Текст книги "Санджар Непобедимый"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

II

Голос надрывался, голос неистово звал. Призывный вопль несся во мраке над плоскими крышами домиков, над темными настороженными куполами могучих чинаров, столпившихся около большой мечети у священного источника.

Голос звучал сначала внизу, у бурной говорливой речки, а затем переместился повыше, к большой мечети.

По улочкам и тихим переулкам заскользили тени; хлопнула калитка, другая, зашлепали по камням подбитые подковами кожаные калоши.

Погруженный только что в крепкий сон, кишлак Сары–Кунда наполнился шумом, сдержанным говором. То тут, то там встревоженно лаяли собаки.

Голос у мечети все еще взывал к небу. Далеко в горах отзывалось эхо.

– Люди! Эй, люди! Собирайтесь к мечети. Собирайтесь, отбросьте ваш сон! Идите скорее!

Желтоватое пятно света проплыло по земле, блеснуло в воде хауза и выхватило из темноты бородатые заспанные лица. Сразу стало видно, что большой двор мечети заполнен народом.

Толпа выжидающе молчала. Хотя крик сельского глашатая среди ночи нарушил установленный испокон веков уклад жизни, никто ни словом не выдал своего любопытства. Молча стояли люди, поеживаясь под резкими, сердитыми порывами ветра, мчавшегося с льдистых склонов Хазрет Султана.

Заговорил староста селения Сираджеддин. Собравшимся видна была только пушистая его борода, каждый волосок которой сиял в струившемся сбоку и снизу свете фонаря. Лицо и голова, увенчанная чалмой, прятались в тени.

– Мусульмане, ваш сон поистине безмятежен, ваши сердца беспредельно спокойны. Говорят: «Заяц спит и просыпается без головы». А вы?

Голос его дрожал:

– Вы спите, а полчище ширбачей этого сына разводки – Кудрат–бия скачет сломя голову, к нашему кишлаку. Глаза людоедов налиты кровью, их клыки оскалены.

Помолчав для убедительности, староста продолжал:

– Слушайте, что сказал мне посланец вожака бандитских шаек. Преисполненный гордыни и наглости Кудрат–бий объявил: «Мы слышали, что в Сары–Кунда люди впали в разврат и отказали в гостеприимстве нашему ясаулу. Поэтому приказываю… – Голос говорившего дрогнул. – Приказываю сегодня же доставить мне и моим людям сто пятьдесят подков, четыре пуда фамиль–чая, полтора пуда кок–чая, чилимного табаку десять фунтов, баранов – сорок, рису – десять пудов, кишмишу – три пуда. Ослушникам – наказание, их семьям – разорение!». Слышали, люди? Кровопийца и насильник Кудрат–бий опять пришел, лошади его джигитов ржут на дорогах, а вы спите…

Толпа молчала. Каждый с тоской припоминал все беды все несчастья, которые пришлось претерпеть злосчастному селению Сары–Кунда в прошлом году.

Тогда в долине несколько недель стояли лагерем басмачи Кудрат–бия, загнанные сюда, в глухие дебри, красными конниками. Слезы, разорение, свежие могильные холмики оставили после своего ухода воины ислама в кишлаке Сары–Кунда.

И вот сейчас они снова тут.

– Идет сама смерть, – сказал престарелый Навруз–бобо, которого все называли просто Мерген – охотник.

Он был стар, никто не знал, сколько ему лет, и каждое слово его воспринималось односельчанами, как прорицание.

И теперь сказанная им фраза всколыхнула весь кишлак. Все закричали сразу. Что кричали – неизвестно. Каждый, не слушая соседа, выкрикивал торопливо слова, спеша излить все обиды и горести, накопившиеся в груди за многие годы притеснений, бесправия, нищеты.

Шум перекрыл спокойный густой бас кузнеца Юсупа:

– Все идут домой. Все берут то, что есть у каждого из оружия. Есть нож – бери нож. Есть серп, хорош и серп, есть топор – прекрасно, есть железные вилы – замечательно, есть ружье – да будет радостен и счастлив тот, у кого есть ружье.

