Текст книги "Дневники 1926-1927"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 45 страниц)

Я нашел способ укрывать Кенту от мух. Велю ей лежать, она свертывается калачиком, я же беру целую большую газету и запаковываю калач плотно со всех сторон. Она очень хорошо понимает цель запаковки и лежит под газетой часами, не двигаясь.

Поздний вылет ласточек

На сеновале близко над нашими головами оставалось до сих пор гнездо с ласточками, четыре птенца. Я давно желал увидеть, как вылетают ласточки, потому что это сущее диво: когда гнездо бывает прилеплено к окошку на 5-м этаже, а внизу каменная мостовая, – вот падение! Сегодня, проснувшись, я услышал щебет молодой ласточки не только в гнезде, но и еще где-то; я увидел птенца на сене возле Пети, взял его в руку, пустил в ворота, и он полетел себе, и старики ласточки окружили его, отец, мать и другая родня собрались, и молодой степенно летал между стариками; потом бросился другой из гнезда, третий, четвертого мы вытолкнули сами. Так ласточка учится летать в момент падения. Но так ведь и у нас, людей, ползающих, бегающих и летающих, у всех, кто рискует летать, пришло это им тоже в момент падения…

23 Августа.Погода после той грозы резко переменилась, и хотя солнце светит, а жары от него большой нет, и весь день можно ходить в болоте без утомления. Мы прошли сегодня значительный путь, от моего дупелиного болота через Филипповское и до плеса на Кубже возле Иванова.

Дупель. Мы загадали так, что если кроме одного оставшегося найдется новая парочка на месте их гнездования, то бросить бекасов и разыскивать дупелей по всем нашим дупелиным местам. Нашли мы и взяли только одного известного дупеля и в дальнейшем пути по подходящим местам ни одного не нашли. Овсы только начали жать. Через неделю, наверное, появятся новые.

Коростель. Кента гнала коростеля по траве и, когда мы его прижали к скошенной полосе, он вылетел. Коростель был еще худой.

Бекасы. Мы нашли их в значительном количестве рассыпанными по топким болотам. Некоторые были уже довольно жирными и летали прямым осенним полетом, а в большинстве бекас был летний, легкий, вертучий. Мы стреляли из рук вон плохо и взяли только 7 штук. Следуя за собакой по подводке к одному бекасу, я раз десять проваливался до пояса и так измучился, что смалодушничал и велел стрелять Пете, хотя очередь была и моя.

<Запись на полях>«Нелегкий тебя под руку!»

Передохнув немного, я сообразил, что ступать надо не по кочкам и не между кочками, а около самих кочек, а на ровном месте выбирать, где травка погуще. Так я оправился, отдохнул, крикнул подводящей Кенте «подожди!» Она оглянулась, приостановилась, и я подошел во время. В таких условиях, еще при сильном ветре, по которому собака схватывает на огромное расстояние, сбивается, возвращается для проверки назад, опять ведет ощупью, стрельба по бекасу чрезвычайно трудна: ведь взять уже одно то во внимание, помимо провалов в болото, что ружье оттягивает руку и потом оно не совсем слушается, когда надо бывает схватить мгновенье. Однако охотничья страсть разгорается от препятствий, преследование бекаса волнует немного разве меньше, чем крупного зверя, какого-нибудь бизона. Да, охота на бекасов ближе всех других охот к искусству: она делает из бекаса бизона, и даже больше, из мухи слона и не какого-нибудь обидного, а лучшего, чем действительный слон.

Изо дня в день охота завлекает, и нет возможности думать о чем-нибудь другом. Мы охотимся и спим. Потом говорим о будущем дне, и так проходит время.

24 Августа.Прохладное, бодрое утро. Восход в прозрачных, тонко окрашенных облаках. Сердце стукнуло, и отозвались годы, многие годы, в которые оно стучало, и я встретил мою радость, всю мою радость.

Вчера после обеда был дождь, жатва прекратилась, и, отдохнув, вечером загудела молодежь.

