Текст книги "Поиск-87: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Михаил Шаламов

Соавторы: Владимир Соколовский,Евгений Филенко,Евгений Тамарченко,Нина Никитина,Александр Ефремов,Вячеслав Запольских,Вячеслав Букур
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– Зачем? – спросил я.

– Нужно начать хотя бы с этого. – Голос и глаза его стали туманными, тревожно манящими сразу во все стороны дикого, неустроенного мира.

– Старец! Который в стороне! Пора! – кричали из единственного домашнего места в этом мире – из славной орды. Молодой Старец зачастил:

– Наша орда должна распространить свою силу на весь дикий мир, она должна покорить всех лжелюдей, слить их с родимой ордой или уничтожить, если они захотят оставаться зверьми. Но как, с чего начать – не знаю… Нужно пробовать, пробовать, понял? Вот ты и должен… Друга Камня… Ясно? Уговорить. Но только после того, как уговорите Рыжего Длинноносого.

Я опять понял, и все спуталось вокруг, и я почувствовал, как уходит жизнь из всего на свете.

– Как? – хрипло каркнул я, и жизнь, испугавшись такого голоса, вернулась обратно, завращалась, выжимая из тела жар и пот. – Как я смогу это сделать? Ведь Друг Камня наш гость, а значит, и часть нашей орды.

Мне стало страшно. Уб… то есть уговорить члена нашей орды ни с того ни с сего – да этого не было ни в одном предании! Пусть даже он временный соордынец!!!

Дунул насыщенный холодом, приманчивый ветер с севера.

– Ну Младостарец же! Пора!

– Уже ведь сказаны все наставления.

Выслушав эти крики, он холодно повернулся ко мне:

– Я знаю, ты думаешь, как тяжело уговорить родича. Прекрасно. Хвалю. Но НА САМОМ-ТО ДЕЛЕ он нам совсем не родич, а так, жалкий остаток нелюдского рода, оборотень и лжец. А ты боишься. Ты вот еще чего боишься, я знаю: мол, нет такого предания, которое приказывает сделать то, о чем я тебя прошу. Ну так вот, я, я тебе говорю: смелее! Дерзай! Пробуй! Если мы, то есть «я» да еще «я», победим, мы сделаем, выдумаем себе любое предание, какое захотим. Это будут сказания о нелюбви к людям и о любви к нелюдям, о том, что земля – это небо, а небо – это земля, что все родственники и что все – неродственники.

От любимой орды отделился Друг Камня и, по-хорошему скалясь, пошел в нашу сторону. Младостарец любовно сжал мои плечи, легонько толкнул в сторону Рыбы:

– Жалко, что все так быстро случается и некогда все основательно разъяснить. Но помни еще и еще, что бы ни случилось: НА САМОМ ДЕЛЕ он не человек. А если мы будем чересчур придерживаться правил для единого многоголосого «я», то никогда не сможем покорить неустроенный мир.

Он мгновенно повернулся и пошел мягким быстрым шагом. Ближе, ближе подходил он к любимой орде и к Рыбе. И тот приближался к нему. Подойдя почти вплотную к Мастеру, Молодой Старец повернул к нему красивую голову и мягко, светло улыбнулся. Ослепительно сверкнули прекрасные зубы. После этого они разошлись, идя каждый своим путем: Молодой поспешил к группе охотников, ко мне же подошел, по-хорошему показывая зубы, Мастер Камня:

– Радостно, что пришлось участвовать в деле с таким умным юнцом. Радостно к тому ж, что стоит хорошая погода. И того радостней, что предок хмельного меда так крепко скрепил нашу дружбу.

После такого решительного слова мы шли целый день вдоль реки молча, мы двигались в указанном нашими Старцами направлении, мы шли прямо в огромный красный костер, разложенный на западном небе, на небе умирания. И когда уже почти совсем вступили в это красное пламя, молча посмотрели друг на друга, согласно кивнули и стали располагаться на ночлег. Вдруг он вздрогнул и стал шарить вокруг своего пояса.

– Ты взял угли? – испуганно спросил он. Я торжествующе ухмыльнулся, вытащил из кожаного мешочка два камешка и ударил один по другому. Тончайшие молнии брызнули, извиваясь, и одна золотая змея клюнула в кучку сухого мха. С привычным трепетом я наблюдал, как рождается огонь. Мастер жадно посмотрел на него, потом испуганно – на меня.

