Текст книги "Дневники 1926-1927"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 45 страниц)

Один очень близкий к жизни деятель сказал – есть много отличнейших ребят из коммунистов, но хорошее у них не от коммунизма, их хорошее от русской натуры и, может быть, от революции, но коммунизм дает только формализм, только бюрократию.

Он же сказал, что сознание крестьян и рабочих в стране, конечно, растет, и многое движется к лучшему, но это, скорее, вопреки коммунизму, потому что время создало множество разных толчков к движению сознания, как, напр., что сколько же людей повидало хозяйство Европы за время войны и т. д.

Раздумывая о неудаче Горького с его романом, я пришел к выводу, что неудачи его потому, что он выходит за пределы своего дарования и хочет дать философию, науку и этику. Этим кончали все крупные русские писатели: претензия на учительство – это склероз великого искусства. Учительство является как нечто внешнее сравнительно с искусством, и в этом его соблазн влекущий падение художника.

Вот что я думаю об этом: торопливость, стремление высказать всего себя за свою жизнь является от неверия в свою будущую жизнь, т. е., что другой непременно придет, и если ты не докончил свою мысль, то он докончит, и твоя же жизнь будет в другом, и все тебе дорогое объявится и через тебя же самого в другом. Этого чувства обыкновенно не хватает людям, и, хватаясь за свою индивидуальность как за свой дом, который непременно будет разрушен, они выходят из себя, из своей меры: вот источник претензии на учительство у художников.

<Запись на полях> Сказ – не указ.

Кто-то сказал, что в Сергиев приехали англичане, были в Лавре и у кустарей, все видели, все разобрали, что красиво, что ценно, и уехали. Показалось так, что мы сами просто живем и не видим, что у нас ценно и красиво и что, значит, когда-нибудь явится к нам кто-нибудь, знающий цену, отберет, купит все интересное, а у нас тогда и надежды даже не останется: нам останется хлам. Тогда будет совсем неинтересно на родине: родина тогда лишится своих девственных недр, и мы будет жить, как все, по определенным, точно установленным законам.

<Запись на полях>В Москве: 1) книжку Подох, налог. 2) Леве: книга для Тальникова, Карасева, Семашко.

Слышал, что в центре задумали сладить оппозицию справа и для этого дела ищут подходящего человека.

Выходить за пределы своего дарования под конец жизни свойственно всем русским большим писателям. Это происходит оттого, что посредством художества, кажется, нельзя сказать «всего». Вот в этом и есть ошибка, потому что «всего» сказать невозможно никакими средствами, и если бы кто-нибудь сумел сказать «все», то жизнь человека на земле бы окончилась. Поэтому пределом моего дарования я считаю свой художественный кругозор, т. е. способность заключать жизнь в свойственных моему дарованию формах. Я могу создать вечную форму своего личного бытия в том смысле, что эта форма будет необходимым звеном той цепи, которая соединяет со всяким настоящим прошлое, со всяким настоящим будущее и называется культурой. Никакой другой вечности творческого создания быть не может, и последнего слова сказать никому не дано. Стремление сказать последнее слово вне своего дарования (Гоголь, Толстой и друг.) есть результат распада творческой личности.

Правильный жизненный путь человека на земле – это который короче всех к творчеству будущей жизни и в самом творчестве, который сохранит творческую личность деятельной до физического конца.

<Запись на полях>Обочина у дороги.

<Запись на полях>Очки починить и пенсне купить. Леве дано в расчет 16 р. 50 к. Взять в Москве 186 р. <См. в Приложении параллельный охотничий дневник с 26 октября по 31 декабря>

31 Октября.Собираюсь в Москву на заседание ГИЗа об издании детских книг. Ездили в Москву, ухитрились истратить в несколько часов 150 руб. (114 Ефр. Пав. на сукно, 15 руб. прокутили и остаток на книги).

