Текст книги "Дневники 1926-1927"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)

Есть точка зрения, с которой кажется, будто люди ползут, как муравьи, но есть, наверно, и такое зрение, которое может муравьев различать, как людей.

28 Августа.Росистое утро с крепкими болотными туманами. По времени должен быть вот-вот прилет дупелей. Что если завтра махнуть в Константиновку?

Сегодня: отправить Леву к Воронскому, прописаться, получить деньги, купить дроби № 10-й. Леве наказ: к Воронскому – Рогову, к Смирнову, купить «Родники».

По поводу хорошего человека Екатерины Михайловны.

Да, конечно, не надо грустить о положении хорошего человека среди тысяч хищников, это верно: только великая борьба так закаляет хорошего человека, что все вдруг обертывается, прежний робкий человек с неожиданной силой обрушивается всей правдой и легион исчезает (тако да исчезнут бесы) ^{35} .

Т. 1-й

Охота

I. Охота за счастьем. Рассказ из своей жизни. 1 лист.

II. Собаки

1) Ярик.

2) Война и мир.

3) Собачья память.

4) Любовь Ярика.

5) Анчар.

6) Смертный пробег.

III. Круглый год

Зима. Солнцеворот. Мой Фрам. Волки.

Весна. Фаунист. Крутоярский зверь. Ток.

Лето. Болото.

Осень. Птичье кладбище.

IV. Путешествия.

1) Степь – пустыня.

2) Черный араб.

3) Славны бубны.

V. Детские рассказы.

29 Августа.Смета жизни.

Обед и ужин на человека 90 к. = в месяц на 3-х 81 р.

Чай в месяц – 1 ф. – 4 р.

Сахар 10 р.

Керосин, Спички, Мыло, Зуб. порошок 11 р. 25 коп.

Соль, вода, мытье полов, стирка

Дрова 12 р.

Овсянка собакам 5 р.

___________________

123 р.

Выдано до 1-го Октября – 106 р. 25 к.

Имеется денег:

За «Огоньком» – 80 р.

За «Красной Новью» – 200 р.

В Переславле – 300 р.

На руках – 400 р.

________________

980 р.

Итак:

на жизнь в Сергиеве – 123 р.

Если Лева в Москве будет, то + 30 р.

за Петю – 30 р.

На устройство дома и ремонт одежды – 67 р.

_________

250 р.

Следовательно, на имеющиеся деньги с расчетом, что хозяйке за дом будет платить 100 в месяц ГИЗ, хватит на 4 месяца, от 1 Сент. до 1-го Февраля.

Выезжаю на охоту в Посевьево к егерю Мерелиза Алексею Михайловичу Егорову, взято с собой 40 р. – остается дома 270 руб., и для Екат. Мих. – 100.

1 Сентября.Вчера вернулся из Посевьева, где убил двух бекасов, которые обошлись мне по 10 руб. Пролетного дупеля еще нет, но ласточки табунятся, на лугах везде турухтаны. По местным наблюдениям пролетный дупель бывает от 1-го старого Сентября.

Раньше это была охота Мерелиза и на болоте была всякая дичь, как в магазине на Кузнецком у Мюра ^{36} , теперь тут – бардак, а не Мюр и Мерелиз.

Убит на днях кавказский тетерев.

Утиные перелеты сбиты.

Пролетный дупель мельче местного, короче, темнее, полет быстрее.

Кто-то натаскивает 9 собак и передавил всю молодежь.

– А вы знаете, что такое троцкизм?

– Знаю.

– Что?

– Самолюбие.

О Троцком, вообще, что он крайне самолюбивый и жадный, что ему – только бы он и как можно больше уток набить: 300 раз выстрелил и убил двадцать, ему двадцать нужно. И очень завистливый.

– Но, кажется, он очень любит с детьми разговаривать, добрый для детей?

– Разговаривает, только это все – обезьянка.

<Запись на полях>На том польза.

– Я на тебе не повис, Лев Давыд.

Если я что-нибудь люблю, и мое пристрастие не мешает другому, то почему это мое любимое не может быть моей собственностью?

