Текст книги "Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы"

Автор книги: Михай Бабич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– После помолвки со свадьбой тянуть – сущий ад, – высказал свое суждение дядя Лайош. – В особенности для жениха, верно, Францика? – добавил он с сочувственной усмешкой, словно намекая на какой-то деликатный вопрос.

Гимназист Лаци недвусмысленно хохотнул.

Извещения о помолвке были разосланы, и Франци теперь уже не оставалось выхода, кроме как написать и матери. Ирен необычайно разволновалась, узнав, что он до сих пор не сделал этого. Письмо сочинялось под ее присмотром и лишь благодаря этому обстоятельству вышло не совсем сухим и вымученным. В ответ было получено типичное женское послание, исполненное иллюзий и жалоб. Иллюзии относились к женитьбе Франци на барышне из высокородного семейства, а жалобы – к бедственному положению адресантки. Франци задумался над своим собственным положением. Теперь ему стало ясно, каких расходов потребует от него женитьба. Что ни день обнаруживались новые и новые траты. Счет из Шота за обручальные кольца принесли в один день со счетом от местного печатника, изготовившего извещения о помолвке. Однако они мало что изменили: для Франци пошатнулись сами основы его жизни. Прежде он вообще не знал, что такое долги; теперь же он задолжал тетушке Илке, собирался открыть кредит у мебельных дел мастера и подумывал, уж не попросить ли аванс под жалованье, – такой совет дал ему дядя Лайош. Окружающие заботливо пеклись о Франци, все туже опутывая его сетями.

Франци чувствовал, что подступаться с объяснениями к Ирен уже невозможно. Вот разве что спросить совета у тетушки Илки… Пока еще путь к отступлению не отрезан, а со стороны тетушки Илки можно рассчитывать на понимание… За последнее время Франци повадился обедать позднее, он специально задерживался в конторе, чтобы по возможности не встречаться со своими сотрапезниками. Но в этот день он намеренно отобедал пораньше и поспешил домой, чтобы опередить Ирен. Дядюшка Пишта в эту пору обычно ложится вздремнуть, и хозяйку дома можно застать одну…

По дороге Франци взволнованно прикидывал, что сказать, а чего не говорить. Храбро взошел он на террасу, привычно окинув взглядом уходящие вдаль ряды розовых кустов, и вдруг замер как вкопанный: в саду произошла дивная перемена. Куда девалась его бархатистая пестрота! Розовые кусты враз потемнели, словно там задули светильник. Лишь небольшой полукруг возле дома, как прежде, пестрел буйством красок, а бесконечные ряды розовых побегов, лишенные своей красы, выстроились зелено-коричневым боевым строем, воинственно ощетинясь колючими шипами. Поперек дорожек в продолговатых корзинах покоились сорванные лепестки. Благоуханная душа роз лежала в отверстых гробах, а крепкие, длинноногие тела их шагали навстречу осени. Цветочные останки источали дурманящий, сладковатый трупный запах. В дальнем конце сада, где кусты пока еще стояли в розовом уборе, звонко щелкали садовые ножницы, грабли сгребали в кучу благовонный урожай.

Все ясно: приехали сербы, и начался сбор розовых лепестков. Страдная пора всегда вызывала лихорадочное волнение, ведь ее нужно было завершить до наступления сумерек: скупщики-сербы отправлялись дальше, они и без того в этом году припозднились с обходом плантаций. Тут уж приходилось привлекать всех работниц, какие оказывались под рукою, в саду трудилась целая ватага девушек и женщин. Дядюшка Пишта в углу террасы вел переговоры с сербами. Тетушка Илка стояла в саду, вокруг нее сгрудилась целая компания: событие в доме привлекло сюда всех соседей, даже Ирен подоспела; тетушка Илка составляла и связывала прощальные букеты, раздаривала, раздавала направо и налево лишние цветы.

– Видите, какая неожиданность на нас свалилась! Но и для вас, Францика, у меня припасен сюрприз: я сняла вам квартиру. Госпожа Хорват только что ушла.

