Текст книги "Военно-медицинская акаМЕДия"

Автор книги: Михаил Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Лекция 10 КАКОЙ-ТО ТАМ ГРАФ. ИЛИ КНЯЗЬ

На экзамене преподаватель спрашивает:

– Вопрос на пять баллов: что мы проходим?

На четыре балла: какого цвета учебник?

На три балла: как меня зовут?

С заднего ряда недовольный шёпот:

– Заваливает, скотина.

Анекдот

Вот такие они оказались весельчаки – ребята второго курса обучения. Мы же находились пока на первом и, несмотря на великий запас хохота, улыбок и свежего неисчерпаемого ржача, над преподавателями ещё не шутили и в голове подобных помыслов никоим образом не держали.

Хочется отметить, что первый курс тянулся безумно долго. Он тёк медленнее самого густого повидла, и казалось, что никогда не соберётся окончиться. Иногда чувствовалось, что он открыто издевается над нами и проверяет на выносливость. День за днём он подкидывал нам разнокалиберные задачки, испытания и проверки. Ах, этот длинный-длинный первый курс… Лишь сейчас вспоминаю о нём с упоением…

Как и положено, главная сложность начального года обучения крылась в имеющихся учебных дисциплинах. Дисциплины оказывались порой заковыристо тяжёлыми, местами непонятными, а иногда и открыто скучными. Если не брать в расчёт основных профильных – анатомию и биологию, то ещё мы проходили не очень близкие к медицине науки: высшую математику, информатику и биофизику. Хотя, как оказалось впоследствии, последний предмет всё-таки некоторыми местами соприкасался с огромным и необъятным миром врачевания.

Итак, несмотря на тягучесть первого курса, весь личный состав ещё раз убедился, что всё имеет свой конец. Не стал исключением и начальный год нашего обучения. С некоторым чувством тревоги и огромным ощущением усталости (как-никак, а заканчивался июль месяц) мы подошли к экзаменационной сессии.

О, первая сессионная пора, как ты страшна! Мозги, измученные библиотечным миром знаний, не хотят думать об учёбе и видят лишь отпуск, омываемый морем и украшенный морской галькой. Именно той Галькой, что живёт у моря и ждёт своего любимого доктора, а не каменным берегом, как многим подумалось. Но пока же Галька находилась далеко, а рядом с нами находилась другая пассия – сессия (это уже точно не женское имя). Сессия хоть и не входила в стан человека (да и ходить-то совсем не умела), но уже открыто дышала в спину и пыталась схватить нас, горемычных. И не только за горло.

Отойдя от философских и эмоциональных размышлений, могу сообщить сухие факты. А факты таковы, что в итоговом списке госпожи Сессии значились целых четыре экзамена: биология, физкультура, физика и химия. И первым испытанием для нашего полукурса (поскольку курс оказался большим, на всё время обучения его поделили пополам. – Авт.) значилась медицинская биофизика.

Давно всем известно, что зачётка начинает работать на своего хозяина сразу же после получения первой оценки. Именно поэтому любой академик на стартовом экзамене всегда стремится получить «отлично». И я даже скажу тебе больше, уважаемый читатель. Красные дипломы и золотые медали фактически закладывались, расписывались и продавались именно на первом году обучения.

Итак, зная всю ответственность предстоящего экзамена, старшина курса Антон Мелаксикамов записал себя к самому душевному преподавателю кафедры и ранним утром…надцатого июля тысяча девятьсот девяносто девятого года со всем потоком устремился на сдачу подкатившейся к горлу сессии.

Старшина курса (под данное описание может попасть любой человек, занимающий такую должность. – Авт.). Подозрителен и туповат. Шибко туповат. Главное качество – умение строить и расстраивать. Подчинёнными может называться различно – от ненавистного «Макака» или «Обезьяна» до официально нейтрального «товарищ старшина». В повседневной жизни чаще всего кличется по-свойски, по отчеству. Например: Петрович или Аркадич. В связи с занимаемой должностью имеет определённые льготы: более высокие оценки, выбор преподавателей, частые увольнения и отсутствие нарядов (в смысле не платьев, а дежурств: наряд по камбузу, дежурный по курсу и т. д.). Как правило, старшина курса назначается из числа старослужащих, которые уже хлебнули прелести армии и чётко знают все тягости и лишения военной службы.