Задали мне тему: «как работает писатель». Вот по этому поводу: писать в форме письма к Ашукину. «Дорогой Николай Сергеевич, раздумывал о Вашем предложении написать в Красную Ниву немного о ремесленной стороне моего литературного производства, пересматривая свои записные книжки, рукопись разных лет на протяжении почти 25-летнего существования своего литературным трудом, я заметил, что технические приемы моего мастерства, о которых и надлежит мне написать, чрезвычайно разные: впечатления мои, наблюдения и т. д. записывались иногда в отличные книжки, иногда на клочках, а то и совсем не записывались, иные вещи удавались в один присест, другие создавались такой кропотливой работой, что даже стыдно писать о ней. В общем, я прихожу к выводу, что самое характерное в моем мастерстве, это неутомимая потребность меняться так, что все мое достижение в области мастерства сводится как бы к навыку постоянно разрушать свои привычки с постоянным страхом замкнуться в формальных берегах и упустить жизнь. Вначале все происходило, конечно, наивно, я просто бегал за материалами (за жизнью), а потом когда одумался то, разумеется, остановился, но беготню свою взял как бы методом писания, и в технической его части стремился писать разными перьями, на разной бумаге и очень опасливо смотрю, когда на этой ерунде привычно начинаю новый свой день.

Все это объясняется, как я думаю, главным образом тем, что для писательства мне очень много приходилось бороться с рассудочностью своей и так сильно, что просто физически бежать от нее, т. е. путешествовать, блуждать. Я в сильнейшей степени обладаю способностью терять предмет из виду, если я к нему привыкаю, и так быстро привыкаю, что в повседневной жизни ничего и не вижу, и путешествие мое было средством ловить свои впечатления и записать их в свою записную книжку в тот момент, когда я о них еще не успел обдумать хорошенько и засмыслить. Но это не значит, что я во время своих путешествий писал: так у меня ничего бы не вышло. Во время своих блужданий в свою маленькую записную книжечку, (часто клочка бумаги хватало мне на все путешествие), я заносил первичные впечатления одной-двумя фразами или даже словом, и этого было довольно, чтобы потом все вспомнить.

Борьба моя с рассудочностью и привычками началась с тех пор, когда я взялся за перо. Мои первые неудачные повести были написаны языком литературным и неудачны были, потому что, во-первых, их построение исходило не от сердца, а от головы, во-вторых, написано было чересчур литературно.

Напротив, когда я в путешествии обретал несомненную уверенность, что какой-то огромный мир существует вне меня, что я был свидетелем его, то в сочинениях появлялась и мысль и оригинальный язык. Если принять во внимание, что занялся я литературой поздно, что «растекаться мыслью по дереву», как говорят семинаристы, я не имел возможности, и тут же и всякие свои находки обращать в средства существования, то можно себе представить торжество и удивление, когда найденный мир, чувство, скажем, вера в мир, который больше меня, стали давать мне средства для существования. Я это, конечно, намотал себе на ус и в дальнейшем весь мой метод был главным образом в разрушении привычек (обновление самого себя, чтобы не сделаться попом, который молебен свой бормочет кое-как по привычке и все внимание свое сосредотачивает на гонораре).

2 Ноября.Вчера Е. П-а обнаружила такую жадность к наряду! и я понял ее, как ребенка, которого ничего бы не стоило соблазнить. И все-таки, если она не выходит из-под (скажем) руки, – это превосходная, добрая и умная женщина, и такая вся наша Россия, весь народ. Я думаю, что нечто в этом роде было в семье Льва Толстого, что он упустил что-то в своей семье и, не выдержав, убежал. Я думаю, что мысль «убежать» в тайнике души его всегда лежала как последнее средство, и он воспользовался им в гневе, полусознательно, и был неправ. У меня это сидит тоже гвоздем, и я способен в гневе к самым безумным поступкам. Между тем, если быть всегда начеку и не запускать жизнь, то отлично можно улаживать без вреда своему делу. Самым лучшим и вернейшим средством для этого надо считать удаление себя из дому на месяц, на два, больше и представление определенной суммы денег для самостоятельной жизни. Таким образом, можно потом постепенно устроиться для отдельного житья или, наоборот, для более прочного совместного, или же, наконец, житья с периодическими отъездами.

