Текст книги "Поиск-87: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Михаил Шаламов

Соавторы: Владимир Соколовский,Евгений Филенко,Евгений Тамарченко,Нина Никитина,Александр Ефремов,Вячеслав Запольских,Вячеслав Букур
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

– Родные! Что же делать! Что думать! Из двух избранников нужно выбрать могучего и красивого. А то Мамонты обидятся, – почтительно снизив голос, закончил охотник Какой-то (а имя его знают лишь Старцы, охотник не хочет быть беззащитным!).

Всех охватило блаженное облегчение, человечество бросилось на Младостарца, свалило его и опутало ремнями. Он кричал:

– Я! ведь вы убиваете «я»!

– Ну и что? – удивлялась орда-человечество. – Зато там, за горизонтом, ты будешь еще живее. – И после этого все разом подняли ножи-терзалки.

Я стоял в стороне, рядом с Умельцем. Не знаю, почему удержалось мое тело, не бросилось в гущу мохнатых одежд и ярких раскрасок – ведь так было любо, так было хорошо там. Женщины, дети, охотники – вся моя родня – спасали мир от разрушения, а я стоял, отступник, – если уж один раз нарушил предание, то о чем теперь заботиться?

– Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! – Постепенно крик жертвы терял свою звонкость, спотыкался, ломался, в нем прорезались шумы, завывания, хрипы, он слабел.

Успели? Красный диск медленно приближался к месту, где обнимаются небо с землей. Бесчисленное множество глаз напряженно наблюдало за его движением. Вот он еще вроде снизился… И в тот момент, когда от посланника к Предкам отлетело последнее дыхание, Верхний Огонь медленно по невидимой линии начал подниматься. Все разом, единой грудью, вздохнули – дар и на этот раз оказался принятым. Всемирного разрушения не наступило.

Мы с Мастером отвернулись: он – чтобы скрыть нерадость, а я – свою вину. Я не мог разделить всеобщего ликования.

– Это во всем Мастер виноват, – злобно прошипел я в простое лицо стоящего рядом. – Зачем я тебя оставил дышать в этом мире? Так было бы хорошо сейчас. Уходи скорее.

– Сейчас уйду, – ровно сказал Друг Камня. – Только нужно попытаться догнать и схватить какую-то мысль.

– Так сделай это побыстрее, во имя Мохнатого.

Вместо поисков мысли Умелец нагнулся и начал шарить в густой траве и густых сумерках. Он отрешенно бормотал:

– Где-то здесь я его выбросил, когда этот светлоглазый, ушедший к вашим несуществующим предкам, бросился на меня. Где-то здесь…

Он вдруг резко выпрямился и захохотал:

– Ну и ну! Никогда такого со мной не было. За всеми этими событиями и разговорами забыл, что Молодой Старец хотел меня… это… уговорить совсем не в этом месте.

– Да, могучая орда перекочевала, – бездумно подтвердил я.

– И сумку с ремеслом я потерял. Ну да ладно.

Он побродил среди людей, выпрашивая то одно, то другое, вернулся и стал делать из продолговатого кремня нож. Но сейчас его мясистое лицо было неулыбчиво, не то что тогда, в начале этого сказания. Кончив работу, он стал рисовать на ручке ножа острым обломком кости.

– Я оставлю его тебе вместо себя, – пояснил он.

Я потоптался, хотел сказать все, что я сейчас думаю, – и сказал, но только внутри себя. Закончив рисование, он бросил подарок мне. Я поймал его за лезвие и боязливо глянул на изображение на рукоятке, боясь, что увижу омерзительный тотем Рыбы. Но…

– Что ты изобразил? – вырвалось у меня. – Этой тамги я не знаю. Это не Мамонт, не Паук, не Палка-копалка…

– Это Человек, – коротко уронил Мастер.

– Но ведь такой орды не бывает! – в ужасе вскричал я.

Мастер встал, собираясь уходить навсегда.

– Конечно, не бывает, – спокойно ответил он. – Слишком безумно было бы выдумывать, что такая, совсем другая орда когда-нибудь могла бы появиться. Но иногда… хотя бы урывками… Ведь когда ты разрисовывал меня ради спасения моего – ведь хотя бы эти мгновения мы принадлежали одной орде, которой нет места под Огненной Рыбой, – принадлежали орде Человека? Ведь правда?

