Текст книги "Прорыв. Боевое задание"

Автор книги: Михаил Аношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

В лагерь пришел гвардеец-парашютист по фамилии Лукин. Показал, что оторвался от своей группы. Старик».

ВЗРЫВ МОСТА

1

Григорий и думать про Сташевского забыл, но тот напомнил о себе сам. Пришел в гости к подрывникам. Андреев внутренне сжался – ему неприятно было разговаривать с Феликсом после ночного объяснения на марше. И все-таки хотелось кое-что спросить – об общих друзьях-товарищах. Может, знает что-нибудь?

– Здравствуй, сержант, – сказал Федя-разведчик, с любопытством рассматривая Андреева при дневном свете.

– Привет, разведчик, – усмехнулся Григорий, он невольно взял чуточку насмешливый тон – легче скрыть настоящее чувство. Сташевский заметно постарел за два года. Возле глаз мелкие паутинки-морщинки. От крыльев носа симметричными полукружьями легли складки, раньше они были меньше заметны.

– Ночью не узнал тебя.

– Богатым стану.

– А ты не изменился.

– И ты не очень постарел.

– Так вот и живем, – сказал Федя-разведчик. Его смущал тон, которым разговаривал с ним Андреев. Сержант не хотел его подпускать на близкое расстояние.

– Покурим? – предложил Сташевский и вытащил пачку немецких сигарет.

– Спасибо, – ответил Андреев. – Предпочитаю махорку.

Они сели на траву и закурили каждый свое. У Феди была интересная зажигалка, похожая на пистолет. Григорий загляделся на нее, покрутил в руках, рассматривая. Федя расщедрился:

– Хочешь – бери.

– Зачем же? У меня «катюша» есть.

«Катюшами» называли первобытный набор для добывания огня при помощи кремня, кресала и трута.

– А то возьми, я еще достану.

– Нет, не возьму.

– Как знаешь, – Сташевский спрятал зажигалку в карман и спросил: – Обиделся за ночной разговор? Да? И все-таки очень прошу – выслушай меня и пойми.

– Я не спешу.

– Был у меня друг, познакомились с ним после Гомеля. Воевали в одном взводе, в плен попали вместе. В плену нас разлучили, его куда-то увезли, и я больше его не видел. В прошлом году ходили со Стариком в отряд Ромашина, питание у рации испортилось. И услышал я там знакомую фамилию, фамилию своего друга. Спросил для верности: «Случайно, не Олегом его зовут»? – «Олегом», – отвечают. Разыскал я этого Олега; вижу – Олег, да не тот. Спрашиваю, где служил, в какой части. Все совпадает, представляешь? Понял я – чужой человек, присвоил документы моего друга, расстрелянного фашистами. Сцапали мерзавца, во всем признался, немцы его сюда послали. Расстреляли. А я после этого неделю, а то и больше сам не свой ходил.

– А теперь каждого подозреваешь?

– Нет, зачем же! Тебя ночью в самом деле не признал. Думаю, неужели опять такая же история, как с Олегом. Не слишком ли много таких совпадений на одного.

– Сейчас убедился? – усмехнулся Андреев. Сташевский устало сказал ему:

– Не надо так, ладно? Легко иронизировать, но ведь все это не так просто.

Андреев понял, что допустил бестактность, Феде и в самом деле нелегко такое переносить. Чтоб замять неловкость, спросил:

– Кого-нибудь встречал из нашего отряда? – он имел в виду отряд Анжерова.

– Многих.

– Я вот никого. Расскажи.

– У вас был лейтенант, мы еще с ним встретились на Гомельском формировочном пункте, забыл фамилию. Он до войны у вас командовал взводом.

– Самусь?

– Во-во. Погиб при бомбежке. Мы в одну часть попали.

Славный и удивительный был человек. При бомбежках не бежал в укрытия, а ложился на спину в какое-нибудь маломальское углубление и наблюдал, как в небе кружат железные вороны с крестами на крыльях. Когда его упрекали в безрассудстве, он хладнокровно возражал:

– Прямое попадение в щель, в которой вы прячетесь, столь же вероятно, сколько и в меня, если даже я лежу в обыкновенной канаве. Так что шансы у нас одинаковы.