Ваня провожал Т-о на тетеревей: 16 раз стрелял, убил трех. «А о чем разговаривали?» – «О всем». – «Ну, как о всем?» – «Спрашивает меня, нравится ли мне советская власть». «Власть, – отвечаю, как власть, тут нравиться нечему. Яблоко может нравиться, а власть не едят». «Ну, а все-таки, – спрашивает, – как против прежнего». «Против прежнего, – отвечаю, – теперь, конечно, крестьянину тяжелее». «Погоди, – говорит, – мы наладим».

Куропатки глупы: летают все на одно и то же место. Ястреб проследил, куда летают куропатки, и по утрам только собираются лететь, а он уж сидит на дереве и дожидается. И когда заметили ястреба, им бы надо кидаться в снег, чтобы совсем не видно было, а они в снег только голову. Ястреб видит кончик, просто берет и несет куропатку, как повар на сковороде.

Тетерев умнее. Раз было, вылетели тетерева на березовые почки, огромная стая, штук сто. Я слежу издали, смотрю, ястреб налетел, они сразу от него все ударились в снег – и нет ничего. Ястреб тоже ударился, сидит и глядит, где же они? Вот это ему не дано, чтобы понять и вытянуть из-под снега. Они в снегу лежат, а он ходит над ними, вот ходит, вот ходит. Я стал подкрадываться, шагов триста полз и выглянул: он шагов на 50 от меня все ходит, все ходит. Я шпокнул его. Потом подошел к ямкам, вылетает черныш – я раз! – готов, вылетает другой – раз! – готов.

– А какой же Ленин?

– Ничего, только взгляд очень жесткий; сразу узнаешь: Ленин.

Так он шутит, конечно, простой, только взгляд тяжелый. В 20-м году приехал ко мне, с ним было еще два каких-то, все с маузерами, с браунингами, наклали мне на лавку ворох. Не люблю револьверы, у охотника должно быть ружье, а не это: не люблю. Дал мне Ленин два револьвера и себе в карман два положил. Пошли на тягу. Поставил его и сам стал неподалеку. Слышу, летит, вижу – прямо на него. Целится, целится – хлоп! что он ружье плохо приложил, или заряд велик, толкнул его в плечо, он попятился, а сзади пенек, и гляжу, брык Ленин навзничь. «Что с вами, Владимир Ильич?» – «Ничего, – говорит, – стань рядом со мной». Стал. Летит вальдшнеп. Целится. Я угадал: как раз с ним вместе ударил. Вальдшнеп упал. Нашел я его, несу и думаю: «Слышал он, что я стрелял, или не слыхал». На счастье говорю: «Вот этого ловко вы ударили». Он посмотрел на мое ружье, а оно дымится. «Разве и ты стрелял?» Не удалось соврать. «Ну, ничего, ничего, – говорит, – давай вместе стрелять». И так мы с ним штук пять вместе убили.

– Что, Алексей Михайлович, как вы считаете Ленина, в этой беде нашей есть его вина?

– Нет, Ленин тут ни при чем. Я сам раз осмелился, спросил его, пожаловался.

– Мы-то при чем тут, – отвечает он, – людей нет, вот где беда!

Позвал меня к себе в Москву, в гости. Вот я собрался, подчистился, подправился, еду к Ленину! к самому Ленину еду. Вот это и у меня тогда в голове было, посмотреть в самую печку, откуда к нам тепло идет. А время было, вы знаете, какое, раз вы были сами на том полозу: грабеж повсеместный. Я так отчасти предполагал, что приеду вроде как бы к царю. Являюсь. Комната большая, пустая, и нет ничего: сидит Ленин на стуле, а на ящике примус. «Здравствуй, – говорит, – Алексей, хочешь, я тебе чаю сварю». Поставил на примус чайник, вскипятил. Дает хлеба, а на него и смотреть нечего: сами знаете, какой был пайковый хлеб, сами были на том полозу. «Как хотите, Влад. Ильич, – говорю, – а я этого хлеба есть не могу, не желаете ли моего». – «Давай», – говорит. Я принес своего. Ел мой хлеб. И больше ничего. С этого разу я понял, что тут нет ничего.

Троцкий жадный, ему бы только набить уток: все мое, все мое. А Ленин, верно, не для охоты ездил, а так, поглядеть. Раз, было, вдруг пропал. Искать его, искать, перепугались, наконец, нашли: сидит в совхозе и с ребятишками беседует.