– Не понимаю, откуда он взялся?

Я небрежно объяснил:

– Родился. Вот этот камень – мужчина (я показал на кремень), а вот этот – женщина. При своем страстном движении они порождают огненное дитя. То же самое происходит наверху, когда Предки промокают от дождя и высекают немыслимыми камнями огромные молнии, – они хотят разложить костер для обсушки.

– А у нас говорят, что Предки в это время пируют и с треском раскалывают кости, – с сомнением сказал Мастер Камня.

– Ваша орда темная, – снисходительно улыбнулся я. – На самом-то деле, как ты убедился, все на свете происходит не так.

Он промолчал, но, видимо, не обиделся. Но эта жалкая помесь Мамонта и Рыбы, этот обглодыш полувымершей орды вечером показал некое умение, когда костер разгорелся! Вечер захотел быть промозглым. Мы спросили Предков, кому первому спать, и Друг Камня вытащил короткую травинку. Предки подарили маленькую радость.

– Жаль, что ты будешь спать, поджариваясь с одного боку и леденея с другого, – сказал я ему. Он молча растянул свои толстые губы и скинул с плеч тонко выделанную медвежью шкуру. Я завистливо посмотрел на эту одежду. Мастер встряхнул одеяние и туго растянул на ивовых распорках. Я ничего не понимал. Но он развернул эту перепонку лицом к костру и пригласил опробовать эту штуку. Я лег между костром и шкурой и испугался: тепло схватило сразу с обеих сторон. Но потом стало понятно: тепло, дойдя до шкуры, ударялось об нее и летело обратно и грело уже с другой стороны.

Он взял копье (я поджался, надеясь на силу наших накожных рисунков), взял головню из костра и скрылся по направлению к речке. Я следил в призрачном свете ночного солнца, как огонь лохматой звездой метался вдоль мелководья, как Мастер сделал бешеный рывок – я вскочил – и забился в воде, с кем-то борясь. Я задавил в себе отвращение, хотя тяжело было наблюдать за этим жутким одиноким камланием. И он возвратился, трясясь от холода и удовольствия, с усилием неся копье, на кремневом наконечнике которого – увесистый, в один локоть, таймень. Он улыбнулся и стал бегать вокруг костра. Согревшись, он раскопал землю в одном месте, налил туда воды, взял из ямки грязи и облепил рыбу со всех сторон. Потом положил ее в огонь.

– Сжигаешь в дар Предкам? – утвердительно спросил я. Он покачал головой. Потом проходило время, белесый ночной свет летней тундры веселил нас, таймень пекся и пел на угольях. Блуждающий Огонь тихо крался за горизонтом к месту восхода, выставив раскаленную макушку.

Я впервые посмотрел на сидящего рядом как… как совсем на человека. В это время Мастер воскликнул:

– Как зловеще, но и радостно и могуче плывет по мировым водам Огненная Рыба!

Нет, не человек. Разве человек говорит такое про солнце? Ведь людям известно, что оно – огонь, зашвырнутый однажды Мамонтом наверх, когда он приводил в порядок мир. Дело было так: Предок счищал с земли покрывающий ее сплошной лед. Было совсем темно, но он, могучий, швырял лед строго в одном направлении – так, кстати, появились север и юг, потом он принялся прорывать своими мощными бивнями русла рек; вдруг он почувствовал ожог – оказывается, он наткнулся на подземный огонь; взревев от боли, он в сильнейшем гневе схватил кусок огня и подкинул высоко вверх, потом испугался – ведь, по его замыслу, мир должен был освещаться вечными огнями, укрепленными на вершинах холмов: но тут он увидел, что и так хорошо; надеясь, что никто не увидел его огреха, он продолжил свою мировую работу. Ошибка Носатого, его ярость, его недалекость всегда высмеивается и вышучивается на празднике Делания Весны.