И однажды бомба упала рядом с ним. От лейтенанта ничего не осталось.

– И Микола погиб. Помнишь его?

– Еще бы! А он как погиб?

Микола и Сташевский попали в окружение. Микола сказал Феликсу:

– В плен не пойду. Попробовал этой прелести.

Немцы накрыли их врасплох на ночевке, и это было неудивительно. Последние две недели бойцы выбились из сил, валились с ног. Микола сдержал слово. Когда пленных согнали в кучу, немецкий офицер в фуражке с высокой тульей снял пенсне и начал что-то говорить, смешно оттопыривая нижнюю губу. Понимал его один Феликс. Офицер хвастался, будто Москва пала, Красной Армии не существует в природе. Микола отстранил товарища и бросился на офицера. Схватил за горло и стал душить. Оба упали на землю. Это было так неожиданно и сверхъестественно, что конвоиры в первую минуту растерялись. У них вытянулись и поглупели лица. Опомнившись, кинулись стаскивать Миколу с офицера, но удалось им это не скоро – до того разъярился он. Они изрешетили Миколу из автоматов. Но и офицер не поднялся.

Пленных немедленно угнали, и Сташевский точно не мог сказать, до смерти задушил Микола офицера или нет, Пожалуй, до смерти, потому что, когда пленных, избивая прикладами, погнали прочь, Феликс успел заметить, что офицер лежал бездыханный и посиневший. На длинной шее у него багровели здоровенные синяки от яростных Миколиных рук.

Андреев ждал, что Федя расскажет ему и про Петьку Игонина, ждал внутренне сжавшись, готовый к любому печальному известию. Но Сташевский про Игонина не вспомнил.

– Про Игонина ничего не слышал?

Сташевский посмотрел на Андреева несколько удивленно:

– Но ведь Игонин здесь.

– Где, здесь?

– В отряде Давыдова.

Андреева ответ Сташевского ошеломил. Как? Петро Игонин, дружище Петька, здесь? Вот это новость!

– Может, сходим к нему? – спросил Григорий боязливо, вдруг Сташевский возьмет да скажет:

– Я пошутил – нет здесь никакого Игонина.

Глупости, не будет Федя-разведчик так жестоко шугать. Значит, к Игонину можно запросто пойти? И ничто не будет помехой – ни время, ни расстояние? Первое время Григорий о Петьке тосковал, потом тоска притупилась. Но вспоминал часто и не чаял встретить. И вдруг он рядом, дышит одним воздухом, готовится к одному заданию.

– Его сейчас нет, – отрезвил Григория спокойный голос Сташевского. – Он на задании, но скоро вернется.

– Что? Ах, да, на задании. Выходит, в лагере сейчас его нет? Жаль, – вздохнул Григорий.

Андреев хотел, чтобы Федя поподробнее рассказал ему об Игонине, но тот не догадался. Заспешил, то и дело посматривая на часы.

Расстались приятелями, прежний ледок растаял, но до той близости, какая у них была в отряде Анжерова, было далеко.

Каков, интересно, теперь Петро? Трудно даже вообразить. В первый день войны отмахали по адской жаре километров двадцать. На привале Петька лег в кювет, задрал ноги кверху. Когда стали строиться, неожиданна налетел старшина Береговой. У Петьки пряжка ремня съехала набок, гимнастерка на животе сбилась в ком, а пилотка была надета поперек головы. В довершение всего винтовку нес, как лопату, – взял за дуло и положил на плечо. Старшина побледнел, увидев Игонина таким. Береговой глубоко вдохнул воздух и прошептал яростно:

– Биндюжник!

И убежал, потому что побоялся сорваться. Петька спросил, как ни в чем не бывало:

– Его что, муха цеце укусила?

– Ты ж на архаровца похож, – сказал Андреев.

– Все равно война, – отмахнулся Игонин, но в порядок себя привел.