Между двумя огнями

Было у меня две гончих, старая и молодая. Очень хорошо гоняла молодая, лучше нельзя. Троцкий говорит: «Продай мне собаку». Я же знал хорошо Троцкого: ну, даст мне за собаку сколько-нибудь, дорого просить нельзя, а сделать мне для хозяйства полезное – что мне может сделать полезное Троцкий? («Вы знаете, что значит троцкизм?» – «Не знаю». – «А я знаю». – «Что?» – «Троцкизм значит самолюбие».). Он только себя знает, а мне от него пользы никакой быть не может. «Лев Давыдыч, – говорю я, – одна моя собака очень стара, ну, если эту зиму не будет гонять, с чем я останусь?» Отказал. А тут на грех подвернись после того Крыленко: продай и продай! Хороший человек Николай Васильевич, простой, только горяч очень, очень горяч! Видите, какое дело, у меня доски были, и вздумали у меня эти доски отнять. Крыленко вник в мое дело, суд завели, и суд доски эти мне присудил возвратить. Мало того, я велел привезти и положить на то самое место, откуда взяли. А еще я лесник, и меня вздумали обидеть, земли будто бы леснику не полагается, не давали. Я опять в суд, и мне землю присудили. Потому что Крыленко юрист, а Троцкий даже вникнуть не может в историю другого человека, у него свой интерес. «Вы знаете, что значит троцкизм?» – «Знаю». – «Ну да, конечно, знаете, раз вы были на том полозу: троцкизм, значит, самолюбие».

Так попал я между двух огней: и тому охота на мою собаку, и другому. Я, конечно, Крыленке отдал. У Троцкого же есть такой сукин сын Барочкин, наушник, сплетник, он все ему и наболтай про доски, про собаку. В Москве я пошел, как всегда, ночевать к Крыленке, и он мне говорит: «Плохо, Алексей, на тебя Троцкий обижается, велит обязательно тебя прислать, когда будешь в Москве».

Делать нечего, беру пропуск. Принимает меня сначала хорошо, то, се. Потом вдруг спрашивает: «Ты, Алексей, продал собаку Крыленке, я раньше его у тебя хотел купить, почему ты мне отказал?» «Лев Давыдыч, – отвечаю, – собаке ведь я хозяин и своей собакой я могу распоряжаться, как мне вздумается». После этих слов он припирает меня к стене: «Значит, ты мне предпочитаешь Крыленку?» На это я ничего ответить не мог. Молчу. «Стало быть, – говорит, – мы с тобой должны разойтись». «Как хотите, Лев Давыдыч, – отвечаю, – я от вас не прочь, я ничего против вас не имею». – «Ну, и разойдемся». Тогда я встал и говорю: «Лев Давыдыч, о чем говорить – ведь я на вас не повис».

Так вот и разошлись, и он ездить ко мне перестал. Я, признаться сказать, и обрадовался: надоел он мне до крайности. Этой весной вздумал я охоту кончить: нельзя теперь пользоваться охотой в том виде, как я с ней родился, как вырос на этом. Не охота, а бардак. Я решил на рыбу перейти. Вышел весной на Дубну. Вода великая, мост снесло, сижу на том месте, где был мост. Смотрю, катит автомобиль, пригляделся: Троцкий. «Ну, приятель, думаю, дальше тебе не уехать и не миновать меня. Сижу и будто не вижу, не обращаю никакого внимания». Вот подъехали. Слышу:

«А, это ты, Алексей». – «Здравствуйте, Лев Давыдыч». – «Что там ниже мост цел?» – «Снесло». – «А третий?» – «И третий снесло». – «Как же быть?» – «Не знаю, как быть, Лев Давыдыч». «Эх, – говорит, – Алексей, напрасно мы с тобой ссорились». «Воля ваша, – отвечаю, – а я с вами не ссорился».

Повернули назад и уехали. Больше мы с ним не виделись. Он теперь у Зайцева в Заболотье останавливается, и я очень рад: отвязался.

<Запись на полях>(Из рассказа о Мерелизе: заболел. «Алексей, научи мою собаку, чтобы со мной бегала по болоту, не ходить за ней». Я научил, и после того он приезжал со стулом, сядет, собаку пускаем, собака сделает стойку, он подымается и стреляет.)

Мы шли в темноте, в сапоге у меня был гвоздь, я не мог скоро идти, мы сели. Сели покурить.

