Текст книги "Военно-медицинская акаМЕДия"

Автор книги: Михаил Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Лекция 27 О ВУНДЕРКИНДАХ

Гениями не рождаются – ими становятся.

Из практики

В то время пока мы сочиняли коллективную жалобу в компетентные Органы, некоторые наши товарищи упорно грызли гранит науки настолько сильно, что ещё бы чуть-чуть и они смогли бы стать самыми гениальными курсантами Акамедии или, например, сломать свои зубы. Эти товарищи могли рассказать вам (да и нам) о медицине столько, сколько ни один профессор бы даже и не вспомнил. Они даже могли свой личный учебник написать. Или даже трёхтомник. Дай им только волю и немного свободного времени. Как раз один наш однокашник – Олежек Игратов относился именно к подобного рода товарищам.

Стоит заметить, что попадание Олежека в отряд к гениям случилось не с первого дня обучения. Нет. И даже не со второго полугодия. Оно случилось, сразу же после того, как его группа, придя на кафедру биохимии, угодила в распоряжение чудесного преподавателя Инги Степановны, в простонародье именуемой на медицинский манер не иначе как «хромосома». Откуда у неё появилась столь оригинальное прозвище, данное ей курсантским сбродом, история, как обычно, деликатно умалчивала.

С другой стороны, история открыто говорила, и почти каждый точно знал, что Инга Степановна – довольно сложный преподаватель. Если, конечно, не сказать больше. Сложный именно потому, что её общение с курсантами напоминало контакт хирурга с аппендицитом. Быстро, радикально и беспощадно. Двойки на хромосомных занятиях раздавались с той же лёгкостью, с какой обычно раздаются малым детям конфеты на выпускных утренниках. Но самым тяжёлым на гусином фоне оценок оказалось присутствие у Инги Степановны длительно текущего маразма. Энцефалопатия в её голове цвела и пахла и активно охватывала все остальные процессы, вплоть до спинного мозга и мозга костей. Серое вещество Инги Степановны сопротивлялось, как могло, но под натиском ожиревшего Атеросклероза и начинающегося Диабета оно забилось в угол черепной коробки и лишь изредка подавало признаки жизни.

Учитывая вышеупомянутый отягощённый анамнез, попадать к ней никому не хотелось. Группе же Олега Игратова, пусть и под предводительством старшины курса, подобной участи избежать не удалось. Как ни крути. Распределением занималась сама кафедра, и повлиять на выбор преподавателя не представлялось возможным никоим образом. Даже начальнику курса.

В скором времени вся вышеобозначенная группа круглосуточно не расставалась с учебником, кое-как перебиваясь с тройки на четвёрку и обратно. Лишь старшина, благодаря чуткому своевременному прогибу и умению в нужный момент лизнуть, из урока в урок имел отличные оценки; в итоге он получил экзамен автоматом, написав незаковыристый рефератик.

Заимев для себя любимчика, товарищ Хромосома не могла упустить возможность найти ему противовес. Другими словами, получив «под», Инга Степановна захотела и «антипод». Не прошло и одного занятия, как она его поимела. Из всего класса педагог остановила свой выбор именно на Олежке, с первого урока умудрившегося получить аж две двойки. Через день Инга Степановна влепила ему ещё один «неуд», окончательно и бесповоротно похоронив шансы несчастного на ближайшее субботнее увольнение.

Тем не менее в кафедральном расписании блеснул последний лучик надежды – «любимый» преподаватель принимала отработки именно в предстоящую субботу.

Собрав знания в кулак и книжки под мышку, сразу после обеда Олег нарисовался на несчастной (так он её окрестил) кафедре.

– Здравствуйте, я на отработку, – просунул свою гигантскую голову в дверь преподавательской наш товарищ.

– А, Игратов. На отработку? Садитесь, – зловеще пригласила Хромосома. – Какая у вас там тема?

– Строение белков, – воодушевлённо ответил Олежек, настроенный всё же уволиться сегодня.