А через пятнадцать дней тот же самый Петька Игонин, после гибели Анжерова, принял под свое командование отряд, и то был совсем другой человек. Расхлябанность как рукой сняло, в бесшабашных глазах упруго билось трудное раздумье, и в самой осанке появилась командирская стать. Откуда что и взялось в Петьке Игонине, Григорий диву давался и гордился другом. Уже в конце похода сидели они с Петром на берегу тихой сонной речушки и мечтали вступить в партию. Петро говорил задумчиво:

– Но за что же меня принимать в партию? Возьмут и спросят: «Скажи, Игонин, какое ты доброе дело совершил в жизни?» Какое? Однажды тетку из воды вытащил, тонула, бедняга. И все? «Маловато», – скажут. – Ну, а насчет идейности? Хватит у тебя ума разобраться во всем и помочь разобраться другим, беспартийным, не свихнешься ты на крутом повороте?»

Григорий тогда вставил горячо:

– А сможешь ты без страха умереть за все это, если потребуется?

Нет, ничего не забыл Григорий Андреев из пережитого, мог перебрать в памяти каждый день, проведенный с Игониным! Такое не забывается. И вот Петька где-то здесь рядом и не знает, что среди гвардейцев есть сержант Андреев, Гришуха, как он любил звать друга.

Сержанта увлекли воспоминания. А между тем, вернулся из штаба Васенев и собирал бойцов. Подтянут, начальственно строг, преисполнен таинственной важности. Сказали ему что-то такое, что простым смертным пока знать не дано, пока недоступно. Если и будет потом доступно, то только из его уст. Какой он, собственно, еще мальчишка, хотя всего на год или даже меньше моложе сержанта. И как ни странно, таким он Андрееву сильнее нравился – больше в нем было непосредственности, Сейчас, например, Васенев искренне верил, что он самый нужный и знающий человек. Несмотря на то, что хмурился и казался строгим, на самом же деле, в таком настроении он становился по-хорошему покладистым и добрым. Что стоит человеку сильному и знающему проявить снисхождение к подчиненным?

Васенев поглядел внимательно на Ишакина, спросил:

– За сухари еще переживаешь? Смотри, скоро состаришься.

– Он, товарищ лейтенант, не из-за этого, – вмешался Мишка Качанов.

– Неважно. А ты, Качанов, как я погляжу, к радистке зачастил?

– В помощники просится, а она не берет, – отомстил Ишакин.

– Веники березовые о нем плачут, – усмехнулся усач Рягузов. Не такой уж он безразличный мужик. Качановскую тактику против Мишки же и обратил – подначивает.

– Какая березка? – улыбнулся невинно Мишка.

– А та, что ума прибавляет, не слыхал?

– Она полезна и тебе, Алексей Васильевич.

– Хватит, товарищи, – пресек перепалку Васенев. – Ближе к делу.

Бойцы слушали Васенева внимательно. Ночью отряд идет на задание. Приказано взорвать С-кий мост. Стрелки и автоматчики с бою берут станцию и мост, подрывники поднимают его в воздух. Фермы моста железные. В, среднем на погонный метр будем класть по три килограмма тола, вот и считайте, сколько надо взрывчатки. Для прочности заряд удвоим. Упакуем тол связками, каждую, связку понесут двое.

Бой начнут автоматчики. Наша задача – по сигналу ворваться на мост, без суетни заминировать его. Бикфордов шнур поджигают Андреев и Марков.

– Задание понятно? Вопросы? – Васенев обводит внимательным взглядом сосредоточенные лица бойцов. Вопросов не было. Мишка Качанов вздохнул:

– Ночка будет жаркая. Товарищ лейтенант, а правда, что сегодня ночью гестаповца поймали?

– Вот, вот, – ухватился Васенев, – совсем я упустил, хорошо, что Качанов напомнил. Бдительность, товарищи, бдительность и еще раз бдительность. Сегодня ночью, когда принимали самолеты, поймали вражеского агента. Имел задание убить комбрига.

– Как поймали?

– Разведка предупредила, вот изменника и взяли без шума. Для гвардейцев хорошая новость – нашелся Лукин. Его подобрала группа Старика.

Мишка присвистнул: вот это да! Ишакин спросил:

– Как его туда угораздило?

– Не знаю. Скоро группа Старика вернется и расспросим.

– Жив и не трус – это главное, – сказал Андреев. – А то я, грешным делом, плохо о нем подумал.

– Все равно, растяпа, – убежденно заявил лейтенант. – Умудрился отстать от своих.

