Текст книги "Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы"

Автор книги: Михай Бабич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Франци молчал.

Ирен охватил панический страх, как бы разговор и вовсе не оборвался.

– Вам удобно лежать?

– Удобно.

– Вы довольны постелью?

– Да.

– Тетушки Кати здесь нет?

– Она уже ушла домой.

– Значит, мы одни?

– Одни.

Ирен встала и отодвинула чуть подальше лежавшую на столе шляпу.

– Да будет вам известно, Францика: та постель, в которой вы лежите, предназначалась для меня. А что, если я сейчас лягу в вашу? Что вы на это скажете?

Но Франци не сказал ничего.

– Теперь уже безразлично, – продолжала Ирен. – Весь город знает, что я нахожусь здесь. Вам удалось раз и навсегда скомпрометировать меня, Францика. Отчего вы так кутаетесь, вам не жарко?

– Нет, – Франци с отчаяния сморозил явную глупость.

– Да у вас пот со лба льет ручьями! Позвольте, Францика, я вытру! – Франци почувствовал на лбу прикосновение прохладного и сильно надушенного платка. – Вот чудак: в этакую жару чуть ли не с головой залезть под одеяло! Неужели только из-за меня вы стараетесь соблюсти приличия? Эка невидаль – полураздетый мужчина! Меня такой ерундой не запугаешь, я вдоволь насмотрелась на своего братца. Но здесь и вправду жара, дышать нечем: тетушка Кати неплотно прикрыла жалюзи.

Ирен принялась демонстративно расстегивать блузку, а Франци столь же демонстративно отвернулся, чтобы не видеть этого.

Как бы проделала эту операцию бывалая, многоопытная женщина? – размышляла про себя Ирен. Она перебирала в памяти примеры, известные случаи, когда та или иная девица, по слухам, раздобыла себе мужа неправедным путем… то есть вынудив мужчину жениться. Ирен была готова на все, но не знала, каким образом действовать. Внезапно она снова села на край постели и с отчаянной решимостью склонилась к Франци. Молодой человек увидел колышущуюся над ним полурасстегнутую блузку, женские руки обхватили его за шею, выбившаяся прядь волос хлестнула его по глазам, так что он, пытаясь защититься, рефлекторным движением выдернул руку из-под одеяла; одеяло сползло, обнажив голые, отвратительно белые мужские плечи. Франци лежал под одеялом без сорочки.

– Я не одет, – пробормотал он, краснея, точно застигнутый на какой-либо непристойности. В этот момент неожиданно резкий звук прорезал тишину прогретой затемненной квартиры: прозвенел дверной звонок.

Франци и Ирен не шелохнувшись смотрели друг на друга. С минуту стояла такая тишина, что слышно было, как меж деревянных планок жалюзи гудят шмели.

Звонок раздался снова.

– Кто это может быть? – понизив голос, спросила Ирен.

– Не знаю.

– Наверное, тетушка Кати вернулась. Вы не велели ей принести молока на полдник?

Звонок предпринял новую попытку.

– Впустите ее. Я приготовлю вам полдник.

Звонок заливался непрерывными трелями.

– Это не тетушка Кати, – прошептал Франци.

В страхе перед неведомой опасностью они затаились посреди враждебно следящего за ними города, настороженно прислушиваясь к каждому шороху, словно в пещере где-нибудь посреди девственного леса. Но и друг другу они были точно так же чужды и враждебны, как звери в лесу.

Звонок не унимался.

– Что вы не встаете? – прошипела Ирен. – Надо же посмотреть, кто там.

– Не могу я встать! Я же раздет.

– Ну, так накиньте на себя что-нибудь. Я отвернусь.

Франци стыдливо выбрался из-под одеяла и набросил на плечи пиджак. Он оказался босиком: свалившись в постель от тоски, он точно так же не позаботился отыскать шлепанцы, как и ночную сорочку. Так и стоял он посреди комнаты, босой и в престранном облачении. В те поры короткого белья мужчины еще не носили; вот и на Франци болтались длинные исподники – деталь гардероба столь малопристойная, что даже название ее было немыслимо произнести в дамском обществе. Штаны эти при каждом шаге действительно болтались из стороны в сторону, нелепо свисая из-под надетого на голое тело пиджака.