Я засыпал под пение похабных песен деревенских парней, и когда пробудился в темноте, было темно и тихо.

Мне привиделся во сне Илья Николаевич в виде беспощадного революционера, друга Плеханова. Потом, при раздумье, в полусне, я увидел его с необычайно нежным сердцем, и этот второй человек был как бы в стальном футляре. И, наконец, прошла вся его жизнь, похожая на жизнь моего хозяина, крестьянина из торговых людей: как мой хозяин, будучи прекрасным крестьянином, никогда не чувствует удовлетворения в этом труде («все голова работает о чем-то постороннем»), так и этот бывший революционер не мог удовлетвориться деятельностью просветителя русского народа. Умный, образованный, трудоспособный обманулся в 5-м году, обманулся в 17-м совершенно и умер, отвергая «академический паек» и принимая его из рук жены своей еврейки. Вот трагедия! Ищу ошибку. Она в том, что революционер (русский) – оборотная сторона медали самодержавия, и либеральные лица были двурушники: в своей деятельности они удовлетворяли свое революционное чувство и потому вместе с самодержавием должны были сами погибнуть. Потом думалось: «а я?»

Этому будет продолжение: «явления прошлого в охлажденном уме, и настоящее в освещении прошлого».

<Приписка на полях> Мундштук.

Новые успехи Ромки

Прошло довольно времени с тех пор, как я пустил неудачно Ромку по жидкому болоту на бекасов. Теперь я решил проверить его на этом самом трудном деле, не одумается ли он, пока у него заживала рана. Сначала мы проверили дупелей на Родниках Вытравки. Нашла только одного и то на том месте, где они по одному всегда попадаются. Ромка подводил к нему совсем по-новому, постоянно возвращаясь назад для проверки, делая потом короткие стойки, когда нападал на свежий след, и потом окончательно замер. Петя ухитрился упустить этого дупеля и потом даже и коростеля: малый совсем развинтился. Далеко до бекасиного места на Вытравке возле погоста по ветру Ромка схватил бекаса верным чутьем и подвел к нему – и это было совсем новое: он вел на ветер с таким определением местонахождения бекаса больше, чем за 100 шагов. Вот это дело!

Я ранил бекаса, он с подбитым крылом спустился на берег Вытравки. Потом, когда мы подняли его, и он слегка полетел, стремясь убраться в кусты за Вытравку, я разгорячился и сделал зря два выстрела в него, чуть-чуть летящего, это был пример, до какого волнения может довести охотника преследование маленького бекаса. Где-то я читал, что бекас, в крайнем случае, бросается в воду и недурно плывет. Теперь я был свидетелем этого: он не понадеялся пробиться через густые ольховые кусты на той стороне и бросился вплавь в воду. Через реку лежало не очень толстое дерево. Придерживаясь за куст ольхи, Петя бросился по дереву наперерез плывущему бекасу, тот забился между прибрежными корнями ольхи и там был схвачен.

Ромка, взятый на сворку, несмотря на угрозы плетью, все время брехал.

Интересно было, когда мы собрались переходить ручей и пустили Ромку вперед, он подошел к струящейся воде и вдруг отпрыгнул назад. Потом крайне осторожно подошел опять и когда убедился, что вода течет, струится, значит, вода живая. Снова отпрыгнул и брехнул раз и два, и пошел, и пошел потрясать воздух своим басом.

– Ромка, Ромка! – убеждали мы, – не будь дураком, иди, иди.

Он послушался, подкрался. Ручей струился по камушкам только посередине, а по сторонам застойная вода его была поддернута слоем зеленоватой тины, и край ее ветер, наверно, погнал к берегу и развесил на прутиках. Вот… Ромка, подумав, что все дело в этой тряпке, схватил за край тины и потянул. Обнажился какой-то черный ком, и тут Ромка, решив, что не в тряпке дело, а что ком во всем виноват, схватил зубами за ком и потащил. Но ком был только началом большой затопленной коряги, и когда она, большая черная, показалась… Ромка бросил ком и со всего маху бросился опять на берег и там уж так забрехал, так забрехал! И даже когда я на глазах его перешел ручей, он не сразу пошел за мной. Он, увидев меня на том берегу, завизжал сначала, потом набрался храбрости, скакнул таким быстрым гигантским скачком, что живая вода не успела схватить его за ногу.