Так знают все настоящие люди, то есть Мамонты. А тут – Огненная Рыба! Жутко мне стало. Я вдруг тут понял, что все чужие, все враги, живущие вокруг нашей орды, – не звери. Они хуже зверей. Их лопотанье похоже на нашу речь, и даже различимы какие-то подобия смыслов, они охотятся и делают оружие, у них, оказывается, есть свое, оборотническое знание о мире. Все это отвратительно, как гримасничанье твоей собственной тени на закате солнца. Ты белый, тень черная; ты поднял руку, и она угодливо тянет к небозему что-то длинное и темное; ты шагаешь, и она торопливо переставляет плоские подпорки. У нее нельзя заметить собственной воли – значит, она глубоко прячет свои умыслы. И многие, многие орды подделок под людей тянутся от нас во все стороны мира, и они изначально враждебны единственно человеческому семени, как тень враждебна свету. Есть способ сделать их людьми – нанести на их человекоподобные тела знаки нашей орды. А если нет – да будут они нашей добычей!

Но рыбу от Рыбы я принял из его корявой умелой руки. Ведь на нем наши знаки, и теперь он на время наш, и их пища – наша пища.

– Ложись, – сказал он, когда от тайменя ничего не осталось. Ни единая мышца лица не дрогнула у него, когда я вынул маленького каменного Предка и намазал его густо куском печеной икры.

– Как же ложиться? – удивлялся я. – Ты вытащил короткую веточку, а не я.

Он улыбнулся и опять стал ходить вокруг костра. Он дал понять, что старше и что у него больше сил.

Я спал, это был просто отдых. Местовремя Сновидений я так и не посетил и остался без разговоров с Предками и без их советов. Жаль. Потом я прыгал вокруг костра, а Мастер сонно сопел.

Мы шли несколько, много дней в указанном Старцами направлении. Иногда наш путь делал, как змея, короткие броски влево-вправо. Однако никаких следов Предка не было. Друг Камня становился все разговорчивее, ближе, роднее, а значит, и невыносимее. Помогая ему собирать пищу для костра, поедая вместе с ним сушеное мясо, все время подновляя на его коже бледнеющие рисунки, я слушал его, слушал. Он подробно пересказывал историю своей орды (не той своей, в которой он сейчас, а той, в которой родился). Он пропел песню орды и станцевал танец орды и рассказал, как он был в младенческом возрасте унесен обезумевшей от потери детеныша медведицей, как Рыбы догнали и убили ее, а потом совершили карательный поход против орды Медведя, безусловно виновной в этом случае; как все решили, что такое необыкновенное начало жизни говорит о необыкновенном будущем служении и хотели сделать его Старцем…

– Как? – прервал я его. – Разве Старцы у вас такие молодые?

Он снисходительно улыбнулся:

– У нас Старцем можно стать даже в утробе матери. Важно, чтобы на тебя пал выбор предка-Перворыбы.

Я слушал его содрогаясь. Голова и руки опухли от злой крови. Для того ли я пережил пятнадцать пальцев весен, чтобы слушать такое – и не мочь пустить в ход ни нож, ни копье? А он хвастал своим предком-Перворыбой, его могучестью, ловкостью, спокойствием. Внутри медленно поднимало голову отчаянье. За что, за что я так наказан? Ух, если бы не эти родные линии на его теле…

И тут стало еще хуже, кажется, вся вселенная, укрепленная на спине Мамонта, содрогнулась от кощунственных слов, белесая жирная дымка над нами заклубилась еще гуще, и Верхний Огонь закрыл свой глаз, чтобы не видеть и не слышать этакое.

– Здесь нас двое. Никто не слышит.

– Кроме Предков.

– Кроме МОИХ предков, – нажал он голосом. – А что касается твоих, то их, верно, все равно что нет. Они не истинные. Истинны только мои Перворыбы.

Я яростно сжал древко – оно попало к нам откуда-то с юга, где эти древки и ручки от топоров, а также дубины растут прямо из земли; переходя от одной орды к другой, они становятся все ценнее, и наша единственная в мире орда людей отдает за каждую пару деревяшек по одному клыку. Я сжал древко копья так, что заломило пальцы, и я прошел вперед, чтобы не поразить ненавистника в спину. Хоть я и знал, что никогда ничего своему не сделаю.

