Текст книги "Санджар Непобедимый"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

– Плотина… разорил, разрушил ее хаким. Все пропало: сады, огороды, виноград. Все! Все засохнет, умрет… Но придут спокойные времена, кончится война, народ образумится, не будет бессильно стонать, опустив руки, взывая к небу… Народ придет сюда работать. Когда придет, не знаю, но придет. Год, полтора будет работать и исправит зло, сделанное хакимом. А сейчас… сейчас надо оградить от злобы реки то, что осталось, уцелело. Скоро летний паводок начнется. Вода поднимется и съест плотину по камешку. И сейчас уже трудно… ой, как трудно! Три дня работаем, и ничего не выходит…

– Почему, – закричал Кошуба, чтобы заглушить грохот потока, – кишлачники не идут, не работают вместе с вами?

– Они боятся.

– Кого?

– Хакима боятся.

Они сбросили камень в поток и пошли обратно. На берегу рев воды не был так силен, и говорить стало легче.

– Но ведь хаким убежал, – заметил Кошуба.

Старик сказал, оглянувшись на мазар:

– Хаким убежал, да детки его остались.

– Где?

– Вон там.

И старик осторожно, чтобы не было заметно со стороны, показал в сторону мазара.

– Кто они?

– Они богу молятся. Они сказали: гибель плотины – воля божья. Никто не может идти против воли аллаха всесильного. Кто же не побоится такого заклятия?

– Ну?

– Ну, из кишлака никто не захотел идти.

– Почему же вы пошли?

– Я Азиз – мираб, а те старики тоже были от нашего кишлака приставлены, смотреть за водой. Ну, а мы, по воле бога, прозевали плотину. Мы – причина несчастья. И что нам теперь проклятия Шейхов, мы погубили кишлак, мы погубили народ. Нам все равно теперь умирать. Вот мы и работаем. Надо сохранить, что осталось. Закрепить, чтобы река не сожрала. Потом будет легче построить плотину… Придут люди и опять сделают плотину, через пять лет, через десять лет.

– А почему не раньше? – проговорил, слегка задыхаясь, Кошуба. Он снова толкал большую глыбу, помогая старику.

– Командир… Об этой плотине думали сто лет, прежде чем построить. Двадцать раз начинали и бросали. Как начнут, – чинары посадят. Вон какие деревья выросли, пока раздумывали, а строили двадцать лет, а может, и больше. Поработают, поработают… и бросят. А там река опять все разорит. Снова начинают. Сразу видно, что ты не знаешь этого дела… Неопытный ты. А мы всю жизнь на арыках.

– Хорошо, я неопытный… Ну, а сколько, по–твоему, старик, нужно времени, чтобы перегородить реку опять?

Старик подумал и горько вздохнул:

– Много, много времени. Не доживу я, не увижу я, не смогу я больше посидеть в тени своего урюка. Он уже через месяц потеряет листву, он засохнет за это лето до корня. О!.. А я сажал его, когда сын родился, а у меня теперь внук взрослый. Эх, мой садик, мой садик…

Когда камень полетел в поток и старик поднял голову, лицо его было в слезах.

Один за другим брели, сгорбившись, старцы. Они тащили камни, землю, но все это было ничто по сравнению с разрушительной силой дикой стихии.

А один старик, весь трясущийся, совсем дряхлый, тащил в дрожащих руках небольшие камешки и, разевая беспомощно беззубый рот, покрикивал:

– Братья, еще усилие! Ох, братья, еще усилие!

Сбросив вниз еще одну глыбу, командир той же неверной дорогой перебрался через поток. У чинаров к этому времени уже собрался весь красноармейский отряд. Поодаль остановились на отдых табором кишлачники, шедшие в изгнание. Их было несколько сотен. Гнетущее впечатление производила эта безмолвная толпа: ни возгласа, ни слова, ни смеха не было слышно. Даже дети не плакали. Они лишь боязливо жались к взрослым. И только их огромные голодные глаза взывали к состраданию. Лица женщин были мертвенно бледны. Они с полнейшим безразличием глядели на плотину, на строгих подтянутых бойцов, на сытые физиономии шейхов. Ни малейшего интереса нельзя было прочитать в их пустых взглядах…

Комбриг прошел мимо них, поглядывая по сторонам и бормоча что–то себе в усы.

Без команды бойцы выстроились и подтянулись при приближении комбрига.