Я потерянно ответил:

– Не знаю.

Он начал удаляться, становясь все больше и больше в моем сердце. Старец-второй подошел ко мне и встал рядом, тряся ехидной бороденкой.

– Куда уходит этот наш сородич? – спросил он. Я не знал, как ответить, и молчал. Старец вздохнул и продолжал:

– Видно, приближаются последние времена. Связанный, беспомощный враг вдруг исчезает, а вместо него возникает неизвестный родственник. Может ли это быть? Хотели принести в жертву неизвестного врага – и вдруг отправили к Предкам лучшего из лучших. Как это могло случиться? И вот неизвестный сородич уходит неизвестно куда, и непонятно, сородич ли он… Всплеснем же руками и посвищем сокрушенно губами! Но не для этого я подошел к тебе. Старцы извещают тебя: ты станешь мужчиной и охотником сейчас же, потому что твой подвиг в уговорении Предка равен празднику посвящения. – Внезапно Старец положил свою маленькую лапку мне на плечо. – И не горюй, что орда премудрая избрала не тебя для дара Предкам. Все-таки Младостарец – самый мощный и прекрасный среди всех людей. Может, в следующий раз тебе повезет больше.

– Я уже не горюю, – ответил я.

Александр Ефремов
АЛГОРИТМ
Повесть

Алгоритм (лат. algorithmi, от арабского имени узбекского математика 9 в. аль-Хорезми) – совокупность правил, определяющих эффективную процедуру решения любой задачи из некоторого заданного класса задач.

Словарь но кибернетике (под редакцией академика В. М. Глушкова). – Киев: Главная редакция Украинской Советской Энциклопедии, 1979.

Город Татищевск, июль, 1982 год

Эта улица сохранила свое дореволюционное название. Такое удалось мало каким улицам Татищевска. Лет шестьдесят назад, когда волна переименований только поднималась, улиц в уездном городке было немного, и почти все они послужили делу воплощения революционной символики. А потом пришли пятилетки с первыми стахановцами и война, в которой многие жители города стали героями, а новые улицы строились медленно, и все чаще на старых домах появлялись новые таблички, призванные увековечить память людей замечательных. А эту улицу, видимо, считали для увековечивания никак не подходящей. И, благо в старом ее названии не таилось никакой крамолы, она сохранила не только строения, возникшие полтора века назад, но и название свое. Улица называлась – «Веселая». Когда-то на ней, пересекающей гущу рабочей слободки, гудели ежевечерне кабачки. Полутораэтажные дома с каменным цоколем, наличниками – раньше резными и нарядными, а теперь прогнившими и разваливающимися вдоль древесных волокон – тесно зажали булыжную мостовую своими асимметричными фасадами.

Солнечным утром, когда протянувшиеся вдоль улицы тени закрашивают на стенах проплешины обвалившейся штукатурки, а крутые крыши и листья на верхних ветвях тополей блестят, словно покрытые нитроэмалью, улица Веселая выглядит живописно и вполне годится для съемок исторического фильма. Но сейчас стояла ночь, к тому же безлунная, и Сергей старался пройти улицу Веселую поскорее. Он шел один, а звук его шагов бежал перед ним. Фонарные столбы стояли редко, гораздо реже, чем тополя, изуродованные ежегодными подрезками, но все же достаточно густые, чтобы сплошняком затенить тротуар.

Темнота в сочетании с разноголосым эхом шагов была неприятна. Сергей не трусил, он не верил в дежурные россказни о стаях хулиганов, бродящих по ночному городу, но идти по мрачной Веселой улице было неприятно, и он напрягся, готовясь к осложнениям, когда из темноты навстречу ему выплыли несколько силуэтов. Он чуть прибавил шаг, чтобы разойтись со встречной группой под фонарем. Свет не мог обезопасить его, он это понимал, но все-таки поторопился войти в светлое пятно. Встречные тоже вышли из тьмы, и Сергей почувствовал, как в животе, чуть выше солнечного сплетения, стало что-то быстро-быстро раскручиваться, и он удивился даже, поняв, что успел испугаться.