– …И твои жалкие предки просто вызывают смех, – продолжал Мастер. – Только наша всем известная терпимость к заблуждениям других орд удерживает меня от веселья. Рыбы вообще отличаются спокойствием и рассудительностью. Поэтому только мы сможем объединить все орды в любой орде, прекратить всеобщую вражду: ведь все будут людьми – Рыбами.

Это продолжалось до ночного привала, и тогда он наконец замолк, потому что жевать сухое мясо и говорить – умение, к счастью, не всем доступное.

И вот он улегся перед своей распяленной шкурой, а я ходил взад-вперед, охраняя его отдых. Белесый, сукровичный свет растекался по кругу горизонта, он делал густые травы черными. Очень далеко на юге фыркал и утробно урчал шерстистый носорог, вокруг костра замыкали шуршащие петли тут же исчезающие гибкие тени: лисы, песцы, пумы; иногда с огромной важностью, едва ворочая шеей от гордости и силы, но тоже бесшумно, как порождение Местовремени, проходил волк. Хуже всего, если будет приближаться пещерный лев. Он перешибает хвост гигантскому лосю и уносит его легко, как мать младенца. Пещерный лев не появился, но пришел сон, он принялся бороться со мной, и пришлось вежливо пошевелить Мастера большим пальцем ноги. Он легко вскочил, но в его глазах, красных от дыма, еще плавали видения. И я засомневался: что ему посоветовали его предки во время посещения? Хоть он и наш, но его Рыбы должны его посещать… по привычке…

Я смотрел на проплывающие передо мной мысли и был уже на полпути между тем миром и этим. И вот. Плывут мысли… то есть Рыбы… враги… Мастер делает им много-много-много рубил, ножей, наконечников, зубил, тесел, весел… нет, весла – это дело Друга Дерева… Многомногомножей… Многомногомно… А у нас их нет… Нет, нет, нет – нетнетнетнет… тне, тне, тне-е-е, – завыл тихонько пес вдалеке – у них недавно начался гон.

Я, оказывается, лежу возле костра. Сердце бежит от меня и никак не может убежать, и я грызу в исступлении сырую землю, как смертельно раненный на охоте.

…Сюда, да, вернулся сюда с охоты в Полях Сновидений. Вернулся с добычей мысли, увидел, когда был там, что-то важное для нашей орды.

Голова моя сонно поднялась – по ту сторону костра неустанно вышагивал, охраняя меня, Друг Камня. Так вот кто ты такой! Ты не только нечеловек, но и очень искусный нечеловек! Поэтому и очень опасный. Тут воин сна ударил своим невидимым копьем, голова моя поникла и не успела додумать.

Зато было время для додумывания, когда я быстро шел след в след за Мастером, глядя на его толстую от мышц спину. Очень глубокая ложбинка разделяет спину сверху донизу, и темная тень заполняет ее. Я наслаждался своим открытием. Вот, оказывается, почему должен я уговорить Мастера. Он делает разнообразные орудия для Рыб и отказывается делать для нас. Он плохой. Поэтому он должен уйти к своим чешуйчатым лжепредкам, и как можно быстрее.

Он плохой – обделывает камни для Рыб, а не для нас.

Все играло и пело во мне – целая орда, все трубило и ухало голосом Предка. Это я сам, сам додумался, а не во время Танца Совета! Но тут клыкастое сомнение шевельнулось во мне: если я во время думанья представляю себе любимую орду, то, наверное, она и думала за меня, находясь у меня в голове, и никакого «я» нет. Это только очередная шутка Предков над бедным одиноким умом. Нет, лучше я решу, что никто не думал вместе со мной: ни Старцы, ни Младостарец. Я снова возликовал. Как бы почувствовав это мое ликование, Мастер высоко и радостно подпрыгнул и пустился крупной охотничьей рысью по вытоптанной звериной тропе.

Мы бежали, в спину толкал легкий радостный ветер, и внутри нас было так легко, легко, и все вокруг нас бежало и пело, и солнце выглянуло полюбоваться нами из тяжелых дымных туч, и ветер притих, и погода, которая хотела уронить на нас крупные снежинки – первый угрюмый привет Ледяной Пасти, – раздумала и начала улучшаться.

