Текст книги "Санджар Непобедимый"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

– Бож–же, – проговорил Шахабуддин, вдоволь наглядевшись на Джалалова и Курбана, – где же я вас видел?

Джалалов только пожал плечами, а Курбан, не сморгнув глазом, заявил:

– У вас в Сары–Ассия, – и добавил нагло, – в Сары–Ассия, когда их превосходительство соизволили посетить ваше жилище.

Стрела, посланная наобум, попала в цель.

– Тсс, – испуганно зашипел казий, косясь на хозяина, – хорошо, хорошо.

Хозяин пристально взглянул на Джалалова и Курбана.

– Неужто вы…

Курбан перебил его.

– Давно вы здесь живете, почтенный мастер?

– Давно, – коротко бросил старик и, повернувшись к Шахабуддину, сказал: – У меня для вас новость, господин.

Оказывается, старый казий Мансур, более известный в народе под именем Черная борода, снова появился на берегах Сурхана. Два десятка лет назад он был изгнан с судейской должности беком денауским за вольнодумные разговоры, сводящиеся к тому, что женщина по закону может свидетельствовать наравне с мужчиной. Удалившись от дел, Черная борода жил частным лицом в своем Дашнабаде у подножия гор. Раз в три года он появлялся в Сары–Аосия и выставлял свою кандидатуру на должность казия. Неизменно он терпел полную неудачу.

Сейчас он вновь появился. Он приехал три дня тому назад со своими преданными людьми и перемутил весь народ. Закололи множество баранов, день и ночь идет пир.

– Вы и сейчас можете убедиться в этом, – добавил старик. – Посмотрите, сколько костров горит на той стороне! Приглашены все имамы, муфтии, муллы, помещики. За дастарханом сидит одних только мутавалли до двадцати человек. Еще прибыли какие–то ходжи из Бабатага. Все они угощаются, смотрят на Черную бороду и шепчутся.

– Шепчутся? – испуганно переспросил Шахабуддин. – Чего же они шепчутся?

– Кто их знает! Наверно, хотят избрать его судьей, а вашу милость прогонят в три шеи, – невозмутимо ответил старик.

Он рассказал, что среди пирующих неутомимо шныряют мюриды, дервиши, и что они говорят:

– Времена бекства и эмирского самоуправства прошли, укрепляется власть Советов. Мы должны избрать судьей человека знатного и уважаемого, который знает божественный шариат от «ляма» до «алифа», хорошо разбирается в жизненных делах и может ладить с Советами, человека справедливого, брезгающего чужим достоянием. Не то, что этот старый общипанный перепел, бекский прихвостень, взяточник и развратник…

– Бож–же! – застонал Шахабуддии и спохватился, – Да как ты смеешь?..

– Так это не я говорю, вы же просили вам рассказать.

– Ну, ну!

– Да вот и все, пожалуй. И еще люди Черной бороды всем алтарным крысам дают по кусочку сала.

– Каким крысам? – встрепенулся Джалалов.

Посмотрев на него с явным сожалением, старик усмехнулся, показав редкие, пожелтевшие зубы:

– Ивестно каким! Тем, что в мечети с утра до ночи охают и вздыхают, как лучше вырезать сало из курдюков чужих баранов.

Ошеломленный Шахабуддин только тряс своей бородкой и шептал: «Бож–же!»