Итак, старшина (в нашем случае – Антон Аркадьевич) зашёл в учебный класс. Амбициозно выбрав билет, он неторопливо сел за парту и приступил к изнуряющему процессу приготовления. Преподаватель уже вовсю погрузился в экзаменационную работу, слушая ответ ранее пришедшего на экзамен курсанта. Воспользовавшись удобным моментом, старшина (как и прочие экзаменующиеся) аккуратно полез в карман за шпорами (они же шпаргалки, они же списалки, в общем, вспомогательные бумажки) и не спеша потянул их на себя. К сожалению, в кармане оказалось чересчур много нужных бумажек, вследствие чего какая-то часть приготовленного материала предательски упала на пол. Не ожидавший подобной подставы Аркадич похолодел.

Преподаватель же сидел, словно святая дева Мария, и на звук падающей бумаги (а он отлично резонировал по ушам, поскольку здание физики старое и огромное) никак не отреагировал. Бережно собрав шпоры, Антон отыскал нужные и принялся строчить ответ настолько тщательно, насколько подобное оказалось возможным. Ответить на память, самому и без бумажки – он и в страшном сне не мог себе такого представить.

Спустя четыре человека наступила очередь Антона «выходить к доске». Усевшись рядом с экзаменатором, старшина прочитал всё, что находилось в его незатейливом списке. Местами он запинался, местами не мог разобрать записи (медицинский почерк уже проявился), но тем не менее честно изложил всю касающуюся билета информацию. Преподаватель скорее для порядка, нежели для завала, выдал несколько вопросов по теме второй и третьей части билета, на которые старшина, пролистав свои бумажки, лишь испуганно похлопал глазами. Хлоп-хлоп.

– Ну что же, – заключил преподаватель. – Ваш ответ тянет на твёрдую четвёрку. (Хотя всем в округе давно стало ясно, что «на четвёрку» – это с учётом мягкости души экзаменатора.)

– Извините, – запинаясь, не по-старшински скромно, произнёс экзаменуемый. – А можно пять, а то первый экзамен у нас, а я на все вопросы чётко ответил. Ну, пожалуйста, можно?

– А дополнительные-то не до конца сумели раскрыть, – тоже как– то робко возразил препод.

– Ну, я, это… я, я переволновался. Готовился долго. Не выспался. Давайте ещё один вопрос, последний, – пытался поймать за хвост ускользающую пятёрку Мелаксикамов.

– Хорошо, – мягкотело согласился экзаменатор. – Отвечаете мне – ставлю «отлично», не отвечаете – остаёмся при «четвёрке». Договорились?

– Договорились, – согласился старшина, в радостном порыве чуть было не пожав преподу руку.

Набравшись воздуха, экзаменатор вздохнул и выпалил решающий вопрос без обиняков:

– Итак, подскажите мне, каким прибором в медицинском мире измеряется электрокардиограмма?

Половина аудитории (здесь читать: вся аудитория плюс подслушивающие за дверью), всеми фибрами жаждущая провала старшины курса, судорожно затаив дыхание, разочарованно ахнула. Все их мечты о не полученной «пятёрке» рухнули сразу же после последних слов преподавателя. Это всё равно, что спросить у шестиклассника, сколько будет дважды два или разделить восемнадцать пополам. Всё-таки разговоры о доброте экзаменатора оказались сильно занижены. Да чего там, таким вообще нужно памятники ставить!

Однако, на удивление, старшина курса почему-то простому вопросу совсем не обрадовался:

– Э… ну… это… щас скажу, – расплывчато начал он свой ответ. – Это… это… это кардиометр, – еле-еле выдавил он ответ, съев заключительную часть слова.

– Ну вот, не знаете, – совершенно спокойно, без малейшей тени злорадства констатировал свою победу преподаватель.