Второе пришествие М. Горького

Горький о своих новых работах

<вырезка из газеты>

«Кончаю 2-й том «Самгина». Мне хочется написать книгу о новой России. Я уже накопил для нее много интереснейшего материала. Мне необходимо побывать – невидимкой – на фабриках, в клубах, в деревнях, в пивных, на стройках, у комсомольцев, у вузовцев, в школах на уроках, в колониях для социально-опасных детей, у рабкоров и селькоров, посмотреть на женщин-делегаток, на мусульманок и т. д. и т. д. Это – серьезнейшее дело. Когда я об этом думаю, у меня волосы на голове шевелятся от волнения.

Очень трогательные и удивительно интересные письма пишут мне разные маленькие строители новой жизни из глухих углов страны».

Сегодня 3-го Нояб. Четверг.Я послал Горькому путевку. Октябрьские торжества.

<Вырезка из газеты>Приказ. «Командовать парадом буду я. Ворошилов».

Была Вера Антоновна, и разговор был о культе материнства согласно с жизнью природы, и что как в этом преуспевает Наркомздрав, и как пуста блестящая общественность, если внутри нее не горит очаг матери (вспомнил восп. дом, чистый, с паркетными полами для показу, а детей там морят и <1 нрзб.>).

Еще говорили об интеллигенции, что есть интеллигенция творческая, создающая культурную связь, и другая, сектантская.

5 Ноября.Непорочная дева, живущая в матери, т. е. материнство, спасающее девство, так это понятно, но, поди, растолкуй ребятам смысл «непорочного зачатия».

<Запись на полях>Кропоткин этим объясняет свой отрыв от занятий наукой.

«Но какое право имел я на все эти высшие радости, когда вокруг меня – гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба? когда все истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано изо рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно черного хлеба для собственных детей? У кого-нибудь кусок должен быть вырван изо рта, потому что совокупная производительность людей еще так низка» (Кропоткин. «Зап. Революционера»).

Вот один из родников русск. интеллигенции как секты. Только едва ли зарождение этого потока просто, как объясняет Кропоткин.

Отказаться от своего призвания к науке или искусству из-за того только, что крестьянину (вообще) невозможно этим заниматься… да разве это возможно? В истории русской интеллигенции было множество памятников такого отказа от высшего призвания личности из-за будто бы высокой добродетели сострадания к «низшему брату». Но я не помню ни одного случая, когда кто-нибудь изобразил бы жертву своим гражданским «долгом», своим «социальным идеалом» ради своей страсти к науке или искусству. То, о чем говорит Кропоткин, называется зарыть талант в землю (талант – общее благо, какое право он имеет им распоряжаться?) И называет себя анархистом!

Люди научились наслаждаться любовью, не рождая детей, и прелести земли им стали доступны без труда. Обирая землю, они создают свои небеса, в которых летают на машинах или покоятся в мягком кресле с книжкой в руке, где описывается в стихах и прозе все та же любовь. Чувствуя под собой шевелящуюся бездну обобранных духов земли, иногда они приходят в уныние и предлагают заблаговременно вернуться к ней, чтобы эти озлобленные духи не уничтожили их культуру, некоторые даже прямо берутся за соху и пашут… Особые либеральные люди, умно действуя, нашли выход в компромиссе и предлагают сделать доступными постепенно все блага культуры всем, обобранным духом… и так связать их с собою.