– Дневка! – крикнул Кошуба. – Вольно… – Он вскочил на конгломератовый выступ и обратился к своим: бойцам: – Товарищи, вы видите? – Он показал рукой на реку, плотину, на копошащиеся на ней в потоке солнечных лучей фигурки стариков. – Здесь произошло злое дело. Бек своими руками разрушил плотину. Эксплуататор мстит народу, трудящемуся люду, крестьянам. Сам–то он сбежал, богатства, денежки прихватил с собой, а вот землю не унесешь в кармане. А что в здешних краях земля без воды?.. Ну, какие мнения на этот счет?

– Надо помочь! Подсобить надо! – раздались голоса бойцов.

– Правильно, товарищи! А как помочь?.. Очень просто. Сам Владимир Ильич показал нам пример. Вспомните, товарищи, как Ленин на коммунистическом субботнике бревна таскал на своих плечах ради восстановления народного хозяйства. Товарищи, вношу предложение провести первый в горах Таджикистана коммунистический субботник. Голосую. Кто за? Единогласно. Давай, ребята!

В пять минут бойцы, за исключением охранения, посбрасывали с себя гимнастерки и с песнями бросились помогать старикам.

С азартом работал и сам Кошуба. Но он часто отрывался и, поднявшись на высокое место, осматривал местность в бинокль.

Бойцы работали весело. Сотни пудов камня летели в реку, но она была ненасытна, и командир хмурился.

– Что, товарищ командир, – вдруг прошамкал старческий голос, – чем недоволен высокий господин?

Резко повернувшись на каблуках, Кошуба столкнулся лицом к лицу с ишаном, главой рода, ведшим жителей, обреченных на гибель кишлаков, в изгнание.

В старике произошла разительная перемена. От недавней расслабленности, покорности судьбе в нем не осталось и следа. Он выпрямился, хотя по–прежнему опирался на плечи двух своих учеников. Глаза его горели, и весь облик говорил о том, что он полон интереса и внимания.

– Чем же недоволен командир? – повторил свой вопрос ишан.

– Чем я недоволен? – резко сказал Кошуба. – А тем я недоволен, уважаемый отец, что вы ведете своих сыновей, братьев, сестер и детей к гибели, к смерти от голода и лишений. Тем недоволен, святой отец, что вы по своей вине подохнете скоро сами, бесславно и безвестно, и погубите весь свой род, все свое племя, тем я недоволен…

– Остановись… остановись… что говоришь ты мне, командир?

– Я говорю то, что думаю, а думаю я правду.

– Остановись… Разве я не отец для своего племени? Разве я не возношу молитвы к суровому нашему богу, чтобы смягчил он участь виновных, в безверьи, преступивших его веления.

– Слышали мы все это… Посмотрите! Десять дряхлых больных людей своим потом и кровью хотят сохранить для своих детей, для своего народа хоть часть того, что погибает по милости хакима. Поистине вот они святые люди, если допустить, что есть на земле святые, а не вы и не те жирные бездельники, что сидят в холодке и перебирают зерна четок…

– Остановись… Все равно, ты не отвратишь гнева аллаха… Не остановишь реки…

В пылу спора Кошуба не заметил, как вокруг них столпились кишлачники. Только теперь он обратил внимание на их лихорадочно горевшие, глубоко запавшие глаза, на приоткрытые в изумлении рты, на полные внимания лица.

На одну секунду тревога заставила дрогнуть сердце командира. Он один, он сжат толпой отчаявшихся, обезумевших от горя людей, повинующихся слепо своему вожаку – фанатичному, полубезумному старцу, по одному слову которого они могут растерзать «неверующего».

Поборов искушение кликнуть своих бойцов, Кошуба, решительно вздернув плечи, шагнул вперед. Толпа шарахнулась от него, но он жестом руки остановил людей.

– Братья, – сказал он.

В толпе послышались тихие возгласы. Страх исчез на лицах.

– Братья, Ленин сказал…

– Ленин, Ленин, – снова заговорили в толпе.

– Ленин сказал: земля – крестьянам. Хаким не хотел отдать вам землю. Он, как жадная собака, хотел вырвать ее из ваших рук. Братья. Вы видите? – он отстранил ишана и показал на плотину. – Один человек – ничто перед стихией. Один тонкий прутик может сломать и ребенок. Соедините десять тонких прутиков, и их сломает только взрослый, а двадцать – только силач, А сто? Смотрите, десять стариков ничего не смогли сделать с рекой. Как зверь, как тигр, она нападала на них. Пришли красноармейцы помочь, и уже река начала отступать. Что же надо сделать? Скажите!

Секунду длилось молчание.

