Текст книги "Военно-медицинская акаМЕДия"

Автор книги: Михаил Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Лекция 12 О ПОЛЬЗЕ ПОХОДОВ К СТОМАТОЛОГУ

На одном конце пукнул, а на другом сказали: «Обделался».

Из опыта

Да, уважаемый читатель, чревоугодие вредит организму в целом и душе в частности. Меру надо знать везде, в том числе и в еде. И вовсе не потому, что так написано во всех умных медицинских книжках и даже в священных писаниях. Нет, родной ты мой. Обжорство непоправимо несёт урон твоему и моему здоровью. Во-первых, это избыточный вес. Лишние килограммы. Обвисшие бока. Холестериновые бляшки. Стенокардия, ишемия и прочее. Во-вторых, заболевания: холециститы, панкреатиты и ещё куча различных проблем, кончающихся на «иты». Ну а в-третьих – это наши драгоценные зубы, которые, беспрестанно перемалывая пищу, стираются, засоряются объедками и поражаются гнилостным кариесом. И чем глубже он, кариес этот, тем хуже спится нам. Снов не посмотреть. Отдохнуть – не отдохнуть. И вообще, муки одни. Как говорится: «Ни встать, ни сесть». И вот после нескольких бессонных ночей (у кого на сколько терпенья хватит) мчимся мы к господину стоматологу. Болит, мол. Посмотри. Но и на приёме у последнего случаются разного рода опасности.

Однажды третьего октября, когда уже почти все вернулись из каникулярного отпуска, у Витька Халтурина разболелась верхняя шестёрка. Обнаружил он это за завтраком, когда чересчур твёрдая горбушка упёрлась в зуб и дала пронизывающую боль. Приём пищи Витёк окончил вяло, подошёл к старшине и вместо любимой биохимии отправился покорять академическую поликлинику.

«Острая зубная боль – восьмой кабинет», – с прозрачным лицом официально сообщила регистратор и дала нашему товарищу талончик. Как заветный манускрипт, больной донёс его до восьмого кабинета, на котором висела табличка: «Стоматолог-терапевт. Без стука не входить».

Витёк постучал:

– Вот, – сказал он, выдвинув вперёд талончик, будто щит.

Взяв «манускрипт» и усаживая пациента в кресло, доктор спросила:

– На что жалуемся?

– Верхний зуб справа, – как-то совсем уныло выдал больной дериват Витёк. – Шестёрка.

– Так-так. – Зеркало поползло по ротовой полости. – Глубокий кариес в шестом верхнем зубе справа, – огласила стоматолог вердикт, записывая диагноз в карточку.

Пока врач работала с документацией, Виктор успел рассмотреть бормашину и все свёрла, прилагающиеся к ней. «Как в гестапо», – подумал товарищ, хотя ни воевавшего деда, ни даже блокадной бабушки у него не было. Тем не менее последняя мысль повергла Витька в ужас.

Освободившись от писанины, к нему подошла врач:

– Чего такой унылый? – спросила она, глядя на него. – Не волнуйся, всё будет хорошо.

Унылый вцепился в кресло, открыл пошире рот и стал ожидать прихода лечения. Докторша надела перчатки, до глаз натянула маску и мягко, нежно-нежно и вкрадчиво сказала: «Ну-с, начнём-с».

Не тратя попусту времени, она моментально схватила бормашину, выбрала сверло и склонилась над лицом нашего несчастного товарища. В данный момент находящийся в кресле немного отвлёкся, поскольку его светлому врачебному взору открылось не менее светлое декольте стоматолога. После казармы и полуторасотенной оравы однокурсников, облачённых в одинаковую форму, оно выглядело божественно и даже как-то приятно к себе манило.

Виктор Халтурин вспомнил глубокое детство. Очень глубокое. Из недр подсознания всплыла информация о том, что его звали Витюша, а мамина грудь была доступна и днём и ночью. Он вспомнил её запах, вкус и даже исходящее тепло. Нежная, она давала жизнь и чувство приятного послевкусия. Витьку подумалось, что, может, именно отсюда у всех мужчин такая невероятная тяга к женской молочной железе?