В таком виде он и прошествовал к двери.

Звонок заверещал снова – сердитыми, нетерпеливыми рывками и не смолкал до тех пор, пока ключ не повернулся в замке. Франци медленно, осторожно открыл дверь – сперва узкую щелочку, чтобы посмотреть, кто к ним рвется. Сначала в щель лазутчиком просунулись две розы: оглядеться и разведать обстановку.

– Прошу прощения! Извольте обождать минутку! – воскликнул Франци, захлопнул дверь и в два прыжка снова Очутился в постели. – Не мог же я показаться ей в таком виде, – шепнул он Ирен и, укрывшись одеялом, закричал, что можно, мол, приглашая гостью войти. Действовал он совершенно машинально, как автомат, способный думать только о соблюдении приличий, потому что в визитере с розами предполагал тетушку Илку. А ее он боялся, вернее, только ее он и боялся… Страшно было подумать, как отнесется тетушка Илка к его поступку… Для Франци явилось подлинным облегчением, когда вместо предполагаемой посетительницы оказалась та самая служанка, которая когда-то принесла в дом к Ирен огромный букет по случаю помолвки.

То, что было облегчением для Франци, послужило разочарованием для Ирен. Она вышла из своего укрытия, на ходу застегивая блузку, и устремилась навстречу гостье подобно незадачливому полководцу, который ликует при виде армии, вовремя подоспевшей на подмогу… Служанка всех этих тонкостей не подметила: она знай себе неудержимо лезла вперед со своими розами, чтобы отчеканить заученные слова:

– Милостивая сударыня свидетельствует вам свое почтение и посылает эти розы, а также просит передать, что письмо ваше получено. Благоволите зайти к ней для личного разговора.

Напряжение, копившееся в Ирен, наконец-то прорвалось.

– Ты что, с ума спятила? – раздраженно накинулась она на служанку. – Вцепилась в звонок и полчаса не отпускает! Не можешь дождаться честь по чести, пока тебя впустят?

– Милостивая сударыня наказали звонить до тех пор, покуда, мол, не станет ясно, что их благородия нету дома…

– Ступай обратно и скажи милостивой сударыне, что мы также свидетельствуем ей свое почтение и незамедлительно к ней наведаемся.

Лежавший в постели Франци издал невнятный стон, и Ирен поспешила добавить к своим словам некоторое пояснение.

– Господин Грубер чувствовал себя неважно и лег отдохнуть. Можешь передать милостивой сударыне, что я зашла его проведать. Но теперь ему полегчало, он сейчас встанет, и мы вместе придем.

Служанка – девушка из швабской семьи – бросила любопытствующий взгляд на постель и лежащего там Франци и поспешила прочь.

– Пора одеваться, Францика, тетушка Илка ждет нас, – проговорила Ирен, возвратившись в спальню. Она несколько успокоилась, обретя уверенность в своих действиях и чувствуя за спиной поддержку мощного союзника. – Вы только взгляните, какие дивные цветы она прислала! – Ирен принялась нахваливать красоту поздних роз, ведь на весь сад осталось лишь несколько цветущих кустов.

Однако Франци с такой яростью швырнул оземь незадачливый букет, что розовые лепестки разлетелись по полу, как внезапно вспорхнувший рой мотыльков.

Ирен попятилась от этого неожиданного цветочного дождя.

– Ну что за варвар!.. А я хотела поставить их в воду…

Франци промолчал. Повернувшись спиной, он опять натянул на себя одеяло.

– Так вы не намерены одеваться?

– Нет.

– Если я сейчас пойду одна, вы потом ко мне присоединитесь?

– Нет, – повторил Франци.

Ирен опять растерялась, не зная, как быть.

– Ну, Франци… Опомнитесь, Францика… – Она вдруг снова опустилась на край постели и в порыве крайнего отчаяния рискнула обнять его.

