Текст книги "Военно-медицинская акаМЕДия"

Автор книги: Михаил Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Лекция 41 ПРО НОВЫЙ МЕТОД

Терапевт всё знает, но ничего не умеет.

Хирург всё умеет, но ничего не знает.

Патологоанатом всё знаёт и умеет, но поздно.

Анекдот

Разумеется, на философии жизнь не кончается, и сдача экзаменов рано или поздно обязана была продолжиться. Вот и ребята-академики, пройдя и философию и терапию, устремились испытать своё счастье на следующую кафедру. Кафедру военно-морской и общей хирургии. Другими словами, предстоял классический экзамен по любимому всеми нами оперативному предмету.

Несмотря на сдачу по своим билетам (об этом позже), Валентин Имельяненко, он же Батя, он же Авиатор (если помните, его папа – директор аэропорта), очень плохо подготовился к экзамену и на хирургию пошёл с опаской. Также наряду с последней он захватил с собой и шпаргалки, и бомбы (здесь – готовые ответы), и даже учебники. Однако, невзирая на все предохранительные меры, на душе Валентина скреблись, как минимум, четыре кошки. Скреблись сильно и очень глубоко. И, как оказалось, не зря. Сбои в сдаче экзамена вылезли с самого его начала.

Всем давно и хорошо известно, что начальный курс хирургии сдаётся по подготовленным билетам. Выбираешь до экзамена билет, готовишься и в итоговый день ты чётко знаешь, где данный вожделенный билет находится. Остаётся только не обсчитаться, достать его (билет) и вразумительно ответить. Преподаватель, конечно, позадаёт дополнительные вопросы, перекинется на смежные темы и расспросит куда шире, но для тройки достаточно двух действий: взять свой билет и ответить на него. Ничего страшного в подобном трюке нет, поскольку хирургия – это скорее практическая наука, нежели теоретическая. Да и в военном вузе вылетишь скорее за дисциплину, нежели за успеваемость.

Однако на нашем потоке картину со своими билетами испортили. И испортил её вошедший вторым Денис Прапорщук. Подобный шаг оказался сделан им не специально, а, так сказать, по наитию. Его карточка лежала во втором ряду сверху (билеты шли рядами по шесть). Диня расслабленно подошёл к столу и взял, должно быть, свой билет. Но при первом же взгляде на карточку стало понятно, что вовсе не принадлежавшие ему вопросы вытащил горе-академик. В панике, плюхнув экзаменационную карточку на стол, но уже в другое место, он схватил соседний билет. Опять не тот. Ещё шире паника. И опять та же истеричная процедура по быстрой смене вопросов. Естественно, не своих.

В данный экстремальный момент к Денису повернулся препод, доктор медицинских наук, профессор:

– Ну, что вы там копаетесь? – устало произнёс он. – Тяните уже ваш билет (он сделал ударение на слово «ваш»).

Копающийся незаметно уронил на стол третий билет и с надеждой ухватился за четвёртый. Вариантов не оставалось. Настало время идти готовиться.

– Билет номер ч… четырнадцать, – как-то грустно Денис выдавил из себя информацию, оказавшуюся записанной в экзаменационный листок. Грусть же в голосе объяснялась тем, что Денис готовил вопросы по седьмому билету.

– Хорошо. Готовьтесь, – одобрил профессор, и Дениска уселся за парту.

В это время в коридоре среди оставшихся однополчан начинала зреть нешуточная паника:

– Дэн билеты перепутал! – кричали в ужасе одни.

– И взял не свой! – оппонировали в ответ другие.

– И как быть? – чуть ли не выли третьи.

В коридоре воцарился траур. Все понимали: профессору ведь не скажешь, что, мол, билеты напутали. Экзаменатор точно знает, что всегда отвечают по своим. Сам так сдавал.

– А какой он взял? – спросил напрямую кто-то.

– Да, кажется, тринадцатый вместо седьмого, – неуверенно ответили взад.

– Как тринадцатый? Это же мой билет! Вот… (очень длинная фраза)!

С этими словами опечаленный Батя вошёл в учебный класс. Тринадцатый его билет, и вариантов больше нет! Поправив под рубашкой учебник, Валентин машинально схватил одну из лежавших на столе бумажек.