– Да нет, знаю. Щас, только вот вылетело. Мало спал, – повторял оправдывания Аркадич, сознавая, что ситуация, когда не знал, да ещё и забыл, подобна состоянию комы. – Это… ну как же… кардио, кардио… петр, нометр, кометр, – совсем уже про себя он судорожно перебирал величины.

– Ну… – наседал «каверзный» физик.

– Кари… мо… метр, по-метр. – не хотел сдаваться «отличник».

– Сдаётесь? – ещё раз уточнил преподаватель.

– Нет! – воскликнул Антон. – Сейчас вспомню. – И он стал усиленно посылать флюиды внутрь класса, всеми своими рецепторами говоря: дескать, подскажите. В столь трудный момент даже затылок старшины сигнализировал «SOS» (что в дословном переводе с английского значит: «Спасите наши души», или Safe Our Souls).

Класс по-партизански молчал. Одни сделали вид, что заняты своими билетами, другие – что не расслышали сути вопроса. Хотя делать вид разрешалось совершенно любой. Всё равно старшина сидел к аудитории спиной и ни одного сдающего не видел. В такой критический момент всё же сработало чувство военно-морского локтя и кто-то подсказал: «Электрокардиограф».

Как и любую подсказку, произнесли её крайне тихо, к тому же всё по тем же законам физики касабельно звуковых волн Антон Мелаксикамов услышал лишь отдельные части правильного ответа.

– Итак. – попытался в крайний раз определиться с оценкой преподаватель.

– Электрограф, – объявил старшина.

– Как-как? – не поверил ушам физик.

– Эликограф, – уже менее уверенно повторил Антон.

– Электрокардиограф, – не выдержал экзаменатор.

– Да, точно! Я же так и говорил, – мученически старшина всё-таки рассчитывал на высший балл.

– Как договаривались, – устало произнёс преподаватель, выводя в зачётке нужную оценку.

Аркадич ещё пытался выторговать аттестацию повыше, но захлопнувшаяся зачётная книжка заставила его смириться со столь позорным поражением. Расстроенный, старшина курса схватил зачётку и молча вышел из аудитории.

На лицах оставшихся в классе ребят засияли добрые, совершенно открытые улыбки.

ИЗ СУДОВОГО ЖУРНАЛА

День триста двадцать первый

Первый год автономного плавания подошёл к концу. Впереди суша – отпуск. Какие они, родные сердцу люди? Как мать? Отец? Ждёт ли любимая? Как же тяжёло в длительной автономке без женщин. Да и вообще без женщин тяжёло. Эти милые создания. Прекрасная половина человечества. Как хочется прижаться к любимому сердцу. Оно находится прямо за грудью. И к ней тоже прижаться. Ну и к другим органам. Нежно коснуться волос, провести подушечками пальцев по чудесным выпуклостям бровей. Охватить своими могучими ручищами. Ножищами. Ой, что это?.. Извини, Вася, я случайно…

Лекция 11 О ЖАЛОСТИ

Сытый голодному не товарищ.

Ровно как и наоборот.

Из будней

После тяжёлой биофизики три товарища сдали оставшиеся экзамены и со всем потоком устремились в долгожданный летний каникулярный отпуск. Солнце уже стояло высоко, деревья утопали в зелени, а поистине жаркая (особенно для Санкт-Петровичбурга) погода заставляла организм уехать куда-нибудь поближе к солёному морю. А может быть, и дальше. По календарю уже шагал теплющий (в тех местах) август месяц.

Вместе с остальными сокурсниками, поспешно купив железнодорожный билет на родину, в отпуск собрался и Алексей ЗИЛенский.

Алексей. Он же «зелёный», он же «КАМАЗ». Последнее прозвище получил за фамилию. Внешне же худоват. Имеет небольшой недостаток массы тела. Крупные глаза на фоне впалых щёк больше выдают в нём узника какого-нибудь лагеря, нежели курсанта Акамедии. Не курит. Ориентация стандартная.