А старик со злобой продолжал:

– А, что им! Вот и этот так, и Черная борода так, и сын сарыджуйского бека так. Что от них народу? Судьи! Закон! И днем и ночью в мокрой одежде за копейку, выпрошенную, как милостыню, и я, и мой отец, и мой дед, и мой прадед и в большую и в малую воду переправляем через реку и людей и арбы. Найдешь хороший брод, хорошо, не найдешь, попадешь в яму, попадает товар в воду, и не только денег не получишь, а еще тумаков надают. Сами знаете, какая река – быстрая, глубокая. И вода ледяная. Сегодня здесь по колено, а завтра десять арб с лошадьми и людьми сгинут, и спиц от колес не найдешь. Перевернулась арба, захлестнуло ее, и пропало все… Какая работа, а нас презирают: «Ты кукнары, ты анашист!» А разве без анаши человек выдержит работу на ледяном ветру, да по пояс в воде… – Нет ли у вас щепотки чая? Вода вскипела… Да снизойдет на вас милость! Вот мой отец… Тридцать лет водил через реку людей и арбы и думал, что спокойно помрет на старости… А вышло иначе… Пейте чай, пожалуйста… Была ранняя вода, очень большая. Река бросилась на берега и ревела, как тигр. Мы с отцом и другими сучи сидели на траве и смотрели на воду. Внезапно подъехал денауский бек: «Переправляйте, – приказал он, – только знайте, что на каждой арбе груз стоимостью в сто тысяч тенег».

– Все сучи отказались: «Милостивый бек, река буйствует очень, переехать нельзя». Тогда бек разъярился: «Бей их, – заорал он, – до смерти бей!» Вышел отец и сказал: «Не надо бить, не надо убивать… Зачем такое тиранство? Они не умеют… Вам нужно, бек, на другой берег? Я проведу». Много помучились в тот день мой отец и я. Тринадцать арб провели мы через реку, тысячу раз мы глотали мутную ледяную воду, тысячу раз прощались с жизнью. Бек сидел, закусывал на берегу и смотрел: «Хорошо, – сказал он, когда последняя арба была на той стороне, – а теперь проводите меня, и получите по халату». Он сел на коня и погнал его в воду. Сердца наши трепетали. Уста наши призывали имена божьи. Только бы сошло все благополучно… Перешли, но лицо бека было черно. Он показал на свои мокрые сапоги и полы халата и, скрипнув зубами, сказал: «Так–то вы работаете! Где же ваше уважение? Но я великодушен, получайте награду». И он захохотал так, что сердце мое упало. Нас схватили, натянули на нас халаты, связали длинные рукава за спиной, затянули пояса и столкнули в поток. «А ну, искупайтесь»! – орал бек. Вы знаете реку. В половодье она тащит, шутя, камни величиной с барана… Отец утонул, я выплыл. Вот она, бекская благодарность.

Переглянувшись, Джалалов и Курбан сказали в один голос:

– Пойти коней посмотреть…

Они вышли во двор. Стало светлее. Слышно было, как жуют солому лошади. За рекой все так же пылали далекие костры. Сквозь мерный рокот реки оттуда доносилось монотонное пение.

– Вода поднимается, – послышался голос хозяина. Он вышел на улицу и с силой потянул воздух носом.

– Придется, кажется, уйти.

– Разве вода зальет берег? – с тревогой спросил Джалалов.

– В год скорпиона вода дошла до желтых холмов и смыла все нижние дома на той стороне.

– Как же мы попадем в кишлак?

– А зачем вам туда?

– Дело есть.

– Не ездите вы туда. Люди вы хорошие…

– А что с нами случится!? – с деланным смехом сказал Джалалов. – Там люди, и мы люди.

– Так–то оно так, только… – старик замолчал. Он напряженно думал.

– Там будут выбирать казия?

– Будут.

– Вот мы и едем туда посмотреть.

Голос старика внезапно снизился до шепота.

– Шахабуддин – хитрая лиса с масляными речами, а Черная борода – такая же лиса, только черная. Белая собака, черная собака – все равно собака. Вы хоть приехали с Шахабуддином, но я сразу увидел – вы не его люди. Вы не кричите, не деретесь, не шарите по углам. Вы не джигиты курбаши. Верно?

