Текст книги "Дневники 1926-1927"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 45 страниц)

Я понимаю Декартово «мыслю, значит, я существую» немного иначе: согласитесь, мыслить можно совершенно бесплодно, и потому лучше сказать: я рождаю новые мысли, значит, я существую, а еще бы лучше сказать для смешения всех планов: я рождаю, значит, живу.

Вот иду я в лесу, вижу пень, возле пня по ветке ползет червяк и остановился положить на листе березы свои яички – лист березы – это дом его. Я тоже остановился возле, сажусь на пень записать свою мысль, рожденную при разгадывании дома-листа, мысль эта: «рождаю, значит, живу». И вот этот пень, где я присел, чтобы записать свою мысль, рожденную при разглядывании дома-листа, мысль эта: «я рождаю, значит, живу», и вот этот пень, где я присел, чтобы записать новорожденную мысль, такой же дом, как и тот березовый лист для яичек, и не все ли равно так рождать, как червяк, или как я рождаю новое своей головой? было бы только рождение: я рождаю, значит, живу и, если живу, значит, я существую.

Я на то обращаю внимание, что для всякого рождения необходимо задержаться в движении, лист или пень, или ясли все равно это наш дом, и о яслях не глупо сказано, что в этих яслях, предназначенных для коров, родился Христос. Я человека выделяю из мира животных, прежде всего, только потому, что с ними он не может спариться для рождения и, значит, не может родиться собака с человечьей головой или человек с головой собаки. Но человек зато может, разглядывая животное и растение с родственным вниманием, вспомнить и узнать свое прошлое в них: вот все преимущество на земле человека, он может, спариваясь с другим человеком, представить себе, как будто для рождения нового существа он спаривается со всем миром природы и, значит, посредством сложения весь огромный мир да плюс я порождает небывалое…

Но знаете, иные понимают прошлое как золотой век человечества, примешивая к этому желание свое возвратиться назад туда, – это безумие, из этого ничего не может родиться, как все равно от спаривания обезьяны и человека. Золотой век не чувствовал возврата. Это пир творческой любви человека за большим столом, к которому приглашаются все наши родные, все букашки и таракашки, и счастливый хозяин?

Милый друг, присмотритесь к неудачам в борьбе за жизнь, как они, наслаиваясь, выдаются всеми за что-то постороннее, мешающее воплотить хорошую…

Милый друг, прислушайтесь к стону людей на земле, к их проклятиям жизни, не верьте всем им, даже самоубийцам хочется жить: этот стон и проклятия – все неудача людей не пробившихся. Я выбираю из них самое маленькое существо, спрашиваю: в чем было очарование вашей первой любви? И существо отвечает: сеном пахло, и птицы пели.

Я могу зимой ходить и бегать на охоте в лесу весь день, от звезды до звезды, и на другой день чувствую себя обновленным, как бывает, в бане помоешься. Но случилось мне раз по жадности к работе перед охотой сделать обычную свою умственную работу часа на два, и я с охоты домой еле ноги принес. Вот что значит умственный труд. Теперь это уж поняли, но сколько горя было нам всем, когда дикая орда физических работников набросилась на нас как на бездельников! Доходило до того, что и Христа обвиняли: ходил, не работал! Непростимый грех совершил тот, кто соблазнял малых…

29 Декабря.Одна капля способна переполнить сосуд, и в семейной жизни обыкновенно совершенный пустяк вдруг вскрывает рану и люди, 20 лет прожившие вместе, начинают друг друга тузить.

Ночью давил кошмар, и жизнь представилась как боль и самообман. Показалось немного и правда, напр., я люблю хвалиться, что не нуждаюсь в славе и насмехаюсь над славой Горького. Между тем на самом деле я бы не отказался, если бы слава сама пришла ко мне, и основание мой похвальбы состоит только в том, что я не делал и не сделаю никаких усилий для достижения славы. Вот чем задумал хвалиться, да кто же из крупных людей гонится за славой: к ним слава сама приходит. И к Горькому тоже, конечно, слава сама пришла, и, значит, осязая через славу как бы разделение с ним, я просто завидую.