– Сергей Батькович, вы ли это?

– Я, и рад приветствовать вас после столь долгой разлуки, товарищ Катин.

– Совершаете вечерний променад?

– Никак нет-с, я здесь вояжем.

– О, безусловно, от прекрасной дамы?

– Скромность не позволяет мне ответить на ваш вопрос, сударь.

Та штука в животе наконец раскрутилась, и оживление спало. И дальше Сергей спросил уже безо всякой галантерейности:

– А вы откуда?

– Это же наш район, – ответил Катин. – Патрулируем.

В нем было сантиметров сто восемьдесят, Сергей был лишь чуть-чуть ниже, но Вадим смотрел сейчас на Сергея сверху вниз. Не оскорбительно, а так, как смотрит хозяин, пуская в дом иззябшего путника. Он, Вадим Катин, чувствовал себя здесь хозяином, на улице Веселой и в ее дворах, и еще на трех или четырех улицах. Он был командиром оперативного комсомольского отряда – ОКО – и очень этим гордился. Он стал командиром недавно, когда прежний ушел на диплом; а прежний был крепкий парень, заработавший даже медаль «За отличную службу по охране общественного порядка». И, как часто бывает, с уходом командира отряд начал разваливаться, но Вадим сумел найти новых ребят, кому бы нравилось это хлопотное дело. И сейчас, патрулируя ночную улицу, он радовался, что его команды выполняются и никто не предлагает сократить маршрут, хоть и выходили они уже свое время. На улицах было тихо, но Вадим чувствовал себя готовым к погоням и схваткам, и это чувство готовности радовало. А теперь он обрадовался и тому еще, что повстречался сокурсник, который может увидеть его в деле и оценить.

Поэтому он предложил Сергею:

– Пошли с нами. Мы еще круг сделаем и сдаем дежурство. В отделе есть автобус, нас до Молодежной добросит. Ты ведь где-то там живешь?

– Где-то там, – не стал уточнять Сергей.

Он не торопился домой, тем более, на милицейском автобусе добираться вернее, чем надеяться на последний, идущий в депо троллейбус. Они снова окунулись в темень, и оперативники продолжили притухшую было беседу. Сергей в нее не вмешивался. Он не умел быстро входить в чужие разговоры.

Кончилась сессия; как всегда – раньше, чем он успел втянуться в ее шальной, с ночными бдениями, ритм. Как всегда, осталось скверное ощущение, что из-за потерянных по собственной дурости – не сейчас, раньше – дней что-то осталось недоученным и недопонятым. Но сессия кончилась, и Сергей не пытался уже обмануть себя тем, что ко всему недоученному можно еще вернуться. Нормальный человек обычно расстается с такими иллюзиями семестра после второго или третьего, а Сергей был нормальным человеком, и только что он завершил свой восьмой семестр.

И сейчас он шел по Веселой улице, пытался понять, чему же смеются ребята-«окошники», и привычное послесессионное разочарование – «вот все и кончилось» – никак не отпускало его. Нынче они уже вплотную приблизились к спецпредметам, и предметы эти понравились Сергею. «Если на будущей работе мне придется заниматься этим или чем-нибудь похожим, я буду рад, – думал он. – До выпуска всего год. Хорошо бы попасть туда, где разработка АСУ только начинается. Чтобы все было новое – и техника, и коллектив». Ему очень хотелось распределиться в организацию, где стояла бы мощная машина ЕС-1040, например, а еще лучше – «шестидесятка», на которой он не только не работал еще, но даже и не видел, но о которой говорили с аппетитным причмокиванием знакомые программисты; чтобы стены были прикрыты звукопоглощающими панелями, и не из ДВП, а пластиковыми; чтобы стоял у каждого программиста на столе терминал и был вертящийся стул, и чтобы работали в этой конторе бородатые ребята не старше тридцати. Именно такой представлял он будущую работу.

– Внимание! – прошептал вдруг Вадим, но прошептал так, что все остановились. Они вышли уже с Веселой улицы и стояли теперь у черно-белого (белыми были стены, черными – потухшие окна) параллелепипеда девятиэтажки. В этом районе высотные дома часто стояли в окружении деревянных развалюх.