– Так, так, – заключил профессор, беря у Валентина билет. – Имельяненко. Седьмой. Присаживайтесь.

Луч надежды сверкнул в глазах Авиатора. Билет Прапорщука, а он ещё здесь! «Всё-таки справедливость на моей планете есть», – подумал Батя удовлетворённо.

Денис сидел, склонив голову. Со стороны казалось, что он любуется чем-то сокровенным, расположенным между ног. На самом деле так и было: под Дениской располагался учебник.

– Пс-с-с! – позвал Валя Дениса.

– Чего там? – шёпотом отозвался последний.

– Дэн, у меня твой билет, – доложил Батя. – Бомба есть?

– Не-а, только шпора, – хмуро ответил Дэн, шибко не радея за товарища, вытащившего его вопросы. – Давать?

– Ладно, кидай сюда, – милостиво согласился Авиатор, который в подобной ситуации оказался бы удовлетворён даже самой крошечной шпаргалкой.

Маленький клочок бумаги прилетел на стол к Валентину. Ну, это уже лучше, чем ничего. Раскрыв присланный материал, лётный сын понял, что Денис совсем и полностью готов стать врачом. По крайней мере, почерк у него уже находился в положении, как у хорошего заправского доктора: хрен чего разберёшь. Ругая судьбу, Дениса и его близ– и даль-лежащих родственников, Валентин достал несколько своих запрятанных помощников и кое-как подготовился к ответу.

Вот уже ответили Пашка с Серёгой. «Отлично» получил Вовка. Да и Дениске препод всё же вывел «четыре». Пришла очередь Валентина. Собрав жидкие листочки, товарищ подсел к профессору.

Отвечал он, разумеется, так же, как и подготовился, и в основном при помощи зала. Один раз преподаватель позволил ему использовать пятьдесят на пятьдесят, один раз выбрать из трёх. Но, правда, звонок другу произвести не разрешил. Тем не менее находившаяся в классе публика по-прежнему активно помогала.

– Итак, давайте хотя бы последний вопрос, – пытался хоть что-то выжать из жертвы доктор медицины. – Огнестрельный перелом.

– Огнестрельный перелом – это. – начал не спеша свой ответ Валентин.

– Не надо определения. Расскажите лучше виды хирургического лечения при данном виде травмы, – прервал его профессор.

– Ну, это… – задумался Валя так, что его правое ухо развернулось в глубь класса и замерло наподобие локатора. Ухо ждало правильных волновых колебаний с таким же ответом.

Почти моментально из глубин поступил спасительный сигнал:

– Остеосинтез, – прошептал кто-то.

То была лёгкая информация.

– Остеосинтез, – машинально повторил Валя.

– Хорошо, – одобрил препод. – Ещё.

Опять локатор к залу. Замираем.

– Репозиция, – вновь выскользнула подсказка.

И этот пойман.

– Репозиция, – довольный отвечал Батя.

– Так. Ещё, – не унимался профессор-допросчик.

Снова все усилия к классу. Тишина. Отвечающий стал мелко подёргиваться, как бы передавая импульсы вглубь. «Первый, первый. Как слышишь меня? Это второй. Срочно нужна помощь». Первый молчал, как партизан. Рация не отвечала. Может быть, как в классике, помехи помехуют.

И в столь напряжённый момент кто-то из академиков решил подшутить:

– Остеодефлорация, – услышал Авиатор.

Информация, дошедшая до ушей, сразу попала на язык, минуя, возможно, имевший место мозг.

– Остеодефлорация, – рефлекторно, хоть и тихо повторил Валя.

– Что? – недоверчиво переспросил профессор, подумавший, что ему это послышалось.

– Остеодефлорация! – уже громче произнёс Валентин, совершенно уверенный, что такой чудный метод ничуть, наверное, не хуже, чем первые два.

Смех, а затем и дикий ржач охватил профессора, а с ним и весь класс полностью. Смеялись так, что даже из коридора заглянули. Тройку Валентину безусловно поставили, но об этом методе стало известно на всём факультете и к Бате прикрепилось новое звание – Главный Дефлоролог.