И тут Франци не выдержал. Пытаясь защититься, он непроизвольно поднял руку и оттолкнул девушку. С его стороны это был жест досады и испуга, но Ирен почудились тут и ненависть, и упрямо закаменелая антипатия, против которой бессильны все проникновенные слова, объятия, поцелуи.

Ирен охватило внезапное чувство стыда; она встала и потянулась за шляпой. Женское чутье, непостижимым образом доселе подводившее ее, сейчас недвусмысленно подсказало ей, что пора уносить ноги.

– Грубиян! – прошипела Ирен, неловко, на ощупь пришпиливая шляпу. Она украдкой покосилась на Франци, но тот как лежал к ней спиной, так и не шелохнулся. – Что же, мне уходить? – воскликнула она в бессильной ярости, никак не желая примириться с неудачей.

Франци затаился без ответа и без движения.

Ирен не помня себя очутилась на улице. Утрата привычного своего превосходства ужасным образом подействовала на нее. Ощущение позора и полнейшего фиаско казалось ей невыносимым. Ей было безразлично, кто из знакомых попадается навстречу, а уж зайти к тетушке Илке и вовсе оказалось свыше ее сил. Она не помнила, как добралась до дома: нестерпимой болью навалилась мигрень.

– Оставь меня в покое! – накричала она на брата, когда тот дерзнул подступиться с расспросами. У матери на это не хватило духу.

Ирен легла, положив на лоб примочку.

Франци тоже и не думал подниматься, через какое-то время лишь повернулся на другой бок, дабы убедиться, что Ирен и вправду ушла. Затем снова принялся разглядывать обои и шкафы в стиле сецессион. Франци и сам не мог бы сказать, сколько времени он провалялся. У него было ощущение, что лежать ему так вечно и никогда не подняться. Он непростительно грубо и неучтиво обошелся с благородной барышней, со своей невестой! Уж не совершил ли он поступок столь непоправимый, что карой ему послужит окончательное изгнание из общества?.. Его сомнения и муки совести были прерваны очередным звонком, требовательным и грозным, как трубы судного дня.

Некоторое время Франци терпел, но нервных сил его хватило не надолго. Звук притягивал, гипнотизировал и выманил его из постели… Ведь на трубный глас грешники все до единого восстают из могил… Так и Франци поднялся наконец подобно неприкаянному духу – в белом смертном одеянии, за каковое вполне могли сойти свободно болтающиеся исподники. У него больше не было сил терпеть!.. Звонок не прекращался и стал как будто нетерпеливее прежнего. Нетерпеливо, требовательно, враждебно подстегивал он Франци, пока тот на подкашивающихся ногах брел к двери.

За дверью сердитый, запыхавшийся стоял дядя Лайош.

– Я уж думал, у тебя опять в гостях дама, – не без язвительности заметил он.

Первые настораживающие слухи насчет Франци дядя Лайош услышал в казино. Когда прислуга явилась туда с судками за обедом; сотрапезники Франци взяли ее в оборот, и тетушка Кати выложила все, как на духу, вплоть до такой подробности: в конверте, сквозь шелковую бумагу, можно было нащупать нечто похожее на кольцо. Новость эта настолько всех взбудоражила, что сотрапезники не успели разойтись даже к тому времени, когда дядя Лайош, по своему обыкновению, зашел пролистать газеты.

– Правда, что помолвка расстроилась? – набросились на родственника с расспросами. Дядя Лайош, ни сном ни духом не ведая о происшедшем, неопределенно хмыкнул, но затем, спохватившись, авторитетно заявил, что между влюбленными, должно быть, произошла незначительная размолвка. Однако сплетня задела его за живое. Ирен выходит замуж, – этому радовалась вся родня и не в последнюю очередь сам дядя Лайош, служивший главной опорой вдове и ее дочери. Что там опять неладно с этой Ирен? Отчего бы и ей не довести дело до цели без всяких осложнений, как делают это иные девицы – куда менее умные, да и собою дурнушки и не из столь почтенной семьи?