Словно акушерскими щипцами из приятных грёз Витька вытащила включённая бормашина. Её лопасти закрутились по оси, и острый край прицелился прямиком на кариозный зуб. Буровая машина стремительно приближалась к загноившейся дырке. В каком-то миллиметре от цели Виктор услышал «Ой» и звук вылетевшего сверла. Последнее, звонко ударившись в верхнее мягкое нёбо, свалилось в горло, словно мячик для гольфа упал в просторную лунку. Трибуны рукоплещут. Победа!

Поглотитель железа даже не поперхнулся. Пустой курсантский желудок жадно поглотил несъедобный продукт. И тут же растворил. Докторша заметно побледнела.

Отбросив инструменты, свёрла и документацию, Витька потащили на рентген и ультразвук. Благо только парк пересечь. «Лишь бы не перфорация и кишечное кровотечение», – молилась врач-стоматолог. На самом деле она уже рисовала любые возможные последствия и, зная хищных до подобных инцидентов журналистов, видела огромные заметки в центральных газетах: «Дантисты-убийцы замучили будущего военного врача». Первые полосы жёлтой прессы и второстепенных каналов наперебой гласили: «Жестокая расправа над курсантом Акамедии коллегами», «Очередная долго выслеживаемая жертва врачей» и финальный аккорд: «Хладнокровная расправа стоматологов над второкурсником». Карьера уходила из-под ног. Да что там карьера? Врач уже вспоминала лечившихся у неё адвокатов.

Не найдя ничего подозрительного на рентгене, товарища привели на фиброскопию и долго ползали по его кишечному тракту, ища злосчастное сверло. Эндоскоп ползал и вдоль и поперёк, царапал пищевод и вызывал тошноту. На экране мелькали слизистая, складки, пузырьки желудочного сока и даже утреннее какао. Люди отчаянно искали пропавшую железку. Не найдя оной, профессора клиники ещё с полчаса крутили Витька, мяли, перкуссировали и заглядывали во все отверстия. В финале, ближе к трём часам дня, прописали ему слабительное и отпустили восвояси со строгим наказом изучать свои испражнения при каждом удобном (и неудобном) случае. И разумеется, ничего не есть.

Измученный гастроскопией (и руками академиков), Витёк вышел из клиники и направился на занятия. Ошарашенный, он даже не обратил должного внимания на то, что не только занятия, но уже и обед, и послеобеденное построение давно окончились. Больной зуб уже его больше не тревожил, а лежал во рту тихо и спокойно, словно чувствовал вину за всё случившееся.

Весь день напролёт в ротовой полости нашего товарища не побывало ни крошки. Держался он стойко и прицельно детально рассматривал свой завтрак, который постепенно покидал его изголодавшее тело. Ночью удалось поспать. Шесть часов. Наутро он всё-таки попил чаю с маслом и даже съел две ложки каши, после которых на душе стало легко и предстоящее (как пообещали профессора) пробурение кишечника ему не казалось столь уж грозным и смертельным. Оно послабело и как-то отдалилось от нашего однокашника. А на лекции он ещё и вздремнул, где ему приснился обнадёживающий сон.

Виктору снилась больница. Одноместная палата. Чисто застеленная койка. Тумбочка с фруктами. Жалюзи на окнах. Тишина. Однако в комнате ощущалось что-то ещё. Витя повернулся и увидел Смерть. Товарищ не знал, как она выглядит, но здесь он готов был поклясться хоть на Корабельном уставе, что рядом стояла именно Она. Видимо, сказался информативный образ, показанный во многих кинофильмах и рассказах. Так называемый жанр классики. Чёрный балахон с капюшоном, пустота вместо лица и остро заточенная коса. Виктор смотрел на Смерть, а Смерть на него. Или ещё куда. Лицо у Неё отсутствовало.