Счастливый Лёха, как и сотни других академиков, собрал спортивную сумку, напялил военную форму, повязал отутюженный гюйс и ранним пятничным утром сел на поезд СПБ – Новопопойцево. Вагон, обещающий довезти счастливчика до родительского дома, оказался на удивление чистым, хоть и находился в категории плацкарты.

Найти свой вагон нашему товарищу сложности не составляло. Он стоял как раз между восьмым и десятым вагонами. Неразберих, кои встречаются в классике с двумя девятыми вагонами, Алексею судьба не подкинула. Девятый вагон числился в единственном числе. Зайдя в этот самый вагон, товарищ не спеша занял положенную ему нижнюю полку, предварительно всё же проверив отсутствие вагона– дубликата.

Рядом с отпускником, как и водится, разместились два попутчика. Соседи оказались явно старше Лёхи, занимали пространства раза в четыре больше нашего коллеги и были одеты в неприличное количество золота. Суммарный вес драгоценностей, развешанных на Лёхиных попутчиках, всего на два килограмма не доходил до веса самого академика. Все вышеуказанные признаки однозначно указывали, что соседями в двухдневном пути были так называемые «новые русские».

Новые русские. Самопровозглашённая группа людей, успевшая после развала старой монархии наворовать столько денег, что в них спокойно можно было утонуть. Отличительным признаком этой расы являлись малиновые пиджаки. Для конспирации, в качестве защиты от правоохранительных органов, прикидывались глупыми. В настоящее время большинство из них спилось. Остатки затерялись у Батюшки за пазухой – в правительстве, меньшая часть – в олигархах.

Соседи Лёхи (по паспорту вроде Паша и Саша) плацкартную полку просто так не давили и без дела сидеть не пытались. Ещё до отправления поезда они достали пиво, рыбу, балык и икру. Весь провиант аккуратно разложили на маленький «прикроватный» столик. «Тоже, наверное, что-то сдали», – подумал наш товарищ и выложил из сумки вермишель быстрого приготовления, типа «Душираков», более известную в народе как «бомж-пакет».

– Эй, морячок, – обратились соседи к Лёхе, который как образцовый первокурсник даже в пути не снял свою форму, дабы при высадке на родине поразить жителей родного села раз и навсегда. – Что это ты за мутотень ешь? Давай лучше к нам присоединяйся.

– Нет, спасибо, – скромно отказался наш товарищ, жадно глотая непроизвольно потекшую на запахи слюну. Однако не тут-то было. Слюна предательски изобиловала. Вместо того чтобы осесть в желудке, она выскользнула и упала на брюки, оставив жирное (высокой концентрации) мокрое пятно.

– Что значит нет? Давай бери хавку, а про это забудь, – требовательно сказал старший из соседей, по-свойски сгребая Лёхин обед в пакет с мусором. Вообще-то, между нами говоря, для академика это оказался ещё и ужин.

Товарищ хоть и проводил скорбным взглядом вожделенную пищу, но тут же про неё напрочь забыл, лицезрев, как перед ним, словно скатерть-самобранка, на столе развернулась всякого рода снедь. Словно ниоткуда на белый свет появились колбаса пяти видов, килограмма три жареного шашлыка, балык, рыба всех солёностей и копчений и даже почти всеми любимое сало. Такое изобилие Алексею виделось исключительно в снах, и то далеко не во всех. Очень далеко.

Обычно Лёхе Зиленскому снился дом с родителями, родная собака и рыжий соседский кот. Чуть реже в снах присутствовала учёба. Ещё реже – девушки. Нормальную пищу во сне Алексей пробовал раза два за всю жизнь. Сейчас же, не во сне, а наяву, на столе оказалось выложено не меньше половины добротного продуктового магазина.

Товарищ наш хотел, конечно, скромно отказаться (как-никак воспитание), но, прочитав на круглых лицах своих спутников самые твёрдые намерения, решил быстренько начать употреблять вожделенную пищу, дабы она не оказалась в его чреве, так сказать, носильственным способом. Рука Лёхи практически моментально схватилась за близлежавшее мясо.