Упомянутая госпожа была владелицей дома, где тетушка Илка давно присмотрела квартиру для будущих молодоженов; Франци ничего не посмел возразить, ведь они единодушно порешили, что из всех наемных квартир в Гадороше эта самая подходящая. До сих пор лишь запрашиваемая хозяйкой высокая цена не позволяла снять ее. Но сейчас, когда настроение у всех было приподнятое, госпожу Хорват удалось обломать, она сделала значительную уступку. А тетушка Илка была не из тех, что упустит случай. Как бы ни занимали ее собственные дела, она никогда не забывала позаботиться о других. Вот и на сей раз она поспешила заключить сделку от имени Франци.

– Вы как будто и не рады, Францика?

– Нет, отчего же… благодарю… – выдавил из себя Франци и, извинившись, удалился к себе в комнату. Но ему и там не давали покоя: барышни сплели цветочную гирлянду и украсили снаружи его дверь, бросали ему через окно розы, а когда он вновь переступил порог своей комнаты, его буквально осыпали цветами.

– Слава жениху! – провозгласила Гизи Балог, и Франци почудилась в ее голосе насмешка. Гизи отбежала в тот уголок сада, который еще носил свою розовую красу, хотя теперь уже и не вызывающе горделиво, а скорее опасливо: уцелевшие цветы подрагивали и словно бы стремились скрыться от глаз людских… Пчелы и бабочки всполошенно кружили средь обкорнанных наголо кустов, время от времени спускаясь к земле, где кучками были сложены розовые лепестки. Одна пчелка застряла в растрепавшихся волосах Гизи, громко жужжа, словно влетела в пылающий огонь: волосы пламенели в лучах полуденного солнца, и вдруг это пламя вздрогнуло, полыхнуло еще жарче, зашипело! Гизи вскрикнула, а подоспевший на помощь Франци, движимый естественным рыцарским побуждением, протянул руку к полыхающему локону. Но Гизи резко тряхнула гривой, строптиво откинула ее назад, и пальцы Франци коснулись девичьей щеки; виновница переполоха, высвободясь из плена, взмыла вверх, словно выстреленная из рогатки. Гизи капризным жестом коснулась рукою своих растрепанных волос и бросила уничтожающий взгляд на неуклюжего спасителя, с коварством завзятой кокетки приписав ему дерзновенные поползновения: еще чего вздумал!

– Вы ведь теперь жених! Вот и держитесь своей невесты…

Ирен во время этой сцены стояла поодаль, и Франци, будто получив пощечину, мрачно ретировался. Ирен и тетушка Илка утопали в блаженстве, строя планы на будущее, и дурное настроение жениха действовало на них гнетуще.

– Какая муха его укусила? – поинтересовалась тетушка Илка; удача с квартирой для молодоженов взволновала ее больше, чем сбор урожая с собственной плантации.

– По своей излюбленной привычке, опять встал в меланхолическую позу.

– Вам нужно поскорее назначить свадьбу, – посоветовала тетушка Илка. – И условиться об этом тоже следует незамедлительно. Хотя бы и сегодня вечером.

Ирен и в самом деле тем же вечером увела Франци к себе домой, а мать дала знать дяде Лайошу, который не замедлил пожаловать.

– Сколько времени вам понадобится, чтобы обставить квартиру? – деловито спросил дядя Лайош.

– О, совсем немного! – воскликнула Ирен. – Мы уже все обсудили с тетушкой Илкой. Она съездит со мною в Шот, и мы приобретем мебель. Франци останется здесь, у него служба, да и вообще в таких вопросах он мало что смыслит. И поездка влетела бы в копеечку… А тетушка Илка эту фирму знает. Мебель мы купим современную и недорогую, в кредит. За доставкой дело не станет, так что обустроимся за несколько дней.

– Значит, нет причины тянуть со свадьбой, – подытожил дядя Лайош. – Для помолвленных хуже нет, чем ждать, вот и не станем испытывать их долготерпение.