Плечистый, кряжистый, с черными, в палец толщиной, бровями дехканин отделился от толпы и подошел к командиру.

– Ленин, – хрипло проговорил чернобровый, – скажи, чему учит Ленин? – Не дожидаясь ответа, он обернулся к толпе: – Идем! – вдруг закричал он. – Идем, мусульмане! Мы обуздаем проклятую реку.

– Остановитесь, – завопил ишан, – кого вы слушаете? Остановитесь! Вы готовите себе гибель вечную!..

Чернобровый остановился перед старцем:

– Хватит… Довольно! Мы видели, куда вел ты нас… В могилу вел ты нас. Отойди с дороги. За мной, друзья!

Не все крестьяне пошли за чернобровым силачом. Многие со страхом поглядывали на старца–ишана, который стоял над самой рекой, безмолвно вперив недвижный взгляд в мчащиеся воды, будто молил их подняться и обрушиться на отступников.

Тогда Кошуба подошел к нему и вежливо сказал:

– А теперь, ваше… как вас, преподобие, прошу, пройдите вон туда.

– Что вы хотите со мной сделать? – надменно проговорил ишан. – Мы святого образа жизни люди, не боимся ни мук, ни смерти.

– Успокойтесь, пройдите вон туда в мазар. Сойдите с дороги народа. Люди хотят работать. А вы мешаете им, вы встали на пути народа к счастью.

Тяжело опираясь на плечи мюридов, ишан ушел.

Он вновь согнулся, и голова его тряслась еще больше, чем раньше.

Когда командир проходил мимо шейхов, один из них встал и, поглядывая на двинувшуюся мимо толпу, подчеркнуто громко сказал:

– Командир, позвольте нам принять участие в работе.

– Нет, – крикнул чернобровый. Он вернулся в табор, чтобы взять кетмень. – Нет!

Несколько дехкан остановились, любопытные лица повернулись к чернобровому.

– Нет, друзья, – сказал он. – Нет. Дело, которое мы сейчас делаем, дело Ленина, великого Ленина, слово которого дошло до нас, до наших гор, и пусть слушают его те, к кому направлены эти слова. Мы будем работать на плотине сами, как велит нам Ленин. А этих дармоедов мы не подпустим и на сто шагов, чтобы их грязные руки не запачкали камней плотины, чтобы не опоганилась вода, которая потечет на наши поля.

И он ушел – уверенный, гордый своей силой.

«Как быстро меняется человек», – подумал Кошуба.

Он повернулся к плотине и долго смотрел на работу. Довольная улыбка играла на его загорелом лице.

Вдоль тела плотины, по дорожке, идущей по верху, и по бокам, на крупных бугристых скатах ее, вытянулись цепочки людей.

Уже не сотни, а тысячи камней и многопудовых обломков текли непрерывным потоком по рукам строителей с берега и низвергались в прорыв. Слышались только ритмические, могучие крики: «Xa! Xa!»

Уставшие выходили из цепочки передохнуть, но на их место моментально становились новые люди и с тем же возгласом – «Ха!» брались за работу.

Уже потащили фашины, связанные из прутьев ивняка. Уже засыпали мелкие отверстия песком и землей. Ниже плотины вода в потоке потеряла свой нежный лазоревый цвет и кристальный блеск, замутилась и стала похожа на густое кофе с молоком.

Работали все с увлечением. Общий труд захватил и старых и малых. Не видно было отстающих, уклоняющихся.

Среди строителей мелькали островерхие буденовки бойцов. Бойцы руководили работой и сами с азартом ворочали каменные глыбы.

То там, то здесь появлялась далеко заметная белая косоворотка Джалалова. Он временами задерживался среди остановившихся передохнуть дехкан.

Выразительная жестикуляция показывала, что он не теряет времени и агитирует со всей страстностью своего молодого сердца. А еще через секунду Джалалов, впрягшись в хомут из узловатых веревок, бок о бок с несколькими дехканами тянул уже огромный камень.

Плотина заметно выдвинулась в русло реки, а выше ее начало образовываться озерко внушительных размеров.

Вода медленно поднималась.

Время от времени кто–нибудь из строителей бежал к голове арыка и смотрел, много ли воде осталось до него.

«Еще не один день тяжелой работы понадобится, чтобы всерьез и надолго обуздать поток, – подумал Кошуба. – Сегодня они взяли рывком, но завтра нас здесь не будет. Хватит ли у них выдержки, чтобы довести дело до конца?»