Добро можно делать только так, чтобы, действительно, левая рука не знала о правой, иначе оно является только ссудой под вексель и с большими процентами. Но если не можешь делать добро, не думая, то думай так, что по всей вероятности за твое добро заплатят злом.

Религиозное происхождение научных знаний. Знание – это сила, взятая наукой из религии и обращаемая человеком себе на пользу. Религия без знаний – слабая, в ней нет силы.

31 Декабря.Иной пишет о том, чего не было, так хорошо, будто оно было в действительности, другой так представит действительность, что кажется так не бывает, я же стараюсь так сделать, чтобы сохранить всю действительность (жизнь) и даже указать: «вот она!» и рядом: «а вот что в ней сошлось с моей личной действительностью, как родное». И так я пишу о том, что было со мной самим в действительном мире, и только иногда прибавляю, но все-таки, чтобы оно не выходило за пределы возможного. Так у меня получаются тоже поэтические произведения, словом, я верю, что поэт рождается в действительной жизни, и если он вправду поэт, то все родственное ему в этом мире должно расположиться поэтически.

На этом простом пути есть только одна опасность, это претензия сделаться больше себя самого при помощи интеллекта. Моя работа главным образом и была в борьбе с претензией. К сожалению, я-то не прост, и бороться мне приходилось очень много, а потому многого сделать я не мог, так, кое-что выходило.

Горький с необычайной радостью встречал все мои сочинения и писал мне о них восторженные письма. Мне говорят, что Горький иногда пишет восторженные письма и совершенно бездарным писателям. Но думаю, что совсем правда, совершенно бездарных писателей немного, в каждом есть жемчужное зерно, зарытое в куче навоза. Горький пишет по поводу этого зерна в родственной связи. Во всяком случае, десятки писем на протяжении двух десятков лет таких восторженных, что я не имею возможности их опубликовать, свидетельствуют, несомненно, о наличии в моей навозной куче какого-то зерна, родственного Горькому. Спрашиваю себя, какое же это зерно? Истоки нашего человеческого родства, как я понимаю, теряются где-то далеко в нашей природе, и потому это мое желанное родство встает мне в природе как жизнеощущение, которому я в своих произведениях подчиняю человека: это большое, а человек маленький и делается большим только в свете великого, стоящего под ним всеобщего родства.

Все произведения Горького в моем сознании разделяются на два отдела, один просто человеческий питается из тех же самых родников, как и мои, назову некоторых из них: все босяцкие, «Детство», «Отшельник», «Мои Университеты». Другие произведения, в которых Горький выступает, выделяя в них человека, слишком-человека, не родственно подчиненного миру природы, а господствующего. Я эти сочинения Горького совсем не понимаю и мне кажется, как будто писал их совсем другой человек.

Таким образом, Горький в своих сочинениях мне представляется таким же двойным, как и написанное им на своем знамени понятие человека.

В самом деле, что значит этот Человек с большой буквы, которым везде подчеркнуто восхищается Горький?

Мы знаем два человека: страдающего и победителя. Страдающий человек обречен творить на земле, узнавая радость свою вне себя, не имея возможности узнать в этой радости дело своих рук. Человек-победитель, человек, скажем, высший преобразующий фактор земли наслаждается своим творчеством и берет плоды в свои руки. Вот как говорит о таком человеке сам Горький в одном из своих писем ко мне.

Да, так и пишет: «человек удивится себе самому». Я пытаюсь, но не могу себе это представить: как можно удивиться себе самому. Чтобы как-нибудь приблизиться к этому состоянию, беру себя объективно как творца одного маленького детского рассказа, который сделан, несомненно, хорошо и будет жить очень долго после меня. Ложка меду и бочка меду – все мед, значит, мы с Ньютоном творцы, значит, если Ньютон себе удивится, то и я тоже могу себе самому как автору рассказа «Гусек». Нет, конечно, большей глупости, чем самоудивление, трудно себе представить, это почти что: «Бог почил в конце творчества». В том-то и дело, что в творчестве, как в жизни, нет остановки, как только вещь сделана, она уже остается позади, удивляет других, но не себя, творец не может почить. Пусть не я и не Ньютон, а творческий коллектив, все равно и коллектив не может в творчестве почить и сам себе удивиться. А потому утверждаю, что с того самого дня, когда весь человек удивится себе самому и станет этим счастлив, творчество его на земле прекратится.