Однако его давно осиротевший, вскормленный на перловке, недоваренной картошке и дешёвом какао желудок не смог вместить в себя столь высококалорийную пищу. Проглотив шашлык и два бутерброда, Лёха наелся до отвала.

Новорусская братия, увидев откинувшегося на кушетку курсанта, сразу заподозрила неладное:

– Да ты, братан, не стесняйся, – Пашка схватил палку колбасы и, помахав ей, словно милицейской дубинкой, добавил: – Ешь!

– Да я. – хотел возразить Алексей, но, заприметив, что колбаса нацелена ему прямиком в ротовую полость, тут же сделал себе ещё бутерброд. Правда, положа руку на гюйс, назвать бутербродом подобное не поднимался язык, поскольку составленный на скорую руку провиант представлял собой слои сыра, колбасы и помидора. Хлеб Лёха решил не добавлять, дабы сэкономить драгоценное место в желудке. Инстинкт самосохранения подсказывал ему: свободное пространство в животе ему ещё ох как пригодится.

Так, с трудом и посещением гальюна (для настоящего моряка туалет хоть в море, хоть в поезде, всегда остаётся гальюном. – Авт.) наш товарищ приговорил ещё три подобных бутерброда и одну консервированную кильку.

Снеди же на волшебном столе час от часу прибавлялось, невзирая даже на то, что попутчики мололи пищу, словно комбайны пшеницу в колхозном поле (смысл разный, но внешне очень похоже). Провианты засовывались в рот и, практически минуя жевачно-челюстной аппарат, продвигались прямиком в желудок. Сверху, литрами, заливался алкоголь.

– Может, пивка, – предложили академику.

– Нет, я же будущий врач! – возразил Алексей, не принимавший даже лекарства, содержащие спирт.

– А, точно. Здесь нужен только меднапиток, – согласились попутчики и пошутили в коридор: – Медсестра, спирт!

Подошла долгожданная станция Воронеж, где поезд, согласно маршрутному расписанию, обещал простоять без малого сорок минут. Для Лёшика подобная остановка означала спасение. Он мечтал исчезнуть. Испариться. Да, наконец, просто передохнуть! По крайней мере, он так думал и надеялся. У «малиновых пиджаков» существовала своя точка зрения на сей щекотливый момент. Окружив изголодавшего военно-морского медика, будто телохранители единственного сына своего горячо любимого шефа, вся троица вывалила свои засидевшиеся в плацкарте косточки на перрон.

На перроне вокзала кипела жизнь. Шла бойкая торговля продуктами питания. Вокруг здания вокзала и около составов бегали пенсионеры, бабки и маленькие дети. В руках у них болтались вёдра клубники, смородины и крыжовника. Ими же предлагались лотки с пирожками и картошкой. Кто-то махал верёвками с вяленой рыбой. Помимо самодельных снадобий менее умелые предприниматели предлагали с буквально «незначительной» наценкой продукцию близ– и дальлежащих комбинатов, заводов и фабрик. В их сумках на любой вкус легко находились свежее пиво, колбаса, чипсы, кальмары и даже мороженое трёх видов. Лицезрев всё окружающее изобилие разом, Лёха вдруг шестым чувством осознал, что самые трудные испытания ещё впереди. Как минимум, ближайшие двадцать часов.

Если бы в данный момент он посмотрел на милые, добрые лица своих сопровождающих, то ему и шестое чувство бы не понадобилось. Да и вовсе можно было спокойно проигнорировать все чувства, уж настолько явно вырисовывалась картина. И на этой картине новые русские жадно шарили нацеленными на съестное глазами. Шарили по бабкам, деткам и прочим торговцам в целях скорейшего приобретения чего-либо углеводистого. Их руки жадно хватали торговцев, пальцы забирали провиант, взамен пихая разноцветные бумажки. «Сдачи не надо», – единственная фраза, сопровождающая торговлю, сотрясала процесс покупки. Селекционный отбор при такой спешке практически не проводился.

