Текст книги "Дневники 1926-1927"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)

3 Июля.Палящий зноем день. Базар огромный. Все мужики пьяные, и о подводе сговориться было невозможно. Отложил поездку до понедельника.

Лева просыпался на славяноведении. Он начинает опять меня тревожить. Необходимо перед отъездом отобрать у него план его занятий летом.

К роману: Студент пел «на бой кровавый святый и правый», а курсистка его поправляла: «святой». Студенту очень хотелось, чтобы в революционной песне было так же торжественно, как в религиозной: святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный.

Часто говорят: «она просто одевается, он просто пишет» и т. д. В искусстве и в быту «простое» означает самое трудное, самое редкое, и чтобы отделить это понятие в этом смысле, первоначальное понятие «простого» называют «примитивным». «Простое» в искусстве означает обыкновенно новое достижение художника в совершенствовании той формы, над которой работали до него другие художники, которая стала привычной и теперь возрождается в новых условиях. Потому эта форма и называется «простой», что знакома всем, и потому она так особенно трудна, что требует нового совершенствования того, что, казалось, великими мастерами совершенно закончено.

Круглые камни, влекомые по дну реки тысячелетиями, представляют нам нечто «простейшее» именно потому, что работа воды над шлифованием камня совершалась из года в год преемственно от весны к весне без катастроф.

Усложнение формы в искусстве бывает от внедрения в творчество личности художника, претерпевающей катастрофу. Бывает, это личное отвечает душевному состоянию многих людей в обществе, и тогда эта усложненная форма является желанной и господствующей, конечно, до тех пор, пока влекомая дальше потоком творчества не разобьется на простейшие первоначальные формы, заключенные в сложном, как разные горные породы в конгломерате.

Мы все так часто оглядываемся на творчество природы, как на пример для своего, потому что там личная судьба человека является не больше как «трагедией частного». Оглядываясь на творчество природы, мы успокаиваемся тем, что видим свое в ней как частность и, значит, круг нашего человеческого размыкается, трагедия частного, разрешаясь в очертаниях всего мира, обещает гармонию: спасение мира. Этот выход из трагедии частного освобождает такое же огромное чувство жизнерадостна как таяние льда – скрытой теплоты весенней порой. Раз испытавшему это чувство хватит на всю жизнь… оптимизм становится возможным при условии личной трагедии.

Вот источник моего оптимизма, и очень возможно это «простейшее» (как я называю) было в основе «естественных» законов Руссо и потом Льва Толстого.

Возьмем пример из английского быта, в котором мало того, чтобы выйти вечером непременно в цилиндре, нужно, чтобы цилиндр был известной марки. Мы этим возмущаемся вместе с Толстым и Руссо и требуем для себя свободы выбора шляпы. Таким образом, мы, носящие круглую шляпу, являемся революционерами, а носящие цилиндр – консерваторами. Кто из нас прав?

Консерватор может сослаться на закон природы, в свою очередь он скажет, что природа живет, сохраняя формы…

План Левы на лето:

С 15-го Июля по 30 Июля: подготовка к зачету по истории России 19–20 вв.; с 1-го по 15 Августа пустое место; с 15 Авг. по 1-е сентября – языковедение. 1-го Сент. сдает зачет по языковедению, после этого неделя по истории и сдача экзамена. За это лето повторить немецкий и прочесть книжку Шпенглера.

Камушек на стрельбище. Начало рассказа:

– Однажды меня выбрали почетным судьей по стрельбе в тарелочки…

7 Июля.Эти дни сижу, готовлю III и IV т.т. сочинений. Завтра надеюсь выбраться. Погода: день простоит без дождя, и за счастье считаешь.

Чувство природы – это религиозное чувство («блаженны чистые сердцем»).

8 Июля.Говорят, начали косить большие луга на Дубне.

Мне принесли белую водяную лилию. Я дожидался, когда солнечный луч попал ко мне в окно и поставил стакан с купавой против луча. Тогда желтое внутри у цветка вспыхнуло, как солнце, а белые лепестки стали так ярко белы, что неровности бросили синие тени, и я понял весь цветок как отображение солнца на небе. Долго смотрел на прекрасный цветок и затосковал по воде.