Перед мысленным взором его возникла картина: громыхающий экскаватор вгрызается в гору, ворочает глыбы земли. Он видел как–то такую машину. Сюда бы ее! Вот дело бы пошло…

Ему не хотелось бросать так хорошо начатое дело. Но оставаться здесь было нельзя.

К северу вздымались гранитные бастионы хребта. Он хмуро глядел провалами черных ущелий и сеял в сердце тревогу. Там, где–то в ущелье, притаился Кудрат–бий, и кто его знает, что замышляет басмач?!

Быть может, сидит сейчас не так уж и далеко, с недоумением взирает в бинокль на непонятную для него затею красноармейцев и копит, и копит ярость.

– Время, время, – сердито пробормотал вслух Кошуба, опять взглянув на плотину. – Время. Недельку бы нам, только недельку. И тогда никакой паводок нас бы не напугал, а слава о коммунистическом субботнике разнеслась бы по всем горам и долинам, а может быть, понеслась бы и далеко на юг, за рубеж.

Он снова взглянул на поток. Ну, и силища в этой воде! Сколько огромных глыб сворачивает она. Сколько людских усилий пропадает зря… Эх, нет опоры у камней, нет связок. Беда, что он, Кошуба, ничего не понимает в ирригации.

Вдруг новая мысль вспыхнула, заметалась беспокойным пламенем в мозгу. Глаза командира проследили за длинной узкой тенью, пересекавшей русло потока и легшей темнозеленой полосой выше плотины и почти параллельно ей.

Тень падала от гигантского, стройного как древний минарет самаркандского Регистана, чинара, стоявшего у самой плотины.

Многолетнее дерево гордо вознесло свою пушистую крону к синему бездонному небу.

А! Вот как!

Кошуба снова перевел глаза на реку. Посмотрел жадно на ствол чинара, на его вершину.

– А что, если… – вслух проговорил Кошуба. Он махнул рукой чернобровому силачу: – Сюда!

Подошел чернобровый и еще два–три дехканина.

– Ну–ка, несите топоры! – он показал на чинар.

Через несколько минут, перекрывая рев потока, застучали топоры. Брызнули зеленые щепки. Засучив рукава, комбриг взялся за длинную рукоятку колуна.

Подошло еще несколько дехкан. Удары сыпались на основание ствола без передышки.

Уставших немедленно сменяли.

«Теперь дело пойдет, – думал комбриг. – Черт возьми, я не инженер, но ясно, что огромный ствол перегородит поток, послужит основой для плотины. Свалим дерево и двинемся… Пора.

Действительно, пора было продолжать поход. Уже два или три бойца разведки один за другим примчались полным карьером и шепотом докладывали комбригу о появлении подозрительных всадников.

О плотине теперь можно было не беспокоиться. Она будет достроена.

Это было ясно и строителям. Движение людских масс на плотине ускорилось, каменная лавина почти непрерывным потоком хлынула в пучину. Увидев близкий успех, на помощь мужчинам пришли женщины, старики, подростки. Люди забыли про голод, про лишения, надежда вселила в людей новые силы. Успех был обеспечен. Понимал это и старец–ишан. Он появился под стрельчатым сводом мазара. Несколько минут ишан смотрел из–под ладони на плотину, на первую в истории горной страны народную стройку. И он понял ее смысл не хуже самого Кошубы. Он понял, что тысячелетний несокрушимый авторитет ислама вдруг зашатался. Он понял, что покорная паства безвозвратно ускользает от него.

Перед его обезумевшим взглядом мелькнули видения разрушенных домов молитвы, мечетей, мазаров. Рев реки превратился в грохот разрушения…

Он оттолкнул прислужников и широкими шагами пошел к группе дровосеков. Он закричал, но крик его сорвался в старческий визг. Он так и шел, громко визжа.

Стук топоров смолк. Дехкане опустили руки и растерянно смотрели на приближавшегося ишана. На плотине тоже движение замедлилось. И оттуда с тревогой смотрели, что же будет дальше.

Выхватив топор у замершего в страхе дехканина, Кошуба крикнул чернобровому.

– А ну–ка!

И ударил со всей силой по дереву.

Но чернобровый не поднял топора. Все его огромное тело дрожало. В глазах застыл страх.

Ишан приближался. Полы его белого халата развевались.

– Прекратите! – негодующе прокричал он. – Прекратите… Священное дерево посажено нашими предками с молитвой, благоговением… Прекратите, или небесный гнев покарает вас!

Кошуба шагнул к ишану:

– Уйди, старик, не мешай…

– Ты, презренный, погибнешь. Народ не допустит, чтобы неверный кощунствовал над мусульманскими святынями. Уйди!