Начались сборы. Из тайника извлекли тол, упаковали связками по сорок килограммов, приделали ручки. Чтобы удобнее было нести, вырубили слеги. Слегу просунули под ручки – и носилки готовы. Попробовали, удобно ли нести. Концы слеги примостили на плечи. Ничего, лучше, чем, в руках, хотя плечи и надавит.

2

Выступили, как только лес заполнили сизые сумерки. Они с каждой минутой густели и густели, превращаясь в ночь.

Подрывники замыкали колонну. Одну связку тола несли Ишакин и Качанов. Мишка пустил вперед Ишакина и покаялся. Ишакин в лесу, тем более ночью, ходить не умел. То спотыкался, то вдруг заносило в сторону, и Мишке приходилось солоно. Груз на слеге болтался, конец жерди елозил по плечу. Мишка не выдержал и вслух зло сказал:

– Чего ты качаешься, как дубина над водой?

На Мишку зашикали. Ишакин на замечание не обиделся, попросил поменяться местами, что и было сделано. За Качановым Ишакин двигался лучше.

У Андреева и Маркова груза не было. Оба шагали рядышком и разговаривали шепотом. Их тянуло друг к другу. Для разговоров всегда были темы. Григорий спрашивал, Ваня охотно отвечал. Он знал столько историй из партизанской жизни, что мог их рассказывать и день и ночь, не повторяясь. У него была чудесная память, и он отлично помнил даже то, что сам лично не переживал, но слышал от других. Григорий спросил:

– Давыдова кто назначил? Штаб фронта?

– Мы сами.

– Как сами? – удивился Григорий.

– На общем собрании, голосованием.

– Нет, серьезно?

– А как же еще?

– Я думал только в гражданскую войну, такое было, а в наше время все четко поставлено – сверху донизу.

– Правильно. Наше-то положение каково было – посуди. Отряд действовал самостоятельно, связи с фронтом не имел. Это сейчас есть и штаб объединенных отрядов и связь со штабом фронта. Тогда же только начинали.

Некоторое время шли молча. Григорий опять спросил:

– Петра Игонина не знаешь?

– Что-то не помню такого.

– Он с границы самой отступал.

– Нет, не знаю.

Отряд большой, всех разве удержишь в памяти. Тем более, если Петро ничем себя не проявил.

– Со Стариком знаком?

– Не очень.

– Пожилой?

– Нам ровесник. Из окруженцев.

А что! Старик обыкновенный человек, такой же, как я, Марков, и все человеческое ему не чуждо, хотя и ходят о нем легенды. Оно, конечно, так. Увидишь человека, приподнятого славой, и удивляешься – чего ж в нем особенного. Две ноги, две руки, нос, глаза, два уха, голова на плечах. И слова такие же говорит, табак курит. Но вот если о человеке ходят легенды, а самого ни разу не видел, то в твоем воображении он становится чуть ли не божеством. Психологический обман получается.

По цепочке передали:

– Привал!

Слово родилось в голове колонны, похожее вначале на легкий шелест, потом, приближаясь, облеклось в неразборчивый человеческий голос и вдруг въявь было четко произнесено рядом обрадованным качановским голосом:

– Привал!

– Ну и занятная стратегия, – чуть позднее сказал Мишка, опуская тяжелый груз на землю. – В танкистах куда лучше! То ли дело, сидишь внутри и рычагами работаешь. И пешедралом не надо ходить, и на плечах этот чемодан таскать не надо, да еще с таким напарником.

– Кто же тебя в минеры звал? – спросил Ишакин.

– Помолчи. Идешь, будто пол-литру спирту опорожнил, плечи из-за тебя жердью изодрало.

– Сам мотаешься, как фраер.

– Постой, гвардеец, – подал голос усач Рягузов. – Почему не в танке?

– Честно?

– Ври, коли стихия нашла.

– Нет, врать не могу, не то что другие, – возразил Мишка. – Совесть не позволяет.

– Где она у тебя прячется? Покажи! – сказал Ишакин.

– Не твоего ума дело: где, где! Есть и все. Так желаешь знать, усач брянский, почему я в саперах, а не в танке?

– Сделай милость.

– Было нас четыре брата. Пришли в военкомат, учти – добровольно, и говорим – нам прямо позарез нужно в танкисты. А начальник знаешь что ответил?