<Приписка на полях>рвал траву и, не успевая проглотить, выбрасывал и был все время такой, что зеленая трава так или иначе усами висела из него.

После того мы перешли в жидкое топкое болото, и Ромка тут работал безукоризненно, правда, он ходил по воде несколько бурно, но как только причуивал след, начинал тихо подкрадываться, и бекасы иногда его подпускали совсем близко. Спихнул он несколько штук, только когда возвращался по ветру и, значит, не мог их причуять. Но зато на ветер он причуял одного не меньше как на 200 шагов и, ни разу не опустив голову, не возвращаясь для проверки назад, прямо, как по струне, подвел к нему и стал. Мы, к сожалению, не проверили расстояние шагами в болоте, но потом на сухом нарочно смерили усвоенное приблизительно расстояние, и оба решили, что минимум оно было 200 шагов. Значит, будем говорить, что по ветру Ромка причуивает бекаса и может точно по линии подойти к нему за 200 шагов. Однако Ярик и Кента могут проделать то же самое. Надо спросить знатоков, каким баллом надо отметить такое чутье. Занимаясь Ромкой, мы не очень интересовались стрельбой и взяли только трех бекасов, которые были уже все осенние жирные.

К рассказу о Ромке

У прежних больших охотников их помещичье хозяйство завершалось охотой: они могли это позволять себе. Но почему бы и моему литературному хозяйству за 25 лет не завершиться такой охотой, чтобы я три месяца изо дня в день мог охотиться и до того уставать, чтобы ни одна литературная тема не приходила в голову? Я свободный на 3 месяца, у меня с собой легавых 3 собаки: Старый Ярик. <Не дописано>…

Вы, гражданин, считаете себя свободным, когда достигаете права на лучшую жизнь в сообществе со своими согражданами. Вы, художник и писатель, вольноотпущенники, по своей природе свободу видите в самом процессе труда. Я же, простите меня, свободу ощущаю вполне, когда восстанавливаю в себе свое раннее детство: с ружьем на плече и с собакой иду в болота, в леса…

25 Августа.Ночью в час Петя отправился в Сергиев и вернется в среду на той неделе.

Я встаю рано. Утро прохладное и солнечное. Задумал идти в Чистый мох, но, умываясь, нащупал на шее большую опухоль и остался дома.

Все думаю об Илье Николаевиче, о том, как он сознательно жил после Парижа в России, как удивительно ясно определился в «Русских Ведомостях» и как потом все это оказалось «ни к чему». Оказалось, в России нельзя было спасти свою душу разумной деятельностью на пользу сограждан и надо было свою душу погубить, как Ленин, с одной стороны, и как, я думаю, были подобные из монархистов: то или другое.

Еще думаю об Алпатове в противоположность Игнатову. Пронзенный стрелой любви безумной и почти беспредметной, он потерял всякое самоопределение и растворился в русском пространстве, расходуя энергию только на добывание минимума средств существования, потому что он ничего не умел.

В отношении к женщине он ограничился просгейшей деревенской бабой, убежавшей от своего мужа, сошелся с ней чисто по-животному и объявил ее своей женой и ее ребенка взял сыном. Он расстался с таким, что было у всех, таился стыдливо, не смея поднять глаза на разумно устроенных или убежденных сограждан.

В его представлении и либеральный просветитель народа, и крайний <1 нрзб.>социалист сливались в одно: все они что-то имели в себе, он не имел ничего, кроме боли в душе, стыда. Его жизнь, однако, была живой борьбой с последним позором человека, злобой неудачника и сломанным самомнением, бессильной претензией.