Я себе представляю человека-победителя не в счастье его, а в творчестве его мысли и чувства прекрасного: певец у гильотины поет, ученый у костра утверждает – вот победители. Я таких люблю, таким преклоняюсь – но не тем, которые сами себе удивляются, хотя бы это был абстрактный Человек, не существующий в действительности.

Трудно найти другого художника более робкого, более неуверенного и скромного в суждении о себе, чем Максим Горький. Я имею множество доказательств этому в его письмах: Максим Горький в своем творчестве так же противопоставляется своему Человеку, как и все мы, скромные художники слова, <как> вечно колеблемые трепетные листики осины. Вот его слова о последнем романе: «Плохой роман, не удался, таланта не хватает, да уж это верно…». Вслед за этим в письме преувеличенное восхищение моим рассказом. У других, если себе плохо, то на другого и смотреть не хочется, все противно, у Горького выходит наоборот. Так, мне кажется, и его гиперболический Человек, все равно, как и у Ницше его сверхчеловек, разрослись в отчаянии неверия в себя.

<зачеркнуто автором>: Разве крупный человек станет искать славы?

Сейчас я говорю сам себе: «Никогда не гордись тем, что ты не искал славы, выкинь это из головы, изживи это, потому что это обычное явление у неудачников – губительная, холодная гордость своей чистотой. За славой гоняется только маленький человек, к крупному слава сама приходит мимо его воли, и слава – это не радость, а особая форма креста, бывает четырехконечный, бывает восьмиконечный, а слава – это крест бесконечный. К Максиму Горькому, конечно, слава сама пришла, небывалая для писателя: крест бесконечный…

Встреча Нового года

За год мною написано:

1) Звенья «Весна Света», «Зеленая дверь», «Юный Фауст», всего 7 листов.

2) Несколько детских рассказов, из которых нравится мне «Луговка».

3) Охотничьи рассказы, из них лучший «Нерль».

4) Собраны большие материалы по большой охоте и начата их обработка.

Хозяйство:

Продано собрание сочинений, вышло 2 тома.

Сделан забор вокруг участка, устроена нижняя квартира, ледник, окраска дома и крыши.

Собаки:

Выросли Нерль и Дубец, внучек Ромки, отправлен Ярик на покой.

Поездки:

В Ленинград и летом в Александровку.

В следующем году

Все чтобы шло, как завелось.

Приложение

Охотничий дневник 1927 г.

(26 октября – 31 декабря)

26 Октября.

Серый морозный день. Чуть порхает снежок. От 2-й пороши остался после вчерашнего дождя тонкий слой: пестро – самый плохой гон.

Днем второй урок щенкам и, как водится, во второй раз шло хуже. После слова лежать Нерль ложится на бок, потом выпрямляется. Дубец робеет и стоит истуканом; брал его за ошейник и укладывал. Поручаю Пете делать это каждый день.

27 Октября.

Вчера на ночь легла тоненькая пороша, сегодня в предрассветный час мягкий дождь.

Эту ночь в первый раз и Нерль и Дубец ночевали вместе у Пети, и с ними ничего не случилось. Дубец не стал пачкать после одного разу. Нерль даже и разу не сделала. Соловей вылеживается от ран, нанесенных ему Ромкой.

Весь день с рассвета и до тепла непрерывно шел дождь, и довольно теплый, но чрезвычайно тонкий слой снега упорно не поддавался, даже на крышах не желал сходить до обеда, а по земле довольно много белых пятен осталось на ночь. Не понимаю, чем объясняется такое странное явление.

28 Октября.