После минутной паузы Созданье в балахоне спросило:

– Извините, а у вас когда-нибудь такое бывало, что вы пришли в какое-нибудь место, а зачем – не помните? Бывало?

– Бывало, бывало, – в испуге простучал кариозным зубом товарищ и ещё больше натянул на себя одеяло.

Смерть бесшумно отошла к двери, но уже было взявшись за ручку, повернулась капюшоном в сторону Витьковской койки. «Вспомнила!» – осенила она его, и товарищ проснулся.

– Таким образом, уважаемые коллеги, помните, что через семьдесят два часа наступает терминальная стадия перитонита и больного спасти невозможно, – окончил свою лекцию профессор. – Вопросы?..

После лекции проходил семинар, на котором преподаватель поведал леденящую душу историю, что какой-то курсант чуть ли не целиком проглотил стоматологическую бормашину и лежит теперь под наблюдением, и сколько ему бедному осталось, даже Богу неизвестно.

А через два дня, при очередном посещении гальюна, Витька случайно обнаружил остатки сверла, вымыл их и спрятал в коробочку как доказательство того, что его так просто не проймёшь.

Как ни старайся.

Лекция 13 О ПРИЧАЩЕНИИ

Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.

Из молитвы

Вот так для нашего братства начался второй курс. Помимо съеденных бормашин и выделенных свёрл он ещё ознаменовался тем, что из казармы мы переехали в отдельные кубрики и стали жить по три-четыре человека в комнате. Большинство ребят поселились кто с кем хотел, но некоторым всё же пришлось располагать свои косточки с товарищами, общий язык с которыми находился с превеликим трудом.

В один такой кубрик, отданный под тринадцатый взвод, как раз и поселили троих будущих эскулапов, смотревших на мир прямо в противоположные стороны. Родившись в одной стране, они существовали совершенно на различных материках. Другими словами, обращаясь по-русски, сожители слышали в ответ лишь непонятную иностранную речь.

Первого товарища звали Саша Глыба. Саша свою фамилию оправдывал полностью, носил пятьдесят шестой размер и без труда сливался с дверным проёмом. Известен он ещё был тем, что тремя курсами позже окончил Духовную семинарию и с шестого курса отчислился из Акамедии, пополнив ряды толстопузых попов Правонеславной Церкви. Идея же безгранично отдаться духовенству возникла в нём сразу после первого курса, когда он в родном посёлке (которому вот-вот должны были дать статус «городского типа») лично увидел, на каком же шикарном автомобиле разъезжает местный поп. Взвесив все за и против и сопоставив родную медицину и не менее родную церковь, Саша сделал совершенно очевидный вывод, который он окончательно и воплотил в жизнь в начале шестого курса. Тогдашней осенью он опоздал из отпуска, и начальник факультета перед всем строем читал его телеграмму: «Задерживаюсь. Иду пешком из святых мест». Ржали все шесть курсов факультета или, иными словами, ни больше ни меньше восемьсот пятьдесяти ртов, построенных руководством на плацу. Через неделю лицо из святых мест дошло до факультета. Именно тогда перед входом на факультет повесили яркий лозунг Володи Маяковского – известного в здешних краях писателя и поэта. Несмотря на написание лозунга в 1930 году, он остался актуален и в наши дни. Лозунг гласил:

Прогульщика-богомольца

                 выгони вон!

Не меняй гудок

                 на колокольный звон!

В общем, лозунг повесили, и святое лицо Саши дошло-таки до факультета. А ещё через три месяца оно (лицо) написало рапорт на увольнение. Вот таким нам запомнился бородатый курсант Саша Глыба.

Вторым сожителем злополучного кубрика назначили уже всем известного Ваню Кобаленко. Зная его не совсем нормальную адекватность, во всех каютах от него отпихивались чем могли, а тут вроде и кубрик пустой, и курсант всего один. Саша от Вани отпихнуться не успел, да и старшина как-то не по-доброму посмотрел. Вот они и стали жить. Ваня, правда, помимо природной дури, ещё и лентяем оказался жутким, так как сразу же стал пропускать свою очередь по уборке помещения. В итоге проживающие с ним соседи просто перестали убирать около его кровати, и вскоре под Ваниной шконкой скопилось столько пыли, что она до боли оказалась похожа на летний утренний туман.