Ну а позже он, несомненно, узнал, что дефлорация – это именно то, что случается с девушкой всего один раз в жизни, когда она вот-вот готовится стать женщиной и её девственная плёночка немного надрывается. Хотя, положа руку на сердце, благодаря современной хирургии с лёгкостью восстанавливающей недавно (или давно) потерянную честь, процедуру дефлорации можно повторять многократно, чем успешно и пользуются некоторые милые и «невинные» создания женского пола.

Что скажешь? Комплексы.

Лекция 42 ПРО СУДЬБУ

– Как вы понимаете пословицу

«Лес рубят – щепки летят»?

– Это борьба за экологию и репрессии.

Из разговора с командиром

Безусловно, все знали, что Валентин Имельяненко никогда в жизни не станет работать врачом, поэтому к его учёбе и относились со смехом. Не гнобили и халтурщиком не обзывали. Правда, никто не ожидал и обратного. Отчислили Батю как-то быстро, на шестом курсе. За какую-то ерунду. Да он и сам уже учиться не хотел.

Ещё одно стремительное отчисление на моей памяти произошло на пятом курсе нашего факультета. О нём рассказал нам начальник нашего начальника на построении, для устрашения, и данный рассказ постараюсь передать близко к тексту оригинала.

Вот сколько раз вам всем говорилось? Вот снова (хорошо, что не на нашем факультете) обоср…сь. По полной обоср…сь. И никак иначе. На днях пришёл на пятый курс дежурный по академии в полпервого ночи проверять порядок. Дисциплинарный порядок. Вообще, после того как по громкой связи объявили, что приехал дежурный, все должны скоренько лечь и сладко посапывать, дабы, когда зайдёт к вам в кубрик Его Полканосиятельство, обрадовалось бы оно вашему безмятежному курсантскому сну и тихо (чтоб не разбудить) заплакало от умиления! А не так, как на том курсе: заходит он и видит шесть человек, обозревающих на компьютере фильм – тоже из категории, где ахи и вздохи превосходят текст. Ребята оказались настолько втянуты в процесс, что дежурный и сам успел минут десять посмотреть кино, после чего его, наконец, заметили.

– А чего вы ТУТ? – спросил проверяющий у смотрящих, сделав вид только что вошедшего человека.

– Ну вот ТУТ! – констатируют в ответ.

– Ах, вот так? – фыркает полковник. – Завтра без пятнадцати девять у меня в штабе, вместе с начальником курса!

На том и сгинул.

Вот они впятером и с начальником курса, наутро, ни свет ни заря, в штабе. Ждут дежурного по Акамедии. Шестой по каким-то причинам идти не захотел – все равно старый хрыч не запомнил, сколько их. А старый хрыч пришёл и пересчитал провинившихся. И дураку понятно: одного не хватает. Чай, не футбольная команда.

– А где шестой? – резонно поинтересовалось его Полкано– сиятельство.

– Ну… он… – тихо промямлили, как факт.

Да и всё бы ничего, но в штаб по каким-то своим бронетанковым делам зарулил уже известный начальник строевого отдела. Увидав такую живописную толпу болтающихся в учебное время, не мог не подойти:

– А чего вы ТУТ? – стал разнюхивать он.

– Ну вот ТУТ! – излагают все они ему.

– А где шестой? – продолжал любопытствовать строевик.

– Ну… он… – повторили опять.

Да и всё бы опять ничего, но из штаба по каким-то своим генеральским делам выбегал первый заместитель начальника Акамедии (замначак сокращённо). Увидав подобное сборище военных, не мог не подойти:

– А чего вы ТУТ? – удивился он.

– Ну вот ТУТ! – хором отпевают ему.

– А где шестой?

– Ну… он…

– Так, шестого в одиннадцать ко мне! Иначе я вас…

В одиннадцать Шестой зашёл к заместителю. Видимо, генералу не понравилось, как зашёл пропавший или как посмотрел, и он промолвил:

– А вот объясните мне, на каком ВЫ основании, вместо того чтобы соблюдать распорядок дня, всячески его нарушали?

И вместо того чтобы упасть перед генералом на колени и, купаясь в собственных слезах, целовать ботинки и просить пощады, как на смертном поприще, Шестой загадочно ответил, улыбаясь:

– Товарищ генерал, ВСЁ В МОИХ РУКАХ!

– Ах, значит, всё в ваших руках! – разъярился замначак. – Ну-ну.

И одним росчерком пера на листе бумаги вывел: «Отчислить!»