– Вот, – сказал Алексей, – мы с вами разговариваем и незаметно, а когда я один так в темноте иду, то часто думаю про себя разное такое. Вот, когда шел я с рыбы, думал про автомобиль. Был Мерелиз, англичанин, пусть он, скажем, награбил деньги, пусть будет по-ихнему, да ведь они его собственные, пусть незаконные, да его, и он может ехать на автомобиле. А почему же Троцкий государственную вещь, автомобиль, а употребляет для охоты на уток. Для автомобиля нужен бензин – деньги народные, нужен шофер – деньги народные, почему считается, что Мерелиз едет на деньги награбленные, а на какие деньги едет Троцкий?

– Но если на свои? – «Какие же у Троцкого могут быть деньги: у Троцкого деньги народные». – «Да ведь это не мы с тобой: он заслужил». – А где же равенство? мы ездим на телегах, и он бы, как мы, для удовольствия на телеге, а мы для службы на автомобиле».

Копытник. Дупелиные дырочки на кале.

Ваня сидел на телеге, свесив ноги, и как это часто бывает, вперед не смотрел, колесо скользнуло в колдобину, и все полетели в грязь. «Ваня, – говорю, – надо смотреть». «Извините, – говорит, – ошибся, больше не буду, извините, Ильич сказал: «на ошибках учимся». «Верно сказал Ильич, – ответил я Ване, – только ведь все-таки ошибка твоя вышла из-за того, что ты выпил лишнее. Ильич не говорил, чтобы учиться такой ошибкой». «Я не виноват, – ответил Ваня, – пока запрещено было, мы боролись с самогонкой, а если это разрешено, и само государство торгует вином, то почему же не выпить?»

Утки гнездятся на остожках, мальчишки собирают яйца, бывает 100 штук снесет, а сделать ничего нельзя, что можно сделать с мальчишкой?

С 12 года нет дупелей.

Копытник на коровьих лепешках: дупель через них доставал червей.

2 Сентября.Каждый день в свой дом я приношу какую-нибудь вещь, подвешиваю полку, вбиваю гвоздик и чувствую наслаждение в этом, я, наморенный скиталец. И я чувствую в эти дни, что корни собственности погружены в почву любви, я готов объявить эту мою собственность «священной», потому что она связана с той частью моей личности, которая соприкасается со всеми живущими в мире от червя до сложнейшего человека. Мне кажется, что этой силой коренной любви и процветает земля…

Вот это одно, и бывает другое и тоже любовь, когда собственность заслоняет собой личность, и вдруг преодоленная, сброшенная с себя ветхая одежда падает – и открывается весь заслоненный ею прекрасный вольный мир.

Значит, дело не в собственности самой по себе, а в человеке, та или другая собственность есть разные моменты переживаний человека…

Охота раскрывает всю психологическую картину достижения. Есть, напр., в натаске собаки моменты почти недоступные молодому человеку, есть тоже такие тяжкие концы в преодолении пространств совершенно пустых, когда целый день проходит без выстрела. Какая-то узловатая, старая сила тащит в это время дойти до конца, дотянуть. Я замечал эту силу у старых егерей и постоянно у крестьян в их земледельческом труде, у слесарей, завершающих пригонку частей. Так мне представляется, в завершенности, в пригонке, в достижении, и вообще государственный труд и государственный ум характеризуется никак не романтикой, а холодной зрелостью. И государство в отношении общества есть именно какая-то дотяжка и закрепление общества в законе и форме…

<Запись на полях>Шарашкин год.

3 Сентября.Вчера были Пришвины Екатерина Семеновна с дочерью, мы встретились после 25 лет и за чаем разговаривали о том же самом, что и 25 лет тому назад: Екат. Семеновна говорила, что не понимает, как люди на охоте могут убивать вольное животное.

«Но оно же нам чужое, – говорил я, – жалко убивать домашнее, очеловеченное животное, и потому это поручают мяснику: вы едите же мясо? а животное дикое убивать не так жалко». «Нет, – говорит Ек. Сем., – домашнее животное предназначено в пищу, и его не жалко, а вольную тварь убивать – не понимаю!» Это типичный пример тупости понимания жизни, жестокости отвлеченного «гуманного» интеллигентского воспитания.