Мало-помалу он стал удовлетворять себя радостью случайной, как подаяние, и это считать за реальность, а свою боль, страдание – за позор, за необходимый стыд человека, который надо укрывать от глаза, как укрывает всякий человек отправление своих естественных потребностей.

Изо дня в день, из года в год накоплялись эти радости, создавалось поведение, метод их накопления, и когда, наконец, началось хозяйство, пока, наконец, являя свое лицо, он заявляет: «я отец и хозяин всех моих владений». Итак, это был путь преодоления своего подполья, на это все и ушло, и потому теперь, вспоминая людей, и погибших в русской эмиграции, и победивших, он не находит себе места среди них и чувствует себя иностранцем, путешественником в стране, жизнь которой ему интересна, но не близка, и рассказывает о ней с удивлением в письмах на свою родину.

Этот же самый путь прошел и Розанов. Он ненавидел социалистов за… Он подозревал, что социалист злобу свою, т. е. экскремент своего бытия, слагая его с другими злобами, находя выход себе из подполья, сам пуст и зол, а общественно если сложить данное в «класс», получается небывалое в мире добро, спасение человека. Так что если взять гавно, то оно просто гавно, а если из гавна сделать лепешку, то она будет вкусна.

Страсть к охоте растет после усталости, и так изо дня в день складывается и в охотнике почти тот залп, от которого собака хахает, как только берешь в руки ружье. Так я не выдержал, завязал опухоль полотенцем и отправился с Ромкой убить пару бекасов в болото.

Вчера мы его промяли на карьере по сухому часа два, и потом в болоте он сбавил ход и ходил хорошо. Сегодня вышло иначе, он прямо начал с того, что стурил, не причуяв, бекаса, потом другого, за третьим ушел дальше от меня, и я долго ждал его и свистел. Пришлось наказать его, а потом целый час маяться в кочковатом лесу в зарослях. После того он пошел хорошо, длинных подводок, как вчера, не было, но стойки были настолько крепкие, что я издали успевал подходить. Убил двух бекасов и трех турухтанов, двух маленьких и одного большого. Высыпка турухтанов, по моим приметам, является признаком близкого появления дупеля.

Вчера я забыл отметить, что Ромка во время длинной подг водки к бекасу оглянулся на меня. Это, по-моему, является намеком на способность собаки к анонсу. И потому каждый раз, когда будет из-под него убита птица, кроме обычного «лежать» и потом тихо подводить и стоять над убитой и, особенно раненой птицей, я буду еще и отзывать. Пользоваться буду каждым подстрелом и потом, когда наладится, стану отзывать с крепкой стойки по дупелю… Между прочим, сегодня некоторые бекасы выдерживали близкую стойку совсем под дупеля.

Тяжело все-таки охотиться с молодой собакой: постоянная тревога за собаку страшно горячит, когда хочется и убить. Я из-под Ромки то и дело пуделяю, а бывает, и еще хуже. Вот, например, вчера Ромка ушел далеко, я долго свистел его, наконец, он, не дойдя немного, снова замешкался и закопался, не слушая меня. Я разозлился и крикнул вне себя: «Куда, негодяй!» От моего крика возле него вылетел бекас. Я еще больше рассердился и еще громче крикнул, и еще один бекас вылетел, и потом третий. И ни по одному я не стрельнул, потому что весь отдался собаке, и она была не виновата, она не шла, потому что чуяла бекасов. Такого много бывает…

<Запись па полях>Натура художника. Мозги женщины.

Натура актрисы

Я думаю о В. А-е, что у нее уже нет совершенно натуры: вся натура съедена искусством, натура пошла на жесты. И вообще искусство питается натурой, да, к счастью, не всякая натура легко поддается (в народе: «натуристый человек»).

Мозги женщины

В досаде на Ефросинью Павловну я что-то сказал не то о «женской логике», не то еще что-то вроде этого обыкновенного, а Петя вдруг выпалил: «Нет, мама, правда: это уже доказано, что мозг женщины весит меньше мужского». Надо бы ответить Павловне: «Все это верно в общем, милый мой, бывают очень тяжелые мозги, да вот не знаю, как твои, а кроме того, мозги могут быть тяжелы, а человек живет глупо».