По Кропоткину («Записки революционера») нигилизм явился после падения крепостного права как средство борьбы с его пережитками, это движение было борьбой за индивидуальность. «Нигилизм, без его грубоватых крайностей – придал нашей интеллигенции тот своеобразный оттенок, которого, к великому нашему сожалению, мы, русские, не находим а Зап. Европе. Тот же нигилизм, в одном из своих многочисленных проявлений, придает многим нашим писателям неискренний характер, их манеру «мыслить вслух», которая так поражает европейских читателей».

Продолжая свои «мысли вслух» перед Черных о том, как переменились времена: катехизис русской интеллигенции был, что человек с устремлением «к звездам» (Л. Андреев) не есть наш желанный человек. Но пришло другое время, когда был выброшен лозунг «грабь награбленное», тогда только человек, устремленный «к звездам», устоял от грабежа, и этот человек в унизительном виде «спец-человека» пронес доброе семя в новую жизнь. В этом факте я вижу основание, на котором возможно создать трагедию Алпатова: чтобы сохранить любовь, приходится, напр., отказаться от женщины – это раз, и чтобы сохранить в себе творческую личность – от революции, так что получается: как человек типа «к звездам», обладающий полной силой животной страсти, хочет удовлетворять себя из-за верности к «Музе» (скажем так) и не хочет примыкать, будучи революционером, к революции.

Встречая человека, мы узнаем о нем по его лицу и только потом уж объясняем явление такого лица происхождением, воспитанием и социальными условиями его роста. Лицо человека знаменует нам жизнь в ее творчестве единоличном, и когда мы хотим указать на несовершенство творения данного человека, называем его двуличным. Лицо у человека одно. И это, прежде всего: мы должны в творчестве иметь лицо – это 1-й факт творчества, а потом уже узнавать и устраивать отношения лица. Во всяком случае, из-за отношения лиц мы не должны терять своего лица. «Борьба за индивидуальность» явилась в России как социальное явление после падения крепостного права; но это была борьба за принцип, а не за свое лицо. Наше время диктатуры, когда поражено творчество человека в самой природе своей единоличия, создает эпоху новой борьбы за свое лицо, за самое имя свое.

В наше время жутко подойти к человеку, потому что не веришь в его слово, скажет для чего-то, обещает и не сделает: нельзя ему поверить на слово, потому что верное слово свидетельствует о верной личности, а у нас человек сам о себе ничего не может сказать и за себя самого поручиться.

Сила знания.

Истинного ученого знание как раз и лишает того, что называется «силой»: делает сильным знание только того, кто его применяет к цели, посторонней самому знанию, (разные техники, <1 нрзб.>, политики, особенно политики). Знание в руках ловкого человека обладает очарованием могущества. Миклухо-Маклай, поджигая на блюдечке спирт, казался дикарям человеком, способным зажечь море. Эту чарующую силу знания политики использовали среди наших крестьян, подготовив их разными книжками, они забирали их в свои руки, и те потом становились «сознательными» рабами. Вот и побег Кропоткина был построен на том, что один из друзей его завел с часовым разговор о чудесах микроскопа.

<Приписка на полях>Из юбилейного № Известий, стих. Орешина.

 
Погляди на мужика
Да в рожь.
Комсомолкой в облака
Уйдешь!
 

11 Ноября.Кропоткин. «Записки революционера».

«Действительно, в человечестве есть ядро общественных привычек, доставшееся ему по наследству от прежних времен, и недостаточно еще оцененное. Не по принуждению держатся эти привычки в обществе, так как они выше и древнее всякого принуждения. Но на них основан прогресс человечества»…

У Кропоткина где-то я нашел, кажется, в характеристике какого-то анархиста, что это был человек с глубокообщественным порывом, питал отвращение к власти, к руководству; вот это соединение чувств общественности с отвращением к главенству чрезвычайно близко мне, настолько, что простое упоминание о существовании таких натур раскрывает мне глаза на себя самого.