Луна освещала «Жигули» на тротуарчике под стеной и троих, небольшого роста, щуплых парней, скручивающих разноцветные кубики фонарей с кормы автомобиля, и еще четверых – покрупнее, двое просто здоровые жлобы, – стоящих чуть поодаль.

«Окошники» растянулись цепью, прижимая к стене и тех, что у машины, и «группу прикрытия». Кто-то из четверых свистнул коротко, боясь разбудить жильцов, и грабители метнулись от машины навстречу цепи.

Оперативников было девять человек, и они успели окружить  т е х. Сергей был десятым, но он себя не считал. У него не было желания ввязываться в ночные драки. Он не дрался с восьмого класса и не считал, что обделил себя удовольствиями.

Сергею нравилась сноровка, с которой действовали ребята-оперативники, он уважал их, но то, чем они занимались, не было его делом. Он будущий разработчик АСУ, и ему нравится его специальность. Эти ребята всерьез занимаются охотой на хулиганов, и это их дело. «Пусть каждый делает то, что ему нравится, – думал Сергей. – И то, что умеет делать, – честно продолжал он. – Если начнется свалка, толку от меня будет немного. Думать так про себя обидно, но это правда». И Сергей поотстал от цепи. Если бы  т е х  было больше, он не сделал бы этого. По крайней мере, сейчас он думал: «Если бы наших было меньше, я был бы с ними. А тут они справятся и без меня».

Вадим вышел вперед. Он шел неторопливо, ступая полной ступней сразу, утверждая на ноге всю тяжесть тела – так, чтобы устоять при неожиданном ударе. Сергей видел его со спины. Спина у него была упрямая, без сутулости, и сейчас казалось, что спина не напряжена всеми мышцами, но нахмурилась недовольно. И обстриженный для «военки» затылок был круглым и тоже упрямым. Сейчас Вадим был похож на комиссара Миклована из румынских фильмов. Он и сам ощущал себя немного Миклованом, и когда начал говорить, голос был уже не его, а с натруженной хрипотцой, как у обстрелянного солдата.

– Всем оставаться на месте! Оперативный комсомольский отряд, – врастяжку объявил он и поднял в руке красное удостоверение.

Наверное, у них все было обговорено. Пригнувшись, кинулись в стороны трое с отвертками. Не очень даже шустро кинулись – они и не рассчитывали, что удастся убежать. Все трое, они тут же затрепыхались в руках патрулей. И в дело пошли главные силы.

– Вы чего к пацанам пристали? – вперед вылез не самый высокий из компании и не самый крепкий. Сергей стоял позади, он не видел лиц  т е х  в темноте, а свои были к нему спиной, но слышно все было хорошо – и предупреждение Вадима, и непристойность, выкрикнутая кем-то из  т е х.

Они торопились, зажатые в чужом дворе, с карманами, полными улик, со своими ненадежными подручными. Эта ночь оказалась неудачной, и особенно обижало их то, что попались они не милиции. Когда прижимает милиция, тогда все понятно. Без надежды на благоприятный исход, но понятно. Но сейчас вмешалась не милиция, а ребята, по виду еще необтертые. И  т е  заторопились, рассчитывая взять на испуг или пробиться с боем. Но кинуться сразу было все-таки страшно, и они матерились, надеясь на ответную ругань или страх, но оперативники молчали. Для них это тоже было в новинку, и тоже было немного страшно и весело от мысли, что вот так, с ходу, удалось накрыть шайку, давно уже «раздевающую» в округе безгаражные автомобили, а поимка преступника, даже одного – дело для ОКО нечастое. И важно было вспомнить еще многочисленные наставления и инструкции, чтобы все прошло по правилам, чтобы, охраняя закон, нигде не перейти его грань.

Т е  не выдержали первыми. Сергей не увидел начала их атаки, просто вдруг исчезло пространство, разделяющее оперативников и  т е х, и энергичнее вырываться стали пойманные воришки, сковывая удерживающих их парней.