– Хорошо, – спокойно принимала учительница, – пишите вопросы: классификация белков, незаменимые аминокислоты и простые и сложные белки. Записали?

– Записал, – подтвердил Олежек, фиксируя на бумаге задание.

– Готовьтесь, а я пока пойду, – сказала Степановна и удалилась на пятнадцать минут.

Через положенное время она вернулась и начала принимать. Дотошно принимать. До последней капли знаний принимать. В общем, долго и упорно гоняла женщина Хромосома мужчину Олежку по белкам, тянула из него аминокислоты и их функции. Не остались забытыми и смежные к теме вопросы. И вот, когда казалось, что все ответы уже пройдены и финиш на стадии «щас-тут», Инга Степановна прицепилась к мелочной ошибке и заключила: «Придёте на пересдачу». Олег рванулся моментально в бой, но захлопнувшаяся перед носом дверь преподавательской убедила его в безоговорочной правоте педагога. Вместе с приходом правоты медным тазом накрылось и субботнее увольнение.

Во второй раз, после получасовой подготовки и такого же по продолжительности ответа, Инге Степановне вдруг позвонили, и она стремглав убежала, крикнув со ступенек кафедры: «В другой раз».

На третью сдачу Олег сидел в классе час и исписал три листа ответов, но когда наступила пора держать слово, вошла лаборантка и сообщила прескверную новость. Дежурный преподаватель уехала. По делам кафедры. Олег не стал спрашивать про другой раз. Как повезёт. Повезло лишь через раз. Белки сдались с пятой попытки.

К тому времени, когда всё же белки сдались, у Олега уже накопились новые отработки. Товарищ наш хоть и старался их не получать, но Инга Степановна из-за неправильной запятой норовила поставить «неуд». Теперь, любезный читатель, ты сам понимаешь, что, проштудировав тему по пять-шесть раз, к концу цикла Олежек не только наизусть знал учебник по биологической химии, но и в смежных печатных трудах по вышеупомянутой нозологии ориентировался не хуже самих авторов этих печатных изданий.

Проступил день долгожданного (для Олега) экзамена. Ввиду того что своим преподавателям на кафедре не сдавали (и слава богу!.. точнее, начальнику кафедры), группа Биохимика Игратова угодила на сдачу к полковнику по морской фамилии Чайка. Полковник Чайка слыл строгим преподавателем, списывальщиков не любил и на шару не сдавался. Перед экзаменом ему, как лист осиновый, всегда трясся любой курсант. Так и группа Олежека к девяти часам экзаменационного дня находилась в некотором волнении. Кто-то ходил взад-вперёд. Кто-то судорожно листал учебник. А кто-то даже и молился. Налетевшая на курсантов Паника не зацепила только двоих: Олега и старшину. Олега – понятно почему, а старшину. Ну ты же помнишь, дорогой читатель, про нужное время и подлизы? Да, да, я повторюсь, именно благодаря последним у него и нарисовался «автомат».

На экзамене Олег блистал. Полковник Чайка слушал ответ, открыв рот. Это было подобно симфонии Моцарта для застарелого меломана или, если сказать иными словами, словно лучик южного солнца для северянина. В общем, преподаватель наслаждался, зачаровывался и пускал эндорфины (гормоны счастья).

По окончании последнего, третьего, куплета, полковник Чайка похвалил Олега незримыми аплодисментами:

– Да, давно я таких значимых ответов не слышал! Просто великолепно. – Блеск восхищения не покидал его военных глаз. – Только я никак не пойму, как же у вас годовая-то получилась два-три?

– Ну, вот… Инга Степановна. – жалобно начал намекать на нелёгкий крест Олежек.

– А, наша неугомонная, – сочувственно поддержал Чайка. – Знаем, знаем. Но, к сожалению, при подобной годовой оценке я могу поставить только четыре. Только четыре. – Казалось, преподаватель внутренне извиняется.

Олежек оказался рад и этому. Вернее, он был рад не этому, а тому, что кафедра, биохимия, пересдачи и Инга Степановна навсегда исчезнут из его и без того нелёгкой академической жизни. Раз и навсегда. На-все-гда!