Окончил чтение книги Кропоткина «Записки революционера». Эта одна из замечательнейших книг, в которой жизнь своя описана извне, т. е. в поступках и выводах только ума.

Борода

Спрятал я всего себя в бороду. Вот великая вещь, вроде шапки-невидимки, я-то все вижу, а у меня людям видны одни волоса, и часто второпях не назовут даже по имени, а просто крикнут: «Эй ты, борода!» Мужики лесные за своего принимать стали, часто слышу, с большим уважением скажут: «Вот так борода!» И им на это говорю: «Был я богат и брился, теперь же, когда придут за долгами, я только по бороде рукой проведу: вот для чего борода!» Смеются мои берендеи и мне говорят: «Для всего борода, для счастья тоже, другой хочет тебе в глаза плюнуть, а попадет в бороду».

13 Ноября.Слепая минута.

Меня страшат те вспышки ненависти, которые иногда пересекают, в общем, уютную нашу жизнь с Е.П., я боюсь, что в бешенстве когда-нибудь разломится эта жизнь. Невозможно эти вспышки предупредить, потому что дьявол врывается в слепые минуты.

Слепая минута найдется всегда, если смотрит на тебя другой человек в упор. Я думаю, в общем, что не надо мне сидеть дома невылазно, это лучшее предупредительное средство.

14 Ноября.Мороз. Ветер. Утром короткий густой снег.

И Рамакришна прибавил:

«Нет никакого вреда в «шипении» на злых людей и на ваших врагов; таким образом вы можете защищать себя и знаете, как противиться злу. Но вы должны быть осторожны, чтобы не впустить ваш яд в кровь ваших врагов. Не боритесь со злом, возвращая зло за зло».

Бог живет во всех человеческих существах, есть и добрые люди и злые, есть люди, любящие Бога, и есть люди, не любящие Бога. Мы должны признавать Божество во всех, но мы не должны смешиваться со злыми или с теми, которые не любят Бога. Наши отношения с ними не должны быть очень близкими. И будет мудро избегать общество таких людей.

«Вы должны любить всех, потому что Бог живет во всех существах. Но дурным людям лучше кланяться издали».

«Решимость и твердое стремление к цели должны лежать в основе бесстрастия к мирскому».

Если по милости Божьей человек ощутит, что не он является действующим лицом во всех событиях его жизни, то в тот же момент (я думаю, что скорее в этот момент только совершается посвящение, и дальше – путь достижения свободы) – человек иногда, будучи уже освобожденным, освобождается от рабства на всю последующую жизнь. Чувство Я (или Майя), «я» в нас есть величайшее препятствие на пути к видению Бога (NB. Вспомнить Версаль: распадение невесты в связи с явлением истины). Надо прибавить исчезновение «Я»: это было моим крещением.

Бывает, пес, долго просидевший на цепи, освобождается хозяином, но не зная, что цепь уже валяется на земле, продолжает сидеть и, когда хозяин издали уже манит его на охоту, он все сидит. Так бывает с человеком еще много хуже, чем с собакой: человек иногда после своего освобождения долго поступает как раб и страдает гораздо сильнее пса, потому что «глубиной души» сознает вечное соответствие своих поступков с самим с собой и видит их в безобразном отражении.

Из Р.

«Когда ум находится в очищенном сердце, душа замечает духовный свет. Начиная видеть этот свет, душа восклицает: «Что это такое? Что это такое?»… встает видение Божественного Существа, природа которого заключает в себе абсолютные Бытие, Разум и Блаженство. Тогда душа желает коснуться этого Существа и объять его, но это не удается ей. Как огонь в закрытом фонаре можно видеть, но нельзя тронуть, так и видение, встающее перед душой, доступно ее зрению, но охватить его она не может и не может войти в него, стать с ним одним».