Темнота размывала силуэты, и движения виделись плавными в своей незаконченности, тела, казалось, не соприкасались в ударе, а перетекали сквозь нечеткую границу из одного в другое. Шмякание кулака обо что-то упругое, треск рвущейся одежды, крик – тонкий, почти визг, совсем не похожий на приблатненный сип недавней бравады. Поле баталии сжималось, все отходило к стене дома, и он так же постепенно шел следом, не замечая даже своего движения. Клубок откатился еще на несколько шагов, оставив кого-то лежать на асфальте, и когда этот кто-то попробовал вскочить, из клубка вернулся парень с красной повязкой и придавил его к земле, споро закручивая за спину руки. Тот, что внизу, заблажил было, но оперативник прижал его физиономией к тротуару.

И вновь звук жесткого удара, и там, у стены, упал кто-то, чьего лица Сергей не видел, но с повязкой, и за пределы кольца вырвался тот, что первым полез на оперативников. Он растолкал всех и был готов бежать, но толчок в спину бросил его к стене. Вадим догнал его, и теперь они стояли друг против друга, совсем близко от Сергея. Сергей видел профиль  т о г о, с длинными подвитыми и уложенными волосами, и думал, что если и вправду подбородок что-то говорит о характере человека, то этот парень, наверное, и вовсе не имеет характера.

– Кончай дурить, – сказал Вадим. – Попался, так не рыпайся. – Он сделал шаг вперед.

– Получи! – выкрикнул вдруг  т о т, выхватывая что-то из кармана. Сергей видел: т о т  закрыл глаза и кричал еще что-то гадкое, но без звука, одними губами.

Сергей никак не мог в темноте угадать, что же вытащил он из кармана. Как будто раскрылся навстречу Вадиму длинный – на два шага – веер, и там, где этот веер коснулся рубашки Вадима, она вдруг свесилась лоскутом, а  т о т, уже свернув в руках это что-то, кричал подходившим оперативникам:

– (…), всех порешу, (…), не подходи!

Сергей был ближе всех к нему и сбоку, очень удобно, и он понимал, что ребятам достаточно будет секунды, чтобы скрутить мерзавца, важно было только выиграть эту секунду, но и за секунду можно было получить удар, и непонятно было, чем вооружен  т о т, и Сергей не знал ни одного приема, могущего свалить противника.

– Забоялись, (…)! – выкрикнул  т о т. – Так и стойте. И не дергайтесь. – Он вытянул перед собой руки, и Сергей рассмотрел-таки тонкую дугу или что-то похожее, зажатое в них.

Ноги становились все тяжелее, а он уже прикинул, что одного прыжка с места достаточно будет, даже без разбега, чтобы оказаться близко от  т о г о, совсем близко, но прыгнуть было страшно, и он не знал, сможет ли прыгнуть.

Он сомневался в этом, даже прыгая, даже допрыгнув. Этот тип успел обернуться, и веер вновь раскрылся, и резкая боль, встречи с которой он ждал и боялся, прокатилась по правой руке от локтя вниз и вверх, разжимая кулак и выворачивая плечо. Правая рука повисла, и Сергей выбросил вперед левую, и кулак его врезался в дышащий перегаром рот. И  т о т  вдруг упал, а ребята-оперативники уже стояли рядом. Руку начало жечь, как будто огонь облепил ее всю и то стекался к месту, откуда он начался, то разбегался до плеча и пальцев.

Вадим сноровисто отдавал распоряжения, взбодренный удачей. Он послал за милицией, и поручил одному из своих писать протокол на маленьких блокнотных листах – он ничего не хотел откладывать, и посадил на скамейку у подъезда арестантов, и расставил конвой, а жажда деятельности все подстегивала его. Он остановился, подыскивая себе новое дело. В квадрате света под бетонным козырьком подъезда он был весьма живописен: разгоряченный, встрепанный, с упавшими на глаза волосами; рубашка порвана на груди, и дыра по краям затекла кровью. Он чувствовал себя командиром-победителем. Остальные тоже были победителями, задержание прошло быстро и без особых неприятностей, но это он, Вадим, сбивал отряд, и организовывал учебу, и добивался в райкоме, чтобы вместо скучного шефства над пацаньем им дали патрулирование в этом районе. Ему уже казалось сейчас, что и район он выбрал не случайно, а давно хотел изловить именно эту шайку. Поэтому победу он считал прежде всего своей. Он подсел к Сергею:

– Вот это нам повезло!