Лекция 28 ПРО КОВЁР

Чем больше нас дерут, тем шибче мы крепчаем.

Из классики

Именно так, когда учёба не ладится или ещё какие-нибудь внутрислужебные проблемы, то запросто можно попасть на ковёр. Но не на ковёр-самолёт или персидский палас, как некоторым подумалось, а на несколько иной ковёр. Такой ковёр, который имеет весьма стандартные размеры: два на два и самый что ни на есть неприметный жёсткий ворс. И только одно делает данный предмет особенным и легко запоминающимся для головного мозга – местоположение. А местоположение его ни дальше ни ближе, как в кабинете начальника курса. Иногда, конечно, можно и без грехов с ним повстречаться, так сказать, тет-а-тет. Случайно. Однако в большинстве случаев всё же встреча происходит за дело. И от подобной встречи ни один живой академик не застрахован. Ни один.

Чаще всего в девяноста девяти процентах случаев происходит данная процедура примерно следующим стандартным образом:

– Доктор такой-то, зайдите ко мне.

И доктор заходит.

А иногда и так, банально:

– Михал Сергеевич, через пятнадцать минут жду вас у себя.

И через пятнадцать минут Сергеич «у себя».

Или, когда начкур вспоминает классику, даже так:

– А вас, Заплетанов, я попрошу остаться.

И Вася Заплетанов уже никуда не торопится.

В любом случае исход всегда один: вы остаётесь, удобно располагаетесь на ковре и начинаете судорожно вспоминать, за что же вас можно было огорчить. Если вы положительный зайчик и косяков у вас мало, то, думаю, сразу поймёте, что к чему. А вот если вы больше похожи на рыжую лису и с воинской дисциплиной ведёте длительную холодную войну, то здесь ваше сознание начинает судорожно перебирать все последние грехи, гадая, какой из них оказался роковым.

Начальник курса тоже далеко не ЛОХ. В смысле, не первый день на Свете живёт. Он не спешит раскрывать все карты, как бы зная, что вы сейчас находитесь в судорожном поиске:

– Вот скажите, – начинает он полусурово, – как вы на лодке будете аппендицит матросу вырезать?

– Ну, это… как по учебнику, – машинально отвечаете вы, лихорадочно сопоставляя полученную информацию с вашим поисковиком.

– А вы этот учебник-то хоть видели? – продолжает издеваться начкур.

– Видел, – говорите вы, но как-то неуверенно, не потому что не видели, а потому как всё ещё гадаете «За что?».

– Ну, если видели учебник, то и пациента с острым животом себе ясно представляете? – гнёт свою линию Газонов.

– П… представляю, конечно, – отвечаете вы, чувствуя первые проблески причины попадания на ковёр.

– Ну раз больного с животом представляете, то уж как преподавателя по абдоминальной хирургии зовут наверняка знаете? – почти до конца раскрывается начальник.

«Опа, – думаете вы, – позавчера же занятие проходило, ребята отметили меня как нарядного (стоящего в наряде. – Авт.), так как я отсутствовал по своим делам (будьте людьми, зачёт по фарме) и.» – вы уже нашли ключ к разгадке.

– Александр Владимирович, – честно врёте вы, понимая, что всё равно сейчас вас выдерут за прогул и терять уже нечего. Задача решена.

– Но на последнем занятии вы с ним, похоже, не встречались, так? – бьёт по цели Газонов, который сам не знает, как зовут препода. Да это для него и не важно.

– Дак я… это… – начинаете вы как бы оправдываться, но не шибко бойко, а скорее так, для проформы. Вы даже специально тянете слова, сознавая: командир всё равно вас резко перебьёт.

Начальник не заставляет себя ждать.