9 Июля.Наконец-то Ермолай Алексеевич из Деулина берется доставить меня в Александровку. Выезжаем в 5 ч. у.

В 11 д. в Константиновке. Перед Никульским рассыпались колеса. Продолжает везти меня Дмитрий Герасимов из Спас-Закубежья. В 2 ч. дня мы в Александровке.

К Филатовке (на сев.) – «Поддубье» – тетерева, на востоке лес – мошарник.

Сосед мой «на социальном обеспечении»: старый слесарь, привык жить скупо. Жена и дочь пошли в подвал со спичкой, загорелся бензин, сгорели. Тогда слесарю дали «соц. обеспечение», он по-прежнему живет скупо, но теперь еще ничего не делает, скука. В Москве – скука, в деревне – скука.

Всюду отбивают косы (вечером).

10 Июля.С утра моросит дождь. Потом сверчки. Болотное сено думают бросить, недоступны болота. Забота, как бы спасти клевера.

Ромка положил голову между лапами, и глаз не сводит с меня. Ему это ново и необыкновенно приятно быть с хозяином. Я вчера плетью заставлял его лежать в телеге, а когда шли, одергивал, чтобы приучить ходить к ноге. Он до того растерялся от счастья быть со мной, что второпях поднял ногу на мою ногу, как на дерево, и цыкнул.

<Запись на полях>(деревья – пожар… вулкан)

– Вы живете как на вулкане: вмиг всего можете лишиться. Моя речь о вулкане вызвала у хозяина речь образованного человека, он сказал:

– Это потому, что мы со средним образованием.

А я удивился: «как со средним!»

– А как же, если бы мы были образованные, то уж, конечно бы, не боялись друг друга, но, конечно, мы все бывали, жили в Москве, и потому я считаю себя со средним образованием.

Началась натаска Ромки: всего будет 20 дней.

Ровно в 5 у. вышел молодой человек в желтой куртке и стал позванивать в железную доску с большими ровными промежутками. Он звонил до 6 и, вероятно, дольше: оказалось, это он созывал сходку. В 6 у. дождь перестал, и я вышел с Ромкой через прогон мимо прудика. Пустил… Он отлично бегает на кругах и до того слушается и голоса, и свистка, что металлический свисток я решил пускать в ход лишь в роковой момент, когда он погонит.

Мы перешли небольшое ржаное польцо, обрамленное болотным кустарником, утопающим в цветущих травах. Рожь буреет. Луговые цветы в этот год благодаря постоянным дождям необыкновенно ярки и пышны. Мне их не хочется называть – до того обыкновенны эти названия и так мало говорит каждое в отдельности. Надо каждый из этих цветов описывать как явление, значит, давать всю обстановку и в ней разыскать такой момент, когда цветок этот является как бы героем.

Вот, например, мы шли потом довольно долго кустарниками, была ольха, ива, чахлый болотный березняк, потом начался мелкий осиновый кустарник и, как только осиновая чаща сменила березовую, вдруг там и тут закраснела чертова теща. А когда кончился осинник с чертовой тещей и мы вышли опять на край ржаного поля, то голубые васильки, проглядывающие в аквамарине стеблей, обласкали меня больше, чем звезды ночною порой. Я бы очень хотел в это лето каждому цветку найти его место, где он является единственным в своем роде.

Избрав себе наугад тропу в ольховом кустарнике, обливающем меня водой с головы до ног, я выбрался, наконец, в долину речки Вытарасовки. Дома хозяин мне сказал о ней:

– Видите, она в Ясникове, и к нам завернула, вроде как бы вытаращилась, за то и называется Вытарасовка.

Собственно говоря, речки нет, даже и признаков, долина представляет широкое болото, берег которого на одной стороне представляет кочкарник, поросший кустарником ольхи, ивы и частой березы – очень крепкие места, прекрасные для вывода дичи. На другом берегу, верста или даже больше, пашни и села. Налево эта долина переходит, наверно, в Дубенские болота, направо она закончилась лесом, и там, на горе, белела в диком месте новая крыша человеческого жилища.