Дядя Лайош направился было к сестре, чтобы разузнать все поподробнее. Однако уже по дороге разжился кое-какими сведениями. Вопросы и намеки чуть ли не от каждого встречного-поперечного так и сыпались со всех сторон. Из них дядя Лайош уразумел, что люди видели, как Ирен пробралась в свое будущее гнездышко, где тем временем находился Франци – в полном одиночестве и якобы больной. Пока Франци и Ирен наедине мучительно пытались разрешить между собой комическое житейское недоразумение, весь город вокруг был настороже, строя догадки о том, что происходит за неплотно закрытыми жалюзи.

Противоречивые слухи взволновали дядю Лайоша. С Ирен ему так и не удалось поговорить. Вдова говорила шепотом, даже Лаци и тот ходил на цыпочках; Ирен лежала в затемненной комнате, целиком поглощенная мигренью, словно вдохновенным трудом, который не позволяет сосредоточиться ни на чем другом. Дядя Лайош узнал всего лишь, что Ирен и в самом деле была у Франци и вернулась домой в подавленном настроении. Вдова молила брата поговорить с Франци.

– Что тут у вас стряслось? – с трудом переводя дыхание, вопросил дядя Лайош. – Слыханное ли дело из-за пустяковой любовной размолвки раздувать такой шум? В городе только и разговоров, что о вас.

Ничего более ужасного для Франци он и не мог сказать; несчастный жених, терзаемый угрызениями совести, босой и в одних подштанниках, замер посреди комнаты. Дядя Лайош, напротив, был разодет чин чином: как и приличествует солидному, почтенному господину, он, невзирая на летний зной, был облачен в темный костюм и крахмальную сорочку. Да и служебный его ранг – более высокий, чем у Франци, – сковывал молодого человека. Вообще все преимущества были на стороне дяди Лайоша. Хотя и он, конечно же, выглядел комично, когда, обливаясь потом и борясь с астматическим удушьем, произносил возвышенные речи о нежной чувствительности влюбленных – уподобляя ее мимозе, – да о подводных камнях, устилающих любовное русло.

Дядя Лайош упорно настаивал на своем толковании: мощная река любви наткнулась на мелкий подводный камешек. Мимоза свернула свои листки под легким дуновением ветерка, но готова их снова расправить. Майская гроза отгремит-отбушует, и для юных любящих сердец опять настанут тишь, гладь да божья благодать. Дядя Лайош выказал себя таким знатоком людских сердец, что спорить с ним было бесполезно. Понапрасну пытался Франци объяснить ему свои истинные чувства.

– Но, дядя Лайош… прошу вас, выслушайте меня… – настаивал он, пока наконец отчаяние не толкнуло его на крайнюю дерзость. Прерывающимся, чуть ли не плачущим голосом он признался, что не мыслит себе совместной жизни с Ирен. Нет, брак их невозможен, теперь ему, Франци, это ясно как божий день. Так что ради счастья их обоих им лучше расстаться…

– Но почему же? Почему?

Ответить на этот прямо поставленный вопрос было уже труднее.

– Она тебе не нравится, что ли?

От смущения Франци не знал куда деваться.

– Об этом надо было думать раньше! Мужчина ты или не мужчина? Тебя послушать, так получается, будто ты бесстыжий ветреник: заморочил голову бедной девушке, довел дело до помолвки, а теперь за несколько дней до свадьбы норовишь уйти в кусты как ни в чем не бывало. Счастье твое, что я раскусил твой характер. Малый ты честный и добрый, а с невестой поссорился – не беда, милые бранятся – только тешатся. Главное, чтобы было кому их помирить. Пошли, брат: попросишь прощения у Ирен и у маменьки, как оно и подобает взрослому мужчине, сознающему свою ошибку. А ты ведь и впрямь не ребенок и должен же понимать, что́ ты натворил. Такого конфузу наделал, что не знаешь теперь, как расхлебывать.

Франци пытался было повторить, что действует в интересах их обоих, что лучше, мол, в последний момент совсем порвать отношения, нежели на всю жизнь заделаться несчастными. Однако доводы его не имели успеха; дядя Лайош вскинул брови и бросил на него весьма суровый взгляд.