Конечно, к утру подморозило, и, что удивительно, после непрерывного теплого дня с утра до вечера снег остался не только на земле, но даже немного и на крышах. Все не знаю, по каким это вышло физическим обстоятельствам, но в общем понимаю как движение зимы: время подходит, и тут уж никакой дождь ничего не сделает.

В 10-м часу утра пошел дождь, небо и земля, все слилось в рыжем тумане в одно мутное окошко, но пятна снега не сошли, и я, когда озябли у меня руки, понял, почему снег не тает: земля остыла.

29 Октября.Забойные дожди.

Так все и продолжается со вчерашнего дня в ночь, и в предрассветный час сегодня встал и слышу – все барабанит дождь. А когда рассвело, дождь сменился мокрым снегом, потом снег – дождем с сильным ветром, и так до десяти. Около полудня стало холоднеть, и вечером при закрытом небе лужи начали замерзать.

Водил гулять в лес Нерль. После суточных дождей все-таки снег клочками сохранился в лесу, значит, как же остыла земля. В последние дни было передвижение свиристелей. Сегодня видел снегирей. Лист совершенно опал, и наверно заяц теперь подцветает. Нерль в лесу осторожна до крайности, больше как за 20 шагов не отходит, и манера ходить – совершенно мать.

30 Октября.

С вечера так хорошо все замерзло, но что-то ночью случилось, вероятно, вдруг потеплело, после снег, и утром на снег грянул дождь, и так раскрылась вся хлябь поднебесная.

31 Октября.

Чередом идет, одну ночь мороз и потом дождь и опять мороз, как-то даже не считаясь, ясно на небе или пасмурно. Сегодня последний день простоял под морозом, а вечером даже и за уши хватило.

1 Ноября.

К утру сдало и покапало с крыш, но потом осталось как-то ни то, ни се. Вероятно, ночью в то время, когда морозы, пробовал идти снег. Немножко припорошило так, что на тропинках можно было заметить следы хорька. Вифанский пруд в своей узкой части застыл от берега до берега, и видно даже, что ночью по его гладкой поверхности ветер гонял порошу и наметал углами к тростнику.

Теперь земля так настыла, деревья так оголились, что зима прямо просится…

Я ходил сегодня на прогулку с Дубцом, он рвался у меня со сворки или жался к ногам. В лесу он просто испугался пространства, завизжал и бросился мне под ноги и только постепенно привык и начал бегать небольшими кругами. Нерль в отношении пространства оказалась не так опаслива, что по-моему и понятно: ведь у собак, как и у людей, самец более стремительный, и потому реакция ею на чувство пространства должна быть сильней. А Нерль вначале отнеслась к лесу как бы хозяйственно, сразу же себе определила возможное для нее пространство в 10–15 шагов от хозяина, а что там дальше, на это не обращала внимания.

В. С. Трубецкой рассказывал, что редактор журнала «Следопыт» Попов в его сибирских охотничьих рассказах все русские меры перевел в метрическую систему: напр., «Я прошел от Байкала 5 верст» – тот переходит в 5 километров с какою-то дробью, и что заяц в столько-то фунтов стал в столько-то кило с дробью и т. д.

2 Ноября.

Ночью ахнула теплая буря, но с рассветом все-таки лужи замерзли. Не уменьшаясь продолжал реветь ветер и после рассвета. Тучи иногда разбивались ветром, и солнце сияло, и опять справилось. В 9 я пошел с Нерлью к Вифанскому озеру и, словно чувствуя, что в последний раз вижу зелень на земле, очень любовался в мелятнике прижатыми дождями и бурями к земле зелеными папоротниками и другими широколиственными травами, я дивился, как много осталось после морозов на зиму не тронутой разложением зелени. Потом я вошел в еловый лес на горе. Ревело так, будто совсем близко где-то был водопад. На озере не осталось и следа вчерашнего льда, весь его разбило и уничтожило ветром, и холодные рыжие волны подбивали к берегу, иногда разбиваясь белой пеной. Нерль, удивленная такими невиданными волнами, подбежала к самой воде и состроила свою милую раздумчивую мордочку, как вдруг белой пеной рассеклась возле нее волна, и с большим испугом она бросилась назад и прижалась к моим ногам. Солнце то показывалось, то исчезало, но все реже и реже, скрылось совсем, стало сильно темнеть. Потом в последний раз открылась на небе прекрасная синяя полянка, но в то же время посыпало крупой, а когда поляна закрылась, крупа обратилась в снежную пыль и в летающий снег. Началась сильнейшая снежная буря, и пока я добежал домой, через 15 минут земля была покрыта плотным слоем снега, и уже этот снег один вполне обеспечивал на завтра охоту по пороше.