– Новый Свет, – сказал мне после об этой крыше михалевский пастух.

Я подумал, что пастух говорит иронически, и сказал:

– Новый Свет, значит, Америка?

– Какая там Америка, – засмеялся пастух, – просто говоря, живет Дмитрий Иванович.

И рассказал, что Дм. Ив. пробовал устроить не то коммуну, не то кооператив, не то частную торговлю и назвал это «Новый Свет». Несомненно, среди древних финских и славянских названий «Новый Свет» начнет свое бытие, и дай Бог ему, новому, чтобы со временем он стал так же стар, как и они.

В воздухе свистели кроншнепы, я стал смотреть туда и услыхал другой желанный крик: «Качу-ка-чу!» кричал бекас. Я увидел его. Он сложил крылья и спустился над серединой болота. Было довольно далеко, и я не мог точно определить место. Долго водил там Ромку против ветра на веревочке, наконец устал и пустил его бегать свободно, с тревогой ожидая его роковую встречу с бекасом и уповая на свой металлический свисток. Но встреча не произошла: Ромка, очевидно, еще совсем не умеет пользоваться чутьем.

Я жалел, что случайный бекас отвлек меня от крепких мест, где, несомненно, надо было теперь искать выводка. Там, около этих мест, топталось стадо. Я вспомнил рассказ одного охотника с Дубны, что будто бы там охотники иногда нарочно дают пастуху на чай рубль-два, чтобы он прогнал стадо; и когда от прогона скота начнется грязь на болоте, бекасы высыпают на; грязь из крепких мест. Я подошел к пастуху, спросил. Он сказал, что только сейчас видел бекаса и указал мне место, куда он сел. Я вошел в кочкарник с высокой травой и редкими кустами ольхи и берез. Вскоре вылетел бекас с криком «ка-чу, ка-чу» и сел неподалеку – очевидно, гнездовой. Я навел туда Ромку, он пырялся носом и не чуял следа: бекас быстро бегал внизу между кочками в высокой траве и вылетел совсем не там, где мы искали. Переместился опять недалеко, мы пошли туда, и вдруг там метнулся над травой и опять опустился… о, великая радость! – молодой бекас. Ромка его видел и пошел, было, по-зрячему, но, очевидно, не чуял ни верхом, ни низом: молодой бекас вылетел невидимой для него тропкой и сел, я точно заметил, возле чахлой березки, в кочках, в траве.

Я веду, очень волнуясь, на веревочке Ромку. Мне кажется, вот он взял воздух, вот ведет, вот он остановился… У меня сердце забилось. Но Ромка остановился… и стал есть осоку. Я взволновал его словами «ищи, ищи!», он стал шарить и вдруг, взметнувшись высоко из травы, схватил в воздухе пролетавшего мимо слепня. А мы стояли на том самом месте, где опустился молодой бекас.

Я, когда волнуюсь, всегда хватаюсь за трубку, набиваю, а сам: ищи, ищи! Ромка тоже взволновался, останавливается, всматривается в мое дело и… раз! выбивает носом трубку из рук. Еще совершенный дурень!

Молодого бекаса мы так и не нашли. Но раз, помню, и со старой опытной собакой в таком кочкарнике я не мог найти переместившегося молодого бекаса.

Между тем бекасиной матке стало тревожно, она сама поднялась и с криком полетела у меня над головой. Я пошел в направлении ее полета, свободно пустив Ромку, в надежде, что металлический свисток его остановит. И вдруг у него из-под носа вылетает бекас. Если бы Ромка не растерялся, он мог бы схватить его. Я успел в момент его замешательства схватить кончик веревки. Рассчитывая на молодого, я сказал: «Ищи!» Ромка сунулся носом в кочку, мгновение там задержался, и в другое мгновение я его оттащил.

Разобрав траву, я нашел гнездо с тремя яйцами, два были раздавлены носом собаки. Я наказал Ромку, уложив его возле кочки, взял за веревочку, повел к сильно переместившейся матке, искал – не нашел, и когда соскучился, пустил Ромку свободно, и как только пустил, – он стрелой пустился к гнезду; я кричал, я свистел в металлический свисток, – он летел. Я сам бежал и настиг его, когда совсем уже было подшаркал гнездо. При моем приближении он лег на спину и задрал ноги вверх.