– Что?

– То-то и дело, а тоже со своими подковыками. Если бы Качановых знал, не стал бы ковырять, почему я не в танке. Начальник сказал: «Не имеем права всех Качановых отправлять в один род войск, а коли направим, произойдет большой урон Красной Армии».

– Ну, ну! – весело поторопил Мишку Алексей Васильевич.

– Вот и ну. Не запряг, а понукаешь. Старшего брата отправили в авиацию, среднего в артиллерию, второго среднего в танкисты, а меня в саперы. Вопросы есть?

Послышался сдержанный смех. Мишка сказал Алексею Васильевичу:

– Мне сорок, – это значило, что он попросил у Рягузова докурить. Тот охотно принял его под свое крылышко. Мишка, закрывшись с головой шинелью, с удовольствием затянулся жгучим махорочным дымом.

Андреев, с улыбкой слушая трепотню Качанова, подумал о том, как хорошо, что Мишка такой балагур. Вот рассказал байку и стало весело, а то ведь напряглись у каждого нервы – все-таки задание предстоит нешуточное. Сколько бы человек ни привыкал к опасности, при приближении новой у него снова все обостряется. И хотя наступает, как говорил Курнышев, мобилизационная готовность организма ко всему, но ведь и сама-то эта готовность держится на сгустке нервов и никогда не будет естественной для человека.

Сейчас партизаны и гвардейцы знали, что их ждет через час-два бой с немцами. Где-то тут недалеко есть загадочная для Андреева станция и мост через речку возле нее. Эта дорога нужна немцам позарез потому, что по ней день и ночь с интервалом 15—20 минут идут эшелоны с фронта и на фронт. Они ее усиленно охраняют. Кто-то, думает Андреев, сложит сегодня свою голову в бою за станцию, возле нее завершит земной беспокойный путь. И никому не дано определить – кто, и каждого подспудно мучает мысль – а может его? Но именно те, кому сегодня суждено пасть в бою, пробьют дорогу вперед, а оставшиеся в живых довершат дело. И так всегда было, и так всегда будет, в маленьком и большом бою, в тяжелом сражении или грандиозной битве. Всегда есть первые, которым достается тяжелее всех.

Тишина. Смолк даже шепот. Заснул в темных ветвях ветер – ни одна ветка не шелохнется.

Притаились бойцы, ждут команду.

В темноте прошелестело властное слово:

– Подъем!

Глаза приспособились к темноте. Григорий разбирает силуэты спин идущих впереди, самая ближняя спина Ишакина – сутулая, с пустым вещмешком, на левом плече смутно белеет конец березовой слеги. И голова в пилотке, натянутой на самые уши, чтоб не падала. Плечо тянет вниз груз взрывчатки.

Тихо. Только шелестят по траве сотни торопливых ног.

И вдруг паровозный гудок, резкий, пронзительный, даже мороз по коже пошел, напомнил, что железная дорога совсем рядом, а там – и железнодорожная станция. Немцы, конечно, ничего не знают, и это очень важно. Ударить врасплох – значит, сохранить у своих больше жизней. Спит сейчас какой-нибудь немец, сны видит – куда-нибудь в Баварию улетел. Кто его сюда просил, сидел бы в своей милой Баварии, потягивал бы пиво. Так нет, русской земли захотелось, русских рабов. Спи, спи, больше тебе не придется проснуться, а если и проснешься – ненадолго.

Передние остановились. Шепотом передали:

– Не садиться!

Потом новая команда:

– Бегом!

Побежали. Ишакинская спина совсем ссутулилась, слышно его прерывистое дыхание. Рядом с Григорием бежит Марков. Впереди у кого-то бренчит котелок. Ваня отрывается от Григория и исчезает за ишакинской спиной. Через некоторое время слышится приглушенный разговор, и котелок больше не дребезжит. Марков возвращается на свое место.

И снова по цепочке передано:

– Стой! Ложись!

Легли. Ишакин дышит тяжело: север дает о себе знать, не малина там была. Качалов зачем-то щелкает языком и со смаком цыкает слюной через зубы.

Командиров рот вызывают к Давыдову. Васенев уходит. Андреев удивился – он забыл про лейтенанта, а тот был где-то рядом и не подавал признаков жизни. Притих перед неизвестностью.