– Да мне рядом с птицей, почему вы отсутствовали, – заключает он, опытный и выучивший наизусть все наши оправдания. – Вы понимаете, что на лодке вы будете один, и тех знаний…

Именно после слов «тех знаний» речь начальника для вас и теряется. Она просто и бесследно исчезает. Исчезает в ваших собственных мыслях. Растворяется, словно в облаках. Приблизительно вы знаете предстоящий монолог и автоматически переключаетесь на свои переживания по поводу текущих дел. А именно по поводу достойного времяпровождения близлежащих выходных с вашей любимой девушкой. На ковре, например, у вас есть время прикинуть, куда вы сможете с ней пойти и хватит ли вам денег, чтобы именно туда вам и пойти. А потом можно и на чай задержаться. Или пропустить парочку чашек кофе. Надо только не забыть в аптеку за печеньем заглянуть.

– А когда ваши родители. – продолжает Газонов свою речь, как бы вклиниваясь в ваш тесный мирок, и снова исчезает.

«Ах, точно. Блин, у мамы же в пятницу юбилей, – мысленно хватаетесь за голову вы. – А у меня даже намёка на подарок нет. Да и суббота скорее всего потеряется, поскольку сам день рождения она будет встречать на работе, а в выходной уже семья, родня и подруги. Вот непруха» – начинаете огорчаться вы за столь неожиданный отрыв от девушки. – Хотя, с другой стороны, можно сразу на чай прийти. Так сказать, без прелюдий – театров и киношек», – находите вы положительные моменты непредвиденно возникшего праздника.

– У нас тут… когда. в семестре. – как из загробного мира доносятся обрывки фраз начальника, продолжающего беседу с нерадивым подчинённым.

А еще, думаете вы, подарок. Есть два дня на поиски, но опять же вопрос. Что дарить? Хотя в отношении женщин подобный вопрос не вопрос. Так, полемика. Всем известно, чего хотят женщины: цветы да косметика, ну и золото там, брюлики. Вазы, посуда, пылесосы и прочая ерундистика отметалась сразу не столько по этическим соображениям, сколько по тому, что дом кишел подобного рода предметами.

– Ещё мой отец… – распинался ваш командир, ставя в пример своего талантливого родителя, профессора А. Б. Газонова. Данный обрывок фразы вы слышали не потому, что появлялся промежуток в ваших мыслях, а потому, как начкур постоянно упоминал о родителе, чем укреплял в наших головах любовь к предкам и поддерживал и без того не лёгкие сыно-отеческие связи.

«Точно, – решаете вы, едва заслышав про отца начальника, – может, с папаней сложиться, – в смысле, со своим. – Он-то наверняка какой-нибудь подарочек припас. Надо бы ему срочно позвонить».

– Мне даже звонили с кафедры… – пересекается мысль Газонова на счёт звонка с вашей и тут же снова отваливается. – И они…

«Блин, – вспоминаете вдруг вы, но не про них. – Я же ещё Саньку обещал в выходные с переездом помочь. Уже в третий раз. Опять скажет, что отмазываюсь, но тут ведь юбилей, – готовите вы оправдательную речь. – Может, ксерокс маминого паспорта ему принести для пущей убедительности».

Примерно таким образом и происходит ваша выволочка на ковре. Правда, вы настолько увлечены собственными мыслями, что давно забыли не только про ковёр, но и про начальника и даже, как это ни печально, про Акамедию. А что делать? Ничего. Такова защита организма от стресса. Полная абстракция.

С врачебной точки зрения состояние ваше местами, можно даже сказать – весьма близко, похоже на сон. Отличие лишь в открытых глазах. Такой, знаете, сон наподобие дрёмы. Глубокой дрёмы. Единственная разница между ними лишь в том, что в дрёме сюжет вы выбираете сами.

Однако не стоит так уж радоваться, дорогой читатель. Помечтать долго не получится. Вернуть тебя в реальность достаточно легко. Без каких-либо особых усилий и ударов по щекам. Стоит только захотеть.