Опасно наказывать такого молокососа – можно сразу испортить. Я только серьезно переговорил с ним и повел. И когда я отвел его далеко, уже с полверсты и пустил понюхать место, с которого, раскидывая коленца, вырвался старый холостой бекас, Ромка опять стрелой пустился к гнезду. Но в этот раз я его удержал.

Между тем солнце так разогрело болото, такой силой осадили меня слепни, что я решил уходить скорее – да, только бы поскорее выбраться. Стал переходить чистое грозное болото с мелкой травой, не глядя на собаку от крайней усталости. Кроншнепы низко носились, раздражая криками собаку. И вот тут, нечаянно посмотрев в сторону Ромки, вижу – из-под самых его усов поднимается вялый бекасенок и летит куда-то. Я таким громким голосом крикнул, что Ромка опять перевернулся вверх брюхом. А потом, когда я обласкал его за послушание, стрелой пустился в сторону полета. Мне удалось сдержать. А потом Ромка очень усердно искал на том месте, откуда взлетел бекасенок. Мне кажется, он теперь понял запах бекаса – и в этом достижение 1-го урока натаски.

Два больших сомнения овладевают мной, первое – есть ли чутье у собаки, не напрасно ли я буду с ним возиться, второе – в его огромном теле, в безумно загорающихся глазах таится сдерживаемая дикая воля – удастся ли мне повернуть этого волка себе на службу?

Я выходил из болота с отдыхом через каждые пять шагов: так было жарко, так устал в эти 5 часов. С радостью вышел на суходол и пустил Ромку на широкие круги. Вдруг из куста выскакивает кошка – не только за свисток хвататься, но даже крикнуть я не успел, как Ромка ринулся.

Я нашел их на поляне: кошка сидела, сгорбившись, готовясь к смертельному прыжку, выражение кошки было самое страшное, какое только может быть на свете: так, иной слабейший из людей, в последнем отчаянии, чуя смерть, говорит: «Не боюсь, потому что моя смерть будет и смертью твоей».

Перед этим чудовищем в ромашках Ромка стал неподвижно с налитыми кровью глазами. Я свистнул. Я крикнул. Он медленно перевел глаза на меня. Я потряс в воздухе плетью. Он медленно, обходом куста, подошел ко мне. А как исчезла кошка, я не видал.

Ромка такой видный, такой большой, что лошади его пугаются и бросаются в сторону.

Все дороги были покрыты тучами бабочек-крапивниц (красные с черным пятном), Ромка их хватал, когда они поднимались, в этот момент я наступал на веревочку от парфорса – и бабочка невредимой вылетала из огромной пасти. После 20–30 раз Ромка перестал ловить бабочек.

Стало совсем жарко, когда я вернулся домой. Хозяева лихорадочно убирают сено. Кобыла щиплет траву, а ее жеребенок стоит вплотную к ней с теневой стороны.

<На полях>причина обилия церквей.

Что случилось со мной? Как лягу, так начинаю кашлять, и при дыхании клокочет в груди и даже поет сверчком. Так продолжается уже с неделю. Я думал, это от табаку, но теперь курю мало и больше махорку, а боль не проходит. Живот от внезапной перемены образа жизни тоже не в порядке. От всего этого ложусь рано, в 8 вечера, а вскоре вскакиваю от сильного крика под самым моим окном: это две необычайно горластые девочки, гуляя по улице, выкрикивали частушки. Потом у амбара против моего окна грянула гармонья. Танцевали кадриль. Я метался по комнате, не зажигая огня до тех пор, пока не почувствовал себя в силах снова заснуть. И заснул было, но гармонисты кончили кадриль и пошли сами по улице, выкрикивая частушки в несколько голосов. Шествие это столь дикое, столь лавинное, что даже немного жутко лежать, кажется, раздавят. Этот выкрик частушек со всей натугой, на какую только может быть способен зверь во время течки, правда, очень напоминает рев зверей в брачный период. Я опять метался в темноте из угла в угол. Выглянул осторожно. Под окном проходил молодой человек, обхватив рукой сзади тоненькую девушку.