Лёшик в страхе обернулся к поезду и случайно увидел у одного из своих соседей огромную чёрную сумку. Однако не сумка привлекла внимание моего товарища. Его юное сознание поразил тот факт, что в этой обители для вещевого имущества стали исчезать выкупленные у торговцев продукты с такой скоростью и в таком количестве, что у сумки должна была быть либо чёрная дыра, либо невидимый канал, по которому все брошенные туда провианты должным образом прямиком попадали на стол. Восемь бутылок пива, лещ, чипсы, жареные грибочки, душистая картошечка, сардельки по-баварски, эскимо трёх видов. Саша (или Паша) вдруг остановился – пауза в ожидании новых поступлений. И опять: орешки типа арахис, вобла, снова пиво, две палки колбасы, тушёный баран, сало. На большие наблюдения нашего морячка не хватило. Академик отвернулся, и приступ тошноты предательски подхватил его горло.

Остаток пути Алекс Зиленский помнит словно в тумане. Стучали колёса, мелькали верхушки деревьев. Между ними случались станции. И опять колёса. Мимо проходили люди, торговцы журналами и посудой. Дважды проводница предлагала чай, за что чуть не оказалась сиюсекундно послана в самый конец состава. Данному посылу помешало академическое воспитание и до горла забитый желудок. Положа руку на сердце, можно сказать, что нашему товарищу думать-то было сложно, не то что говорить. И если бы не открытое в купе окно, то Алексей мог бы и задохнуться. Одного глотка предложенного чая с лихвой хватило бы, чтобы сделать из него утопленника.

Наступила наконец долгожданная станция – родное Попойцево. Радостный Лёха, словно засидевшийся в гнезде птенец, почти выпорхнул из вагона. Хотя, если оставаться до конца честным, то он скорее всё-таки выполз, поскольку для полного порхания ему не хватало лёгкости в желудке, привратнике, двенадцатиперстной, тонкой и толстой кишках. И даже ампулярная часть rectum, казалось, вот-вот достигнет критической массы. Ощущение забитого, будто сточная канава, желудочно-кишечного тракта непременно тянуло вниз. Туда к земле. К рельсам и шпалам.

Ступив на перрон, наш товарищ упал в объятья к мамкам и папкам и оказался унесён ими вместе со своей спортивной сумкой. Счастливые лица соседей по вагону весело светились за плацкартным окном точно новогодние гирлянды. Ребята всё-таки успели голодному курсанту пихнуть пару сёмг и бутылку спирта девяносто шести градусов крепости. Кто же медику предложит меньше? И даже когда Лёха стоял у выхода и, держа сумки, взять уже ничего не мог, ему всунули под мышку толстенную палку колбасы. Впрочем, счастливый академик потерял её сразу, при первом же шаге на землю. Но он не заметил потерю, как и того, что новые русские усиленно махали ему в окно другой палкой мясопродукта. Зато подобное увидел мужик, провожавший на данный поезд свою восемнадцатилетнюю племянницу. Он очень взволновался и звонил потом, по приезде, и спрашивал дитя родное, как она доехала. Услышав, что хорошо, он звал бабушку, ехавшую вместе с племянницей, и тоже её долго спрашивал, как, где и зачем.

И Лёшик, и новые его соседи разошлись своими путями, не подозревая, что чуть не стали причиной инфаркта совершенно неизвестного им человека. Алексей ушёл с родными, а ребята покинули Новопопойцево вместе с вагоном. На их лицах светилось абсолютное счастье. Станция попрощалась, и поезд, волоча железные суставы, зашуршал дальше.

Придя домой, теперь уже второкурсник, Алексей Зиленский уткнулся носом в богато накрытый стол и в любящие глаза матери, в которых отчётливо горело желание быстрее накормить измученного казармой сына. На столе стояло всё: колбаса пяти видов, кило три жареного шашлыка, балык, рыба всех солёностей и копчений и даже почти всеми любимое сало. Последняя капля упала на чашу весов рвотного рефлекса, и Лёшик, уносимый неуправляемыми ногами, помчался общаться с так давно не видимым, до блеска намытым, белым фарфоровым другом, внутри которого так прелестно журчала холодная отхлорированная вода.