– Чего ты хочешь, царь всех хитрецов? – недовольно пробурчал Курбан. – Что, у нас на лицах печать приложена, что ты можешь по одному нашему виду определить наши намерения? А вот ты и ошибся. Мы воины ислама и едем охранять от большевиков спокойствие выборов. Великий парваначи повелел, чтобы избрали на глазах Советской власти достойного человека, угодного аллаху…

– Хорошо, пусть будет по–вашему, только вот что, – и старик быстро–быстро зашептал: – Когда вы с другом приедете в кишлак, не останавливайтесь ни у костров, ни у мечети. Проезжайте до конца улицы. По правую руку будет небольшой карагач на берегу сухого водоема, а подле домишко. Покличьте мастера. Там арычный мастер Иса живет. Скажите, что я послал. Он все расскажет. Пошли!

– Как? Ночью через реку?

– Пошли, не бойтесь… Садитесь на лошадей. Когда проехали через камыши и лошади зашлепали по воде, старик, ехавший впереди, вдруг захихикал.

– Чего ты? – спросил Джалалов.

– А Шахабуддин сидит, говорит «бож–же» и пьет чай…

Как переехали через реку, разлившуюся широко по пойме, как старик нашел брод в полной темноте, ни Джалалов, ни Курбан не могли понять. Река ворчала и ревела, ноги купались в ледяной воде, брызги летели в лицо. Курбан и Джалалов старались не смотреть в воду. Начинала кружиться голова. Тошнота подступала к горлу. Появилось противное ощущение беспомощности.

И все же, когда раздался голос старика «Приехали», Джалалов и Курбан испытали легкое чувство разочарования. Опасность как будто была большой, а на самом деле ничего особенного не случилось. Как сквозь сон, донеслись слова:

– А вода больше, чем я думал. Ну, поезжайте, только не задерживайтесь у костров.

Стало светлее. Откуда–то из–за выступивших на небе черных зубцов гор медленно струился неясный свет. Было видно, как лошадь перевозчика медленно вступила в поток и белые бурунчики заметались около ее ног.

Из–за гор поднималась луна. Вода в реке засияла множеством мелких серебяных монет. Зачернел далекий противоположный берег и стало видно, что Сурхан разлился широко и превратился в могучую реку. Напрасно напрягая зрение, Джалалов и Курбан искали на блестящей поверхности вод старика, он исчез…

Потянуло холодом. Курбан сказал со вздохом:

– Поехали, брат!

Лошади, скрежеща копытами по гальке, начали подниматься на высокий обрыв. На боках их в лунных лучах поблескивали капли воды. Фантастические тени падали на пустынную дорогу. За низким дувалом в саду горел огонь. Доносилось жалобное тренькание дутара. Неумелые руки безуспешно пытались исполнить старинную мелодию. По–видимому, топот копыт привлек внимание игрока. Чей–то голос спросил:

– Эй, откуда?

Всадники промолчали, подгоняя лошадей.

– Эй!

– Черт бы его побрал, – вполголоса заметил Джалалов, – вот навязался!

Тот же голос раздался совсем близко. Видимо, человек запыхался от быстрого бега.

– Вы из–за реки? – Он вынырнул из–за ограды и подскочил к лошадям.

– Да.

– Салом алейкум!

– Валейкум ассалом!

– Вы были за рекой?

– Да.

– Там одного человека не видели?

– Какого человека?

– Уважаемого, почтенного, толстого Шахабуддина–кази.

– Нет, – соврал Курбан, – видели непочтенного, худого, как арбяной гвоздь, не Шахабуддина, не казия.

– А–а, – разочарованно протянул человек, – а ведь в Сурхане воды много.

– Болыие, чем нужно.

– Ну значит Шахабуддин не приедет. Пойду спать…

Человек повернулся и ушел в сад. Без всяких помех всадники добрались до хижины у одного карагача. Арычный мастер оказался словоохотливым и добродушным локайцем. Хлопоча около очага, он так и сыпал словами, стараясь рассказать о кишлачных новостях как можно быстрее.

