем. Его скудного пайка едва хватало на двоих, большая часть его доставалась Ирме – население Берлина голодало. Не хватало питьевой воды, не было электричества.
Подумав, Алик предложил Ирме переехать в офицерский бункер, где находились жены других сотрудников их Управления, которым не удалось еще выехать из Берлина. Но и на это предложение Ирма ответила решительным отказом – ее самолюбие не позволяло ей даже допустить мысль, что они увидят ее больной, а чувствовала она себя в последнее время неважно.
Единственное облегчение состояло в том, что в Берлине теперь почти постоянно находилась Маренн. Она горько шутила по этому поводу, что благодаря успехам союзников ее работа значительно упростилась, сократились концы: теперь от Западного фронта до Восточного можно доехать на берлинском метро. Ее спокойствие и невозмутимость вселяли мужество в павшую духом Ирму. Она даже высказала желание помочь Маренн в госпитале. Алик сперва посмеялся над женой.
– А что ты умеешь делать?
– Я научусь, – ответила Ирма вполне серьезно, – я буду ухаживать за ранеными. Теперь долг каждого помочь армии, ведь мы сражаемся за свою страну, – сказала и сама испугалась высокого патриотизма своих слов. На самом деле она просто боялась оставаться одна.
Маренн понимала это и брала теперь Ирму с собой в госпиталь. Что ж, в Шарите по крайней мере есть бомбоубежище, охрана, даже ПВО. Да и Маренн не растеряется, если что. Алику стало немного спокойнее. Во всяком случае, во время налетов Ирма будет в безопасности. Маренн знает, какие лекарства ей давать, поддержит ее морально – она умеет. Не вздумала бы только Ирма в порыве патриотизма отправиться с Маренн на передовую – с нее станет…
Всю ночь они работали в Дрезденской галерее, упаковывая картины. В первую очередь, конечно, – самые ценные. Алик долго стоял перед «Мадонной» Рафаэля. Сикстинская дева казалась ему чем-то похожей на Ирму. Чиста, возвышенна, невинна. «Знаешь ли ты, божественная, – с улыбкой подумал он, прикоснувшись к полотну рукой, – что в мире-то творится, который твой сынок, агнец божий, хотел спасти от бед? Что ж нам с тобой делать? Как бы не повредить… Ладно. Надо подумать, как лучше», – и решил оставить до утра.
А на рассвете на старый город обрушился с небес ужасный огненный шторм. Союзники ожесточенно и методично крупными силами уничтожали древний центр европейской культуры, в котором не было ни одного военного объекта и ни одного регулярного полка.
Город горел, гибли люди – американским бомбардировщикам казалось тесно в небе над Дрезденом. Мирные жители, ополоумевшие от ужаса и горя женщины и дети, метались под шквалом свинца, сыпавшегося с небес. Несколько бомб угодило и в галерею: она загорелась. В огне солдаты спешно пытались спасти то, что еще можно было спасти.
Вспомнив о «Мадонне», Алик Науйокс бросился в зал, где висело бессмертное полотно Рафаэля. В море огня Сикстинская дева, вечный символ любви и доброты, улыбалась своей небесной улыбкой. Задыхаясь от дыма и гари, Алик подбежал к стене, осторожно снял картину и ножом вырезал полотно из рамы.
Затем, свернув его, побежал к окну: вернуться через дверь уже было невозможно – все горело. Оказавшись на улице, штандартенфюрер собрал оставшихся в живых солдат. Он приказал части из них немедленно эвакуировать спасенные произведения искусства из города и любой ценой доставить к условленному месту – там их должны были поместить в контейнер и спрятать в шахту. Остальных же он повел за собой в город, чтобы как-то помочь людям, искавшим зашиты от казалось бы неминуемой смерти.