Охотничьим средним бегом мы так и вбежали в стойбище косматых лжелюдей и сначала, в первый миг, ничего не поняли в своем радостном движении. По бокам зрения мелькали косматые расплющенные тела, грубо обитые камни, просто куски песчаника, змеевика и кремня, охапки старой желтой травы. Вдруг Мастер запа́х смертельным испугом, мы разом повернулись, сделали по два отчаянных прыжка и нырнули в счастливо растущий тут кустарник. Здесь еще была полынь, и дух ее вязал мысли и движения. Было тихо. Никто не торопился к нам, сопя и поухивая, чтобы схватить нас и съесть. От Мастера пахнет страхом. Я медленно приподнимаюсь и – огромная радость: никого живого в этом стойбище нет!

Мы выходим из зарослей карликовой березы, ходим по этому безопасному месту, переворачиваем мертвых лжелюдей. Их рыжеватая шерсть потускнела, морды их – это почти человеческие лица, и сильно убегающий назад лоб с двумя отвратительными буграми над глазами не отнимает этого почти человеческого выражения. Впрочем, солнце, ветер и мелкое зверье уже принялись за свое привычное дело.

– Удача, – сказал Друг Камня. – Этот страшный след оставил бешеный Мамонт.

Очень он грубо выразился, ну просто непростительно, но я вынужден был согласиться: да, оставил. Теперь поиски моего бедного сородича существенно облегчались.

От порушенной стоянки зверолюдей мы взяли круто к закату – ведь туда вели чуть заметные следы. Изредка в траве попадались грубые бурые волоски. Я благоговейно брал их и засовывал в пояс, чтобы вечером похоронить в огне костра. Мастер хмыкал и отводил глаза.

Теперь я все время был впереди – мой временный родич, как и все Рыбы, не знал повадок нашего Предка. Дожди были давно, и его следы на почве видны слабо, и мало обломанных подвяленных трав, к тому же Предок резко бросался из стороны в сторону – видно, от боли. Пришло подозрение, что он ранен в хобот, и оно подтвердилось: попадались участки выдранной и размусоленной травы, а земля была беспорядочно взрыхлена. Он вставал на колени, хватал корм прямо ртом, и вряд ли у него успешно получалось. Я показал на эти следы:

– Видишь? Какой-то дурак вздумал поохотиться на нашего родича. Но он его только ранил. Чтобы прекратить его мучения, мы должны его как можно быстрее отправить на вечное пастбище. И мы его отправим, чтобы он потом родился в нашей орде могучим охотником.

Я достал из своего кожаного мешка несколько кусочков рыжей шкуры, почтительно прикоснулся к ним лбом и сначала натер ими друга-врага, а потом себя. Мастер посмотрел на меня с вопросом.

– Теперь мы с тобой – еще больше Мамонты, – сказал я. – Теперь у нас запах.

Я сделал еще вот что: сложил округло руки возле рта – и покатые густотравные холмы огласило нестерпимое верещанье мамонтенка, попавшего на зуб огромному серому медведю. Друг Камня начал озираться, ища злосчастного детеныша. Я засмеялся.

Мы полушли-полубежали. Приметы Предка становились все яснее. Мы двигались на заход, куда постоянно, раз в сутки, склонялся, умирая, Блуждающий Огонь. Нам сейчас не хотелось умирать, поэтому мы были очень внимательны. Каждый день я натирал Мастера и себя куском мамонтовой шкуры.

Предок явился нам, когда было промозглое горестное утро. Мы шли, чавкая ногами по жидкой земле. Сверху медленно наваливался пласт тумана, весь разрясканный на волокна, как крапивная пряжа. Да это и была пряжа Предков, которую они трепали наверху в такие вот скучные, кислые дни. Белая пряжа, шевелясь, стала еще ниже, и дальний конец ее лег на вершину холма. Остался, таким образом, только клин чистого воздуха, и в широкой части воздушного клина шлепали мы.

Он появился там, наверху, в узкой части клина, как колоссальная гора, как опора всего, что есть. Он стоял и молча смотрел на нас. Мы остановились. Туманные волокна свивались и развивались.