Васенев вернулся бегом. В голове колонны определяется тихое шелестящее движение. Зашевелились соседи. Лейтенант коротко объяснил:

– Третья рота атакует мост. За ней идем мы. Ясна задача?

Никто не ответил. Третья рота свернула с тропки влево, в хвост ей пристроилась команда подрывников. Васенев растворился в темноте – ушел искать командира роты, чтоб договориться о совместных действиях.

Лес поредел. Открылось небо с белыми неспокойными крупинками звезд.

Была команда лечь. От третьей роты отпочковалась группка партизан – видны на фоне неба их силуэты – и бесшумно сгинула в кустах. Остальные продолжали путь. Наконец, выбрались на опушку соснового бора. Дальше идти нельзя. Путь преграждал завал из беспорядочно поваленных деревьев. Несколько смельчаков из роты стали продираться через завал, ловко, бесшумно. Собственно, Григорий их не видел, но знал, что смельчаки полезли преодолевать завал, – настолько тихо вели себя. Им приказано незамеченными выдвинуться к насыпи, снять часового.

Стояла удивительно тихая и теплая ночь. Казалось, ничто никогда не нарушит ее покоя, а между тем, это были последние минуты тишины. Только на станции, а до нее было не больше километра, тявкала собака. От речки несло сыростью, лягушки квакали. На фоне темно-синего неба четко отпечатались ажурные фермы моста.

И вдруг пиликнула губная гармошка. Еще раз. Марков наклонился к самому уху Андреева, ощущалось на щеке его теплое дыхание:

– Часовой забавляется.

Ходит взад-вперед, пиликает на губной гармошке. Боится остаться наедине с тишиной. Жуткая эта тишина. Прислушивается, все ли спокойно, не шелестят ли в завале партизаны, не крадутся ли к мосту? Ничего не видно и спокойно. И собака лает привычно, и лягушки так же квакают. В бункере, сделанном прямо в насыпи, спит смена, скоро ей подниматься. Свежие заступят на пост, а эти пойдут спать.

Такой же часовой меряет площадку размеренными шагами и на том конце моста. Без гармошки. Что-то насвистывает, вроде бы знак дает – я тут, все в порядке. Тоже жду не дождусь смены.

И не дождется. И тот и этот больше не пойдут спать.

Хлопцы из третьей роты упрямо продираются через завал. Они торопятся, надо успеть снять часового до того, как начнется бой на станции, а он должен начаться с минуты на минуту.

Андрееву зябко от ожидания. Нервы напряжены до предела. Глубоко вздыхает Мишка Качанов, толкает локтем Ишакина и шепчет насмешливо:

– Ухо давишь?

– Иди ты! – зло шипит Ишакин и одними губами ругает Мишку непечатными словами.

Марков лежит возле Григория, невозмутимый и вроде бы совсем спокойный, кусает травинку и выплевывает. На корточках поодаль сидит Васенев, смотрит в сторону моста, фуражка сбита на затылок. Чувствуется – переживает лейтенант. Это для него первое настоящее дело. Но держится хорошо, не суетится, не мешает никому.

Смельчаки опоздали. На станции гулко и раскатисто ухнул первый гранатный взрыв на секунду раньше, нежели они успели снять часового. Уже приготовились к решающему прыжку – и этот взрыв. Тогда пустили в ход автоматы. В бункере смена, оказывается, не спала, готовилась к наряду, врасплох ее застать не удалось. Завязалась отчаянная перестрелка.

На станции гремел бой. Трассирующие пули суматошно носились туда-сюда, словно взбесились разноцветные светлячки.

Третья рота торопилась преодолеть завал, чтоб смять сопротивление охраны и расчистить дорогу подрывникам.

Васенев тихо подгонял своих. Жерди, на которых несли связки тола, выкинули, они только мешали. Качанов взвалил сорокакилограммовую связку на плечо и полез через сучья и стволы. От неловкого движения связка потянула его вниз, и Мишка неуклюже завалился между стволов, зашипел на Ишакина, будто в Мишкиной беде виноват был он:

– Чего разинул – помогай!

Ишакин подхватил связку и сам полез с нею вперед, а Мишка кое-как вылез из дьявольского колодца и заторопился за Ишакиным.