– Тут люди со всех сторон съезжаются – смущенно говорил он, – как бы кто–нибудь не подъехал. Хорошо, если друг приедет, а то бог знает! Разные тут люди в нашем кишлаке. – Он подсел на рваный пропыленный палас к гостям и доверительно зашептал: – Дела Шахабуддина затруднительны. Все сильные и знатные от него отвернулись. Черную бороду тоже многие не хотят. Баи боятся, что совсем большевиком станет… Да, да, этого кровопийцу тут другом Советов хотят прославить. Он им не подходит. За него и тридцать голосов не наберут. Вот тут одну птичку–невеличку нашли. И умен, и в галифе ходит, и «да здравствует» кричит, а сам сынок сарыджуйского бека, и духовенство ему помощь обещало.

– Откуда вы знаете? – удивился Курбан.

– Я все знаю, – сказал мастер, и хитрые его глазки сузились.

– А дехкане, что скажут дехкане? – раздраженно проговорил Джалалов.

Арычный мастер даже удивился:

– Дехкане? Они скажут: «хоп!»

– Где же ваш Союз бедноты?

– Союз?.. Есть. Только басмачи предупредили: «Кто в союз малоземельных дехкан войдет, тот – большевик, а большевикам – смерть!»

– Вот что, – твердо заявил Джалалов, – кого можно собрать из верных людей?

Мастер колебался.

– Чего вы боитесь? – сказал Курбан. – Или баи окончательно вам проели печенку?

– Боимся? Конечно, боимся. У нас очень плохо в кишлаке, – чистосердечно признался мастер. – Если бы мы были сами, одни, мы бы сделали как нужно. И Шахабуддин, и Черная борода, и этот, что в галифе ходит, убрались бы из нашего кишлака с мокрыми хвостами, но…

– Ну, в чем же дело?

Глаза мастера забегали. Он вскочил, подошел к двери, приоткрыл ее и долго прислушивался. Потом вышел во двор. Шаркающие шаги его были слышны отчетливо. Видимо, он дошел до ворот и вернулся.

Все еще озираясь, он сел, поманил к себе Джалалова и Курбана, и когда они наклонили к нему головы, чуть слышно прошептал.

– Кудрат–бий…

– Что!?

– Кудрат–бий здесь. Он остановился в доме Шахабуддина.

– Сам Кудрат–бий здесь. Он хочет свою «советскую» власть насаждать… Лучше бы вам уехать, – говорил изможденный, почерневший, как кора карагача, дехканин. – Вашему здоровью наш воздух не подходит. Жизнь ваша подвергается здесь опасности… Знаете, что это за люди? Что они с дехканами сделают, если дознаются…

Хор голосов поддержал его.

Обведя глазами присутствующих, Джалалов, твердо чеканя слова, заявил:

– Нет, друзья, мы остаемся. Опасность есть. Ну что же, кто боится, пусть сидит дома. А я скажу, бояться не надо. Кудрат–бий завтра не посмеет вылезть из норы этого Шахабуддина. Иначе про него что скажут? Скажут и в Гиссаре, и в Локае, и в Кулябе: «Приехал, как бек, и приказал выбрать таких людей, каких ему хочется». Нет, он похитрее. Он сделает так, чтобы кишлачники сами выбирали себе власть. А власть – это угодные ему люди. Хотите, чтобы так вышло? Нет? Ну, так слушайте внимательно…

Разошлись на рассвете. Над Сурханом поднялся туман, и жемчужно–молочные полосы его стлались по зеленым еще холмам.

Около мечети гудел карнай и били в огромный барабан.

Как и предсказывал Джалалов, ни Кудрат–бий, ни его приближенные в многотысячной толпе дехкан, пришедших на выборы, не появлялись. Басмачи сидели за высокими, массивными воротами шахабуддиновского дома и руководили оттуда действиями своих приближенных, подручных и соглядатаев, шнырявших среди дехкан.