NB. Подумать о гигиене роста дух. сознания, о вреде ускорения этого роста путем влияния другого лица, вследствие чего «физический план» является правдой здоровья или правдой естественного роста, и низшее законно издевается над высшим. Посмотрим, есть ли на это ответ в книге Рамакришны. В словах Р.: «Эгоистич. чувство «Я», которое говорит: «я делаю это», должно быть совсем оставлено, прежде чем может быть почувствована Божественная милость» – это все я очень чувствую на своем пис. пути и называю про себя взамен ненайденного слова временно «смирением», хотя это не совсем то.

<Приписка на полях>Тоже знакомое. «Труд без привязанности к земному очень хорош…»

Кто хочет видеть Бога, должен просить Его следующим образом: «О, Господи, будь милостив, поверни свет своей мудрости к Твоему собственному лицу, чтобы я мог видеть Тебя». (NB. Покажи его мне: чтобы видеть солнце в красе его, надо повернуться к нему спиной и смотреть на его дела на земле).

«Как в жаркую погоду человек обмахивается веером, только пока нет ветра, так и душа нуждается в исполнении обрядов, подобных повторению имени Бога, в жертвах, в молитвах и аскетизме только до тех пор, пока в ней не ощутится горячей любви к Богу».

«Глубина сердца, уединенный угол и лес – вот три места для размышления».

15 Ноября.В состав отношений моих с Ефр. Пав. с ее стороны, несомненно, есть и ненависть ко мне, я тоже ее ненавижу, но обыкновенно в ответ на какую-нибудь ее выходку. Надо обдумать всесторонне природу этой ненависти. Ненависть ко мне сестры была страшная, такая, что я даже до сих пор ее помню, хотя она и покойница.

Застенчивость от болезненного самолюбия, соединенная с мнительностью, придающая человеку характер некоторой дикости, передалась мне от матери. Тоже передалась воля при достижении общей цели и «слабохарактерность» в повседневных отношениях (мгновенно проходящие вспышки гнева и проч.). Я думаю, что вот эта слабохарактерность и является условием явления злобы, с другой стороны. В общем, чтобы разобрать природу наших неприятностей с Е. П. надо получше всмотреться в отношения мамы и Лидии. Но, конечно, этот анализ приведет к борьбе за «Я».

16 Ноября.Вторник и среду провел на охоте, наслаждался падающим снегом в хвойном лесу и не расставался с Алпатовым и его Иной. Тихо падающие белые снежинки, это бесшумное движение белых мыслей в даль неподвижного. Какое собрано сюда блаженство! Я думаю о жизни, затраченной на борьбу с наследием своей природы, и так приходит в голову: «что же, если затрата труда как раз и будет только-только покрывать силу греха, что же остается человеку, – грех и труд? стоит ли жить?» Но нет, так устроена природа человека, как у охотника: проходят дни в подстерегании, а приходит минута и отвечает за все. Дело в том, что жизнь не конторская книга, и построена не на расчете, а на милости.

Было только одно письмо, в котором Алпатов был на высоте любви, оно было верное, потому что только один раз он подумал не о себе, а о ней, обещал ей «родственное внимание» и свою постепенную работу, службу. Но, кажется, для того только и взято было зеркало, чтобы увидеть себя во всей ничтожности своей… для того, чтобы увидеть весь черепаший ход человека на земле, взять под надзор всю жизнь и довольствоваться милостью (похоже, как для некоторых нищенство в революцию): вообще революция со своим оголением человека и революционера была потом как бы объективным процессом, происходившим внутри Алпатова.

<Приписка на полях>Революция уничтожила наши даровые наследственные представления о человеке в общем добром, умном и прогрессивном и заставила нажить каждого, кто хогел жить дальше, свой собственный личный взгляд на человека.

Однако то единственное письмо является потом мотивом созидательной жизни: этот мотив родственного внимания, перенесенного с себя на другого, тот «альтруизм», который нам проповедовали без объяснения, что этот альтруизм может возникнуть лишь после разрушения эгоизма. В стороне Ины собралось:

Ина. Мир.