Очень возможно, что сегодня я стал свидетелем первого момента наступления зимы.

Снежный водопад продолжался около часа, потом явилось солнце над белой землей. Ветер продолжался порывистый и поднимал снежную пыль. Вечером и ночью лютая морозно-снежная буря, так что все, встречаясь в домах, говорили: вот так погода.

3 Ноября.

Переменная облачность при порывистом ветре. Охота невозможна, и очень холодно, <1 нрзб.>и за ветром сразу потерять собаку. К вечеру стало постепенно стихать. Заря желтая. Мороз нарастает.

Около полуночи звездная сильно морозная ночь была перебита, небо закрылось, опять подул ветер, и так продолжалось до свету, и потом часов в 11 д. морозный порывистый ветер погнал снежные легионы, и так до ночи мело сверху и снизу. В первую часть ночи все сплошь замерзло все озеро, потом намело снегу, и так оно стало, как зимой.

4 Ноября.

Весь день ветер и снег. К вечеру стихло, и так было всю ночь тихо под тучами.

5 Ноября.

Слабый ветер, в лесу тихо. Пороша – три раза в год такая бывает. В ½ 5-го мы с Петей выходили под Шильцы и в ½ 7-го пускали Соловья. К несчастью Петя захватил Знайку, и он 4 раза сбивал русака с круга, и так весь день мы его гоняли и не могли подстоять. Убил шумового беляка. Встретили в лесу мужика с дровами, сбросил дрова и отвез нас.

Свежие кротовые кучи под белым снегом говорили, что земля еще не замерзла, и вызывало тревогу, что и этот снег обратится в грязь. Устали мы и перезябли до крайности.

6 Ноября.

С утра мелкий дождь. С крыш льет. Петя все-таки отправился на охоту и гонял лисицу.

7 Ноября.

Все раскисло, деревья упираются в рыжее небо. Сыро, глухо в лесу и похоже, как если бы провалился на кладбище в чужую могилу и не можешь выкарабкаться. Но остывшая земля держит рыхлый снег на себе, и мы с Петей пошли гонять в Симушки и по такой кислой пороше. На горе наш Соловей в Симушках взял лису, а не зайца, перемахнул ее через железную дорогу и стал кружиться. Мы ее настаивали по всем правилам, но каким-то образом ни разу с ней не встретились. Раз я видел своими глазами, наконец, как лисица, желая перейти просеку, встретила свежий след прохожего человека и повернула от него назад. Соловей держал лису часов шесть-семь, пока, наконец, она, сделав громадный круг полями и дорогами, вернулась обратно в свой след на дороге, тут Соловей скололся и, вероятно, вспомнил усталость (гоняет с утра до ночи третий день) и куда-то исчез. Мы трубили, стреляли, не явился. Долго его не нашли. Все мы за него в большой тревоге.

Во время поисков Соловья увидели на лесной изгороди что-то белое, Петя выстрелил, оказался очень маленький, в горлинку, белоснежный голубок: что это такое?

Когда мы гоняли лису, то нам казалось, мы кружились на одном месте, а очутились около Морозова, в 8 верстах от города.

8 Ноября.

Всю ночь дождь, и к утру снега ни в полях, ни в лесу как не бывало. Молочница говорит, что видела Соловья около нашего дома. Петя отправился в город на розыск.

Открытие.