Теперь Шестой уже со всеми ходит и прощается.

К слову сказать, у нас вот уже пять лет из Акамедии некоторых разгильдяев выгнать не могут..

Лекция 43 О КАРЬЕРНОЙ ЛЕСТНИЦЕ

Мало что-то уметь, нужно ещё знать, где уметь и с кем.

Из личного

Однако дежурными по Акамедии не всегда заступали «старые хрычи» и «недобитые колымаги». Нет. Частенько ставили и преподавателей, и даже простых докторов. В основном, конечно, тех, что постарше. И обязательным условием для дежурного являлось наличие звания «полковник».

Вот сказал про полковников и сразу вспомнил одного замечательного преподавателя, заместителя начальника кафедры и клиники, полковника медицинской службы Юрия Константиновича Юнова. Человеком он слыл достойным и специалистом являлся первоклассным. Трудился на кафедре не один год и опыт за плечами имел солидный. И носы правил, и уши чинил, и даже гайморитами не брезговал.

Как-то раз в Первопрестольной захворал один высокопоставленный военный. Фамилии называть не будем, однако доподлинно известно, что он занимал тогда пост Министра Охраны. Министр действительно оказался военным доподлинно, а не как в последнее время – одни гражданские лица, причём не служившие. И вот этот самый военный из всех военных захворал. Приболел несчастный. Хороняка добродушная (когда человек болеет, то он добреет, поскольку для злобы нужны силы. – Авт.).

Стоит помянуть, что заболевший Министр от московских врачей отмахивался как от назойливых мух. Те смотрели на него со страхом в глазах, а истинный врач не должен обращать внимания на регалии. Посему Министр соглашался исключительно на кафедральных специалистов, а именно на Ю. К. Юнова (сарафанное радио и у военных работало точно часы). В Акамедию пришёл вызов сверху, и Юрия Константиновича попросили зайти в Столицу, лично к Министру Охраны.

Чем конкретно болел генерал, сугубо медицинская тайна и разглашению в нашей истории не подлежит, а вот то, что из Москвы ЛОР-полковник вернулся с личным именным пистолетом Министра, сделало Юнова еще более авторитетным и почитаемым. Знаменитость выросла как на дрожжах, и даже начальник клиники иногда с завистью поглядывал на своего талантливого заместителя.

Спустя несколько недель Юрий Константинович снова направился в Маскву. На сей раз он поехал проверить результаты своего лечения (между прочим, сейчас многие доктора забывают о контроле над своими пациентами, что с медицинской точки зрения неправильно).

Юрий Константинович поднимался наверх в приёмную Министра Охраны. Шестьдесят ступенек. Здание сталинской постройки. Это вам не хрущёвские пятиэтажки. «Высоко же он забрался», – мелькнуло в голове доктора Юнова, с трудом одолевшего последний пролёт. До кабинета Самого Юрию Константиновичу необходимо было расправиться всего с девятью ступенями. Наверху академик отдышался. Всё же надо поменьше работать и заняться, наконец, спортом.

Из окна открывался прекрасный вид на Красную площадь. Небо сияло. Кремль пах весной и ландышами. От массивной двери Министра веяло дубом. Плюс корабельным лаком. Видимо, недавно прошёл ремонт, хотя и старую дверь с трудом можно было назвать старой. Министр встретил своего спасителя с радостью. Вылеченная система ЛОР-органов заработала «на отлично», и главный Военный уловил звук, запах и вкус идущего к нему человека. Если бы Министр обратился ещё и к академическим офтальмологам, то он, вероятнее всего, смог бы разглядеть Юрия Константиновича и через дверь.

Пригласив своего лечащего врача внутрь, Министр Охраны запер дверь и достал непочатую бутылочку горячительного. И вот после пары рюмок чая, глядя на погоны Юнова, главный Военный спросил сурово:

– А чего это ты, брат, все ещё полковник?

– Ну так звание по должности сократили до полковника. Куда уж мне больше-то? – скромно отозвался Константиныч.

– Сократили, говоришь? – Министр хмыкнул, тут же поднял трубку телефона и сделал звонок в Генеральный Штаб.