11 Июля.Второе обозрение.

Встал в 3 утра. Вчерашние гуляки шли с косами. Спешили: день ожидается жаркий. Я вышел в 4 у. по плану моего хозяина. Вчера, выслушав меня, он сказал: «Это вам было первое обозрение, а завтра другое».

Оказалось, эта же самая речка подходит с другой стороны к самой Александровке, расплываясь здесь в огромное болото. Ходьбы до этого болота всего 5 минут вдоль изгороди. Я решил осмотреть болото и, если успею, попасть берегом его на вчерашнее место. Болото оказалось зыбучее, голое, с бочагами, оно левой стороной упиралось в лес, покрывающий берег до самой Дубны. Оттуда слышались крики журавлей. Неподалеку слетел кроншнеп, и Ромка долго нюхал наброд, шил по нем носом, как швейной машинкой. Болото покрыто низкой травой с преобладанием хвоща и прямо без зарослей переходит в суходол. Трудно было ожидать здесь встретить в это время бекасов.

Я решил суходолом сократить путь ко вчерашнему болоту. Небольшие ивовые кусты с болота вместе с пушицей и душистой белой спиреей (медовкой) переходят и на суходол, к ним тут присоединяется поляна с клевером и погремушником. Красные клевера и желтые погремушники, сливаясь вдали, дают цвет этим бедным, безжизненным бедным холмам с жалким редким кустарником ольхи и ивы. Огромное пространство на Руси таких пустырей с переродившейся травой. Небольшие холмики под ногой происходили, вероятно, от бывших здесь когда-то огромных деревьев. На этих кочках росло много цветов, и особенно мне бросились в глаза Анютины глазки. Никогда не было у меня никакой Анюты, но Бог знает отчего, когда я опять встречаю эти цветы, мне представляется какая-то Анюта, и я сам себе кажусь рыцарем Анютиных глазок. Правда, есть в детстве и в самой ранней юности такие тончайшие, стыдливые чувства, которые остаются в себе тайными, а потом навсегда отметаются как глупость и появляются у иных разве только в смертный час на прощанье с чем-то единственно прекрасным в жизни…

Пока я переходил безжизненные холмы и спускался к болоту, жара усилилась, и начали жилять отвратительные потыкушки. Ромка сразу наткнулся на бекаса, вылетел сонно из-под маленького ольхового куста, окруженного кочками с высокой травой, и сел неподалеку. Раз вылетел так сонно и без крика, то можно догадаться: тут гнездо с яйцами.

Из опасения подавить яйца, как вчера, я отвел собаку в направлении переместившейся самки. Между прочим, очень важно в интересах охотничьего хозяйства установить минимум жертв при натаске собаки.

По пути к переместившейся самке в ста шагах от гнезда вылетел самец и помчался на своих легких коленцах, потом вылетела самка и опять села недалеко. Я подвел туда Ромку и пустил, он тыкался носом бессмысленно до тех пор, пока она не слетела сзади невидимо для него. При этом огорчении мне вдруг стало понятно, что значит выражение «он на своем деле собаку съел». Но перед тем как понять значение поговорки я пропустил через свою голову довольно сложный поток маленьких дум.

Я думал так, что ведь для книги моей решительно все равно, выйдет из Ромки собака, которую, значит, я съем, или не выйдет: книгу можно ведь написать и по отрицательным результатам. Но после того я спросил себя, что же мне хочется иметь – собаку или книгу, и что во-первых, и что во-вторых. Когда я все взвесил, то почему-то с большим удовлетворением признал, что собака во-первых, а книга во-вторых. И когда я это решил, то мне и стало совершенно понятно выражение «он на своем деле собаку съел». Я понял, что собака должна быть мною съедена, то есть выучена артистически, поглощена мною, и тогда, во-вторых, явится книга как изложение дела, на котором я съел собаку.