Шум удаляющихся шагов показал, что предложение кузнеца Юсупа было воспринято как приказ.

Во дворе мечети остался только Юсуп и еще несколько человек.

Кто–то вопросительно кашлянул, робко, но настойчиво.

– Что хотите сказать? – отозвался Юсуп. В круг света вступил человек. Лица его не было видно, но по халату тонкого верблюжьего сукна Юсуп тотчас узнал имама – достопочтенного настоятеля сарыкундинской мечети. Он подошел вплотную к кузнецу и притронулся пальцем к поблескивающей при свете фонаря вороненой стали ружейного ствола.

– Что это? – спросил имам.

– Вы разве впервые видите ружье? – с досадой ответил кузнец.

– Мы знаем вашу мудрость, да будет она очищена от богохульства и заблуждений. Ваша мудрость подтверждается вашей предусмотрительностью. Вы взяли в руки оружие, узнав о приближении парваначи Кудрат–бия, а?

Юсуп промолчал. Он чувствовал, что в темноте за его спиной угрожающе сдвигаются тени. Голова кузнеца инстинктивно ушла в плечи.

Ничуть не обескураженный молчанием Юсупа, снова заговорил имам, явно пытаясь затеять спор:

– Тот истинный мусульманин, кто доверился святым шейхам, кто учится у них. Доверься главе воинов ислама Кудрат–бию, ибо он заслужил своей войной с большевиками, нечестивыми гяурами, имя великого шейха.

– Это Кудрат – шейх? Он вор, растлитель дехканских дочерей. Зверь, пьющий кровь детей. Вот кто ваш святой шейх!

– Опомнись, пока не поздно. Такие, как ты, сеют в народе смятение. Ты мутишь дехкан. От твоих слов народ обращает взоры на чужое имущество, на чужих жен…

На улице послышался шум шагов. Юсуп понял, что крестьяне возвращаются с оружием. Чувство напряжения исчезло. Толпившиеся за спиной враждебные тени беззвучно отступили, растаяли.

Но имам не унимался. Он уже обращался не к Юсупу, а к народу, который быстро прибывал.

– Опомнитесь, – кричал имам, – опомнитесь! Рассчитывайте на милосердие всевышнего. Ваши шеи тоньше волоса.

Тогда к свету выдвинулось выразительное лицо Навруз–бобо Мергена.

– Мусульмане! – громко заговорил он. – Вот я живу много, много лет и много, много лет возношу аллаху молитвы.

– Твоя, Мерген, набожность открывает тебе дорогу в рай, – торопливо проговорил имам.

Мерген вздохнул:

– Велик аллах, но ни я, ни мои соседи, ни все жители Сары–Кунда не видели, чтобы всевышний, когда мы умираем весной от голода, бросал нам лепешки с неба.

Послышался легкий смешок.

– Так–то: чужое дело легче ваты, свое – тяжелее камня, – заключил Мерген.

Сираджеддин наклонился к уху Юсупа и быстро заговорил.

– Староста наш, – громко сказал Юсуп, – боится, как бы чего не получилось плохого, Камил–бай, ростовщик Зарип и еще другие забились в свои норы и молчат.

– Пусть баи скалят свои зубы, а мы Кудрата к себе не пустим.

Это сказал совсем еще молодой парень, Мустафа. Про него ходили слухи, что он был одно время в басмаческой шайке, но сбежал оттуда.

Кузнец насторожился.

– Ты быстр на слова, но…

Тогда Мустафа подошел к фонарю и скинул халат с плеч.

– Видишь?

Возгласы жалости послышались в толпе. Спина Мустафы была похожа на обнаженный кусок мяса – ее сплошь покрывали вздутые багровые рубцы еще не заживших ран.

– Я был у Кудрата, я служил ему, но я не стерпел. Я не смог смотреть на зверства, чинимые им и его разбойниками, и ушел от него. И вот я думал: когда силы вернутся ко мне, уйду к большевикам, стану красным воином.

Кузнец Юсуп, Мерген и староста Сираджеддин взялись руководить защитой селения. И по тому, что оборона Сары–Кунда вошла в историю Узбекистана как героическая страница, можно судить, что они оказались неплохими организаторами и командирами.