Важные, в шелках и белых чалмах имамы один за другим выплывали из дома казия.

Джалалов и Курбан скромно держались в стороне. Забравшись в чайхану, они наблюдали за базарной площадью, заполненной шумной толпой.

В чайхане, против обыкновения и вопреки всем правилам мусульманского хорошего тона, все наперебой громко разговаривали. То там, то здесь разгорались жаркие споры. Словесные перепалки возникали, как правило, между сытыми, гладкими крепышами, одетыми в добротные суконные или шелковые халаты, и полунищими, раздетыми, разутыми дехканами. Особенно обращал на себя внимание чахоточный, с бельмом на глазу крестьянин в жалких лохмотьях. Одежда его была покрыта толстым слоем пыли. Он, видимо, пришел откуда–то издалека. Не успел он расположиться на помосте, покрытом паласом, как из глубины чайханы раздался голос:

– Эй ты, Махкам, что тебе, в хлеву места мало? Резко повернувшись, Махкам пробурчал в ответ:

– А тебе тесно, что ли?

– Я привык, чтобы кругом чисто было.

Махкам огрызнулся:

– Ну, и иди, куда хочешь.

– Ого, ого, не больно голову задирай! От тебя хлевом воняет.

– Подожди, как бы от тебя чем–нибудь похуже не завоняло.

– Убирайся!

– Сам убирайся!

Совсем рядом монотонно гудел гнусавый голос:

– Шахабуддин сто баранов пожертвовал. Только бы его выбрали. А Черная борода…

– А Шахабуддина выберут? Вдруг не выберут!

– Выберут. Только вот плохо – не едет. Река разлилась. Без него не хорошо. Могут придраться, а Черная борода…

– Шахабуддин нехороший человек, взяточник. Могут не выбрать.

– Да… А вот Черная борода уже неделю угощение делает. Говорят, десять тысяч рублей пожертвовал. Имамы совещаются. Как такого щедрого на подачки человека казием не назначить! Всем направо–налево подарки делает. Только его не выберут.

– Почему?

– Наш помещик говорит – разве можно безбожника выбирать? Он всех женщин общими сделает.

– Да ну? – удивлялся невидимый собеседник. Очень хотелось Джалалову посмотреть на говоривших, но он боялся привлечь к себе внимание. Курбан наклонился к нему и вполголоса сказал:

– Тут очень серьезное дело. У байских людей оружие есть. Они так место не уступят.

– Ничего, пусть между собой поцапаются… Только напрасно они про народ забыли. А ты посматривай, брат. Скоро собрание…

Взрыв возгласов прервал их разговор. Джалалов резко повернулся всем телом в ту сторону, где веселилась толпа, и вздрогнул. В двух шагах от дощатого помоста стоял мутавалли Гияс–ходжа.

Он был все тот же, с холеной своей бородой в ослепительно белых одеждах. Только лицо его стало еще бледнее и горькая усмешка кривила губы.

Джалалову показалось, что мутавалли только что разглядывал его. Он хотел поделиться своей тревогой с Курбаном, но тот уже соскочил на землю и шагнул в толпу. Джалалов пошел за ним.

Новый взрыв воплей сотряс телеса двух десятков здоровенных толстяков, одетых, несмотря на жару, в стеганые ватные халаты. Все в этих людях было грубо и громоздко, голоса зычны и назойливы. У каждого за поясным платком была тяжелая камча, сплетенная из бычьей кожи. Джалалов признал в них бабатагских помещиков, невежественных степняков, болтающихся по базарам в поисках развлечений.

Сейчас эти люди собрались на площадке перед чайханой, привлеченные интересным зрелищем.