Утром в ожидании, пока настоится чай, как часто делал в такие пустые минуты, чесал кончиком туфли бок Кенты, потом и живот. В этот раз мне пришлось нечаянно задеть ее половые органы, и вдруг она упала на спину, обняла мою ногу передними лапами, а задом стала судорожно припадать к моей туфле. Из боязни, что этот онанизм вызовет у нее преждевременную пустовку, я прогнал ее на место. Раньше суку считал образцом нравственности, ее короткий, аскетический, переходящий в страдание прямо после совокупления (вязка) безликий половой акт был для меня всегда укором человеческой распущенности. Теперь вижу, что и в целомудренной суке можно воспитать блядство, подобное человеческому. Из этого примера можно видеть происхождение распутства у человека. Надо заметить, что эта забава с моей туфлей в естественном состоянии соответствует игре: иногда кобель нащекочет языком, и сука бросается перед ним, вспыхивает, обнимает его морду лапами и пускается в бег, и он за ней.

9 Ноября.

Теплый день с просветами солнца. Председатель Хотьковского Союза охотников Каверин позвонил по телефону, что Соловей пришел к его дому, но не дается, что надо немедленно приехать, а он будет следить за собакой. Когда мы приехали, то Соловья уже не было, как объяснилось потом, что Каверин, увидав собаку, вместо того, чтобы ловить ее, бросился к телефону, а когда вернулся, то собака исчезла. Ему, современному человеку, было важнее сказать, что пойман, чем сделать самое дело. Конечно, он не мог нам и вероятно самому себе признаться в этом и потому плел в смущении такой вздор, что мы усомнились даже в факте появления Соловья: был ли то Соловей или какая-нибудь другая собака.

10 Ноября.

Продолжается мягкая погода, но не обошлось без дождя. В общем происходит заминка движения зимы, как бы второе бабье лето.

Получены сведения, что Соловей прошел к Старову в Васильевское. Знайка исчезла.

11 Ноября.

Весь день льет дождь. Самые глухие грязные дни. Старое привел Соловья, и все объяснилось, и оказалось, что все, кто говорил о нем, врали, что уже в 2 ч. дня во Вторник Соловей был обнаружен детьми Старова в сенном сарае, а прийти мог и раньше. Все теперь представляется так. Лисица, которую он гонял, увела его на ту сторону линии, множество трубящих и стреляющих охотников обманули его, и так он запутался в тумане. Пришлось искать временное убежище, и тут он вспомнил по каким-нибудь признакам или звукам, что где-то в этом районе прошлый год гонял и ночевал. От нас это 18 верст, и через год он нашел место, где ночевал только одну ночь. Вот какая у собак память.

Вечером началась такая же буря, как под 20 Ноября, и по окончании надо ждать перемены к зазимку.

12 Ноября.

Хороший мороз все подсушил. День стоял под тучами и все-таки прекрасно-морозный. К вечеру стало постепенно теплеть и потом пошел снег.

На полях:Голытьба винтовала. Голодоеды. Тимофей угощает блинами. Я говорю:

– Оставь ребятишкам.

– Что вы, М. М., ребятишки глупы, а человек из-за них должен не евши идти.

13 Ноября.

За ночь снег повалил на 1/2 аршина, а утром пошел дождь, и так до вечера лил, но снег не поддавался и дочиста не сошел. Вечером, как всегда теперь, сильный ветер. 14-го (понед.) весь день снежная метель и ночь продолжалась. 15-го (вторн.), чуть порхает снежок, в лесах снегу вершков на 6, такого покрова этой осенью еще не было, а сугробы настоящие зимние. Пруды полузамерзшие, везде на белом снегу бушуют черные потоки (слишком воды много), какая-то белая география. Мы с Петей вышли утром в Бобошино ночевать. Переправились через разломанный Торбеевский мост. На той стороне в «горбах» пустили Соловья и очень скоро убили зайца еще не белого, но все-таки седого. Другого убили возле Бобошино (я убил его, мчащегося с заложенными назад ушами, хватив навскидку) между деревьями. Петя провалился в межевую яму и плавал в ней. Можно после метели и в пруд провалиться: все белое. Ночевали у Тимофея. Другой день охотились в оврагах между Бобошиным и Путятиным и Яковлевым. Пороша глубокая, подостланная льдом, стенки снега обсыпаются и закрывают след, так что если заяц в свой след – собаке трудно. Зайцев много, но ходили по большим безумным кругам. Гоняли от темна до темна. Убили двух. Возвращались на лошади по ужасной дороге, вываливались, попадали в воду.