Маленькие воспаленные глазки утомленно смотрели на нас, висячие уши беспокойно вспрядывали, он бесшумно переминался с одной огромной ноги на другую. Он был в самом деле обречен – хобот безжизненно болтался и был как-то странно искривлен. У основания левого бивня темнел какой-то предмет, наподобие третьего, маленького и прямого клыка, но я не успел рассмотреть – от нас к нему пролетел слабый ветерок и принес ему смутный родной запах. Он вздохнул и двинулся к нам, бесшумно переставляя округлые ноги. Я прошипел: «Бежим!» – и первый бросился по склону вниз. От благоговения ноги мои ослабли, я несколько раз споткнулся. Мастер бежал рядом, с ужасом оглядываясь через плечо. И правильно. Этот ужас меня слегка радовал, потому что НА САМОМ ДЕЛЕ, как выразился Младостарец, предки Друга Камня – это все-таки не наши Предки, каких бы там Рыбомамонтов Старцы ни рисовали.

– Куда же теперь? – крикнул, задыхаясь на бегу, Друг Камня. От страха у него сбилось дыхание.

– Держись за мной, – ответил я, и спокойствие потомка Мамонта успокоило его, дыхание его стало ровнее, удары крепких коротких ног размереннее, и он, слегка раскачиваясь, пристроился сзади моего левого плеча.

Если бы Предок так не ослаб, он давно-давно бы догнал нас.

Мы бежали по направлению к Быстрой. На хороводе Старцев было решено, что любая двойка-тройка охотников, которая обнаружит Предка, будет гнать его к Быстрой. А если потом двигаться по ее берегу к верховьям, то это неизбежно должно привести Мамонта к отряду ожидающих его «уговорщиков».

Пряжа тумана замотала нас и весь мир. Все звуки заглохли, все цвета ослепли, но уверенное чувство внутри не давало нам заблудиться, оно гнало и гнало нас, точно направляя к Быстрой, к ее умному веселому течению. Наши копья заброшены на шею, наши руки положены поверх, наши крепкие груди дышат без устали. И весело, и жутко бежать в сплошном белом воздухе, а сзади бесшумно трусит, похрюкивая, Предок, мой, наш, он – часть меня, я – часть его, я перейду в него, а он, когда умрет, – в меня, в нас. Вот уже непонятно – да и зачем понимать? – кто кого преследует, кто за кем гонится, кто кого хочет уговорить; уже я – могучий, хотя и больной Предок – гонюсь за этим малорослым народцем, который пахнет так по-родному, я жажду догнать его, схватить, стать единым целым…

Пошла крепкая кремнистая почва. Значит, мы двигаемся правильно, значит, скоро услышим движение воды. Мы его услышали, я повернул. Друг Камня вослед, и мы побежали вверх, на юг, к истокам. Очень приятно было бежать на юг, откуда приходят всякое изобилие и радость. Бежали аж до тех пор, пока туман не потемнел. Значит, Огонь уже склонился к умиранию. Чувство радости вдруг сменилось усталостью. Мы нехотя влезли в обжигающую воду и переплыли на другой берег. Потом я достал из выделанного оленьего пузыря кремень и кресало и воскресил костер.

Почти прыгая в пламя, дрожа и радуясь, Друг Камня вскрикивал:

– А т-теперь мы его! А т-теперь мы его! А? Не будешь больше разорять орды людей! Ч-червеносый!

Я настолько устал, что не обиделся на «червеносый». Я жевал кус вяленины и глядел на спутника, прощая ему. В конце концов, что же? И он, и его родичи, хоть и лжелюди, тоже хотят жить. Да и устаешь все время ненавидеть, нужно дать передых и существу ненависти, кое завелось от слов Младостарца в груди, вот тут, слева, и грызет теперь, и грызет.

Посреди ночи я опять внезапно проснулся. Туман исчез. Очень, очень высокий небосвод, подсвеченный незаходящим Огнем, раскинулся над всей вселенной. На небесном своде иные нетерпеливые Предки уже разложили редкие костры, не в силах ждать, когда наступит бесконечная зимняя ночь, – очень уж хотелось им кушать.