Вот как раз примерно на пятнадцатой минуте вашего номинального присутствия на ковре начкур, сам того не ведая, и захочет произвести действия, способствующие вашему скорейшему пробуждению. Происходит подобное в тот самый миг, когда ваши размышления беспардонно прерываются довольно призывной интонацией начальника:

– Ну, Павел Васильевич, что думаете по этому поводу?

Вот вы и здесь. Шлёп. С возвращением!

Шок. Большой шок. Куда бежать? Что происходит? В секунду, ниоткуда, перед вами образуется кабинет, люстра, стол и начальник. Его лицо занимает всю комнату, а глаза упираются вам прямо в нос. Они пристально смотрят и ждут, ждут, ждут. Они сверлят вас и готовы пришпандорить к стене или к потолку. Безжалостные, тёмные, холодные глаза. Их два. И они у начальника на голове.

А вы один…

Беззащитный…

И на ковре.

Лекция 29 О БРЮШНОМ ДЫХАНИИ

Если больной хочет жить, то медицина здесь бессильна.

Из речи профессора

Повстречавшись с ковром и выслушав нравоучения от Игоря Андреевича, мы проникались необходимостью учебных занятий, знакомства с преподавателями, приобретения медицинской практики и бежали всюду. Абсолютно всюду. В основном в близлежащие клиники. Реже – в читальный зал. Кто-то бежал дальше остальных и занимался там, вдалеке. И случалось подобное потому, что вторая база Акамедии находилась в сорок девятом городке, вблизи станции метро «Пушкинская». Мне повезло крупнее остальных: облюбованная мною ещё до поступления клиника военно-пулевой хирургии раскинула свои просторные палаты буквально в трёхстах метрах от нашего Пентагона.

Именно прохождение практики в полюбившейся клинике помогло мне твёрдо уяснить, что не всё так в нашей жизни просто. И конечно же, стал понятен и осознан тот неоспоримый факт, что главный медицинский принцип – он действительно главный! И прав оказался профессор, упреждая нас на лекции: «Таким образом, коллеги, если, несмотря на все ваши усилия, больной остался жив, то это не ваша заслуга».

На календаре гремела пятница. С неба вовсю хлестал промозглый дождь, который, игнорируя пронзительный ветер, висел сплошной вертикальной стеной. Дождь бил по голове, топтал червяков и смывал въевшуюся в автомобили грязь. Сумерки уже опустились на город, одев близлежащие дома и клиники в мантию из светящихся окон. По улицам разбегались вечерние огни и спешащие домой человечки. Последние быстро топали ножками и спешили к трамваю, стараясь поскорее занять свободные места. Самые везучие из них, толкая соседей под рельсы, занимали блатные места «для детей и инвалидов». Жизнь, как и дождь, тоже била ключом. И тоже преимущественно по голове.

В клинике военно-пулевой хирургии текла своя жизнь. Несмотря на двусмысленный лозунг известного поэта Маяковского, висящий в реанимационном блоке:

 
Нельзя человека
            закупорить в ящик,
Жилище проветривай
            лучше и чаще.
 

«Скорые» сменяли друг друга необычно вяло, и у дежурной бригады даже появилось время попить чай, лишь отдалённо похожий на тот, знаменитый, индийский. За чаем и разговорами время подкатило к ужину. После ужина больных явно прибавилось. Но нам всем запомнился лишь один случай.

В клинику доставили мужчину, положительно тридцати двух лет, пострадавшего в неравном бою с самосвалом. Несколько переломов и ссадин украшали его ещё тёплое тело. На таком фоне отчётливо ярко выделялась голова. Она оказалась неприлично синюшна и носила оттенок состояния, которое можно обозвать как «чуточки отёкши». Вследствие подобных травм мужчина давно и бесповоротно находился без сознания.

– В операционную! – бодро распорядился ответственный хирург. – Туда же рентген и УЗИ.

– Есть, – козырнул в ответ подчинённый медперсонал и побежал по местам, за рентгеном и УЗИ.

Через три минуты техника наготове. Проведя указанные выше исследования, определили мужчинке перелом правой голени, плеча и пары рёбер, а также приличное сотрясение. Благодаря последнему борец с самосвалом и находился уже в коме.