«Новый Мир» 1926, кн. 8–9, ст. А. Давильковского «На трудном подъеме». Автор бросает ценнейшую идею о крестьянстве, сохраняющем живую душу, и что в постижении души этого крестьянства надо многому учиться у старых народников. Несколько намеков в мою сторону дают мне надежду, что автор наконец-то как будто, и это будет 1-й критик, понял происхождение моей работы, которая опирается, собственно, не на крестьянина, а на туземца. Русский крестьянин, словом, взят мною sub specie acternitatis [7]7
  с точки зрения вечности (лат.).


[Закрыть], чем я отличаюсь от народников и чем даю литературе нечто новое.

4 Сентября.Сентябрьское солнечное утро, от охлажденной земли подымается туман, начались твердые, серые, весь день не сходящие росы. От саженых лип вокруг Черниговского скита уже довольно слетело на землю золотой листвы и закрыло всякого рода срамной послед инвалидов колонии имени Каляева, как сами они своим жизненным безобразием давно уже закрыли грехи разжиревших монахов.

В утренний час нет ни одного человека. Есть, значит, в природе всегда час, когда нет человека, этот час для себя…

Я обратил внимание в этот раз, что вывеска колонии имени Каляева закрывала собою какую-то большую икону, а под ней были совершенно открытые направо и налево еще две иконы святых. Впрочем, Каляев был религиозный человек, и это очень хорошо пришлось, что имя его как революционера пришлось на святыне и слеглось, и жизнь ставленников революции улеглась на жизнь грешников православия, монахов, как бы ад на ад. Но удивительно прочно и старательно были вписаны фрески святых и поразительно небрежно висело имя Каляева: имя было написано прямо на белом полотне, натянутом на деревянную раму настолько небольшого размера, что сверху из-под нее выдавалась макушка головы святого, а внизу виднелись ноги. Дунет ветер хорошенько – и все вехи с именем Каляева слетят…

Я прошел волнистый путь до Параклита, видел старого монаха, пасущего стадо, поискал на Торбеевом озере бекасов, обогнул Березовские овсы до дороги на Сергиев, поискал тетеревей около Ляпуновского завода и, поблуждав в большом Черниговском лесу, в 2 ч. д. вернулся домой (вышел без 20 6 – вернулся в 2 ч. = 8 ч. 20 м. в ходу) Ефр. Пав. сказала: «Силу тебе девать некуда». Вечером завязалось продолжение романа, густо замесил, не сорвалось бы. Но, кажется, нет: дожил.

6 Сентября.Через неделю пролет дупелей.

За это лето реализовались две радости: Лева определился отличным малым, после нестройных лет своих вернулся к себе самому и стал таким же славным юношей, каким был отроком. Второе: собств. домик возле Москвы и Дубенских болот – очень хорошо! Никак не думал, что это меня так превосходно устроит.

Вот теперь, наконец-то, кажется, можно написать свой окончательный роман.

Иван Рукавишников.

Время от времени очень полезно встречаться с людьми, которые или совсем не читали тебя, или очень в тебе сомневаются. Раз я рассказал Рукавишникову об одном лесном случае. «Эх, – сказал он, – не знаете вы, как вам взяться за дело. Вам надо писать о лесных настроениях».

А я писал об этом всю жизнь. Растерянно я сказал: «Но ведь я же и писал, а разве не помните, что Ремизов писал о моих лесных рассказах». «Ремизов! – сказал Рукавишников, – Алексей Мих. известно по дружбе о ком не писал!» Значит, Рукавишников не читал ни одной моей строчки – это раз, а второе, может быть такое отношение к моему писанию и есть настоящее, а остальное раздуто друзьями. Да, очень может быть. И вот это хорошо постоянно носить с собой, что очень может быть и нет ничего. Неисчислимы благодетельные свойства этого сомнения и очень, очень полезно встречаться иногда с такими людьми.

7 Сентября.И вчера весь день дождь – ночью тоже! и сегодня с утра продолжается. Мокрые домики Вифанки предупреждают вести себя скромно, посолидней устраиваться внутри, но украшений своего дома снаружи не затевать: все это пустая и глупая претензия.

Сегодня в Сергиевск. лит. кружке буду читать «Охоту за счастьем» – не назвать ли это Шарашкин год.

Мне кажется, это счастливо повело меня в романе представить двойственность понятия любви – как раздвоение в процессе творчества материи и формы, и что тоже: закона физического продолжения рода и закона призвания к искусству.

Вторая глава.