Третьим в столь дружную компанию влился наш весёлый товарищ – психиатр Лёлик. Уже на вторые сутки пребывания обоим своим сожителям он поставил неутешительные диагнозы и стал судорожно думать, что же с этим делать. Сдать в клинику душевных болезней на лечение – нереально. Отправить в амбулаторном порядке в ПНД (психоневрологический диспансер), именуемый коллегами «Придурковатоневменяемый дом», тоже никак. В общем – без вариантов. Ведь всем известно, что именно осложняет лечение подобных больных. А если неизвестно, то я тебе сейчас расскажу, любимый читатель.

Психический больной просто-напросто, в отличие от соматического, не осознаёт, что у него есть проблемы. Если взять обычного человека, которого охватил приступ колики или грудной жабы, то он, скорее всего, сам вызовет себе помощь. Пусть даже, как правило, и не сразу. Душевнобольной же гражданин не знает, что он заболел. У него повышенное настроение, улыбка, которая не исчезает даже ночью, и различные признаки безмерного счастья или, наоборот, депрессии. Лёлик знал о подобных трудностях, поэтому изобрёл свою тактику.

Юный психиатр потихоньку стал вводить лечебные тесты, ставить мозговые опыты, но, к сожалению, достиг лишь только одного результата, который вскоре не заставил себя долго ждать. Как говорится: «Жила-была девочка.»

В ту чёрную пятницу Лёлик досрочно сменился с наряда и, уморённый приборками, начальником и тумбочкой, упал без сознания на аккуратно застеленную с утра шконочку. Сон ворвался в его измученный мозг ровно в тот момент, когда щека психиатра соприкоснулась с гладкой поверхностью ватной подушки. Говоря проще, товарищ уснул, за два сантиметра не доходя головой до наволочки. Ноги забрались на кровать самостоятельно. Руки безжизненно повисли лианами.

Сон оказался прекрасен. Он напоминал чистый лист бумаги. Как безмятежная долина. Как спокойное море. Иными словами, сон был пустым. Лёлик сопел и даже, возможно (я сказал: возможно), пускал слюни на подушку.

Именно в подобном безоружном состоянии на девяносто второй минуте отключки уснувшего и застали «сокамерники». Когда Саша и Ваня увидели находящегося в глубокой дрёме товарища, в глазах у них вспыхнул хищнический блеск. Они налились кровью, зрачки сузились, а левое нижнее веко зловеще поджалось к верхнему. На лице нарисовался оскал, а край правой Ваниной штанины, и без того висевший выше левой, поднялся по голени аккурат к коленке. Ребята, засучив рукава, приблизились к телу.

Бесшумно схватив простыни, они, недолго думая, привязали Лёлика к его железной подруге. Они зафиксировали Алексея настолько крепко, что даже родная мать не смогла бы его вызволить. Однако Ивану Кобаленко простой фиксации показалось мало, и он для большей надёжности ещё прихватил шёлковыми нитками накрывающее спящего одеяло к матрасу. «Вернее будет», – пояснил добрый Ванюша шёпотом.

Лёлик проснулся в тот момент, когда в кубрике запахло жареным. Об этом сначала сообщил нос. Нехотя открыл пришитый своё левое око, вслед за которым почти одномоментно раскрылось правое. Секунду спустя очи изумились, Лёлик – нет.

Подле кровати, ключицей к ключице, стояли два товарища: Глыба и Ваня. У первого в руках находился предмет, похожий на кадило, из которого тонкой струйкой тянулся извилистый дымок. У второго перед глазами лежал толстенный талмуд, издалека напоминающий учебник по душевным болезням.