Пошлость этого веса женских мозгов по силе своей равняется только «происхождению человека от обезьяны», то и другое поразительно быстро усваивается невежественной публикой и служит первым признаком грубейшего мещанства среды. В нынешних школах 2-й ступени с наплывом в них деревенщины очень развивается в мальчишках презрение к «девчонкам», и эта деревенщина в них культивируется, подпирается мерзостью научных выкладок, составляющих евангелие невежества.

Заповеди невежества

1) Человек происходит от обезьяны.

2) Мозги женщины весят меньше, чем мозги мужчины.

3) Любовь – абстракция полового чувства.

4) Гуманизм – идеалистическая надстройка над экономическими отношениями.

NB – Вспомнить другие заповеди.

Болотные кочевники

Турухтаны, которые стайками и в одиночку вдруг показались на тех местах, где все лето не было ни одного, вероятно, принадлежат к тем известным холостым кочевникам, перелетающим почему-то на болотных пространствах с места на место. Но, в сущности, ведь и все кулики склонны к кочеванию, как рано, например, исчезает от нас кроншнеп. А перемена дневок и ночевок бекасов? Вот из-за чего, по-моему, главным образом, охота на простую дичь интересней, напр., чем на тетеревей.

Население болот постоянно меняется, прибывает, убывает. Приходя утром к краю известного ежедневно посещаемого мной болота, я жду сюрпризов.

Но в лесу глухари, тетерева, рябчики в несколько посещений бывают сосчитаны, на них скоро начинаешь смотреть, как на кур, и радуют только случайно пройденные.

Вот, например, в кустах на берегу болота, где я стрелял ежедневно бекасов, есть спелый выводок тетеревей, и я не могу собраться его разбить, потому что эта охота по знакомым птицам – не охота. Я оставляю тетеревей возле себя приезжему охотнику, который примет их за «находку», за свое «счастье». Чувство охотника связано с чувством перемены, это чувство живое, как радость: или я странствую, или птица странствует. Так, болото сидящему на месте гораздо интересней, чем лес. Для меня существует два рода охоты: 1) Вся промысловая охота и 2) Охота на бекаса с собакой.

Художник и человек

Говорят: «как художник» и «как человек» – что это значит? Я думаю, что «как художник» – это значит… вот, что это значит? но «как человек» это я понимаю, это значит как существо, живущее в себе, т. е. имеющее сокровенную натуру, прикосновенную к другим личностям не посредством дела своего (как художник), а прямо («по-человечески»).

Почему охота – дело мужское: взял и пошел к новому. А дальше чувство радости в мечте о постоянстве: да, чисто мужское: взял и пошел к новому месту. И вот почему неприятна женщина-охотник, а не потому что мужчина узурпировал права.

Радость

Не знаю, будет ли это верно для всех, но мне так представляется, что вся наша радость на земле бывает от друга, если же кому не удается найти себе друга среди людей, то иной делает себе друзьями животных – от кошек и собак – и до всего сущего, так что обнимает дружески все на земле: и солнце, и луну, и горы, и мельчайший жгуток подорожника на своей тропе. Таких людей, не умеющих устроить себе счастье, таких обиженных, что его даже не замечают, называют, смотря по силе способностей, чудаками или художниками. Их большое значение в том, что, созерцая их творения, в сущности, счастливые люди начинают замечать свое счастье, понимать его и делать жизнь на земле.