Из этого дня в памяти удерживаются картинки: глубокий овраг и деревья по той стороне, засыпанные снегом где-то чуть не в зените, тихо падает снег, и оттого сосны, их стволы оживают: так в тишине звук сверчка открывает нам особенно глубоко чувство тишины; внизу бушует на белом поток, и черную воду его, поваленное, покрытое белым дерево, то белый куст; лисица перебирается на ту сторону осторожно, подбирая хвост то на спину, то так немного повыше, и видно, что ей много с ним лишних хлопот, прыгает, и потихоньку вверх, и долго видна.

На полях:Т. был вестовым у прапорщика. – Нечего делать, Марахин, сдирай погоны. Т. содрал и хранит их до сих пор.

Возвращались вечером из оврага от Слотина по ужасной дороге. Ехали мужики совершенно пьяные. Я спросил Тимофея об этом:

– Как они могли удержать в себе действие водки от самого Сергиева, что, или они и в пути выпивают?

– Нет, – сказал Т., – они выпили в Сергиеве и не закусывали, – вот она их и держит, голодного она может сутки держать.

Вот ведь какая экономия.

17. Среда.

Ночью чуть порошило, и день слегка морозный, очень хороший.

18 Ноября. Пятница.

Мороз и снег. Тихо.

19 Ноября. Суббота.

Мороз. Тихо. Чуть порхает.

20. Воскресенье.

Иней. Тихо.

21. Понедельник.

Мороз покрепче, солнечно, ветер, хотя и не очень большой, а иней стряхнуло. Видел очень много снегирей.

Сюжет для ох. рассказов: 1) Пропал Соловей. Дали знать из нашего центра по волостям. Председатель волост. союза, увидав Соловья возле дома, бросился звонить в телефон: "Пришел, здесь, приезжайте, я его задержу», а когда вернулся к себе от телефона, собака ушла. Нарисовать тип совр. легко (чтобы напоказ), и в контраст ему собачью память: Соловей ночевал у мужика и пришел к нему. 2) Вестовой Тимофей хранит погоны прапорщика. 3) О солдате, убившем полковника.

22. Вторник.

Многоследица. Мягко, пасмурно. <На полях>. Мужик Рачья Смерть.

<На полях>. Пьяные мужики смеялись над плотником и кричали:

– Какой ты плотник, у тебя и пила-то нового режима (т. е. никудышная).

23. Среда.

Тихий редкий снег. Мягко. Скользит. Если ночью не поднимется буря, значит, едем на охоту. Купил собакам 21 пуд овинного овса (а то бывает ведреный).

24. Четверг.

Ночь звездная. Мы вышли в 1/2 5-го радостные, как будто осыпанные звездами. Когда вошли в темный лес, звезды расселись по сучкам елей: так всегда кажется, если в звездную ночь войти в хвойный лес. Впереди сияла утренняя звезда. На рассвете восток закрылся, и зимний восход солнца в лесу не удался. Днем падал редкий снег в тишине. Под вечер взялся ветер с метелицей. Пороша вышла плохая, первое – снег, как песок, отчего стенки следа обваливаются и засыпаются, это не беда бы, но в связи с только чуть припорошенной многоследицей белоснежных дней создает путаницу для собаки, гон выходит обрывистый; второе – что этот снег-песок лежит по льду, который очень хрустит, и потому нельзя подходить неслышно. Остались за <1 нрзб.>. Петя убил беляка на просеке. Ко мне подошел беляк очень близко и сел за большим деревом. Я его дожидался, затаив дыхание, но вероятно все же нога на хрустком подстиле чуть-чуть шевельнулась. Заяц ушел незаметно для меня своим следом назад за дерево. Помучились мы. Наконец перед очень трудным оврагом беляк высунул бурую (еще не побелевшую) голову из густого можжевельника: верно хотел посмотреть, можно ли перейти овраг. Я с другой стороны оврага выстрелил в эту голову и взял. На обратном пути около Торбеева подняли лисицу, я стрельнул в нее слишком далеко и через елку. В темноте только гон прекратился, и мы вернулись домой, совершив на своих на двоих от 40 до 50 верст.