Что кроме боли и слепоты можно испытывать, если смотреть простыми глазами на солнце, а Ина Алпатову была совершенно, как солнце, так она и писала ему: помните, я все вижу, малейшее не проходит для меня незаметно – Солнце или Бог, но как случается впасть в такое безумие, что человек стремится смотреть в лицо Бога?

Как просто было бы застрелиться, если бы она отвергла его совершенно, некоторым не глупо стреляться, тем, кто любит раз и ставит на карту всего себя. Но Алпатову часто казалось, что Ина любит его и он только не имеет «положения», чтобы она стала его, что у него ничего не выходит, потому что нет у него положения. А иногда, напротив, казалось, что ему надо освободиться от всякого стремления к «положению», и тогда Ина пойдет за ним. «Положение» – это весь материальный мир. «Призвание» – отрицание материального, это положение человека «не от мира сего», и тогда самая любовь «платоническая» подрывает его основы как самца.

Расстояние – пространство между им и ей (Богом); трагедия: если отвергнуть материальное («положение»), то и жизнь (стать бесполым), если взять «положение», то дико представить себе, что она соблазнится даже положением ради милости.

17 Ноября.Трубецкой справлял 15-летие свадьбы. Были: Голицын, полковник, Лопухин (чулочник). Князь надел ради шутки белый кирасирский мундир, в котором венчался. Эполет оказался один, другой затеряли, играя, ребятишки. И все-таки это самые счастливые люди. Ребятишки бледные, но прекрасные.

18 Ноября.Послано письмо Семашке с отказом от сборника, Разумнику о высылке денег. Вечером с Петей у Григорьева. Рассказывали, будто Троцкого позвали в ГПУ и предложили или идти в тюрьму, или письменно отказаться от своей политики. Т. попросил 20 минут на размышление, ему это дали, и он скрылся. Тоже и Зиновьев. На фоне общенародной бедности, усталости от войны и революции, равнодушного отношения к власти выступление Троцкого кажется ничтожным по своему эффекту. Есть такая догадка, что уже Ленин разуверился в коммунизме и, значит, «ленинизм» теперь просто государственность. Говорят, что Семашко неизменная фигура на всех юбилеях, похоронах и т. д., всех дешево снабжает вином и сам везде выпивает. Это превращение среднего честного революционера очень проливает свет на весь «ленинизм».

Из Рамакришны:

«Глубина сердца, уединенный угол и лес – вот три места для размышления».

Домохозяин: «Нужно ли оставить свой дом?»

Рамакришна: «Не всегда, но когда предоставляется случай на день или на два, очень полезно оставить свой дом».

Единство Духа. «Я вижу Бога, ходящим во всех человеческих фигурах вокруг меня и проявляющим себя одинаково и через… добродетельного и порочного».

«Я не знаю, что написано в ваших книгах, я видел это».

«Те, которые чувствовали это, не писали книг. Они были опьянены своим чувствованием. Они забывали все, как могли они писать? Для того чтобы написать что-нибудь, нужен рассчитывающий и впитывающий интеллект. Поэтому другие, узнавая от них, что могли, писали – и их книги известны, как Священное Писание».

(Писатель живет вдвойне: живет и пишет: пишет о себе, 1-е живет, 2-е пишет).

«Что бы ни было произнесено человеческим языком, становится как бы оскверненным, как остатки пищи».

«Никогда никому не удалось описать Абсолют словами».

<На полях>Ом. Абсолют – творчество – сохранение. Эволюция и потом разрушение или инволюция (в Абсолюте).

21 Ноября.Вчера встретил Таню Розанову и говорю:

– Григорьев сказал о Флоренском: «от него пахнет паленым чертом».

Т. ответила:

– От каждого интеллигента пахнет паленым чертом.

– Но разве и Флоренского тоже надо причислять к интеллигенции?