Пули цвикали над головами, а трассирующие пролетали красиво: так и поймал бы их в пилотку. Андреев больно ушиб ногу о сучок. Пуля жихнула по сосновой шершавой коре, и от коры во все стороны полетели колючие пылинки. Одна попала в глаз и мешала смотреть. Андреев покрутил головой, туго сжимал и разжимал веки, выжал слезы. Они и смыли пылинку.

С той и с этой стороны моста перестрелка крепчала.

Подрывники спрятались в воронке под насыпью и ждали, когда автоматчики выкурят из бункера фашистов и проложат путь к мосту.

Мишка жарко задышал совсем рядом:

– Разреши, сержант, а? Туда, с автоматом? Помочь!

– Лежи, помощник.

– Разреши, сержант? Там бой идет, а мы, как кроты, прячемся.

– Значит надо.

– Герой, – усмехнулся Ишакин. – Чихал бы в тряпочку, и ладно.

– Молчи! – обиженно огрызнулся Мишка. – Душа в пятки, а кальсоны выжимать пора, да? К земле жмешься!

Мишка еще что-то ворчал, но ему никто не отвечал, даже Ишакин.

А вокруг творилось невероятное. Трещали беспрерывно автоматы, гулко ухали гранатные взрывы, такали заливисто пулеметы, гулко стегали воздух винтовочные выстрелы. Крики, стоны. Над станцией полыхал пожар, багровый трепетный свет накалил темноту, и она нехотя раздвинулась. Ало горело небо.

И вдруг совсем близко, на самом скосе насыпи громко лопнула граната, брошенная немцами из бункера. Комья земли и песка полетели в саперов, но вреда никакого не причинили.

Марков лежал на животе у основания насыпи и внимательно вслушивался в грохот боя, будто слушал концерт, в котором хорошо разбирался. А Григорий чувствовал себя не в своей тарелке – томило бездействие. Кругом грохочет бой, умирают люди, а они притаились в этой воронке, словно последние трусы. Мишку Качанова можно понять.

Но это чувство ложное, нельзя ему поддаваться.

У каждого своя задача и свое место. Стрелки с боем возьмут мост, подрывники уничтожат его. Если же кинуться сейчас в пекло и минерам, как хотел Мишка, можно погибнуть, и тогда некому будет взрывать мост. Тогда зачем столько жертв, чтобы смести охрану?

Григорий вслушивался в грохот боя на станции. Ничего себе тарарам подняли! Марков спросил:

– Разбираешься в этой музыке?

Андреев пытался определить, что к чему, где наши, где немцы, но с непривычки это было трудно. Ответил:

– Плохо.

– Но вот слушай. Чуешь: гулко бьет и вроде бы редко. Это фрицы смолят из крупнокалиберного. А эти резкие частые очереди – немецкие автоматы, а помягче, слышишь – наши. Во заливается «Дегтярев», умный пулеметик. Ага – бах! Уловил? Гранату хлопцы бросили. Замечаешь, крупнокалиберный молчит? Амба ему. А это винтовки – как хлыстом ударяют. Во-во! Наши автоматы перебивают. Стрекочут!

Теперь звуковая картина боя стала яснее. Ваня Марков, помолчав, заключил:

– Нет, что ни говори, а Давыдов – мастер устраивать такие концерты, этого у него не отберешь.

Сверху насыпи, как с того света, свалился связной о командира третьей:

– Братва, подымайсь! Ваш черед!

Андреев подхватил вместе с Качановым связку тола, и они во всю прыть бросились к мосту, отчаянно скользя на крутом подъеме. На мосту жарко полыхали автоматные очереди, но уже реже и не так густо. На том конце моста, похоже, немцев из бункера выкурить не удалось, их обложили, но для подрывников они были не опасны, потому что сектор обстрела у них спланирован в сторону леса. Мост из него не простреливался.

Впереди всех бегут Марков и Рягузов, за ними Андреев и Качанов, потом все остальные.

Андреев предупреждает Мишку:

– Осторожнее! Не угоди ногой между шпал!

А между шпал на мосту пустота, провалившись можно запросто сломать ногу. С той стороны кто-то сдуру шарахнул автоматную очередь вдоль моста. Пули жихнули над головами – ладно, варнак, высоко взял, а то бы натворил беды.