– Я думаю, больше всего повезло хозяину этого тарантаса.

Сергей заговорил, неожиданно для себя, лениво и небрежно. Больше он не чувствовал себя чужаком среди «окошников». Он чувствовал, что не сплоховал и что у него есть право говорить так.

– Нет, не скажи. Задержать банду – это не просто так. Не зашли бы мы в этот двор, и все, – Вадим тоже старательно тянул слова.

В кончиках пальцев у Сергея закололо, словно изнутри прорастали иголки. Сергей зашевелил пальцами, скручивая и распрямляя их.

– Тебе по руке досталось? – теперь в голосе Вадима звучала забота отца-командира. – Разотри поскорее. Да не так: снизу вверх надо. Ты запомни: ни руки ни ноги к пальцам массировать нельзя.

– Чем это он нас так?

– О, это новинка сезона. – Вадим отошел к стене, поискал что-то в темноте, принес Сергею. – Вот, струна вульгарис. С одного конца приспосабливается острие, сворачивается в пружину, и все. Готово к употреблению.

– А от чего струна? – Сергей из всех струнных представил почему-то аристократический изгиб арфы, почти невидимые волны струн под пальцами женщины в белом; и мысль, что можно ударить струной арфы, показалась нелепой. – От какого инструмента?

– Не знаю. Я консерваторию не кончал. Нет, ты посмотри, – потянул он Сергея к двери подъезда. – Предусмотрели, чтоб хозяин не выскочил, если противоугонка сработает. – И Вадим выпнул деревянный чурбачок, которым была заклинена дверь подъезда. – Это уж, конечно, не салажня придумала, – Вадим пригляделся к автомобилю:

– Вот это сходил за хлебушком! Колеса-то у него откручены!

Сергей присел на корточки, заглядывая под бампер. «Жигуль» стоял на кирпичных столбиках, а снятые с осей колеса были прислонены к крыльям.

– Долгонько они здесь ковырялись, – предположил Сергей.

– Чепуха, – Вадиму приятно было показать свои специфические знания. – Шесть минут для специалиста. Нужен только один здоровяк, чтоб машину за угол на кирпичи поднимал. Мне показывали как-то.

Рука отошла немного, Сергей кончил ее растирать. Он подошел к тем, кого они поймали, потому что до этого он их так и не разглядел. Его тянуло рассмотреть их вблизи. Он понимал, что не увидит никаких внешних отличий от людей нормальных. Нет, поправил он себя, они тоже нормальные. Ненормальные – это больные. Он прожил уже двадцать один год, но так и не встретился ни разу – вплотную, лицом к лицу – с настоящими преступниками. Он видел их по телевизору, и читал о них, и слышал постоянно рассказы о чьих-то ловких, или наглых, или невероятных аферах, и о разбое, даже с кровью истории. А вот в жизни не видел людей, перешедших определенные уголовным кодексом границы.

Они в самом деле ничем не отличались от людей обычных. Или Сергей не увидел отличий, потому что было темно, накатился уже самый темный час ночи, а четверых здоровых оперативники усадили на бордюр тротуара под самой стеной. Они рассадили их по одному и, чтобы не дать им убежать, каждого держали, заломив руку за спину. Это было не по правилам, но так было надежнее.

Во двор втекло облако света, тени на стене начали расти, почти упираясь головами в балконы второго этажа. Те четверо одновременно прикрылись свободными руками и попытались увернуться от света, но держали их крепко. Сергей выждал, пока его глаза привыкнут к свету, и обернулся. Двери желтого милицейского фургона – «лунохода» – открылись, и два милиционера вышли из машины. Вадим поздоровался с ними за руку, он был здесь хозяин. Сергей отошел в сторонку. Иначе про него могли подумать, что он примазывается к чужой славе. Кто про него мог так подумать, он не знал, но не хотел давать повода так думать никому.