Сарыкундинцы подняли оружие против притеснителей.

Меньше всего матерый волк Кудрат–бий мог допустить, что бараны, как называл он дехкан, осмелятся дать отпор воинам ислама.

Никогда не бывшие воинами, никогда не державшие в руках оружия, дехкане вступили в битву с испытанными, жестокими головорезами, набившими руку на убийствах, изощрившимися в хитрости и вероломстве. Но дехкане проявили природную сметку, подлинное мужество, терпение.

Впоследствии, когда Кошуба разбирал действия сары–кундинцев, он выразил свой восторг:

– И полководец остроумнее не придумал бы. Вот уж правильно таджики говорят: мужественный не жмурится от лучей солнца, трус слепнет от света луны.

Староста Сираджеддин, кузнец Юсуп и Мерген после быстрого, немногословного совещания разделили дехкан на три части, и каждый двинулся с группой людей в определенном направлении.

Напутственных речей не произносилось. Только Юсуп, любивший поговорить, во всеуслышание заявил:

– Братья! Жадная лошадь прогрызает дно торбы. Помните, Кудрат жаден, как голодная крыса. От ваших рук и вашего мужества зависит, чтобы вы не проснулись завтра нищими.

Часть сарыкундинцев поднялась по склону горы к ущелью. Другая часть спряталась в домах и за каменными оградами вдоль дороги. Третья группа открыто напала на конницу Кудрат–бия, едва он вышел из горла ущелья.

Когда Мергена спросили, как мог он, имея в своем отряде всего–навсего три однозарядных берданки и десяток серпов и кетменей, решиться напасть на самого Кудрат–бия и пятьдесят его головорезов, вооруженных многозарядными английскими винтовками, он ответил:

– Взгляд батыра и железо плавит.

Гулкие, отдававшиеся далеким эхом выстрелы, стоны раненых напугали басмачей, и они повернули назад к ущелью, решив, очевидно, что в Сары–Кунда засел отряд красноармейцев.

Но едва всадники втянулись в узкий проход, сжатый скалами, как ущелье огласилось страшным скрежетом. Горы грохотали. Сверху на басмачей сыпались камни,

щебенка. Было еще совсем темно, и басмачи не могли ничего разобрать. Раздались крики:

– Злые духи! Спасайтесь! Дивы, горные дивы! Бандиты стремительно бросились назад из ущелья. В темноте они падали вместе с лошадьми, всадники топтали упавших, пускали в ход камчи.

– Дивы! Дивы!

Но у входа в долину снова загрохотали выстрелы. Басмачи заметались в колючих кустарниках. Кое–кто, сраженный пулей, падал на камни. Паника овладела басмачами.

…Чуть брезжил рассвет, в сумраке начали вырисовываться пологие холмы. На одном из них стоял всадник и махал белой чалмой.

Тогда из–за большого камня выбрался Юсуп и, сделав несколько шагов по направлению всадника, спросил:

– Что тебе надо?

– Кто вы?

– Я начальник доблестных воинов, – не задумываясь, заявил Юсуп. – Чтр тебе надо?

– Мой господин мирахур Кудрат–бий повелел мне передать следующее: «Мне претит дальше сражаться против советов. Пропустите нас, и мы не тронем пальцем кишлак Сары–Кунда. Я решил вместе с джигитами своими вернуться к нашим очагам и отныне мирно платить налоги советской власти».

Юсупу пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы радость не прорвалась наружу. Он сурово заявил:

– Хорошо, мы согласны…

– Мой господин спрашивает: «Будет ли дана клятва, что ни меня, ни моих джигитов не ждет притеснение или тюрьма?»

– Хорошо.

– Дайте клятвенное обещание.

– Клянемся богом.

Всадник исчез. Юсуп стоял по колено в полыни, бурно разросшейся по окраинам кишлака.

Из ущелья потянулись цепочкой всадники. Они проезжали мимо одинокого Юсупа на большую дорогу.