Привязанный друг успел точно на начало церемонии. Товарищ с кадилом как раз начал петь церковную песню, из текста которой Лёлик смутно разобрал, что друзья изгоняют некую нечистую силу. Сопоставив данный факт с тем, что он оказался связан, будто запеленутый младенец, герой наш понял, что силу эту нечистую выгоняют из него. Алексей задёргался. Пение усилилось.

Под таким натиском психиатр стал кричать и даже вспомнил несколько парабранных словечек. Он назвал их сначала по-медицински: «Дебилы» (дебилизм – медицинский термин, обозначающий одну из степеней умственного недоразвития. – Авт.). Затем классически: «Волки позорные». И наконец, по-английски: «Дети пляжа» (другое, нелитературное значение фразы «son of a beach» можно представить как «сукины дети». – Авт.). При этом Лёлик умудрился им припомнить, что в стране демократия и они грубо попирают его конституционные права. Сказал он это своим мучителям, правда, тоже не очень вежливо. За подобную демократию и смелые медицинские диагнозы будущий психиатр и получил кляп в рот.

Заткнув таким нехитрым образом громкоговоритель, «православные» продолжили святой обряд. Через двадцать минут нечистого изгнали, и товарищи отступились.

Оставшись в каюте один, без помощи чёрной силы и намертво пришитый к кровати, наш академик пробовал мычать, стонать и прыгать вместе с кроватью. Однако на издаваемые звуки никто не шёл.

Вызволил же Лёлика из плена дядя Слава, живший в соседнем кубрике, поскольку услышал глухие удары в стенку. Бум-бум-бум. Как оказалось впоследствии, удары производила свободная, никак не зафиксированная, светлая голова будущего толкового психиатра.

Лекция 14 О ВРЕДЕ БЫСТРОГО ПРОБУЖДЕНИЯ

Тонированная «Волга» влетает в зад дорогой иномарке.

Из иномарки выходит детина с битой и начинает колотить по лобовому стеклу. Когда последнее выпадает, детина обнаруживает в салоне генерального прокурора.

Пряча биту за спину, хулиган заискивающе говорит:

– А я тут стучу, стучу, ищу, кому денег отдать.

Анекдот

Лёлик, как настоящий будущий врач, хоть и не славился злопамятностью, однако, будучи человеком образованным, всё всегда досконально записывал. Не стал для него исключением и случай с изгнанием. Спустя несколько дней друг наш показал соседям по кубрику, где на самом деле зимы ракуют.

В этом месте хороший читатель может сладко сидеть и потирать руки. Ага, знаем-знаем, как в армии наказывают. Вариантов много. Можно ночью зубной пастой обидчика намазать. Можно шнурки морскими узлами связать. А можно и просто всю обувь суперклеем к полу пришпандорить намертво. Однако наш толковый товарищ не стал мелочиться и заниматься шмотко– и членовредительством. Нет. Он поступил грамотно. Прямиком на медицинский манер.

В самый обычный, ничем не приметный четверг кубрик собрался для вечернего чаепития. Отпетый Лёлик, воспользовавшись моментом, незаметно подмешал в кружки славным сородичам по кубрику ударную дозу снотворного. А если сказать точнее, то он подсыпал вдвое больше допустимой по инструкции нормы. «Не с алкоголем же мешаю», – подумал он, зная, как опасно совмещать спиртные и снотворные напитки. С подобными мыслями друг наш и опустил в чай «коллегам» по паре белых таблеточек. Спустя буквально пятнадцать минут «друзья-правонеславные» прекрасно и мирно посапывали на своих застеленных коечках. Они уснули младенческим сном сразу же, как их тело ощутило родной ватный матрац. Доказательством глубокого сна служил обильный, отделяемый на подушку секрет слюнных желёз.

Поутру довольный проделанным манёвром Лёлик тихонечко собрал свои учебники, сложил халат и убыл на занятия. «Приятных снов», – прошептал вслух сокурсникам наш психиатр (будущий), бережно прикрыв за собой дверь. Соседи мирно похрапывали и ответного пожелания Лёлику никоим образом не выразили.