Сначала погрузили старших. Не вынимая рук из карманов, поднимались они по неудобной железной лесенке в две ступеньки и становились невидимыми в глубине фургона. Первый из младших тоже засунул руки в карманы забахромившихся школьных брюк. Лицо у него было нечистое, в угрях, длинные волосы зачесаны за уши, как считал он, наверное, модным и красивым. Но уши у него были большие и росли перпендикулярно к черепу, они не хотели скрываться за сальными сосульками волос; розовые уши, торчавшие между прядок, насмешили Сергея, он улыбнулся. Мальчишка остановился, плюнул ему под ноги и сказал фразу.

– Худо у тебя дело, – подсчитав слова, ответил Сергей. – Из четырнадцати слов три цензурных, и те – «дурак», «сволочь» и «чистенький». Если так дальше пойдет, тебе азбуку глухонемые изучать придется, а то никто понимать не будет.

Сергею вовсе не хотелось воспитывать этого  н е г о д я й ч и к а. Такое подобрал он им про себя определение: старшие – н е г о д я и, а те, которые помладше, – н е г о д я й ч и к и. Он давно сформулировал модель, объясняющую, откуда такие берутся и что надо с ними делать. Суть этой модели отражала старинная пословица – «горбатого могила исправит». То есть он допускал, что кто-то из таких может и перевоспитаться. В единичных случаях. Но сам этим заниматься не намеревался.

А ответил он потому, что не смог удержаться. Он не любил, чтобы последнее слово оставалось не за ним. И еще его корежило от мата: бесстыдного, громкого, претендующего на роль человеческой речи. И когда он начал отвечать, хотел, чтобы этот маленький негодяйчик почувствовал все презрение и превосходство над ним человека культурного. Но презрения не было. Он сам удивился его отсутствию. Он не мог воспринимать всерьез эту мелкоту.

Негодяйчик не ответил ничего, свистнул не очень громко, как-то по-хитрому подвернув нижнюю губу: «Подсобите», – и две руки высунулись из темноты фургона, подхватили, внесли его.

Следом прошмыгнул второй негодяйчик. Оперативники подвели третьего. Этот тоже был в замусоленной школьной форме, у курточки рукав с эмблемой почти совсем оторвался и, похоже, не сегодня. Он и лицом походил на первого: низкий, в два пальца, лоб, а рот занимает всю нижнюю часть лица. Только волосы у него были короткие и не такие грязные.

– Дяденьки, – он бормотал тихо и непонятно, противно бормотал, – не надо меня в милицию. Не буду я больше. Я ведь не крутил.

Перед фургоном он остановился.

– А Витька под скамейку ножик спрятал, на пружинке. Он всегда с ножиком ходит. Давайте я покажу.

– Видишь, какой вы народ серьезный: с ножиками ходите. А говоришь, не надо в милицию. Обязательно надо. Познакомимся. Ножики на пружинках посмотрим, по душам поговорим, – студент-оперативник, который вел его, говорил почти ласково, и этот ласковый тон был удивителен Сергею, потому что четверть часа назад этот парень бился жестко, нисколько не смягчая своих ударов. Сергей видел, как перебросил он одного из тех через себя на асфальт, лицом вниз. Но сейчас он уже отошел.

– Ну, не надо меня в милицию, – мальчишка опустился на асфальт, лицо его, оказавшись рядом со стоп-сигналом, сделалось багровым и до жути неживым.

– Не спи, – добродушно приговаривал оперативник, – а то замерзнешь. («Не спи – замерзнешь», – это была последняя фраза окончившегося учебного года – из тех, что входят в лексикон всего факультета. Вначале остроумная, потом – плоская и набившая оскомину, в дело и не в дело лезет она в разговор, пока вдруг не заменяется новой, пришедшей невесть откуда.)

Мальчишка не вставал, и оперативник подхватил его под мышки, поднял и тут же уронил.

– Тьфу, мразь, – поморщился он, и Сергей почувствовал скверный запах. – Давай живее, не рассиживайся!

Мальчишка поднялся и торопливо, оглядываясь, словно ожидая удара, вскарабкался в фургон. Сержант закрыл дверь.

– Несправедливо, ребята, получилось. Те поедут с комфортом, а вам придется до отдела пешочком.

– Да, – согласился Сергей, – уж. Даже странно, и чего это я им не завидую?