– Конечно, а то как же.

Не любит его.

Потом говорили об индусах, я спросил ее, как В. В. к ним относился:

– Терпеть не мог за бесстрастие.

– Например, – сказал я, – кто-то спросил Рамакришну: «Учитель, можно ли любить врагов?» Р. ответил: «У врагов тоже наш Бог живет, и, значит, любить врага должно, только не надо близко подходить и кланяться издали».

– А христиане! – воскликнула Т., – то же самое. Это у меня главный камень преткновения.

Конечно, и от нее тоже пахнет паленым чертом.

26 Ноября.Такая тишина в Сергиеве, что когда читаешь книжку, то воздух, входящий в нос для дыхания, принимаешь за ветер: думаешь, на улице метель, и не в носу, а в печной трубе воет ветер.

Алданов. 9-е Термидора. Роман.

Автор – эмигрант (журналист Ландау). Манера письма историч. романа необыкновенно приятна своей культурной простотой. Чтение увлекательно, как интересное <1 нрзб.>. Прелестно использовано употребление иностр. фраз: дается аромат другого языка. Письмо гораздо лучше, чем у Мережковского. Но когда кончил роман, то не знаешь, чем же обогатился от него, для чего он написан.

Робеспьер остается таким же, как нам его представили в детстве, и разве только сильнее, очевидно, через русскую современность подчеркнуто злодейство революции. Огромная прекрасная работа и совершенно впустую.

Из Рамакришны:

Божественная Мать дает высшее знание Брахмана, приводя своего преданного слугу в состояние Самадхи (сверхсознательность). Она же возвращает его обратно на плоскость чувственного сознания и позволяет ему удерживать чувство «я» и «мое».

«Моя Божественная Мать любит играть. Она делает, что хочет, и потому блаженна, и Ей доставляет удовольствие давать иногда свободу из сотен тысяч Ее детей».

– Господин, но Она может, если хочет, освободить всех?

Почему же связана Она как по рукам и ногам детьми мира?

– Я думаю, что такова Ее воля. Ее воля заключается в том, чтобы играть со всеми этими вещами. Если все одновременно будут выигрывать в этой игре, то не будет никакой игры. Очевидно, Ей это нравится. Она хочет, чтобы игра продолжалась.

«Я обещаю повторять Твое святое имя, – но в нужный час я забываю. Теперь я понял и почувствовал, что это Твоя игра».

Чувство греха:

– Раз мне дали одну христианскую книгу… в ней была одна тема – грех, грех и грех… Дурак, который непрерывно повторяет: «я связан, я связан» – остается всегда связанным. Человек, который повторяет день и ночь: «я грешник, я грешник» – становится и в самом деле грешным… Кто утверждает с сильным убеждением «я не связан, я свободен» – становится свободным.

«Зачем говорить о грехе и об адском огне? Скажите только раз навсегда: «Я никогда не буду больше делать злых дел, которые я совершил в прошлом», и затем ваша вера в святое Имя освободит вас от всех грехов».

27 Ноября.Любить врага – это похоже, как если сказать: люби болезнь и смерть. Я бы так сказал – не врага люби, а, имея врагов, старайся сохранить в себе возможность любви к своему ближнему. Тоже нельзя любить болезнь и смерть, а надо такого желать: старайся удержать прежнюю любовь к своему другу, несмотря на его болезнь и помочь ему встретить смерть.

К Алпатову: довольно ясно понят путь восхождения Алпатова в чувстве к женщине как к Божественной Матери, теперь предстоит вернуть ему разум, т. е. определиться себе самому в процессе жизни.

Из многих людей немногие родятся свободными, да и обыкновенно, узнав об этом, отдают свою свободу за деньги и славу.

Не вернее ли: по детям видно, что люди родятся свободными, но один плохо воспитывается и попадает в рабство, другие, догадавшись о своем даре, продают его за деньги и славу.