Был назначен ближайший день, который, по решению семейного совета, и для Франци окажется «наиболее удобным»; при этом сам Франци и рта не раскрыл. Да и что можно было возразить, когда дело зашло уже так далеко?.. Теперь оставалось обсудить вопрос, кому венчать молодых.

– Каноник Грубер в Шоте – твой родственник, верно ведь? Напиши-ка ты ему! – предложил дядя Лайош. – От Шота до Гадороша рукой подать, а если родичу твоему недосуг будет приехать именно в тот день, то мы под него подладимся и назначим другой срок.

Франци стоило немалых усилий подвигнуться на такое дело. Дядю своего он в сущности почти и не знал, хотя с ранних ученических лет чувствовал его поддержку. Однако просьба обвенчать их с Ирен была вполне обычной и естественной, а кроме того, и очень важной с точки зрения престижа в глазах местной публики. Так что Ирен, как и в первом случае, когда надо было известить матушку Франци, не давала жениху спуску, пока тот не написал своему дяде.

Каноник отозвался незамедлительно. В елейных словах он выразил свое благословение, ласково посулив в означенный день явиться в Гадорош, дабы собственноручно возложить на выю любимого племянника сладостное ярмо священного брака. Свадьба обещала быть торжественной. Тетушка Илка и Ирен занялись лихорадочными приготовлениями; на следующий же день они отбыли в Шот за мебелью, и Франци узнал об этом лишь под вечер, когда не застал дома ни одну, ни другую. В Шоте они задержались, переночевав у сестры тетушки Илки, и возвратились обе в приподнятом настроении; им не терпелось поскорее попасть в пустую квартиру, чтобы прикинуть, как получше расставить мебель. А когда обстановка была наконец получена, женщины изо дня в день часами пропадали на новой квартире, обустраивая гнездышко. К счастью для Франци, ему не нужно было при этом присутствовать. Женщины без него чувствовали себя вольготнее, а так как он не проявлял интереса к новому жилью, обе они сочли за благо представить дело таким образом, будто бы это они не позволяют ему удовлетворить свое любопытство.

– Вы, Францика, в хозяйственных хлопотах только помеха. Мы уж как-нибудь и сами управимся. Зато какой для вас сюрприз: придете на готовенькое, когда все будет позади…

Ирен спешила покончить с приготовлениями, не находя себе места от нервной взвинченности и нетерпения. С некоторых пор у нее появилось ощущение, что победа ее не столь надежна, как ей казалось, и она пришла в ужас при мысли о возможном поражении… Уж хоть бы скорей состоялась свадьба!.. А свадьба приближалась день ото дня с неотвратимостью смерти. Во всяком случае, так казалось Франци: даже смерть своей заведомой неизбежностью и все же непостижимостью бессильна превзойти эту катастрофу. Но приход смерти хотя бы не торопят учтивыми вопросами, и от человека не требуется делать вид, будто он ждет не дождется своего конца. Понапрасну старался Франци избегать людей, понапрасну его мрачный вид и угрюмая неразговорчивость стали в городе притчей во языцех; не проходило дня, чтобы на службе, за обедом или в доме у тетушки Илки кто-нибудь не задал ему безжалостный вопрос:

– Когда же свершится великое событие? – И какая-либо из присутствующих дам непременно добавляла со вздохом: – Воображаю, как вы заждались!

А Франци иногда ловил себя на том, что он и в самом деле ждет не дождется назначенного срока. Должно быть, с таким же чувством осужденный на смерть дожидается дня казни, чтобы поскорей избавиться от нравственной пытки.

Переживания Франци отнюдь не напоминали нетерпеливость влюбленного, каковую предполагал в нем дядя Лайош. Наитягчайшие страдания причиняла ему та процедура, которой, согласно светским условностям, следовало радоваться. Закладка семейного очага превращалась для него в сущую муку. Незамутненной радостью она оборачивалась лишь для тетушки Илки, которая заново переживала свою молодость и наслаждалась приготовлениями так, словно сама была невестой. Девушкам юным и легкомысленным их будущий дом представляется игрушечной комнатой, а каждый предмет обстановки или утвари – очередной забавой. Ирен совсем не походила на таких невест, она уже загодя выказала себя расчетливой и мелочной хозяйкой. У Франци было такое чувство, будто обставляют для него тюрьму, а о подробностях он и слышать не желал. Лучше уж в карты играть с пожилыми дамами. Ирен эта его склонность была не по душе, ей приходилось заботиться о деньгах, а Франци по-прежнему без конца проигрывал. Иногда она пыталась помочь ему, издали делала знаки, чтобы предостеречь от слишком явного промаха. Но госпожа Баринович тотчас же выказывала недовольство:

– Жених и невеста действуют заодно.