Неужели и это надо считать народной мудростью, даже такие слова: «где тонко, там и рвется?» – вот новость какая! Но если к этой поговорке прибавить, что именно вот на тонких местах, где рвется, являются чудеса, то тут есть над чем призадуматься. Правда, у сытых людей в устроенной жизни какие могут быть чудеса, – и сколько их бывает у тех, чья жизнь на волоске. В тюрьме чудеса постоянно, жизнь в одиночной камере вся состоит из перемен и переходов от желания запустить себе осколок стекла под ребро и жгучих нечаянных радостей.

8 Сентября.Во всех производствах эксперты выбираются, конечно, из мастеров, наприм., если возникнет спорный вопрос в слесарном деле, то слесарь же является судьей, только в литературе судит писателей не мастер литературного дела, а просто критик.

Дорогой Ник. Алекс. ^{37}

Сын поступил в Университет и в отчаянном положении: жить негде. Помогите, старый друг, приткнуть его в Кубу, хотя бы временно.

В электро-технич. отдел. М. М. П-а Заявление.

Вчера 7-го Сент. перед вечером в квартиру по Комсом. 75, до меня занятую С. А. Тиойном, явился техник Гусев и разобрал у меня лампочки, объяснив, что С. А. Тиойн не платил два месяца. Прошу, получив с меня деньги, немедленно направить в мою квартиру тов. Гусева для сбора лампочек, считая меня абонентом с 15 стар. Августа.

Во-вторых, убедительно прошу, если ток прекращается вследствие ремонта машин или по каким-либо другим причинам, которые можно предвидеть, предупреждать граждан об этом через местную газету для того, чтобы они могли запасаться свечами. Примите по внимание, что внезапные без предупреждения прекращения тока у людей, работающих на дому, совершенно лишают эл-ое освещение его преимущества перед керосиновым.

Высыпка пролети, вальдшнепов с 18 нов. Сент.

9 Сентября.Золотое утро. Бродил в Топорково на Платонову дачу. В следующий раз пойду: до 1-й будки, от нее круто сворот вправо, 10 мин. до залома и развилки: не вправо идти, а влево в ложак, и тут густой ельник.

Из эпохи Мамонтова: когда рухнул мост, тогда оборвалась связь с миром и остались свои люди, которых знаешь, одни ведут революцию, другие идут против, те и другие незначительны, и тут получается выемка, и в этом нет ничего: беднота.

10 Сентября.Инвалиды пошаливают. Два слепых пьяных вдребезги полчаса осаждали наш дом, ругаясь, громя ворота. Потом они стали бить друг друга. Прибежали соседи, спросили их, чего им надо, оказалось, они думали, что это скит. Чиркнули спичку: оба в крови. Особенно страшны немые, те все видят, здоровые ребята, на дорогу выходят, у женщин молоко отбирают. Подозревают их в бандитизме.

На Вифанке были три кабака, и монахи потихоньку гуляли тут, но увидеть пьяного монаха было нельзя, увидишь – и это считалось, что все равно как человека убили.

– Кто же убил человека!

– Не знаю, он рук, ног не оставил.

– Ушел, рук, ног не оставил и след простыл.

Собирать «Декамерон» ^{38} .

Написать в «Охотник» о необходимости стажа для охотников, основанного не на богатстве, а на знаниях: пусть сдают экзамен егерский.

Написать Шарашкин год: рассказ егеря о Ленине.

Сосед мой приговаривает: – Фа-акт!

Укрепляясь на месте, устраивается человек-житель, и мало-помалу вокруг него начинается певчий быт: все понемногу начинает петь, даже двери, как у Афанасия Ивановича с Пульхерией Ивановной. Но есть другая сила, вырывающая человека из быта, когда на место утраченной собственности, клочка земли, дома с палисадником и теплых родительских ласк становится вся земля, весь человек. Почему же эта встреча со всем-то миром, как с собственностью, в юной душе, эта встреча, в которой план <1 нрзб.>дела всех людей в бесконечности не открывается, и эта сила называется бродяжничеством… Потому что поэзия в этом плане бывает больше человека, и нельзя…

12 Сентября.Яркое солнечное утро. На траве мороз.

Очерк «Примус»: 1) пожары, 2) политика Наркомзема, 3) егерь.