Одним из последних подъехал Кудрат–бий. Молодой джигит, почти мальчик с нежным девичьим лицом, сопровождавший курбаши, воскликнул нараспев: …

– Мой господин хочет говорить.

– Пусть скажет, – нетерпеливо ответил Юсуп.

Он услышал за своей спиной шаги и обернулся. К нему подходил Сираджеддин с группой дехкан. Юсуп оживился:

– Говорите, Кудрат–бий!

Курбаши выехал на дорогу и направился к сарыкундинцам.

– Эй, дехкане, – пренебрежительно кривя в усмешечку рот, сказал он, – где мой храбрый друг Кошуба?

Кузнец Юсуп забыл всякую осторожность, – он признался, что Кошубы в Сары–Кунде нет.

Услышав ответ, Кудрат–бий в первое мгновение растерялся. Лицо его посерело, глаза суетливо перебегали с одного человека на другого.

– А! – протянул он. – Кошубы нет? Кто же сейчас воевал с нами?

– А мы, дехкане.

– Позор на мою голову! Позор! Позор! Мои джигиты – грязные трусы, мелкие воры, а не борцы за ислам!

Он ускакал.

С радостными песнями возвращалось ополчение в кишлак. На площади у чинаров произвели дележку трофеев: шесть новеньких винтовок, два мушкетных карабина, наган, восемь лошадей, патроны, ножи. Несмотря на ранний час, во дворе мечети в огромном котле варился плов.

Басмачи ушли в горы. Впереди ехал Кудрат–бий. Поднявшись на холм повыше, он остановился и долго смотрел на утопавший в садах кишлак Сары–Кунда. Стоявшие около него видели, как сжались кулаки курбаши. Вполголоса он проговорил:

– Не прими, господи, от меня ни поста, ни молитвы до тех пор, пока я не вытяну жилы из этого быдла.

Злобно хлестнув коня, Кудрат–бий помчался вперед. За ним едва поспевало его потрепанное воинство.

III

Рассказы организаторов обороны кишлака – старосты Сираджеддина, кузнеца Юсупа и Мергена позволили воссоздать картину событий последней ночи, событий, которые едва не привели к поголовному истреблению крестьян кишлака Сары–Кунда.

Мудро и умело отразившие ночное нападение сильной басмаческой шайки, разгромившие ее небольшими и плохо вооруженными, но искусно расставленными силами, сарыкундинцы проявили в дальнейшем непростительную беспечность.

Сейчас трудно понять, какими побуждениями руководствовались Сираджеддин, Юсуп и Мерген, когда они отпускали на все четыре стороны Кудрат–бия и его ближайших помощников – матерых бандитов и убийц. Вернее всего, сказывалось веками культивируемое и укореняемое палками чувство раболепного преклонения перед каждым, кого надлежало величать в разговоре обращением «таксыр». К тому же, обрадованные счастливым исходом сражения, дехкане вообразили, что шайка Кудрат–бия отныне перестала быть опасной. Кудрат–бий и басмачи остались на свободе. Сарыкундинцы сами уготовили себе страшную кару.

В день после схватки даже скот пригнали с окрестных пастбищ пораньше.

– Нужно, чтобы и чабаны со всеми праздновали, – говорил староста, – все должны быть в весельи и радости. И дети и старухи – никого не забудьте.

И все праздновали…

Праздновали так, что забыли о самых необходимых мерах предосторожности.

По каменистой улице кишлака к большим чинарам с гиканьем, свистом, улюлюканьем прошел кортеж сарыкундинской молодежи. Толстый, жизнерадостный Абдували, прозванный за свою круглую, всегда сияющую физиономию «Эх ты, луна!», обмотал голову пестрым, по–фазаньи ярким тряпьем, напялил неведомо откуда раздобытый старый–престарый парчевый халат, навесил на себя вместо портупеи кожаные подпруги. В руках у него было огромное дедовское ружье, из которого никто не решался стрелять уже добрых полсотни лет.

– Вай дод! Дехкане, вай дод! – вопил «Эх ты, луна».

Звонкими криками, грохотом котлов и барабанов отвечали джигиты на истошные вопли толстяка.