Однажды на этой почве разыгралась баталия, когда госпожа Баринович накинулась на Франци и Ирен: «Немудрено выигрывать, ежели в четыре глаза смотришь!» Тетушка Илка горячо вступилась за молодых, и над уныло склоненной головой Франци разразилась борьба, как некогда над трупом Гектора. Сам Франци подобно Гектору не принимал в ней ни малейшего участия, однако мог лишь позавидовать мертвенной безучастности последнего. Несчастному жениху казалось невыносимым постоянно быть на виду, находиться под непрестанным надзором. Для городских кумушек поведение обрученной пары было чем-то вроде театрального зрелища. Каждое их слово, взгляд, жест подвергались критике, за ними подсматривали, следили, как они общаются друг с другом – уж не целуются ли? А результаты наблюдений день ото дня давали новую пищу пересудам. Угрюмый вид Франци и его полнейшее безразличие к будущему семейному очагу бросались в глаза.

– Он даже и не взглянул на квартиру, – перешептывались в городе.

Наконец Ирен и тетушке Илке чуть ли не силком удалось затащить его туда. Их каждодневные усилия не пропали даром: вся обстановка была расставлена по местам, теперь оставалось лишь произвести генеральную уборку, чтобы семейное гнездышко было готово принять своих обитателей.

Вход в квартиру был со двора – с деревянного крыльца, выкрашенного коричневой краской и претенциозно именуемого верандой. Во дворе рос чахлый, старый тамариск да несколько кустиков мальвы у жалобно хлюпающего колодца. Вымощенная кирпичом дорожка от долгого пользования была вся вытоптана, и в выбоинах лужицами стояла вода. В глубине двора виднелось отхожее место, стыдливо замаскированное редкими побегами дикого винограда. Двор был темным – его накрывала тень от нового здания почты, расположенного по соседству. Франци с грустью вспомнил залитый солнцем розовый сад, доносящийся из беседок веселый девичий смех. Однако, по местным понятиям, новая квартира находилась в лучшем месте города, а «уютный, тенистый» двор составлял особое преимущество.

– Я всегда мечтала жить в центре города, – вздыхала Ирен.

Обстановка комнат была навеяна вкусами нового времени – в духе сецессиона. Франци не отважился признаться, до какой степени холодным кажется ему этот стиль, после семейного уюта его комнаты, среди старинных буфетов и комодов тетушки Илки. С тоской смотрел он на бесстыдно содвинутые кровати с цветной литографией мадонны над ними, на узкий письменный стол, задвинутый в темный угол столовой.

– Вы ведь все равно работаете только на службе, Францика.

За спальней и столовой следовала кухня, а за нею еще одна большая комната с окнами во двор и с альковом, она пока еще не была обставлена. Жилье в Гадороше сдавалось недорого, зато мебель была дорогой. Размеры комнаты несколько удивили Франци, а ведь она вроде бы и не упоминалась в договоре.

– Сюда можно будет поставить мамину мебель. Вдруг мама надумает остаться у нас… погостить… – растерянно проговорила Ирен. – А в алькове и Лаци сможет разместиться, – небрежно добавила она, словно несущественную деталь.