– Так, что там у нас с Военно-медицинской Акамедией?.. Какие должности – генеральские?.. Что, все заняты?.. Кем?.. Что?.. Справляются с обязанностями, да? Без нареканий? Так! – несколько складок образовалось на лице Министра. – А сколько у их начальника заместителей?.. Ага! Введите еще одного! Да мне не важно какого, можете не торопиться, но чтоб к утру было. Всё! Да и поставьте на неё полковника Ю. К. Юнова с кафедры ЛОР. Доложить о выполнении. Отбой!

Министр повесил трубку, сделал новый глоток и взглянул на своего доктора:

– Так на чём мы с тобой остановились?..

Ошарашенный Юрий Константинович ехал в Боткинбург, назначенный на новую должность в alma mater: заместитель начальника Акамедии по клинической работе в звании генерал-майора медицинской службы.

А Министр ничем вроде больше не болел, вплоть до самой отставки. Посему и академики к нему больше не ездили, и замов новых впредь не появлялось.

Лекция 44 О НАХОДЧИВОСТИ

Хоть плохо мне, но это не причина, что б доставлять страдания другим.

Эсхил, древнегреческий поэт

Смею заверить, что академические специалисты испокон веков ценились не только за отличное медицинское образование, но и за неоценимый жизненный опыт. Подобный опыт рождался во время учебного процесса, по наследству переходя от старших соратников по делу к младшим.

Всем известно, что жизнь и быт ученика Военно-медицинской Акамедии тяжела и рутинна. Учимся мы больше (и дольше) гражданских, в наряды ходим, построения выносим плюс ещё и начальство нет-нет да поднадавит без повода. Так происходило всегда. И последнее напрягает сильнее всего. Вот и сейчас порой встречаются субъекты в лице начальников курсов, которые подчинённый шустрый народ в зимний отпуск просто так отпускать не желают. Мотив простой: военнослужащим положен один отпуск в году, в случае с курсантами – летний. А зимой, на четырнадцать суток – это необязательно, и только с подачи начальника курса. Нас судьба пощадила, и Газонов в данном вопросе не зверствовал. Однако некоторые начальники очень неплохо на этом спекулировали. И Новый год люди встречали с таким количеством «антистрессорных» средств, что хватало отпраздновать ещё и по старому стилю.

Это шёл четвёртый курс. Однозначно. Паша сдал токсикологию, последний экзамен, буквально двадцать второго декабря. Что делать в самую продолжительную ночь года одному, он не представлял, посему уже целый час топтался у двери начальника курса. Только он мог исполнить самые сокровенные Пашкины желания. А желания были просты. Хотелось домой. Хотелось любимую. Хотелось так, что даже щипалось.

Денег в Пашкином кармане хватало исключительно для купить поужинать, а на поезд до Воронежа тогда ещё никакой валюты не требовали: военные ездили бесплатно. Начальник находился на взводе – токсикология и гигиена, как всегда, покосила академические ряды и распотрошила загашники со спиртным, на которые глаз начальничий оказался положен ещё задолго до экзаменов. И именно в тот длинный день начальник оказался чёрен, молчалив и скорбен. Короче говоря, он полностью соответствовал своей фамилии – Могилевский, или, среди курсантского племени, просто Могила.

В дверь снова постучали. Будто по голове. Бум-бум-бум.

– Ну что там ещё? – лениво откликнулся усталый начкур. – Войдите!

– Здравия желаю, Дмитрий Александрович! – Павел набрался смелости и выдохнул. – Разрешите в отпуск убыть!..

– Чего?.. Куда?.. Вы что, идиот, товарищ курсант?! Какой, на хрен, отпуск? – воскликнул начальник, всем видом показывая действительное и полное отсутствие духа.

– Зимний каникулярный. – наивно уточнил убывающий.

– Хрен вам, а не отпуск! Вы токсикологию завалили! – вслепую жёстко отрезал Могилевский.

– Никак нет, товарищ майор. Я её на пять сдал.

«Вот сука!» – подумал с тоской Дмитрий Александрович. Завалить не удалось. И тут сработал инстинкт, и в глазах Могилы мелькнул огонёк, последний шанс на спасение загашника.

– Вы знаете, как убывают в отпуск? – поинтересовался он.

– Ну, это, там рапорт… я же писал! – начал гнать «дурку» Паша, который, разумеется, знал, КАК убывают в отпуск.