26 Августа.Бормочет с утра молодой тетерев где-то возле самой деревни. Молодые березки на болоте заметно желтеют. Я ошибся в расчете на прохладное утро и вышел поздновато и прозевал чудеса раннего утра. Пока дошли до Ивановского болота, стало жарко, и я скоро устал. Но как ни устал, не могу забыть танцующих кочек в ржавой воде, когда Кента подводила, и потом на солнце фейерверк серебряных подкрыльников взлетавших бекасов. Успех стрельбы по болотам зависит от быстрого прицела, чуть стал выгадывать и рассчитывать, промах непременный. Верный выстрел сопровождается как бы озарением, сразу и так. Бывает, нога стоит не так во время выстрела, поправился, подумал, стал прицеливаться и промахнулся. Надо просто бить, смеясь над промахом, не жалея патрон, не досадуя, и тогда будешь попадать без промаха. Я сначала рассчитывал и промахивался, пока, наконец, плюнул на учет и убил подряд трех и очень трудных и на большом расстоянии. Заметил, что если близко стреляешь, то чаще подстреливаешь.

Получил книжку «Новый Мир» и удивился: там Воронский! Он пишет о Льве Толстом, но не забывает и Бабеля. Едва ли свою собственную, но все равно глубокую высказывает мысль: «Творческий акт есть акт, в котором (стиль семинариста Воронского), надо сказать: «в творческом акте принял участие и художник, и его модель».

<Запись на полях>Перекидывает от ветра.

Статьи Вороненого (для маленьких детей) приводят в большее уныние, чем другие, потому что ведь это уж все, что остается в защиту русской культуры. Но лучше молчать, чем сравнивать время Толстого и наше в отношении к семейному укладу с намеком, что у нас есть против того времени что-то большее (в смысле преобладания общественных интересов над семейными). Было время революции, когда с женщинами обращались приблизительно так, как Степан Разин со своей княжной.

Но теперь не только преобладание общественных интересов, но даже людей-то тех почти не осталось, и кто остался, тот отрастил себе комиссарское брюшко и в поправку стареющей жене завел себе балерину. Теперешнее время характерно грибным размножением мелкособственнических кустарных интересов и в соответствии с этим готовностью использовать и прошлое.

Это смутное время усвоения массами азбуки общежития. Мы переживаем теперь время ликвидации неграмотности в массах, и сравнивать время семейной культуры Толстого с нашим можно не качественно, а количественно.

В том-то и беда, что интеллигентский социализм ничего не дал положительного и нового в отношении устройства семьи, и вполне понятно, почему: сам русский интеллигент есть продукт разложения общества, значит, и семьи. Отношения полов в революционной интеллигенции определяются не в интересах потомства, а по-товарищески в подпольной работе. Те, кто одумывались, женились к 30 годам на девушках из среднедворянского круга и так устраивали себе сносную жизнь. Некоторые женились на еврейках, и те устраивали мужей своих тоже практически по законам своей библейской крови. Социализм ничего не придумал нового для устройства семьи, т. е. для жизни. Наше время есть ликвидация социализма, обмирщение сектантской идеи и усвоение массами азбуки общежития, созданной не одним русским народом, а всеми народами мира.

В чистом виде русский социализм есть аскетическое учение и лучших людей так же, как и христианство, обрекает на безбрачие. Вторым же людям («не могущим вместить») социализм не дает ровно ничего, тут пустота. Характерно, что все, и писатели, и критики, когда хотят сказать что-нибудь в защиту нового быта, то говорят о герое, который жертвует семьей для общего великого дела. Так Воронский приводит в пример Левинсона ^{71} , опускающего в карман письмо своей жены нераспечатанным.

<Приписка на полях>Старые жены лучше и дешевле.

27 Августа.Вчера вечером пришел Яловецкий и сегодня взялся проводить меня в Константинове к доктору (воспаление слюнной железы). Так и прошел весь день. Познакомился с бывшим начальником милиции по фамилии Бергсон. Был он Савельевым, от которых он отрекся и в ознаменование этого назвался Бергсоном. В Укоме его спрашивали, почему он так назвался, не имеет ли он приверженства к идеям философа Бергсона. И когда он разинул рот от удивления, то сказали: «Нет, это просто человек с воображением». Мне он объяснял, что на войне в Германии на его глазах умерла молодая сестра милосердия Бергсон, и это имя он избрал себе в борьбе с Савельевыми. Теперь он не у дел как больной, у него «истерическая гангрена ноги», и он живет как муж учительницы. Яловецкий рассказывал, что злоба нашего дня, конечно, растрата, и происходит она на почве встречи дикаря-выдвиженца с московской цивилизацией, всегда является дама, которая играет дураком. (Жаль, эту серьезную тему Катаев разработал как фельетон. Не надо забывать Мареева, Сергиевского судью, который погиб оттого, что его послали на недельные городские курсы).