Но у Франци сжалось сердце. Он вспомнил свою мать: живет старушка в Пожони, в убогой комнатенке, и даже в мечтах не помышляет о том, чтобы переселиться к сыну, который вышел в люди, стал важным господином. У него было ощущение, будто и квартира эта принадлежит вовсе не ему, а какому-то чужому семейству, членом которого, по разумению всего Гадороша, в скором времени ему предстоит стать. Окончательно подавленный, он обернулся и глянул на анфиладу комнат. Дверь во двор была открыта, Ирен стояла в дверях, против света, – тощая, угловатая, и ему вспомнилась иная картина: Гизи, стоящая на пороге его комнаты, когда по поручению тетушки Илки она пришла позвать его играть в карты. На фоне розовых беседок нежный силуэт ее лучистой золотой каемкой вырисовывался в дверном проеме… При этом воспоминании кровь у Франци отхлынула от лица, все ему вмиг опостылело. Стать бы на минуту заупрямившимся ребенком, у которого пропала охота продолжать игру; заявить бы сейчас и Ирен, и тетушке Илке, и судьбе: «я так не играю».

Для Франци настали дни мрачных раздумий. Временами ему казалось, что теперь уже поздно и единственно достойная линия поведения – смириться со всеми последствиями своего трусливого молчания. Затем он принимался ломать голову над тем, в каких выражениях излить душу перед тетушкой Илкой, а может, и перед самой Ирен: бить ли себя в грудь или держаться с достоинством. День свадьбы был не за горами, и Франци теперь все чаще давали возможность побыть одному. Приятели, сотрапезники перестали подтрунивать над мрачным женихом и, хотя не предвещали добра этому браку, советовались промеж себя о свадебном подарке. Ирен, поглощенная приготовлениями к свадьбе, не вылезала от портнихи. Франци, думая свою думу, прогуливался по изуродованному розовому саду в самый дальний его конец, где проезжая дорога сворачивала к Дунаю, унесшему перекупщиков-сербов вместе с розами.

Тем временем квартира была окончательно приведена в порядок, и уборщица принесла ключи, которые тетушка Илка не без гордости вручила Франци.

– Можете вселяться хоть сейчас.

В первый момент эта идея показалась Ирен недурной. И впрямь, отчего бы Франци не переселиться уже сейчас, несколькими днями раньше; отчего бы ему не встретить молодую жену на правах хозяина, в обжитом дому? Трудно сказать, какому побуждению поддалась Ирен, откликнувшись на это предложение тетушки Илки. Пожалуй, ей казалось символичным, если Франци обоснуется в их гнездышке, предназначенном для двоих: птичка словно бы сама залетела в клетку! Возможно, в глазах Ирен этот шаг приближал ее к замужеству: теперь она с таким душевным трепетом ждала этого события, точно у нее были основания опасаться, что оно никогда не произойдет. Когда же Франци согласился на это предложение, Ирен уже раскаивалась, что поддержала его. В решении Франци она внезапно угадала инстинктивное желание бежать, спастись, и ее охватил ужас. Лишь сейчас она осознала, что за эти оставшиеся несколько дней Франци отдалится от нее. Правда, после обеда они точно так же, как и до сих пор, смогут встречаться у тетушки Илки; но теперь уж, вздумай он задержаться, ему не постучишь в заставленную шкафом дверь…

Поступками Франци действительно управлял инстинкт самосохранения. Ведь понапрасну мечтал он обратиться за поддержкой к тетушке Илке; в глубине души он прекрасно понимал: дом тетушки Илки и есть те сети, что опутали его, и не видать ему свободы, пока он не вырвется отсюда. Но к тому моменту, как решение это созрело в нем, настроение его переменилось. Ему вспомнились неуютные комнаты, вплотную сдвинутые постели, письменный стол в стиле сецессион и чахлый тамариск на темном дворе… Поутру, прощаясь с домом тетушки Илки, он растроганным взглядом окинул террасу с белыми колоннами и розарий; сад весело зеленел, словно успел позабыть о своих загубленных розах.