– Пойдем поищем Витькин ножик на пружинке, – похлопал его по плечу Вадим.

* * *

Нож лежал не под скамейкой, а прямо на брусках сиденья.

– Сообразительный парнишка, – сказал кто-то из оперативников. – Спрятать не смог, так на виду оставил и поехал себе налегке.

– Он-то сообразительный, а… – Вадим нашел уже виновного, но постарался быть великодушным, – а мы – раззявы.

Сергей никогда не видел таких ножей. Пластмассовая рукоять сложной конфигурации, выпирающий из нее металлический рычажок. Он надавил на него, ожидая, что лезвие выпрыгнет жалом вперед, а оно откинулось сбоку, лениво, словно раздумывая, стоит ли вообще открываться. Но, откинувшись, оно встало на место прочно и не качалось в гнезде, когда Сергей попробовал шатать его рукой. Если бить прямо, такой нож не закроется, и предусмотрительно сделанная перекладина на рукояти не даст соскользнуть руке, если лезвие попадет во что-то твердое. В ребро, например, уточнил про себя Сергей и представил вдруг, как не в кого-то, а в него входит эта узкая стальная пластина с манерно заостренным носиком, проткнув кожу, между ребер, к ничем не прикрытому сердцу. Он не знал, кто из семерых владелец ножа, но представил вдруг, что полчаса назад его встретил бы удар не отточенной струны, а этого вот ножа, и снова зашевелилась лягушка где-то под желудком. Он сжал рукоять и ощутил на выпуклости рукояти резьбу.

– Посветите, – попросил он.

– Странный знак. Не похож на блатные метки.

– Шушеру на старинное письмо потянуло. К чему бы это?

В качающемся свете газовой зажигалки знак был виден отчетливо: славянская буква «аз» в пунктирном круге.

– Это старинное обозначение ста тысяч, – пояснил Сергей. Приятно было оказаться единственным сведущим человеком. – Назывался – «легион». – И, не договорив еще, Сергей вдруг пожалел о своем знании, потому что вспомнил, где видел он так же выдавленный в пластмассе этот знак и кто объяснял ему, что значил он триста лет тому назад.

– Откуда среди них таким грамотным взяться?

– «И имя вам – свора, а не легион», – протянул задумчиво один из оперативников.

– Что-что? – переспросил Вадим. Знатоком изящной словесности он не был.

– Это из Вознесенского:

 
Не красть вам Россию,
блатные батыи.
И имя вам – свора, а не легион.
 

Разговор проходил мимо Сергея. «Так на Руси обозначалось сто тысяч. Пока Петр арабские цифры не ввел. А назывались тогда сто тысяч не просто так, а специальным словом – «легион…» Он помнил это пьяноватое объяснение Андрюшки и весь тот вечер, потому что Андрей пришел раньше, чем они ждали, и потому не вовремя, и был он нетрезв, отчего Светка расстроилась и зашумела на него, но потом он умылся, пришел в себя и даже поспорил с Сергеем, Петр ли Первый ввел арабские цифры. Потом Сергей уточнил по Брокгаузу. Про арабские цифры был прав он: пришли они в Россию еще в шестнадцатом веке. А вот про «легион» Андрюша объяснил все точно.

* * *

Утро было солнечное, свет пробивался даже через пыльные стекла, и в подъезде не было обычной прохлады, такой приятной летом. И Сергей не стал отвечать на влажное прикосновение Светкиных туб. Их никто не видел, но целоваться среди утреннего света было странно. И еще Сергею не терпелось узнать то, зачем он пришел.

Он прошел в комнату.

– Ты одна? – спросил он.

– Трусишка, – Светка подумала, что он боится, и потянулась к нему. Ее не смущал свет. – Ты так рано… Я еще не проснулась. Я ждала тебя позднее.

– Я соскучился по тебе, – соврал Сергей. – Я не мог ждать до вечера. – И это была правда.

Он спешил убедиться, что «аз» в пунктирном круге и впрямь выдавлен на самодельной подставке для карандашей, манерной и неуклюжей. С основанием в виде гробика, с распятием, мученическую смерть на котором принимал не Иисус, а семиструнная гитара, и с букетом из пулеметных стволов.