Вечером явился великий туман после хорошего дня. Показались в деревне чужие озорные быки: все коровы покрыты, бык бросает стадо и бродит в поисках коровы. Завтра вся деревня отправляется гулять к Спасу. Хозяин отсеялся и скосил овес.

28 <Августа.> Успенье.

Поле красно рожью, а речь – ложью.

На рассвете мы подошли к болоту, окутанному туманом. Наша охота сначала была в облаках, в которых было душно и мозгло. Потом туман поднялся, и это наше же небо мы увидели наверху, закрывающими солнце облаками. И, наконец, пробилось через облака солнце, и стало невозможно жарко.

<Запись на полях>Стайка чибисов и свист кроншнепов: все еще здесь!

В первое время охоты в облаках вылетающие бекасы нам представлялись такими большими, что мы принимали их за дупелей и даже чирков. Я так было обрадовался, что в ранний утренний час подсмотрел ночные прогулки дупелей, но когда вместо дупеля попал в мои руки бекас, стал очень сомневаться в виденном: туман страшно все преувеличивает. Удивительными были в тумане большие остроконечные крылья бекасов, когда они, перемещаясь, садились в траву.

Мы убили в тумане трех бекасов, и охота по ним в топком болоте была, как на лосей. Собака ведет за речку, прыгает туда, там подводит, останавливается, а мы, утопая в болоте, ищем переправу, уговариваем издали собаку: «Подожди, ради Бога!» И вот когда все выполнено, бекас убит, и мы, потные и от волнения, и от труда, окутанные опасным мозглым туманом, закуриваем папиросы, и в самом деле кажется, будто лося убили.

В то время, когда с гор на болото потянул ветерок, вероятно, от движения тумана и начали показываться признаки неба, мы вошли в Чистый мох, где было, как в Лапландии: мельчайшие в папоротниках березки, кусты вереска и можжевельника, кое-где разбросаны карликовые сосны, краснеющие клюквой кочки. Площадь моха круглая, как всегда в чистиках и вся кругом защищенная непроходимыми зарослями. Тетерев с клюквенных кочек видел нас и не <1 нрзб.>улетел в крепь. Но одного старого черныша мы все-таки взяли.

На возвратном пути, когда явилось солнце и стало невозможно жарко, мы, увлеченные превосходной работой Кенты, вернулись к бекасам и взяли только трех, потому что, измученные жарой, не могли верно стрелять. Когда нервное напряжение, передаваемое нам работой собаки, кончилось и мы вышли на сухой берег, с Яловецким сделался сердечный припадок.

29 Августа.

Проверю дупелей с Ромкой

Сегодня был на болоте небольшой туман и поднялся незаметно, не мешая ясному свету солнца на синем небе.

Я завернул к своему болоту проверить тех двух птиц, которых мы вчера сочли за дупелей. Ромка нашел одного у тех же березок, и он, спугнутый, пересел на несколько шагов, как дупель. К сожалению, Ромка спихнул его далеко от меня, и выстрел мой не удался. Недалеко от этого слетел бекас, так что я думаю, и 1-й был тоже бекас, а летел он низко и пересел близко, потому что в тумане с утра бекасы тоже низко летят и близко пересаживаются.

Я взял Ромку на сворку и перевел в Ясниковское дупелиное болото, и тут мы ничего не нашли, хотя раза два Ромка ползал по наброду, значит, ночью гостил тут бекас.