– Вай дод! – проворчал «Эх ты, луна» и бросился к чинару. – Помогите мне, великому курбаши. Ха, за мной гонится пучеглазая лягушка. Ах, вай дод! Смерть угрожает моим печенкам! Спасите!

Будто спасаясь бегством от грозной опасности, «Эх ты, луна» вскарабкался на чинар и там разрядил в небо свою древнюю пищаль.

Выстрел прозвучал оглушительно, и горные ущелья ответили многоголосым эхом.

Но что это? Эхо разносилось по долине слишком долго. Сухой треск выстрелов рассыпался на окраинах кишлака.

С вершины чинара вдруг раздался крик:

– Вай дод, басмачи!

По улице, где только что веселилась толпа юношей, во весь опор проскакали всадники. Они решительно осадили лошадей у подножия большого чинара, перед сарыкундинскими старейшинами, торжественно восседавшими на паласах в ожидании праздничного ужина.

Наезжая конем на ошеломленных стариков, передний всадник с уродливым лицом, но статный и ловкий, заговорил властно:

– Салом алейкум, мусульмане. – Не дождавшись ответных приветствий, он продолжал. – Письмо! Я привез письмо от его высокодостоинства, командующего войсками ислама Кудрат–бия к старейшинам Сары–Кунда.

И, наклонившись с седла, протянул свернутое в трубочку письмо. Тут же он высокомерно добавил:

– Быстрее! Вы, чернохалатники, грязь недостойная прилипнуть к сапогам курбаши, пошевеливайтесь. Возблагодарите пророка, что Кудрат–бий соизволил сделать вам последнее предупреждение.

Конь нетерпеливо танцевал на месте. Басмач уперся рукою в бедро.

– Читайте народу! Я жду ответа.

Письмо прочли.

Вот что писал Кудрат–бий, столь великодушно отпущенный на свободу сарыкундинцами всего только несколько часов назад:

«Обитателям кишлака Сары–Кунда, мусульманам, бисмилля и рахман и рахим. Вы, дехкане, черные душой и невежественные в вопросах веры, заблуждаетесь, действуя не по велениям шариата. Опомнитесь! Помогая безбожным красноармейцам, вы идете против ислама, исповедывавшегося вашими отцами и отцами ваших отцов. Вы идете против нас, таких же правоверных как и вы.

Если вы будете поддерживать злокозненных гяуров, то клянемся книгой книг – кораном, что всем дехканам с их женами и сыновьями мы укоротим жизнь, все их имущество отберем, а в кишлаке Сары–Кунда мы не оставим ничего, кроме могил. Помните это и поймите, что только великодушие наше и доброта заставляют писать это доброжелательное предупреждение после нанесенных нам обид и поношений от недостойных аксакала Сираджеддина, кузнеца Юсупа и человека, именуемого Мергеном. Людей этих отдайте без разговоров в наши руки еще до ответа. Мы с ними поступим по закону, казним легкой смертью. В случае вашего несогласия, для уничтожения дехкан Сары–Кунда и их имущества у нас есть достаточно сил.

Кудрат–бий, командующий».

Посланец курбаши небрежно играл камчой с блестящей инкрустированной серебром рукояткой. Всем своим видом он показывал, что содержание ответа мало его интересует, что участь сарыкундинцев решена, что будь он на месте Кудрат–бия, он не стал бы вести лишние и нудные переговоры, а сразу же принял бы решительные меры.

Вновь разгоревшаяся в долине стрельба напомнила сарыкундинцам, что на этот раз Кудрат–бий действует более предусмотрительно.

– Ну, – сказал посланец, – вы даете ответ?

Нет сомнения, что в этот момент и Сираджеддин, и кузнец, и Мерген горько пожалели о своем опрометчивом поступке. Кишлак лежал посреди долины беззащитный, беспомощный, басмачи ждали только сигнала, чтобы ринуться на свою жертву.

Старейшины медлили. Гордый дух горцев не позволял им согласиться на басмаческие требования. Страх, леденящий душу, мешал ответить отказом, ибо они отлично понимали, что Кудрат–бий, не поколеблясь осуществит свои угрозы. Отцы кишлака молчали в мучительном, тоскливом раздумье. Они ждали, они надеялись.