На плотине работа прекратилась, – люди прислушивались к словам ишана, многие, бросив на полпути камни, перебирались через поток. Толпа вокруг ишана росла… А ишан продолжал выкрикивать угрозы и проклятия.

– Что же? – обратился Кошуба к дехканам. – Неужели вы его послушаетесь?

Кто–то смущенно пробормотал:

– Он гнев божий навлечет на нас и на наших детей.

– Нельзя рубить священное дерево! – крикнул другой»

– Гром небесный навлечет на нас. Опалит нас молния. Не надо рубить, командир. Просим тебя.

Тогда Кошуба повысил голос:

– Значит, вам плотина не нужна? Значит, вам вода не нужна? Значит, вам жизнь не нужна?

Снова раздались голоса.

– Все нужно. И плотину сделаем, и воду на землю пустим, и жить здесь будем. Спасибо, ты нас научил, помог нам, только…

– Что только?..

– Дерево не позволим рубить.

– Боимся!

– Боимся гнева аллаха!

А ишан все вопил, призывая гнев божий на головы людей, которые идут за кафиром–большевиком. Подбежал Джалалов, за ним Курбан.

– Что случилось? Народ разбегается. Все смотрят на ишана. Машут рукой и уходят.

– Они боятся ишана. Они говорят, что он может огонь с неба свести.

– Хороши агитаторы, а я на вас надеялся…

Джалалов и Курбан только руками развели. Замешательство становилось угрожающим. Тогда Кошуба обратился к дехканам:

– Хорошо. Идите, работайте. Мы не будем рубить это дерево. Идите на плотину. И заберите шейхов, пусть камни таскают.

Приказав бойцам увести ишана, Кошуба кликнул своего вестового и шепотом отдал ему какое–то приказание.

Через полчаса крестьянам и красноармейцам было объявлено, что все должны отойти подальше.

Удара взрыва из–за шума реки почти не было слышно.

Могучий чинар задрожал, застонал, медленно качнулся и с шумом рухнул в брешь в плотине, подняв корнями фонтан земли…

Единодушьый вопль сотен глоток пронесся над плотиной, над степью, отдался глухим эхом в горах.

И сразу водворилось молчание. Многие присели и в страхе закрыли головы руками. Они ждали божьего гнева, молнии, которая испепелит их бедные тела. Женщины истерически зарыдали. Им начали вторить дети.

Но небо по–прежнему было чисто и ясно. Зной умерился. Солнце спускалось к Байсуну. Постепенно плач утихал. Люди поднимали головы, оглядывались и, успокоенные, снова брались за носилки и камни.

Со стороны мазара раздался крик. У входа его в пыли бился в судорогах белый жалкий комок. Ишан не выдержал поражения…

– А теперь трубите сбор! – крикнул Кошуба.

Под серебряные звуки горна народ бежал к поверженному чинару. Застучали топорами дровосеки, обрубая ветви. В струях обузданного потока заблестели на солнце мокрые спины людей, вцепившихся в могучий ствол.

Сотни рук потянули его. Вот он шевельнулся. Еще усилие! Вот он сдвинулся… Еще, еще…

Колоссальная балка легла как раз поперек потока. И сейчас же рядом посыпались валуны, галька, обломки скалы…

Через минуту к Кошубе подошел старик.

– Таксыр! Еще дерево?

Он показал на еще более могучий чинар. Командир подозвал подрывников…

Через полчаса отряд с песней покинул плотину. Когда бойцы обогнули мазар и поднялись на возвышенность, Кошуба обернулся и посмотрел в бинокль.

Водоем выше плотины значительно вырос. Ясно было, что скоро вода проникнет в арык.

Кошуба повернулся к Джалалову:

– Запомни, товарищ, сегодняшний день. Сегодня в дебрях Азии, в Восточной Бухаре, в горах у подножья Памира ты организовал первый ленинский коммунистический субботник. – Он передал бинокль Джалалову. – На, смотри! Видишь? Раньше, при эмире, нужны были годы рабского труда, чтобы повернуть эту дрянную речушку на поля, а теперь сколько, по–твоему, им еще понадобится работать?

– Сколько?.. Недели две, самое большое… Конечно, если они не разбегутся.

– Ну нет, теперь они поняли, что все зависит не от шейхов: не от ишана, не от господа бога, а от них самих, и они сделают такую плотину, что ее никаким паводком не смоет. Ну, а для того, чтобы они могли работать спокойно, мы, как только доберемся до Регара, попросим послать им зерна или муки.