Так, видно, Бог не обидел меня разной ерундой, которая приходит мне в голову, когда становится скучно. Проклятые потыкушки, или «монахи», длинные, темные прямо срывали кусочки кожи, руки были совершенно в крови, сердце от жары схватывалось в кулак. Но я не хотел возвращаться домой с одним «обозрением» и решил перемахнуть входящую в болото косу джунглей, чтобы поскорей попасть на то место, где вчера встретил бекасиную выводку.

Скоро, однако, я залез в такую пропасть, что пожалел, А Ромка время от времени поднимался на кочку высоко и сейчас же со страхом прижимался ко мне. Я думал, он это по-глупости, но вдруг увидел прямо перед собой рога, и направо, и налево торчали рога. Это коровы забрались в дебри от потыкушек и, почуяв собаку, стали на нас наседать. Угрожая плетью во все стороны, я надбавил ходу и скоро пролез в открытое болото, и только вышел в те кустики, где вчера поднял выводку, вдруг из-под носа у Ромки вылетел бекасенок. А когда я, чтобы остановить Ромку, очень громко крикнул «тубо», с того же места вылетела матка с другим бекасенком, и тут Ромка не только не бросился бежать, но сделал настоящую картинную, по всем правилам, стойку. Я подошел к нему – он стоял – гладил по голове – стоял и смотрел в траву. Я даже подумал, не застрял ли там бекасенок, но нет, Ромка делал стойку только по месту, с которого слетели бекасы.

Много мне дала та стойка; первое, что он понял требование, и второе, что подтвердилось мне мнение, сложенное по натаске его матери – это что природа легавой определена на стойку, а не на побег за дичью, что гонять за дичью собаки приучаются, когда их не сразу выводят на дело, а вываживают для упражнения в поиске по полям с маленькими птичками.

От радости я не рассмотрел, куда переместились бекасы, и трудно их было искать, когда и я, и собака были облеплены потыкушками.

На обратном пути мне показалось, что Ромка стал серьезнее, не хватал бабочек, не гонялся за слепнями. Теперь только бы у него было чутье. Будет – и собаку я съем.

Я забыл записать, что сегодня Ромка с веревкой обошел два раза дерево и был задержан. Ярик в таких случаях не догадывался, и я думал, что собаки вообще и в таких случаях не находятся. Но задержанный Ромка вернулся в обратную сторону намотке и был отпущен. Вероятно, его большая голова не пуста.

Еще я забываю, что вот уже второй раз в болоте вылетает какая-то птица иссера-черная, величиной с желну, осанка ее не болотных птиц, а скорее похожа на ястребка. Что это?

<Запись на полях>(Городской крестьянин: не может не думать и от этого видом лучше, а жизнью хуже. Жена Владимира. Деревни бедные: Алмазово, Нищаево, Ясниковское, Чирково, а сзади богатые Константиново и впереди Закубежье. Купца час кормит.

К годовому празднику. К Петрову дню.)

Вчера сосед рассказывал мне о происхождении множества церквей в этих болотных местах. Вот, например, в Иванках: барин поссорился с попом и выстроил себе отдельную церковь, и велел себя похоронить в ней. А то бывали разные благодетели-строители.

Говорили о праздновании Петрова дня. Хозяин сказал. «Отыгрываемся на днях отдыха». Объяснил: «Праздники нельзя праздновать, а дни отдыха можно. Вот запишем Петров день в дни отдыха и празднуем».

Деревня переходит на отруба. Хозяин сказал: «Вот перейдем, и тогда празднуй, кто как хочет».

Провели прекраснейшую кобылу. Я ахнул от удивления, а хозяин сказал: «Не к рукам куделя! Нельзя мужику ничего хорошего иметь. Вот попал жеребенок, куда его девать? погнал в стадо, а там простой жеребец, и двух лет не было жеребенку, ожеребилась и еще двумя, конечно, мертвыми, а на другой год опять. Так и сгинет, конечно».

Вечер после знойного безоблачного дня стал прохладным (вот когда натаскивать надо, по вечерам!), мы сидели на лавочке, и на воздухе не было ни одного комара, а хозяйка доила в хлеву и жаловалась: в хлеву теплей и комар там.