Бекас. На угловом болотце, где никогда не обходится без бекасов и дупелей, Ромка по ветру привел к бекасу на мертвую стойку. Я взял его в угол и после выстрела уложил Ромку.

1-й дупель. Вскоре после бекаса Ромка прихватил еще какой-то след, и я любовался, как он страстно полз и, казалось, прочно стал. Подходя, я на всякий случай сказал «тубо», после чего Ромка, вероятно, желая угодить моему голосу, сделал еще рискованный шаг, пригнулся, повернул голову утюгом, и это было так близко от птицы, что глаза его стали рассматривать траву впереди носа. Я увидел, вылетел дупель и, сраженный, упал. Ромка лег по приказанию. Я зарядил ружье и велел тихо идти и опять лечь, когда он причуял и потом увидел убитого дупеля.

2-й дупель. Это было на том самом месте, на той самой точке даже скошенной полосы с короткой отавой, где одно время у меня тут был «привязанный» дупель, и мы убили его с Петей «облавой». Находка нового дупеля на том же самом месте, хотя вокруг было множество мест на глаз совершенно одинаковых, служит примером привязанности дупеля к одним и тем же местам, вероятно, более других обеспеченных кормом. Вот и угловое болотце величиной с десятину оказывается прямо неистощимым дупелями. Ромка подводит ко второму дупелю так же, как к первому, рядом коротких стоек и, казалось, очень рискованных движений, пока, наконец, не уставился носом в точку и не стал туда запускать «глазенапы». Этому дупелю попало только в крыло, и так мне представился случай уложить Ромку возле живого дупеля и потом отозвать его. В следующий раз отзову его, уведу на долгое расстояние и заставлю тихо подводить.

3-й дупель неожиданно нашелся там, где дупелей еще никогда не бывало, недалеко от тропы Берендея, почти против Ромкиной школы 1-й ступени. Этот дупель обрадовал меня больше других, обозначая собой наступление нового «овсяного» времени. Овсы, впрочем, еще не совсем скошены.

В эту охоту были промахи и у Ромки, и у меня по стрельбе. На угловом болоте он прошел бекаса и потом его спихнул, – это раз. Второе было в том, что развивал слишком уж бешеный поиск, так что приходилось постоянно свистеть. Мне кажется, такой кавалерийский пойнтеровый поиск не совсем идет к такой тяжелой собаке и невыгоден, слишком расходуется. Ромка, легавый по матери и пойнтер по отцу, чутьистый, разумный и послушный, при таком поиске похож на артиллериста в кавалеристе.

Я промахнулся по коростелю, и это был промах, который я делаю постоянно: птица летит на меня, я примериваюсь к стрельбе, пропускаю, ловлю на мушку, не могу поймать и стреляю зря. Бекаса пропустил по другому и тоже типично для себя. Вылетел близко, мне не удалось схватить его, как нужно, и стал поправляться, а он дальше и так улетает без выстрела, если же стрельнуть, то будет мимо. Словом, это бывает какое-то замешательство, нерешительность, тупость – бекасиная афазия. Вообще в бекаса нельзя целиться, примериваться, а стрелять сразу. Огромное большинство промахов бывает у меня в состоянии, похожем на «засмысленность» в писании или разговоре, когда слово или сравнение не являются и говоришь: как… как… как… Хороший выстрел по бекасу, и он, падая, белеет обрамленным брюшком, как блестит удачно сказанное слово.

Яловецкий говорил мне, что страх войны заставляет деревню запасаться товарами, и это является как бы беспроцентной ссудой, и, значит, страх войны – мощный рычаг для выколачивания денег. К этому тема: когда нет сахару, покупают соль: форма бессознательного сотрудничества. А еще раздумье: есть циники-физиологи (напр., мозг мужской весит больше женского, и потому… любовь – абстракция полового чувства – и потому…) и есть циники-экономисты: гуманизм есть надстройка над экономическими отношениями. И еще, покупка соли крестьянами означает дорогое страхование своей жизни от социальных переворотов.