– Свои! – закричал усач Алексей Васильевич. – Свои, черти вы этакие!

Выстрелов с той стороны не было. Связку слева, другую справа, третью посредине, быстрее, быстрее. Надо приторочить к фермам моста. Мишка торопится, у него от этого трясутся руки, зато Ишакин работает хладнокровно, без спешки и споро. Молодец. Не клеится у Качанова. Закончил привязку Марков, придвинулся к Мишке, хочет ему помочь, но Качанов обиженно отталкивает:

– Сам!

Заканчивает свое дело и Андреев. Лейтенант Васенев видит – хлопцы дело знают отлично и справляются без понуканий. Марков выпрямился и спросил:

– Все?

В ответ хрипит Мишка:

– Последний узел – точка!

И тогда спохватывается лейтенант, будто просыпается, – теперь нужно его вмешательство. Командует:

– К насыпи!

Остаются Андреев и Марков. Вставляют детонаторы, расправляют бикфордов шнур. Расправляют осторожно, чтобы ненароком где-нибудь не переломить.

– Готово? – спрашивает Андреев.

– Порядок! – отвечает Марков.

На станции пожар бушует вовсю. Мощные багровые отблески прыгают в небе и по зубчатой стене леса, дрожат на тревожно сосредоточенном лице Вани Маркова, на удаляющейся спине лейтенанта Васенева, перекрещенной портупеей, на крепких жилистых руках Григория Андреева. Сержант бьет кремнем по кресалу, высекает бледные, мелкие, как бисеринки, искры и одной из них подпаливает фитиль. Тот начинает тлеть, смрадно чадя. Григорий привычно подносит фитиль к срезанному наискосок концу бикфордового шнура. Миг, и из сердцевины шнура с легким шипеньем выскочила бойкая струйка огня и упрямо полезла вовнутрь. Андреев осторожно положил шнур на сверкающий рельс и неожиданно улыбнулся Маркову:

– Теперь жди грома.

Улыбнулся и Ваня.

В красном пляшущем отблеске пожара его улыбка была загадочной и значительной и даже чуточку горделивой: мол, дело мы сработали все-таки неплохо.

Марков и Григорий побежали догонять своих, скатились с насыпи вниз на каблуках и очутились в той самой воронке. Их там ждали.

– Хлопцы, до смерти хочу курить, – сказал Марков. – Скорее, а то не выдержу.

Ему протянули свои кисеты одновременно Мишка и Рягузов. Ваня взял у Рягузова.

Бесшумно, как привидение, появился перед подрывниками Леша. На груди поблескивала медаль. Леша строго, видимо, как от него потребовал комбриг, а может, просто сам напустил на себя эту строгость, спросил у лейтенанта Васенева:

– Товарищ комбриг спрашивает, почему до сих пор нет взрыва?

За лейтенанта весело ответил Марков:

– Зажимай, Лешка, уши, сейчас грянет!

Земля как-то неловко вздрогнула, потом по ней прокатился гул, и лишь после этого на подрывников обрушился все заглушающий гром. Лешка даже испуганно присел. А на том месте, где красовались ажурные фермы моста, выплеснулся вверх огромный огненный фонтан, кромсая на мелкие части все то, что секунду назад называлось мостом. Стало светло, как днем, только свет был красноватым. Это было секундным делом. И все погасло. На землю попадали обломки, звонко шлепались в воду, поднимая брызги.

И враз наступила тишина, даже в ушах зазвенело. И на станции наступила тишина. Но пожар на станции продолжался.

– Вот это красота! – восхищенно сказал Мишка Качанов. – Оказывается, волшебники мы. Вон какой столбик огня в небо подняли. Не зря я пошел в саперы, нет, не зря.

Андреев подвинулся к Васеневу и протянул ему руку:

– Поздравляю, товарищ лейтенант!

– С чем? – не понял Васенев.

– С удачным боевым крещением.

– А, – смутился тот. – Спасибо... Вот ведь в самом деле... Я не думал... Спасибо...

Подрывники, предводительствуемые связным Лешей, заторопились к тому месту, где Давыдов назначил сбор отряда.

Задание штаба фронта было выполнено.