Я мог бы еще поспать до сторожевой смены, но тело, не слушаясь такого решения, приподнялось, голова повернулась, а глаза посмотрели через Быструю. На том берегу черной громадой громоздился Предок. Он неподвижно стоял – видно, дремал. Мои глаза были полны любовью к нему, и он это будто почувствовал, да нет, не будто – беспокойно переступил с ноги на ногу и повернулся немного, стал виден острый черный хребет. Я люблю тебя, милый могучий бедный больной Предок, и я спасу тебя от мучений, все произойдет быстро, ты умрешь, но это будет и рождение, ты будешь самым могучим охотником в нашей орде, милый, милый. Любовь переполнила мои глаза и полилась теплыми мелкими каплями на руки.

Не разбирая уже дня и ночи, мы бежали к истокам Быстрой, к истокам жизни Предка, откуда потечет, журча его кровью, новая, неведомая жизнь. Теперь мы ели и спали когда придется, потому что очень спешили, ведь вся орда ждет нас и ужасно волнуется. И еще есть одна опасность – раздраженный незаживающей раной Предок может в любой момент уйти, и тогда ищи его, злого, измученного.

Иногда мы отдыхали днем на другом берегу Быстрой, но часто от сильнейшей усталости не могли спать, а лишь, расслабленные, дремали, уткнув головы в колени. Оставив Мастера, я делал большой крюк, переплывал Быструю обратно и осторожно подходил к Мамонту с подветренной стороны. Он терпеливо стоял, отгоняя движением ушей гнус. Однако вокруг глаз и рта, там, где нежное мясо граничило с прекрасными желтоватыми бивнями, было уже разъедено, а хобот висел, бессильный отогнать это гнусное летучее племя. Я разглядел причину его беспомощности: у самого основания носа торчал дротик. Он зашел очень глубоко, виднелся лишь кончик рукояти. Я пытался разглядеть, знак какой орды стоит на нем, чья мощная злая рука направила его полет. Напрасно: было очень далеко.

Однажды, когда я вот так любовался Предком, быстро и подло сменился ветер. А старый запах мамонтовой шкуры был смыт с меня злохитрой рекой при переправе (вот почему мы не любим все водяное).

Учуяв ненавистную вонь человечьего тела и не разбираясь, что это его ближайший родственник, зверь обрушился на меня и гнал до самой воды. Спасло меня то, что я завизжал обиженным мамонтенком и он один миг проколебался. Я прыгнул в Быструю, а он, остановившись на берегу, долго смотрел мне вслед, сожалея, что не может отплатить за тяжелую рану. Плыть он не решился – был слаб.

Друг Камня был очень взволнован и рассержен:

– Так рисковать! Что бы я потом сказал твоим, то есть моим сородичам? Как мне потом без тебя заманивать твоего, то есть моего сумасшедшего родственника? Орда Рыбы не знает хорошо его повадок! Да ей это и не нужно! И как ты смеешь, еще недозрелый подросток, уходить без разрешения!

Я медленно подошел к нему. Он побледнел и начал искать возле себя рукой. Его сплющенный – под Рыбу – лоб стал вообще цвета снега. Я достал из складок набедренной тряпки краски и стал подновлять на нем узоры Мамонта. Особенно усердно я поработал над лицом. Жаль, что у него другие лицевые надрезы.

В орде Рыбы некую дощечку прикрепляют к черепу наклонно, лицо почти вовсе не трогают. И оно получается отвратительно убегающим назад, как у их любимых Рыб.

Я тщательно разрисовал лоб, щеки, подбородок, расположил линии так, что Мастер стал более-менее напоминать человека. Этому делу я предаюсь каждый день изо всех сил, так что друг-враг даже ворчит; если бы не это малеванье, то мы давно бы были в верховьях реки и покончили с обезумевшей тварью. Он не ведает, простофиля, что в таком случае он никогда бы не дошел до верховьев. Никто не может выносить долго даже слегка утраченные линии и краски.

Все время, пока мы бежали к месту, где нас должны были встретить загонщики, меня мучили приступы неведомой болезни. Начинается она всегда одинаково: горделивой мыслью, что я избранник Предков, и не просто «я» – частичка и другое название «мы», а «я», я – худой нескладный подросток, незрелый, еще не получивший никакого обозначения. И вот тут – вдруг, как удар громового топора, – один! Погибаю без орды! Предки! Возьмите себе это «я» и отдайте взамен уютное растворение, эту слитность, спаянность всех тел в одно бесконечное, сильное, громадное, клыкастое существо… Я бежал и рыдал, но не очень сильно, чтобы не сбить дыхания.