– По всей вероятности, ты не отдаешь себе отчета в том, насколько ты скомпрометировал Ирен. Ведь она только что побывала у тебя – это всему городу известно, вы находились с ней наедине, – об этом толкуют на каждом перекрестке. Порядочный человек в подобной ситуации о том, чтобы идти на попятный, и помышлять не смеет. Ведь Ирен никогда не выйти замуж, если ты оставишь ее с носом. Обречь ее на такую участь – это, брат, пахнет подлостью… Ну, полно воду в ступе толочь, вам с Ирен надобно объясниться, и дело с концом. Ежели тебе самому неловко, я готов сказать за тебя все, что полагается. Давай одевайся, а то стоишь босиком, как цыган на льду.

И через каких-нибудь полчаса Франци уже находился в доме своей невесты, где его встретили с распростертыми объятиями, как блудного сына, и со всей деликатностью избегали задавать ему вопросы. Дяде Лайошу, к превеликому его неудовольствию, даже не пришлось выступать с покаянными речами вместо своего подопечного. В мрачном доме вдовы собралось невиданное общество, даже тетушка Илка, выпроводив собственных гостей, пожаловала сюда, словно бы вновь возникла нужда навестить больного, ради которого не грех поступиться своими обидами. А тут речь шла даже не о болезни, а чуть ли не о смертельной угрозе – едва не расстроилась помолвка. Тетушка Илка была несколько разочарована, обнаружив, что все улажено и без ее вмешательства. Она оказалась единственной, кто позволил себе намек на отбушевавшую грозу.

– Стало быть, наш бунтарь утихомирился, – снисходительно, однако же не без подковырки обронила она. – Что за блажь на вас нашла, Францика? И ко мне отчего-то глаз не кажете, жду-пожду вас целый день, и все понапрасну.

Франци промямлил нечто невразумительное, и тетушка Илка, заливисто рассмеявшись, язвительно добавила:

– Экий вы недотепа, Францика.

Смех ее задел Франци за живое. Он понял, что его высмеивают за излишнюю покладистость, за ту легкость, с какою он сдал свои позиции. Однако пока что весь запал его кончился, и прежний порядок был водворен. Ирен поначалу не желала выходить из своей комнаты, но когда дядюшка Лайош в сопровождении Франци самолично отправился за ней, она появилась среди гостей – бледная, измученная, живой укор виновнику. Франци с молчаливой покорностью приложился к ее руке и без звука стерпел, когда Ирен в знак прощения вновь надела на его палец обручальное кольцо – примету безоговорочного рабства. Франци выступал в роли кающегося невольника, и тетушка Илка через какое-то время увела молодых в розовый сад, чтобы они при свете звезд, неожиданно высыпавших раньше обычного, вновь испытали на себе воздействие летних вечеров, когда-то сблизивших их.

Роз в саду осталось немного, и цветы больше не перекликались со звездами, подобно двум противоборствующим армиям, которые говорят на разных языках: одна – языком запахов, другая – света. Розовый аромат – былой сводник – выдохся. Его вытеснил терпкий травяной дух: подошла пора сенокоса. Тетушка Илка повела молодых прогуляться при луне, развлекая их беседой, но при этом время от времени без всякой причины вдруг разражалась смехом и насмешливо подмигивала Франци. А жених и невеста, уныло понурясь, молча брели по обе стороны от нее. Франци начал приходить в себя лишь с того момента, когда по лунной дорожке и под собачий лай, преодолев непривычный путь к новому своему обиталищу, повернул непривычный ключ в непривычном замке.

Последующие дни были поглощены приготовлениями к свадьбе. Тут и впрямь уже некуда было более откладывать, и родственники Ирен решили закатить небывалый пир хотя бы ради того, чтобы положить конец городским пересудам. Стряпня шла полным ходом, тщательно обсуждался список гостей, рассылались приглашения. Ирен и тетушка Илка подсчитывали число мест и необходимую сервировку, учтя все запасы обоих домов; прикидывали, сколько понадобится обслуги. Барышни Балог, которых ждала приятная обязанность подружек невесты, целыми днями шушукались с Ирен, обсуждая туалеты. Сама Ирен без конца бегала к портнихе на примерку.