Хозяин сказал: «Места наши, с одной стороны, тоскливые, а кому интерес есть – очень занимательные. Гляжу на вас: вы скуки не чувствуете? А вон смотрите, сосед получает социальное обеспечение и одна скука!»

Старик стоял, повертывался в разные стороны и медленно незаметно приближался к нам, и когда расстояние стало очень маленьким, вдруг направился к нашей лавочке.

Хозяин говорил, что его дело – торговля, он до 24 г. жил в Москве, все дети выросли в Москве, и вот ошибся: надо было купить дом в Сергиеве, а он выстроил здесь и стал на крестьянство. Купца час кормит, купцу невозможно сделаться крестьянином, потому что нельзя отогнать думу: на крестьянстве у городского человека голова работает зря. «А крестьянин, – спросил я, – думает всегда об одном, о хозяйстве?» «Нет, он совсем не думает, – ответил хозяин, – в этом его счастье, если у него колесо стало пузырем – он едет и будет ездить до тех пор, пока не развалится; пол провалился, слазит вниз, подставит столбики и опять живет, ему ничего не надо, и если сгорит, дом у него является в лучшем виде: пожар стройки не портит. Но городской крестьянин всегда в заботе».

Я осматривал поля – прекрасные поля (большинство в деревне городские крестьяне), семиполье с клевером, живут лучше, чем просто крестьяне, но потребности выше возможности, и потому городские крестьяне несчастны.

– Вот молодая женщина! – указал хозяин на жену Владимира, соседа с человеком на социальном обеспечении, – ей 30 лет, а у нее 8 человек детей, рождает каждый год.

– Конечно, женщина, – сказал соц. обеспеченный, – женщина – и родит…

12 Июля. Петров день.Найден путь к Михалевскому болоту в 20 минут. Выхожу в 3.40 из дома. Вижу, летит бекас с большого болота через кусты и садится возле деревни за рожью в поточину. Что это значит? Оставляю загадку нерешенной. Бекас домашний. Понаблюдаю. Осмотрю сегодня поточину по возвращении.

Выводок бекасов (вчерашний) нашелся, как и вчера, у крайнего к открытому болоту куста. Ромка стал. Потом взорвались бекасы. Но я не могу верно сказать, была это стойка, или же он стал, прислушиваясь к крику кроншнепов или к окрикам пастухов. А бекасы просто пришлись к случаю. Бекасы разлетелись. Один полетел на меня, и так хорошо, что я чуть не вздумал его схватить рукой – вот бы Ромке пример! В крепких местах мы ничего не нашли. Я оставил выводок с тем, чтобы пойти проверить островок на болоте, потом зайти к вчерашнему гнезду и возвратиться опять к выводку.

Виновница этих болот Вытарасовка оказалась самым маленьким ржавым ручьем, закрытым тростниками. Перехожу эту речку, дальше из болот выступают родники, возле родников сосочки, около сосочков кое-где ольховые кустики, среди них я узнаю свой, где вчера мы нашли бекасиху.

Ромка работает сегодня по-новому, огромными скачками через кочки и обрушивается с шумом в лужи. Я его не стесняю, боюсь смять поиск. Пусть рушит. Один раз, напротив, что-то причуял и долго вел, даже не поднимая нос из травы. Старый бекас и потом бекасиха вылетели не совсем на том месте, как вчера. Гнезда не нашли и теперь. Я предполагаю, что это начинает новое гнездо та бекасиха, у которой Ромка носом подавил яйца. Я направил Ромку к переместившейся бекасихе, но она его не допустила и вылетела для него незаметно. Когда же он подошел, то вдруг стал. Я был уверен, что он стоял по ее наброду, но мне и это было очень приятно. Я подходил, он стоял по-настоящему. Я огладил его, он пошел тихонько, и вдруг вылетела болотная курочка. Он, было, сунулся, но по крику сразу остановился. Вот это уже достижение – первая настоящая стойка.

Мы возвратились к выводку. Я не ожидал, что за это время выводок мог собраться и как раз под тот же самый куст. Знаю, что вылетело из-под Ромки, но была ли стойка, не видел. Мне мелькнула только матка, летящая в открытое болото, и бекасенок в крепких местах. Я бросился к Ромке, он был растерян. И вдруг около самой его лапы поднимается молодой бекасенок, совершенно как старинная игрушка-птичка, летящая посредством резинки. Дурачок сел в 50 шагах на совершенно открытом месте в низкой траве.