Его встретили коричневая веранда, убогий двор и приходящая служанка, нанятая Ирен. В комнатах царила темнота, так как местная мода предписывала избегать солнечного света. Франци пришлось разредить жалюзи, чтобы хоть что-то видеть. Взгляд его прежде всего упал на постели, и зрелище это еще более усилило в нем ощущение, что он попал в западню; передышку получить удалось, но до свободы ох как далеко! Переезд, новая обстановка, уединение и покой придали ему смелости и силы трезво оценить свое положение. Времени у него мало, необходимо тотчас же приступить к действию. Он сел к письменному столу и настрочил два послания, наказав служанке немедля доставить их по назначению. Одно письмо было адресовано тетушке Илке, другое – матери Ирен.

Оба послания были исполнены мужского достоинства. Всю вину Франци брал на себя, однако признавался, что, сколь бы неизменными ни оставались в нем уважение и симпатия к Ирен, он не ощущает в себе того чувства, какое почудилось ему на миг, – единственного чувства, которое «дает гарантию мира и счастия в супружеской жизни». Лучше будет извлечь из этого соответствующие выводы и вовремя отступиться, нежели сделать их обоих – и в первую очередь Ирен – несчастными на всю жизнь.

Разумеется, все расходы, связанные с обустройством квартиры, он выплатит в полной мере и всяческую ответственность за случившееся, по законам рыцарства, будет нести перед людьми сам. В письме, адресованном тетушке Илке, Франци добавил еще, что считает своим личным долгом сумму, предоставленную тетушкой Илкой взаймы Ирен, и обязуется в кратчайший срок возместить ее. Прежде чем заклеить конверты, он долго колебался, не зная, приложить ли к письму Ирен и кольцо или же отослать по почте отдельно. В конце концов он все же сунул кольцо в конверт, дабы этим придать особый вес и важность самому письму. Кольца тогда вошли в моду узкие и тонкие – «на потребу ветреным мужьям»: сию улику супружеской связи в случае необходимости легко было спрятать в карман. Обручальное кольцо незаметно уместилось в плотном, шуршащем конверте, но Франци снова извлек его, сочтя непристойной его обнаженность.

– Надо бы завернуть в шелковую бумагу.

Пришлось послать служанку за тонкой бумагой: в квартире не нашлось ни клочка оберточной бумаги, здесь все было выметено, выброшено, прибрано или же в аккуратно сложенном виде покоилось в глубине какого-нибудь из ящиков; вся обстановка вокруг была проникнута духом педантизма, свойственного Ирен. Досада, вызванная безрезультатными поисками, помогла Франци подавить сомнения: в какой-то момент собственный поступок показался ему жестокостью. Впрочем, в данном случае как раз уместны жестокость и мужская решительность. Франци расхаживал взад-вперед по комнате, чувствуя, что сражается с незримой Ирен. Широкая, сдвоенная постель, как живое существо, приковывала его взгляд к себе. «Брачное ложе», – думал Франци и в глубине души понимал, что за его отчаянной решимостью скрывается мучительное малодушие. Ему вспомнилось язвительное пренебрежение Ирен, которой ничего не стоило подавить его, Франци, точно какого-нибудь робкого, нескладного школяра. По всей вероятности, отослать письма его и впрямь заставила не решимость, а скорее малодушие: ведь трусость можно побороть лишь еще большим страхом. Но эта истина касается сокровеннейших тайн души – Франци не признался бы в ней даже самому себе.

– Письма эти, тетушка Кати, надобно вручить в собственные руки, – наказал он служанке, попутно велев ей передать в конторе, что он нынче не явится на службу. Франци чувствовал себя не в состоянии выйти на люди. Должно быть, нечто подобное испытывает анархист, бросивший бомбу: теперь необходимо затаиться и выждать. В кухне Франци отыскал судки. – А на обратном пути прихватите для меня обед.

– Никак вы захворали, ваше благородие? – всполошилась тетушка Кати и предложила разобрать постель. Франци не возражал. Нетронутость брачного ложа с одной стороны нарушили, полуоткинув общее одеяло, и экс-жених юркнул в постель; простыни обдали леденящим холодом его сиротливо-одинокое тело. Франци не осмеливался думать о том, что теперь будет, что станут говорить в городе. Одно ясно: отсюда придется бежать. Бездумно разглядывал он узоры обоев на стенах и новомодные шифоньеры причудливо изогнутой формы. Обеду он нанес не слишком-то большой ущерб, и после того, как тетушка Кати, помыв посуду, удалилась, он запер за нею дверь на ключ и снова нырнул в постель в надежде уснуть.