Есть впечатления в иных натурах такой необычной силы, что вся остальная жизнь является переживанием, культивированием их, или служением. Я знаю, например, происхождением моей страстной любви к деревьям, делающим мне близко понятным обожание их народами Востока. Это первое решающее впечатление было, когда я, просидев очень долго в одиночной камере, в сияющий день вышел за ограду тюрьмы и увидел одно дерево, на котором листья вдруг мне представились живыми прекрасными жителями какого-то государства. Все слова бессильны передать это впечатление, и только постепенно, с годами, узнавая его каждой весной, я постепенно как бы наживаю силу частичного выражения в словах.

16 Сентября.

Имеется – 110 руб.

В кассе – 300 руб.

«Красная Новь» – 200

____________________

610

За «Огоньком» 80

________________

690 (Месяц до 1-го Окт. оплачен).

Итого истрачено 300 руб., значит, лишнего истрачено 50 р.

В «Красную Новь» «Ленин» ^{39} – + 200

Итого 890 р.

17 Сентября.Центрархив. Мемуары и дневники царских сановников. Дневник В. Н. Ламсдорфа (1888–1890). Гос. изд. 1926, стр. 396, ц. 3 р.

Купить через Руднева.

Начать собирать библиотеку, наметить отделы: 1) О царизме, потому что он будет объяснять современность через недавнее прошлое. 2) Охотничий. 3) «Вечные спутники».

Устройство дома: 1) ремонт низа, 2) постройка сарая из старых ворот, забора, изгороди, крыльца. Составить смету.

К роману.

Надо провести фигуру интеллигента марксиста, проделавшего эволюцию: от марксизма и до рел. искателя. Этапы: 1) Ревизионизм Бернштейна (Коноплянцев), 2) Неокантианство (Коноплянцев – Бердяев), 3) Неославяноф. (Коноплянцев – Микитов – Достоевский). Миша остается ортодоксом, но изнутри подготовляется к перевороту: сама жизнь его загоняет к «жизни». Наука – Германия, быт, студенчество и, наконец, любовь. Нападения на «догму» со всех сторон. Начало в тюрьме: перестукивается ревизионист.

18 Сентября.Пересылается к Коноплянцеву письмо для удара по Смирнову. Читал ст. Семашко о хулиганстве, в которой ни одного слова нет про Госспирт, а между тем – это и есть главная причина хулиганства. Пусть пьют самогонку, да оглядываются на закон, а если закон: «Руси веселие» и проч., то «вали, ребята»! Нынешние нравы эпохи начала Госспирта складываются, как ладошки, с нравами конца казенки перед войной.

Слышал, один монах сказал, что если бы теперь монахам разрешили собраться опять в монастыри, то никто бы не пошел назад, вкусив свободы. Значит, монахи тоже были освобождены. Это интересно. Надо собирать в Сергиеве материал для «Декамерона».

(Отнести шкатулочку, купить книжечку о Сергиеве с планом, начать собирать материалы о Сергиеве).

С Вифанки выхожу с собакой рано утром на Красюковку. Старая индюшка, увидав мою собаку, крикнула: «Пыль-пыль!» Молодые индюшки отозвались: «пыль!» и все побежали к старухе. Собрав всех, старуха пошла, наступая, за моей собакой и позвала за собой всех, и все провожали нас до конца улицы, частенько перекликаясь: «Пыль-пыль-пыль!»

20 Сентября.Вчера приезжала Валентина Александровна Дынник, («Дынница»), (про нее ничего не скажешь: хорошенькая). Видела Рублевскую Троицу – голубая Троица и рядом другие расчищенные иконы: воистину воскресшие боги! Завтра надо съездить в Москву.

Андрос Росток родился в лесной сторожке на севере Августовских лесов. Отец его Петрус лесник, обход 27-й. Мать Анна. В 5-летнем возрасте Андрос понимал след лося, крупнейшего зверя, медведя, волка, лисицы. В шесть лет умел отличить след горностая от хорька. В семь – ловил птиц и научился различать их, от самых больших до самых маленьких по голосам.

Любимой птицей у него певчий дрозд, который мог перенимать и человеческий голос. Анна, мать Андроса, выучила дрозда выпевать самое простое слово: «лю-би!» И он пел это лю-би, когда начали раздаваться по всему лесу выстрелы на северной русского 20-го корпуса и на западной – германского 18-го.