Но и Франци она не оставляла без внимания, понимая, что за ним глаз да глаз нужен! Вот они с тетушкой Илкой и порешили прогулки ради каждый день наведываться к нему, если только он сам, опередив их, не заглянет к тетушке Илке сразу же после обеда. Для Ирен составляли насущную необходимость эти четверть часа, когда она, вырвавшись из круговерти напряженных приготовлений, могла перевести дух в своем будущем обиталище. Лишь здесь ее слегка отпускало чувство непрестанного волнения, исполненного тревоги и страхов.

Словом, Франци находился на положении арестанта, которого раз в день под конвоем выводят на прогулку и постоянно стараются занять делом. Тетушка Илка давала ему всевозможные поручения, связанные с предсвадебными хлопотами: к примеру, заказать пригласительные билеты, позаботиться – при посредстве дядюшки Лайоша – о сигаретах и винах. С Ирен они почти не разговаривали, Ирен не решалась приблизиться к нему, боясь быть отвергнутой словом или жестом.

Если возникала нужда в каких-либо переговорах, жених и невеста обсуждали свои дела в присутствии тетушки Илки. Франци со всем примирился, передоверил активные действия женщинам, а сам делал, что ему велели. Он воспротивился лишь однажды, когда Ирен пожелала, чтобы он пригласил на свадьбу свою мать. На это Франци никак не соглашался.

– Она все равно не приедет. А если бы приехала – и того хуже. Поездка ей только повредила бы.

По правде говоря, Ирен вовсе не испытывала особого желания познакомиться с будущей свекровью, а скорее побаивалась, как бы та и в самом деле не заявилась. Она лишь из приличия настаивала на том, чтобы Франци пригласил мать, в действительности же преспокойно смирилась с тем, что свадьба состоится при отсутствии свекрови. И все же поведение Франци в этих вопросах было странным и не очень понятным, а потому внушало тревогу.

– Он явно не желает выставлять напоказ свою матушку, – пыталась злословить тетушка Илка, подлаживаясь под прежнюю манеру Ирен. – Должно быть, считает ее недостаточно высокородной, – задорно смеялась она, однако Ирен не разделяла ее веселья. Угрюмая подавленность и немногословие Франци действовали на нее угнетающе. В присутствии посторонних ей едва удавалось сохранять видимость приличествующих отношений… Франци ни с кем не общался. Даже в казино не ходил: с тех пор, как он переселился на новую квартиру, тетушка Кати приносила ему готовую еду на дом. Лишь в последний день он заявил, что вечером непременно появится сам, и предупредил своих сотрапезников, что всех угощает.

– Ура, значит, закатим на прощанье холостяцкую пирушку! – радостно возопил аптекарь Осой, также приглашенный на вечеринку.

В тот вечер к Франци вернулось прежнее веселье; он пришел в такое хорошее расположение духа, что приятели только диву давались, глядя, как он, вопреки своему обыкновению, разгулялся вовсю: опрокидывал стакан за стаканом и на правах непревзойденного мастера задавал тон в шутливом застольном соперничестве. Франци отличился в первый и последний раз в жизни. Однако тема женитьбы была под запретом и касаться ее не разрешалось.

– Об этом и впрямь лучше не говорить, приятель, – вздумал было подтрунить над Франци аптекарь. – Сегодня ты счастлив, а завтра что бог даст. К чему думать о неволе, покуда свободен!