И вдруг оставленный в замке ключ сам собой стал поворачиваться и, громко звякнув, упал на пол. Дело происходило в столовой, но проход между двумя помещениями был свободный, и Франци, лежа в постели, мог наблюдать за странной сценой. В замке скрипнул другой ключ. Дверь распахнулась, и на пороге появилась Ирен.

Получив письмо, Ирен поначалу впала в истерику, однако истерический припадок вскоре сменился приступом энергии. Процесс развивался вполне нормально, а значит, уже мог послужить фундаментом определенной деятельности. Мать Ирен даже не стала читать письмо, а тотчас же передала его дочери. «Разберись сама, дочка, чего там надобно твоему Франци!» Вдова пуще огня боялась всяких сложностей и давно привыкла к тому, что все улаживает Ирен. Должно быть, молодые поссорились. Ирен, прочтя письмо, пришла в неописуемое волнение, она понимала, что окажется в глазах людей посмешищем, репутация ее запятнана, все надежды рухнули. Лаци, отважившийся задать сестре вопрос, получил оплеуху. Сорвав зло, Ирен сразу же пришла в себя. Начала умываться, одеваться, вопреки своему обыкновению заперев дверь на ключ. С особым тщанием напудрила лицо. Между делом она умяла большой ломоть хлеба с маслом – это и был ее обед, – не заботясь о том, что будут есть остальные.

– Выпей красного винца, дочка, это тебя подбодрит! – посоветовала мать в духе гадорошских традиций.

И вот теперь Ирен стояла на пороге новой квартиры. Ключ у нее был свой, да ведь и квартира была ее собственной: Ирен сама ее обставляла, по своему вкусу и усмотрению, и решила, что не позволит отнять ее у себя. Уже само появление Ирен – решительное, без стука – подчеркивало ее права. Это был точно продуманный шаг, рассчитанный на неожиданность: на пороге, как по мановению волшебства, возникает фея. Барыня вернулась к себе домой. Нет, не барыня, а влюбленная барышня, дерзновенно рискуя своей репутацией, вторгается в холостяцкое обиталище.

– Ах, Францика, на что вы меня толкаете! Вдруг кто-нибудь увидит? Впрочем, и без того наверняка видели: тетушка Штанци всегда подсматривает из-за шторы, да и доктор Тардич только что выходил из соседнего дома. А уж если узнают, что вы лежите в постели… Думаю, что от тетушки Кати и об этом дознаются…

Франци растерялся донельзя. В отчаянии пытался он натянуть одеяло до самого подбородка, ведь он лежал по пояс раздетый. Из-за жары и волнения ему даже в голову не пришло отыскать ночную сорочку. Срывая с себя костюм, крахмальную сорочку, он так и оставил их в чудовищном беспорядке разбросанными на стуле, на полу, на ковре.

Однако Ирен ничуть не смутила эта мужская неряшливость, она привыкла к этой черте в своем брате. Она спокойно подняла валявшуюся на полу рубашку, сложила ее:

– Все вы, мужчины, одинаковы, только успевай прибираться за вами! Разве вам обойтись без женской опеки?.. Что с вами стряслось? Уж не больны ли вы, Францика?

Ирен подошла к постели и склонилась над ним.

– Видите, я даже после вашего письма решилась на такое унижение – прийти сюда. Даю такую пищу толкам и пересудам! Стараюсь не думать о том, что можете вообразить обо мне вы, со своей низменной мужской фантазией. Что с вами, Францика? Если вы больны, позвольте мне ухаживать за вами! Вы ведь сидели у моего ложа, когда я хворала…

– Не болен я, – простонал Франци, не решаясь даже высунуть руку из-под одеяла, чтобы гостья не заметила его наготы.

Ирен уловила его намерение защититься и придала ему гораздо более трагичный смысл.