Так, терзаемый попеременно то гибким существом ненависти под сердцем, то страшной холодной одинокостью, я бежал, и ел, и дремал, и разрисовывал плотное тело нечеловека, каждый день превращая его в человека. Мы ежедневно переплывали Быструю для устройства лежбища. Быстрая – холодна, у меня все время текло из носа. Даже несокрушимый Друг Камня начал подшмыгивать.

День из здорового делался больным: круглый Верхний Огонь подернулся воспаленной краснотой, и ветер где-то за чертой небозема уже надул свои щеки…

– Скорее! – Я закричал это и понял, что мы опоздаем, последняя часть пути к Скальной Стране уходила резко влево от Быстрой, и если нас застанет ливень, тогда… тогда…

– Скорей! Скорей! Скорей!

Я орал это на бегу, и уже несколько верхних капель упало в мою глотку. Я проглотил их в священной и безумной надежде – а вдруг вместе с ними я съел весь дождь. Но такие штуки получаются только у Кострового Дурака. Дождь упал на нас! И на Предка! Дождь облепил все вокруг своею прозрачной длинной шерстью! Мы бежали уже между скал.

– Ищи узкую пещеру! Или высокое обрывистое место! – крикнул я. Ливень редел, становился холоднее – и вот полетели холодные белые цветы, как будто Предки, в восторге от этого действа, награждали нас сверху. Снег падал на камни, на траву и оборачивался водой…

– Поздно искать! – закричал в ответ Мастер, и его рыбье лицо исказилось: сзади гневно захаркал, закашлял Предок и раздалась его труба. – Он учуял!

Ливень смыл с нас запах. Теперь для Предка мы уже не Мамонты, нет. Все правильно. Если! Смыть! Рисунок! Или! Запах!.. Поздно додумывать. Труба смерти слышится все ближе, ближе, а сверху падает все реже, реже, и вот воссиял что есть мочи Верхний Огонь! Он приветствовал нас, и освещал все это, и любовался, и смеялся. Мне захотелось смеяться вместе с ним. И не нужно худому, жалкому, незрелому телу убегать. Оно радостно вздохнуло и, в жажде соединения с Предком, повалилось навзничь. Но короткая сильная рука безжалостно схватила меня и поволокла, раздирая лицо об камни. Эта рука, ее коренастый владелец до смерти виноваты передо мной – желание слитности исчезло. Ненужно захотелось жить.

Меня волочил чужой, с чужими страшными знаками на теле, он напоминает мне одного, кто вот только что был рядом со мной и кричал: «Поздно искать! Он учуял!» Но этот – уже не он, не родной. Этого нужно убить.

Предок настигал, его дыхание раздавалось совсем близко сзади. А впереди – надо же! я еще буду жить! – впереди показалась глубокая узкая расщелина. Я бросился к ней, и чужой коренастый – за мной. Я лягнул его в мягкое, в пах. Он еще падал, а я уже бросился головой вперед. Там могла сидеть пума, но уже поздно проверять. Расщелина, милая, спаси, прими меня!

Сжавшись, подтянув колени к подбородку и обхватив их, я смотрел, как бушует и стонет Предок; мне было горько: я хотел жить. Могучий лоб его был всего в полулокте от меня. Он гневно нажимал, крошился доломит, и глухо стонала мать-земля, силясь принять в свое чрево такой необычный предмет. Уже кровь засочилась из ободранных ушей его и из лохматого темени его, а он все ломился, визжал хрипло и ухал.

Внезапно завизжал он очень, очень, очень громко, и слышалась в невыносимом визге гордость униженная. И – запах паленого. Он стал выдирать клыкастое лицо из расщелины, оставив меня, скрюченного, бессильного. Визжа, он выдернулся полностью, резко развернулся, показав дымящийся зад, и понесся за чужаком, который отчаянно старался увеличить расстояние между собой и Предком – это слышно было по частому топоту коротких мощных ног. Правильно, дорогой мой, родной, убей его, он оскорбил тебя, пусть он будет твоей жертвой от всех нас.