Все эти расхожие истины изрекались без какого бы то ни было злого умысла или скрытого намека, они звучали на каждом «мальчишнике». И все же у Франци было такое чувство, будто их издевательский смысл обращен именно к нему. Но сейчас ему на все было наплевать. Готовый к самому худшему, он веселился с отчаянием самоубийцы, решившего наутро покончить с собой. Компания до рассвета предавалась возлияниям на террасе казино, будоража город пением и криками. Затем приятели долго бродили по улицам, провожая до дома тех, кто не держался на ногах; цыган-музыкант повсюду следовал за ними, негромко подыгрывая на скрипке. Подгулявшая компания останавливалась под окнами у городских красоток, в том числе и барышень Балог; однако барышни либо спали, либо притворялись спящими. Меж тем почти совсем рассвело. Процессия подошла к дому Ирен. Тут уж музыка грянула во всю мощь, но Ирен тоже не подала признаков жизни. Настала пора проводить домой жениха. Франци обуяло чувство какой-то странной легкости, словно бремя ответственности окончательно свалилось с его плеч. Вечеринка шла за его счет, вернее, в долг, поскольку расплачиваться ему было нечем. Франци чувствовал себя абсолютно трезвым. Домой он успел забежать совсем ненадолго – умыться и переодеться, так как по заранее намеченному плану ему надлежало рано поутру сесть в поезд и отправиться в Шот за дядей-каноником.

Словом, на сон времени не оставалось. Не беда, можно будет вздремнуть в поезде…

На перроне его поджидала взволнованная Ирен с пышным букетом роз; тетушка Илка собственноручно срезала их спозаранку, когда на лепестках еще не успела просохнуть роса. Невеста не в силах была совладать со своим волнением, так как Франци запаздывал. Со всех сторон на нее были устремлены любопытствующие взгляды, и бедняжка чувствовала себя словно пригвожденной к позорному столбу. Зачем она явилась сюда одна? Какое безудержное беспокойство подстегнуло ее еще разок повидать Франци, прежде чем тот отлучится в короткую поездку, откуда возвратится чуть ли не прямиком под венец? Новый начальник станции специально вышел из-за стеклянной двери на перрон, чтобы поглазеть на нее, а Фери Чатт, главный носильщик – парень, слабый умом, зато физически сильный, как бык, – осклабясь, поинтересовался у нее:

– Багаж поднести не требуется?

Наконец появился Франци. Он опоздал настолько, что ему пришлось тотчас бежать за билетом, и молодые едва успели перемолвиться словом, что, кстати, избавило их от щекотливой ситуации. Ирен проводила Франци до дверей вагона; едва они поднялись в вагон, как кондуктор поднес к губам свисток. Положено ли в таких случаях жениху и невесте целоваться? Тетушки Илки, которая знала все правила, не было рядом. Ирен, неловко положив букет на краешек кожаного сиденья, направилась к выходу.

– Смотрите на обратном пути не опоздайте к поезду! – плаксиво воскликнула Ирен, соскочив с подножки. Однако она не была уверена, что Франци слышал ее слова, так как он сразу же исчез в окне. Ирен осталась стоять на перроне, и сердце ее стиснула тревога. Она пристально смотрела вслед уходящему поезду, и ей почудилось, будто из окна вагона выпал розовый лепесток и закружился, подхваченный встречным током воздуха, затем еще один и еще, еще… Игра воображения здесь была ни при чем: Франци принялся один за другим обрывать лепестки лежащих рядом роз и бросать их за окно. К тому времени, как поезд прибыл на ближайшую станцию, от пышного букета остались лишь голые стебли.

Франци облегченно вздохнул, словно выбравшись из заколдованного круга. За поворотом дороги скрылись хорошо знакомые холмы Гадороша, в стуке вагонных колес звучали ритмы цыганской музыки. …Наш путешественник блаженно потянулся всем телом; у него приятно кружилась голова.

Заключение

Прибыв в Надьхаймаш, где следовала пересадка, Франци сошел с поезда и отправил две телеграммы. Одна была адресована в Шот дяде-канонику, извещая священнослужителя о том, что побеспокоили его напрасно, свадьба отменяется («подробности позднее»). Другая телеграмма была отправлена Ирен, ставя ее в известность о тяжелой болезни каноника… «По причине ухода за больным вынужден остаться в Шоте». Тот факт, что свадьба, таким образом, отменяется, выглядел в телеграмме чуть ли не второстепенным делом.