Тогда из–за ствола чинара вышел «Эх ты, луна». Он был все еще возбужден и не сознавал опасности. Подойдя вплотную к всадникам, «Эх ты, луна» сдвинул свою шутовскую чалму набекрень и, паясничая, заговорил:

– Ха, это ты Зуфар–мухрдор! Я вижу облезлую собаку, забравшуюся на золоченое седло, в котором достоин сидеть витязь. Мусульмане! Гоните эту потаскуху, гоните в шею…

Старейшины Сары–Кунда повскакали с мест, зашумели.

– Убирайся, палач! Убирайся, пока тебе не надавали палками по заду.

Скрипучий голос перекрыл возгласы.

– Довольно! Я знал, что безумцы остаются безумцами. Ваш час наступил.

На площадь выехал Кудрат–бий. Из проулков с ружьями наперевес выехали басмачи.

Кудрат–бий медленно сошел с коня и сделал два шага к застывшему на месте «Эх, ты луна». Неторопливо вынув из–за пояса парабеллум, курбаши у всех на глазах пристрелил кишлачного весельчака и балагура.

Кровавая расправа началась. Запылали скирды хлеба, сложенные на плоских крышах домов. Всю ночь воины ислама бесчинствовали в кишлаке. Вопли и плач не стихали до утра…

Дряхлых стариков, могучих кряжистых мужчин, юных девушек, почтенных матерей семейств, плачущих, перепуганных ребят согнали на рассвете на площадь перед мечетью. Моросил дождик. Пахло дымом и мокрой глиной. Сарыкундинцы брезгливо поглядывали на неряшливые следы басмаческого пиршества, тянувшегося шумно и непристойно всю ночь. Забившись в темные углы своих каменных хижин, дехкане слышали заунывные песни бачей, звероподобные возгласы их поклонников, визг, беспорядочную, крикливую музыку, похожую на стоны жертв, и чьи–то подлинные стоны. В хаос звуков врывались выстрелы и одобрительный вой…

Мрачное, распухшее от бессонной ночи лицо Кудрат–бия не сулило непокорным дехканам ничего доброго. Его мучила икота, и он пил пиалу за пиалой остуженный чай.

У самых смелых сжались сердца, когда в сумраке наступавшего утра начала вырисовываться в дупле Большого Чинара непонятная, леденящая душу белая фигура.

– Что это? Кто? – шептали, чуть шевеля губами, люди, протискиваясь вперед, чтобы поглядеть, и, тут же, отпрянув назад, бормотали молитвы, проклятия.

В черном провале дупла виднелось голое тело. Человек был поставлен на голову, повешен за ноги, распят. Страшная, налитая синей кровью голова с выпученными, остановившимися глазами смотрела на толпу. Когда стало светлее, все увидели, что тело распятого покрыто ранами и кровоподтеками – следами бесчеловечной пытки. Сдавленный, хриплый голос прозвучал в толпе:

– Мустафа! Это Мустафа…

Ропот, заглушённые рыдания наполнили площадь.

– Молчать! – заревел огромный, толстый ясаул–баши с плоским носом и рыжей бородой. – Молчать! Бек будет говорить.

Не вставая, не повышая голоса, Кудрат–бий сказал:

– Мустафа ваш односельчанин. Мустафа перешагнул закон мусульман, захотел помогать красным. Теперь Мустафа подох, как подохнете и все вы… Смотрите и трепещите. Пусть каждый из вас десять раз умрет от страха, прежде чем ему перережут горло. И пусть каждый из вас знает, что я, Кудрат–бий, отменил советскую власть и что ваши глупые усилия в борьбе против нас, Кудрат–бия, были усилиями муравьев, борющихся, со слоном. Все. Эй, вы, приступайте!

В руках басмачей блеснули ножи. Толпа шарахнулась назад. Но и сзади напирали палачи. Отчаянный женский вопль прорезал воздух…

– Постойте! Именем бога всемогущего, всемилостивого, остановитесь, – громко прозвучал чей–то голос.