Сегодня кончиком туфли щекотал живот у Кенты, и вдруг она, лежа на полу, схватив лапами, обняла мою ногу и стала, припадая к ней задом, онанировать. А я всегда считал, что сука со своими короткими пустовками два раза в год самое «нравственное» в мире существо. Теперь вижу, что это до них только не доходит, не касается, и у животных так же, как у людей – дай им «свободу», и они тоже будут развратные. Природа романтизма – это попытка человека физ. чувство любви сделать духовным состоянием (задержать акт размножения и воспользоваться силой его для личной свободы в духе – такова природа всей культуры).

25 Ноября. Пятница.Было ветрено, 26-го с утра и до ночи снежная метель, 27-го тепло, только не тает, лежит мелкий редкий снег, который, конечно, не может засыпать глубоких следов этой ночи. Мы, четверо, Яловецкий, Лева, Петя и я, вышли в 5 у. по дороге на Параклит. Мужики, едущие на базар, все до одного, встречая нас, подсмеивались, вроде как: «Ну, зайцы, берегись» или: «Ну, зайцы, ети вашу мать…» и т. д. Лева сказал: «Вот как это противно, ни один не пропустит без ругани». – «Это, Лева, – сказал Яловецкий, – хорошо, раз говорят – хорошо, что бы это было, если бы все пропускали нас молча». – «А в самом деле, – спросил я, – неужели вас это ничуть не задевает, не раздражает». – «Нисколько. Бывает, возвращаешься усталый… но тогда я сам отвечаю им тем же». Меня, напротив, всю жизнь это раздражало, и я думаю, это едва ли у меня не имеет оправдания, вернее всего это коренится в недостатках своего характера.

Снегу насыпало теперь уже так много, что ходить стало трудновато. Будем ждать осадки. За Торбеевым в Горбах Соловей погнал лисицу. В овраге под застывшим ручьем лежало дерево, по которому прошла лисица. Два снегиря на кусту шелушили семечки, которые падали на снег. Красные птички, помолотив себе довольно, опускались на белый снег и подбирали, потом опять взлетали на куст, молотили. Я с интересом ждал, как они отнесутся к появлению лисицы на этом дереве-мосту. Но лисица не дошла и покорилась. Потом подняли зайца, и я опять ждал его на том же самом месте, стараясь угадать его приближение по снегирям. Но зайца убил Яловецкий в <1 нрзб.>стороне. Отойдя ближе к Бобошину, в том массиве подняли второго зайца, который завернул огромный круг, но вскоре был убит Яловецким при обратном (в пяту) переходе через дорогу. Где-то около Путятина встретил 3-го зайца, и опять его убил Яловецкий, оставив всех нас «попами». Было только 3 ч. д. Мы пошли пить чай в Бобошино, сделали маленькую ошибку в направлении и попали в Слотино часов в 7 в. (4 часа блуждали в снегах). Из Слотина, выпив там по тройнику водки (тройник – стаканчик, содержащий 1/3 полбутылки) и чай, прошагали 4 версты в Бобошино. Тимофей Марахин доставил нас в Сергиев в полночь.

Явление природы: 1) Когда мы шли лесом из Слотина в Бобошино (около 8 в.) и в темноте балансировали по скользкой горбушке дороги между колеями, вдруг вся дорога, весь лес осветились на момент ярким белым светом. Мы решили, что это был метеорит.

2) Когда блуждали в лесу около Слотина и надвинулись сумерки, небо между деревьями стало все ровно фиолетовым, чрезвычайно страшным.

28 Ноября– 29–30 продолжается тихая, теплая (около 0°) погода. Конечно, теперь многоследица.