Я наметил глазами два темно-зеленых бугорка, между которыми опустился молодой, стал сажать Ромку на парфорс, и у меня рука дрожала от волнения. Я мечтал даже взять бекасенка живым, если он уткнулся, как это бывает, носом в жидкое место. Вот о чем я мечтал! Но пока я привязывал веревку, бугорки исчезли, я не мог их найти и повел Ромку приблизительно. Там, где я думал, Ромка не причуял и стоял дураком, слушая кроншнепов или пастухов. Я оглядел его, он быстро двинулся вперед, веревка натянулась, Ромка завернул, веревка прошлась по траве и подкосила бекасенка. Но, к счастью, пришлось, его бросило не назад, в крепь, а дальше, на совершенно голое место; и в этот раз я точно заметил: бекасенок пролетел над можжевеловым кустиком, половина которого была рыжего цвета, и опустился во вторую от кустика, густозеленую кочку, торчавшую над желтым болотом. Кажется, вот теперь кончено: мой бекасенок. Мы подходим туда, в стороне срывается старый бекас, мне послышалось, он даже крикнул, и не бекасиха, а сам, и я даже успел порадоваться, что в этот раз открыл самца возле знакомого выводка. Я очень осторожно подвожу Ромку, и он от этого дуреет – то на меня посмотрит, то на небо. Он ничего не чует и ставит лапу на ту самую кочку, где таится бекас. Я нашептываю: «Ищи, ищи!». Он шьет машинкой – бекас не взлетает. Я шарю сам – его нет. И возле нет, нигде нет.

Я отпускаю Ромку, он забирает вправо и тут начинает понимать, то ведет, не поднимая нос из травы, то вдруг подымает голову и нюхает воздух.

Это большое достижение: нюхает воздух. Да, он знает, что где-то близко бекас. Делает быстрый дальний круг, и вдруг из-под меня поднимается бекасиха, кричит свое «ка-чу, ка-чу» и улетает в крепь. Но куда же делся бекасенок? Я десяток раз прохожу все места, и нет. Мне остается предположить только одно, что бекасенок в очень короткое время моей подводки успел отбежать в сторону, и что это он вылетел, а не как я думал – старый бекас.

Некоторое время я искал старую бекасиху, пускал Ромку по наброду, он что-то чуял, поднимал голову из травы, направлялся по воздуху, опять опускал голову. Но все-таки мы ее не нашли.

Подходя к дому, я вспомнил об утреннем бекасе, пролетевшем в поточину. Пустил Ромку. Он потянулся, потом шлепнулся в воду, как лошадь, в стороне порвался старый бекас ^{67} . Я пошел по веселой зеленой ручьевой чисто бекасиной траве, Ромка шлепал в кусту. Определенно теперь можно сказать только, что в присутствии бекаса впадает в состояние какой-то тревоги, не стойки, а только тревоги: то голову поднимет, то зашьет носом в траве. Вылетает бекасиха с криком «ка-чу», он смотрит ей вслед, из-под лапы вылетает маленький бекасенок, он сунулся… Я остановил. Другой вырвался…

Так старый самец, прилетевший на восходе сюда, вероятно, с большого болота, открыл мне выводок почти возле дома. Вчера мужики просили меня истребить сорочий выводок и указали как раз на это место. Вот теперь я взведу ружье, убью для Ромки молодого бекаса и скажу, что сороку убил.

Вообще бекасов теперь лучше искать не у больших болот, а в таких ручейках с веселой травой на одной стороне и с крепкой зарослью на другой.

Так окончился третий урок. Я вижу успех в понимании задачи, но если не считать водяную курочку, вероятно, сидевшую под его носом, – какое же у меня доказательство чутья Ромки? Но вспоминается Кэт: не три раза, а сто раз водил я ее среди бекасов, и она их не чуяла и почуяла вдруг, когда я сводил ее на куропаток. Разве тоже сводить осторожно разок по тетеревам?