– Что вы писали? Все писали! Давно писали! Не писали бы – отпускные бы не выдали! – Начальник натужился будто на сортире. – Токсикология на вас повлияла, товарищ курсант! Самым первым хотите?

– Да каким первым! – взорвался Павел. – Вон некоторые (не будем называть их фамилии, они общеизвестны) уже давно в поезде! И так каждый семестр!

– Вы учить меня будете, кого когда в отпуск слать? – Могилевский привстал в кресле. Он не любил, когда его учили. У него так называемый комплекс обучения был. В любой фразе ему казалось, что его учат. – Вы расслабились тут на казённых харчах, товарищ курсант? – Майор выдержал паузу, дабы Пашка мог осознать, насколько сильно он расслабился, находясь на полном обеспечении Министерства Охраны. – Все они отличились. Однозначно отличились! – продолжил начальник и сделал неоднозначный жест в сторону чёрных пакетов, выстроившихся на диване, как на параде. – Вам понятно, товарищ курсант?

Мрачный курсовой, сначала почернел, затем позеленел, пожелтел и закипел от злости

– Так точно! Понятно! – согласился Паша и сглотнул горькую пилюлю обиды.

– Не задерживаю! – финишировал начкур. – Идите!

Чёрный день, полный белой тоски, сыпавшейся с неба, окутал Павла своими холодными крыльями. Мороз закрался в душу и заиндевелое сердце. Сосульки обиды и несправедливости застыли в глазах Пашки прозрачным частоколом. Снежный ком горечи подкатил к горлу. На проставу (которая именно так и называлась) денег физически не существовало. Занять сейчас тоже не у кого, а воровство Пашка презирал. Любимая и отчий дом начали таять в морозном воздухе. Кап, кап, кап.

И тут Павлуха решился хоть раз в жизни сделать глупость. В конце концов, четвёртый год учится! Мысль мелькнула сама собой. Будто случайная искринка, подарившая жизнь замерзающей планете. Павел выгреб из карманов последнюю мелочь и помчался в «Продуктовый». Там он купил батон в нарезке и наидешевейшую сельдь в банке (прощай, ужин!). При ближайшем рассмотрении спиртных напитков стало ясно, что даже на палёную водку денег не хватает. «Отравить не удастся!» – с горечью подумал наш товарищ. Идея сгорела, и её пепел унесло снежными декабрьскими вихрями.

Здесь в очередной раз вспыхнул жгучий лучик надежды. Взгляд Пашки случайно упал на полку, где стояли в ряд те самые «рафинированные и дезодорированные». Были и «с холодным отжимом», и оливковые, и всякие прочие. Но радовало не подобное могущественное изобилие вкусных растительных масел. Нет. Радовала их форма и общедоступность, даже для самого последнего курсанта. Взяв бутылку подсолнечного и рафинированного, Пашка прибежал в комнату и, запыхавшись, стал тщательно заворачивать лжебутылку в газету. Через десять минут чёрный пакет укомплектовался, чем подтвердил свою готовность к передаче.

– Разрешите отличиться, товарищ майор? – произвёл заход на второй круг Смышлёныш.

– Хотите помочь нации, товарищ курсант? – более мягким тоном подыграл начкур.

– Так точно, – подло и гадко улыбаясь, Павел просунулся в кабинет. Подплыв к начкуру с чуть-чуть трясущимися руками, он вручил ему заветный пакет.

Могилевский глянул одним глазом внутрь, увидел, что помимо бутылки (кстати, не маленькой) прилагается ещё и закусь. Ставя пакет на диван, майор расплылся в дружелюбной улыбке:

– Вот так бы сразу, товарищ курсант! Как вы на службе будете – это же невероятно! Вы же будете прикованы к своему корыту на веки вечные. Вы же сгниёте на железе. В старших лейтенантах до самой пенсии останетесь. – Он ненадолго умолк и закончил: – Подумайте, подумайте! Свободны!

– С наступающим вас! – сияющий Паша нашёл в груде бумажек свой отпускной и, счастливый, умчался на Московский вокзал. Через два часа он уже ехал в вагоне и радовался своей недюжей сообразительности.

На следующий день вопль начальника из кабинета оказался слышен даже командованию факультета, располагавшемуся тремя этажами выше:

– Где этот..????!!!!