Трудно сказать, действительно ли с пьяных глаз составил Франци эту странную телеграмму, как поговаривали о том в Гадороше. Конечно, похмелье после обильных ночных возлияний все еще сказывалось на нем, а тряска во время езды и паровозный дым лишь усугубили это состояние. Во рту была сплошная горечь, к горлу подкатывала тошнота. Но Франци не был пьян, мозг его работал ясно и четко, как никогда. Он словно сорвался с тормозов, хотя даже в теперешней своей раскрепощенности не выказал мужества и полной искренности. Порвать сковывающие его узы просто и однозначно он и на этот раз не сумел. Нелепая ссылка на дядюшкину хворь, в которой Ирен и ее родичи склонны были усматривать циничную издевку и беспардонное насмехательство, в действительности была оправданием. Она прикрывала трусость, маскировала слабость характера.

Как бы там ни было, но это ощущение раскрепощенности длилось очень недолго. Когда поезд прибыл в Шот, для Франци наступило полное отрезвление. Он почувствовал себя последним негодяем и содрогнулся от содеянного. Ясность мысли он не утратил, напротив, мозг работал еще четче. Франци отчетливо представил себе, какой скандал вызвала в Гадороше его телеграмма; он явственно видел перед собой битком набитый храм – публика, которую не успели загодя предупредить, собралась подивиться на роскошную свадьбу. За все, за все он был в ответе: за яства, которые мать Ирен наготовила к свадьбе, за розы, что срезала тетушка Илка для украшения брачного пира, за свадебные туалеты, за взятые напрокат фраки, за дорожные расходы родственников из провинции. Ну, а уж об Ирен он попросту не осмеливался думать. Да, как ни поверни, он и есть распоследний мерзавец, к тому же трус и размазня. Разве можно после всего происшедшего показаться на глаза тетушке Илке? Не видать ему больше Гадороша, как своих ушей.

Счастье еще, что он получил по службе отпуск (в связи с предполагаемой женитьбой). Ему не хотелось оставаться в Шоте, лучше уж сразу отправиться в Пешт и хлопотать о переводе в другое место. Но где взять денег? К кому обратиться? Франци очутился на чужбине один как перст, отрезанный от всего мира, – без скарба, без крыши над головой, – и сжег за собой все мосты… Идя по улице, он озирался, боясь наткнуться на кого-нибудь из гадорошцев… Франци попробовал было без утайки открыться дядюшке. Однако каноник гневался за осквернение брачного таинства и не намерен был вызволять племянника из беды. Помимо брачного таинства он чувствовал задетым и собственное благополучие: как-никак, а он успел собраться, упаковаться, приготовился обречь свои немощные члены дорожным невзгодам.

К тому времени, как Франци пожаловал к дядюшке с визитом, до него уже дошли слухи о скандальном происшествии. Как им удалось с такой быстротой преодолеть расстояние – остается только поражаться. Должно быть, подобные вести распространяются каким-то сверхъестественным путем, они реют в воздухе, подобно бациллам; но факт, что в те дни имя Франци было на устах у всех обитателей двух комитатов. Самые различные версии сходились в одном: Франци ловкий негодяй, пронырливый мошенник, обведет вас вокруг пальца, да и был таков… Скандал и впрямь разыгрался чудовищный, и даже долгие годы спустя в Гадороше о нем ходили легенды. Сбежавший жених, гости, попусту собравшиеся на свадьбу, послужили темой юмористической, корреспонденции даже для одной из столичных газет. Франци пребывал в ужасном расположении духа, не решаясь показаться на люди. Письма, прибывшие из Гадороша, он так и не осмелился распечатать, в особенности то, к которому было приложено обручальное кольцо Ирен. Свое кольцо он в конце концов отправил безо всякого сопроводительного письма, хотя мысленно целыми неделями сочинял объяснительное послание Ирен. Но что тут было объяснять?

Аптекарь Осой – приятель Франци – расквитался с квартирой и переслал ему вещи; однако и его письмо Франци прочесть не отважился.