В пятницу, как по закону жанра (и наш друг об этом знал), проходила проверка убытия курсантов на занятия. Шмон стоял грандиозный. Показателем высокой степени шмона являлись несколько описываемых ниже моментов.

Во-первых, закрытые двери выламывались без сострадания к замкам и петлям. Во-вторых, неубранная посуда летела на пол, вслед за которой катились шмотки и не заправленные шконки. И в-третьих, вдогонку к шмоткам швырялись неаккуратно застеленные простыни и разбросанные книги. Притихшая дневальная служба в тихом ужасе наблюдала за всем этим в перископ из-за расположения тумбочки. При этом она бы и помечтала схорониться вообще где-нибудь подальше, но позади лишь гальюн, и исчезнуть совершенно и абсолютно негде.

Кубрик № 46. Там спит Васька. Вскрывается и объявляется:

– Дневальный, ведро воды сюда! – жесток начальник курса в порыве.

– Есть! – Тут же слышны бегущие по палубе шаги.

– Спасибо, Евгений Евгеньевич, – уже мягче благодарит начкур.

Через минуту весь мокрый и взъерошенный зайка Василий вяло лепечет раскатистые извинения и заверения в осознании себя как последнего негодяя. Кончается его монолог клятвой неповторения подобных ошибок в дальнейшем. На лице ИА Газонова удовлетворение – этот «белый воротничок» своё получил. Пока.

Кубрик № 21. Там спит Акула (это как лодка – 941 проект). После вчерашней игры в «очко» и ненужности его на первой паре он разложил себя в беспамятстве. Вскрывается и объявляется:

– Дневальный, ведро воды сюда!

– Так в ведре нет больше воды, тащ командир!

– Форманов, сейчас вода должна быть ВСЕГДА!

– Есть! – молодцевато отвечает Форманов и со словами: «Простите, пацаны» тащит очередную порцию освежающей жидкости.

Пока происходит расправа, начкур замечает на стене плакат с жирной надписью. На плакате изображена миловидная девушка в синем купальнике. Надпись в рамочке гласит:

НЕ ВСЕ ДЕВУШКИ ОДИНАКОВО ПОЛЕЗНЫ

– Отодрать! – командует капитан, и дневальный тянет покорно свои руки к красавице, вновь изобилуя извинениями.

На звук вскрываемых залежей, колющихся замков и улетающих в небытие петель прибегает замначфак по воспитательной работе и присоединяется к экзекуции. Всё-таки так мало настоящей радости у вышестоящего командования.

Очередное ведро воды выливается на сонного Сашку Глыбу. Несмотря на свои сто два килограмма и всё ещё действующее зелье «От Лёлика», он вскакивает за секунду как ошпаренный и, не открывая глаз, выдает прямо в лицо зама (из-за цензуры его речь чуть-чуть скорригирована):

– Ты чё, п-ОХУ-д-ЕЛ? Я ща пи… тебе вломлю!

Зам хоть и занимался в своё время боксом, но на всякий пожарный назад, на пару метров, отскочил. Потом подождал, когда Саша откроет глаза. А потом.

Потом вылезло много мата и слюней, а ещё больше соплей и испуганных глаз. Тут ещё вскочил Ванька и с совершенно одурманенной головой раскачивался, будто после девятибалльного шторма (снотворное на всех по-разному действует). Зам, хоть и значился в разделе «люди метр с кепкой», наплевал на Кобаленко и понёс Глыбу к себе в кабинет воспитывать во всех известных позах. Общался он с ним долго, и Саша понял, что зама тоже надо будет как-нибудь отпеть. При подходящем случае.

А начкур остался с Кобаленко и долго выяснял, зачем же тот выпил столько алкоголя. Ваня отвечал, что вроде и не пил, но речь его лилась как-то путанно, а сознание выглядело затуманенным. Вследствие последнего начальник и имел его по полной, вспоминая все «положительные» качества нерадивого подопечного.