На скорую руку заинтубировав пациента, ему провели репозицию отломков, воткнули капельницу, заваяли всё в гипс и уложили в палату реанимации. В общем, ближе к полуночи дежурная смена смогла заняться другими поступающими больными. До утра о сбитом больше не тревожились.

В субботу пришла новая смена.

– А, новенький, – воскликнул дежурный реаниматолог, листая свеженькую историю болезни, ещё не испачканную кровью, ликвором и прочими жидкостями. – Лечение есть. Монитор есть. Кислород… Так, так… Дышит. Ну и прекрасно, – закончил он краткий осмотр и перешёл к другому клиенту.

В воскресенье – новый дежурант:

– С пятницы лежит? – спросил он у медсестры.

– Да, – последовал ответ с поста.

– Кома один?

– Да, – не изменился ответ.

– Понятно, – заключил доктор и, проверив монитор и процент газовой смеси, перешёл к следующей койке.

В понедельник – главный рабочий день. Все на местах. Роятся и чего-то ждут. В десять ноль-ноль как раз и появляется это что-то. Заведующий отделением делает обход. Ответственный реаниматолог, заступивший с утра, декламирует очередную историю болезни:

– Больной Нежильцов. Поступил двадцатого числа в девять часов вечера, без сознания. Диагноз при поступлении: «Закрытая черепномозговая травма. Ушиб головного мозга тяжёлой степени. Перелом левой голени, левого предплечья, шестого и седьмого ребра справа». Больной стабилен. Состояние средней тяжести.

– Что ж, – раскатил заведующий и, выхватив наподобие револьвера из кармана фонендоскоп, предложил: – Давайте посмотрим.

Прислонив последний к грудной клетке потерпевшего, он заметил, что лёгкие как-то не так дышат. Это стало понятно сразу, поскольку завотделением словно изменился в лице. Если говорить конкретно, то его лицо исказил в гадкий шрам непонимания: рот приоткрылся, нос затих, а глаза посмотрели сквозь пространство. Заведующий замер, точно ледник, но никто подобного почти не заметил, поскольку выпадение из бытия продолжалось не более секунды пятьдесят семь. Через две секунды завотделением вернулся в реанимацию целиком. Это стало ясно из того, что его рот сомкнулся, вновь появилось дыхание и глаза нашли фокус. Именно глаза и стали искать причину впадения в непонимание: один из глаз заведующего упал на живот, и врач молниеносно осознал, почему именно лёгкие не так дышат.

– Господа! – воскликнул оцепенённый, после чего снизил голос и огласил результаты осмотра: – Да вы же его в пищевод заинтубировали. В пищевод! Максим Владимирович, переинтубируйте, пожалуйста, – ещё мягче попросил заведующий опытного коллегу, старшего ординатора отделения. Максим Владимирович сиюсекундно выхватил ларингоскоп и за короткий промежуток жизненного цикла клиники исправил оплошность пятничного горе-интубатора.

– А вам, коллеги, – заведующий уже обращался к остальным врачам, – могу сказать, что человеческие возможности организма безграничны, несмотря даже на все ваши (и наши) попытки навредить пациенту. Настоятельно прошу, будьте впредь внимательны, иначе придётся тупо отрывать руки.

Все оценили шутку лёгкой ухмылкой, но, перейдя к следующему пациенту, некоторые всё же спрятали на всякий случай свои руки за спину.

Разумеется, заведующий хотел выругаться, закричать, застучать и даже кому-нибудь врезать. Однако уважение, в первую очередь к собственной персоне, не позволило ему сделать ничего подобного. Про себя он отметил, что лежать заинтубированным и так-то удовольствие сомнительное, а уж в желудок когда тебе воздух закачивается.

Негодяи.

А мужика через два месяца выписали, и он даже ушёл своими ногами.

…до следующей встречи с самосвалом (не приведи Господь).

…и аппаратом ИВЛ (трижды не приведи).