Русский корпус был обойден и разбит на северо-западной опушке Августовских лесов. Но отдельные части внутри леса, не зная, что все уже кончено, продолжали сражаться и брать друг друга в плен. Так и возле сторожки обхода № 27-й была жаркая схватка 11-й роты русского корпуса с 15 ротой немецкой. Было убито со стороны немцев 100 человек и со стороны русских – 112, но оставшиеся в живых немцы 16 человек сдались почему-то 15 русским: русские вышли в лесу победителями. Первая же пуля с русской стороны в этом сражении влетела в окно лесной сторожки и убила Анну. Петрус взял на руки Андроса и пошел прятаться в другую сторожку. Но там тоже летели пули, и германская пуля убила Петруса, Андрос, вспомнив что-то, вернулся домой и выпустил из клетки дрозда. В это время сражение кончилось. Русские солдаты вошли в караулку и взяли Андроса, взяли хлеб, сыр, картошку. Русские не знали, что их корпус совершенно разбит и считали себя победителями. Они торопиться не хотели и делали все по уставу. Выкопали яму, сложили в нее убитых немцев, засыпали. Выкопали другую яму там, где грудой лежали русские, и схоронили их тоже в одной братской могиле, а у дороги на стволах двух больших сосен прибили дощечки со стрелками в сторону могил, под одной стрелкой было написано: сто убитых германцев, под другой стрелкой: его убитых русских.

Андрос все видел и слышал, как все время где-то невидимый пел его ученый дрозд: люби, люби! Тогда Андрос не понимал вполне значение этого слова и оно было ему только приятный звук: лю-би!

Русские пошли. Немцев – часовые: повели пленных. Заблудились. <1 нрзб.>хлеб. Стали гнать пленных. Пленные не <1 нрзб.>. За пленными шли волки. На 6-й день лес поредел. Старушка. Разведчик лежал за деревом: каски ушли, пришли русские… – Собачка.

Андрос попал в Тамбовскую губернию. В 20 лет Андрос выправил себе визу и поехал на родину, искать отца. Он не знал ни номера обхода, ни фамилии отца, но помнил, что овраг (повторить пейзаж, который надо вначале при описании караула обхода 27-го). Он назвал приметы, и ему сказали. Поискал. Блуждания. Весна. Дрозды. Певчий участок. Вечерняя заря. Не сквозная. Утро в морозе, в росе. Дорога. Узнал. Две сосны. Дощечек не было, на месте были столбы. Стрелок не было, но он понимал. Колодец, старик доставал воду.

– Что тебе надо? – спросил отец.

Сын ответил:

– Я ищу своего отца.

Они сели на бревно у колодца и стали разговаривать и узнавать. Так они узнали, что старый назывался Петрус, молодой – Андрос, что у Петруса был сын Андрос, а у Андроса был отец Петрус и мать Анна.

– Анна! – вскрикнул Петрус.

– У нас был ученый дрозд.

– Помню! – воскликнул Петрус.

И так они узнали друг друга: Петрус был 2 месяца в германском плену, Андрос: 12 лет жил в России как бы в плену. А теперь тут была Латвия.

(Материалы: 1) определить часть: пусть рота, но сколько в роте солдат? 2) Обход лесника из скольких кварталов. 3) Кому теперь принадлежат Августовские леса. 4) Имя Отто и стали звать Вот (Вот Иваныч).

21 Сентября.Сегодня Лева отправился в общежитие ^{40} . Вчера слушал по радио вечер Блока и очень волновался…

Есть люди, от которых является подозрение в своей ли неправоте или даже в ничтожестве своем, и начинается борьба за восстановление себя самого, за выправление своей жизненной линии. Такой для меня Блок.

Стихов Блока и вообще этой высшей стихотворной поэзии я не понимаю: эти снежные кружева слишком кружева для меня. Эта поэзия как стиль аристократических гостиных – признаю, что прекрасно, и рад бы сам быть в них своим человеком, но ничего не поделаешь, не приучен, ходить не умею.

Блок для меня – это человек, живущий «в духе», редчайшее явление. Мне так же неловко с ним, как с людьми из народа, сектантами, высшими натурами. Это и плюс аристократизм стиха, в общем, какая-то мучительная снежная высота, на которой я не бывал, не могу быть, виновачусь в этом себе и утешаюсь своим долинным бытием без противопоставления.