– Фу, какой злюка, даже руки мне не подаст! Что я такого сделала, чем перед вами провинилась, что еще вчера вы меня целовали, а сегодня даже руки не хотите протянуть?

– Я без ночной сорочки, – пробормотал Франци.

Однако Ирен не вняла этому простому и фривольному объяснению. Ирен предпочла удариться в сантименты, закатить сцену, полагая, что Франци нелегко будет это выдержать.

– Чем я провинилась, что вы выставили меня на посмешище? Неужели я от вас это заслужила? Да вы хоть представляете себе, каково положение незамужней девицы в Гадороше? Если вы не хотели на мне жениться, то отчего не сказали об этом раньше? Каково мне теперь будет перед людьми показаться?

Эта мысль и в самом деле заставила Ирен расчувствоваться, к горлу ее подступили рыдания.

– Мыслимое ли дело так поступать со мной, Францика! Отчего вы не сказали мне раньше? Что бы вам стоило быть со мной хоть чуть пооткровенней?

– Я не мог, – задыхаясь выговорил Франци. – Я был не в состоянии… боялся причинить вам боль…

– Зачем же понадобилось огорчать бедняжку маму?

– У меня этого и в мыслях не было… Ведь именно потому… – начал было Франци.

– Вы написали маме, будто не хотите сделать меня несчастной.

– Именно поэтому я считал своим долгом…

– Не пытайтесь оправдаться, Францика. Какие тут могут быть оправдания? Вы не хотите сделать меня несчастной и в то же время выставляете на посмешище, ждете до последней минуты, чтобы скандал вышел громче. Он, видите ли, не хочет сделать меня несчастной! Сколько я ходила сюда, изо дня в день, думала, что вью свое семейное гнездо! – Голос ее срывался от рыданий. – А он лежит тут в моей постели и смеется.

– Я не смеюсь.

– Изволь теперь прокрадываться в собственный дом, как преступница, как грешница, вступившая на дурную стезю. Уже сегодня вечером весь город станет перемывать мне косточки. Ну и пусть, мне теперь все равно! Если уж я сюда явилась, Францика, то не позволю выпроводить себя в два счета. Как бы вы ни поступали по отношению ко мне подло и неблагодарно, но вы больны, и мое место здесь, возле вас.

– И вовсе я не болен, – угрюмо пробурчал Франци. Он был несколько сбит с толку такой непоследовательностью: ведь Ирен не могла знать заранее, что застанет его в постели, с какой же стати она теперь выступает в роли сиделки?

Но для Ирен это был удобный предлог затянуть свой визит до тех пор, покуда не удастся достичь результата. Долго промучившись со шляпной булавкой, она наконец сняла шляпу и положила на стол; осушив слезы, неторопливо повела речь:

– Полно, Францика, не стоит дуться. Давайте рассуждать как разумные люди и добрые друзья. Я не собираюсь принуждать вас к чему бы то ни было, но ведь теперь поздно идти на попятный. Согласитесь: вы хотите невероятного. Сами вы увязли в расходах, меня же безнадежно скомпрометировали. Отчего бы нам не пожениться хотя бы на месяц? Вас это ни к чему не обязывает, а для меня все-таки меньше сраму остаться женщиной в разводе, нежели обманутой и брошенной девицей. Развод получить нынче нетрудно, и такая ситуация будет пикантнее, не правда ли, Францика?

Францика молчал как убитый.

Ирен присела на краю постели и потянулась к руке Франци. Правда, от всей руки выглядывали лишь кончики пальцев, судорожно пытавшиеся удержать одеяло у подбородка и никоим образом не ответившие на жест Ирен. Девушка лишь слегка прикоснулась к пальцам Франци – на большее она не решилась, не желая рисковать. И говорила, говорила без умолку, чтобы скрыть утрату своего превосходства.

– Ну, неужели вам не нравится эта роскошная постель, эта дивная квартира? Что теперь с ней станет? Право, жаль трудов! Как мы с тетушкой Илкой старались, обставляли ее для вас, сколько мечтали! Да и вы как радовались каждому новому приобретению!..