С террасы мечети, опираясь на высокий посох, спустился благообразный человек в ослепительно–белой чалме и в белом, безукоризненной чистоты, халате.

По толпе пронесся ропот:

– Ишан–Азиз! Святой хазрет! Пайгамбар! Старец горы!

Кто–то робко крикнул:

– Святой отец, вступись за нас…

Старец горы – Ишан–Азиз был известен далеко за пределами долины своей благочестивой, подвижнической жизнью и глубоким знанием корана – мусульманской премудрости. Сотни лет пещера на Красной горе служила прибежищем ишанам – Старцам горы, звание которых переходило от отца к сыну. Сарыкундинцы кормили, поили, одевали святых хранителей пещерного мазара. Сотни лет старец горы был высшим старейшиной жителей кишлака Сары–Кунда и заступником их перед богом.

И сейчас, в минуту смертельной опасности, сердца даже самих вольномыслящих устремились к этому, воздевшему очи к небесам, святому человеку. Многие упали на колени: руки тянулись к старцу.

Кудрат–бий поднялся на ноги и сделал несколько шагов навстречу старцу.

– Пожалуйте, пожалуйте, великий.

Ишан неторопливо уселся на ковер. Он обвел взглядом толпу; на секунду взор его остановился на теле распятого.

Лицо старца горы оставалось непроницаемым.

Но вот он повернулся к Кудрат–бию.

– Добрый мой бек, что соизволили вы решить в отношении этих многогрешных?

Курбаши тревожно заглянул в глаза старца.

– Мы решили, – неуверенно ответил он, – мы решили пресечь их жизненный путь. А? Что вы сказали?

Разгладив бороду, старец горы коротко бросил:

– Чилим!

Юноша, сопровождавший его, вырвал из рук приближенного курбаши чилим и бросился к ишану. Сделав три положенных затяжки и выпустив густую струю дыма из отверстия чилима, старец горы задумчиво покачал головой.

– Я думаю, – начал он, – пролитие крови мусульман мусульманами есть вещь недозволенная, и вы, великий курбаши, как мусульманин и правоверный последователь великого пророка, не найдете возможным сойти с предначертанного пути. Кровь мусульман да не прольется здесь…

Радостно зашумела толпа.

– Великий ишан, – забормотал в смущении Кудрат–бий, – они отступники. Смертную кару они заслужили. Они не мусульмане больше.

– Кровь мусульман не прольется здесь, – веско сказал ишан и многозначительно добавил: – Отпусти их. Но, прежде чем они уйдут, пусть каждый из виновных – и мужчина, и женщина возьмет тяжелый, самый тяжелый камень и в искупление вины повяжет тяжесть эту себе на шею.

Курбаши дал знак. Басмачи расступились, Сарыкундинцы, радостные и благодарные, поспешно бросились к оградам, окружавшим дворики. Они тащили тряпки, веревки, помогали друг другу надевать камни на шею. Местами уже слышались шутки, смех.

Когда суматоха утихла и дехкане собрались снова на площади, ишан громко, во всеуслышание, сказал Кудрат–бию:

– Отступничество – великое прегрешение, прегрешение, тяжестью своей тяжелее самого тяжелого камня. Камень же, брошенный в воду; не всплывает. Так и прегрешение, брошенное в пучину, не всплывет…

Он встал, медлительный и важный, и удалился, пройдя мимо застывшей, недоумевающей толпы…

Кудрат–бий отлично понял святого ишана. Отрывисто пролаял он приказание. Десятки басмачей бросились вязать руки ошеломленным, гнущим шеи под тяжестью камней беднякам и батракам.

В углу двора и на террасе мечети среди резных колонн толпились богатеи – баи, торговцы, зажиточные дехкане. Одни со злорадством, другие с ужасом и жалостью взирали на дикую расправу, но никто ни слова не сказал в защиту сарыкуидинцев.

Покрикивая, как на мирном базаре, – «пошт, пошт!» – «пошел, пошел!» всадники погнали сарыкундинцев к бурной горной реке топить прегрешения против аллаха, эмира, беков…