Джалалов не сразу понял в чем дело. Посреди круга захлебывавшихся от удовольствия зрителей сидел здоровенный костлявый парень, одетый в невообразимое рубище, с массой прорех, сквозь которые проглядывало грязное тело. Он сосредоточенно следил за двумя крошечными птичками, воинственно наскакивающими друг на друга. Здесь происходил перепелиный бой. Любители этой азартнейшей игры частенько проигрывали в несколько минут и деньги, и земли, и жену, и детей.

Парень гримасничал, скалил зубы. Ему, по всей вероятности, не везло. Толпа дико ревела. Джалалов спросил стоящего рядом человека:

– Чего они кричат?

Человек поперхнулся, покраснел от натуги и с трудом выдавил из себя:

– Кричат… о… почему кричат? Да вы что, не видите?

– Вижу. Человек выпустил на арену бойцовую перепелку…

– Человек? Разве человек? Бык. Прорва… Хо–хо! Он все проиграл сегодня, последний халатишко проиграл. Продулся. Хо–хо! Смотрите, смотрите. Сейчас его паршивой пичужке конец. – И он снова закатился так, что лицо его совсем посинело. Наконец он отдышался и заговорил: – Бож–же! Он опять бьется об заклад, этот шальной… Бож–же, и всегда проигрывает… с младенческих лет проигрывает.

Тут только Джалалов узнал в соседе своего ночного спутника, Шахабуддина–кази, и испуганно отшатнулся. Сам Шахабуддин был настолько увлечен зрелищем, что даже и не взглянул на Джалалова.

Не желая попадаться на глаза казию, Джалалов отступил шага на два назад, собираясь нырнуть в толпу.

И вдруг он опять почувствовал на себе чей–то пристальный взгляд. На этот раз он поймал его. На другой стороне круга гогочущих зрителей стоял, все такой же чопорный и степенный, мутавалли. Он холодно и внимательно разглядывал Джалалова, стараясь, очевидно, что–то вспомнить. Едва глаза их встретились, он слегка отвернулся и постарался придать лицу безразличное, скучающее выражение. Почти тотчас же страшное беспокойство овладело им, губы задрожали. Он еще раз взглянул на Джалалова, и юноша был поражен происшедшей в мутавалли переменой – взгляд его был полон ненависти.

Метнувшись в сторону, мутавалли исчез. Курбан громко выругался. Перепрыгнув через дерущихся перепелок, он смешался с толпой. Недоумевая что бы все это означало, Джалалов начал выбираться из толпы. Сделать это было не так легко, и когда юноша, наконец, вышел на базарную площадь, он смог разглядеть только далеко впереди мелькавший белый халат мутавалли и приметную высокую фигуру Курбана. Чертыхаясь, Джалалов поспешил за ними, но спокойный тихий голос остановил его:

– По солнцу ходить не стоит, голову напечет. Рядом с Джалаловым стоял арычный мастер. Он улыбался приветливо и в то же время хитро.

– Не спешите, – добавил мастер успокоительно.

– Куда побежал Курбан?

– Сейчас объясню. Пройдите сюда.

Они прошли между двумя чайханами, гудевшими, как пчелиный улей, и, завернув за пристройку, оказались под прохладной сенью густых карагачей, у большого хауза, поросшего осокой. В стороне был разостлан палас, на котором сидели дехкане. Увидев Джалалова, они вскочили и, сложив руки на животе, отвесили глубокий поклон. Когда все уселись, мастер, наливая в пиалу чай, заговорил:

– Нехорошо. Мутавалли, оказывается признал вас и побежал в дом Шахабуддина–кази… А побежал он в дом Шахабуддина–кази вы знаете почему?

Джалалов вскочил на ноги:

– Так чего же вы меня сюда притащили?! Я пойду…

Осторожно притронувшись к руке Джалалова, мастер проговорил:

– Мутавалли не пристало бегать по улицам кишлака, как несмышленному мальчишке. Сейчас к нему подошли люди нашего селения и сказали: «Вы почтенный человек, а бежите, как горный козел. Разве совместимо это с вашим достоинством?» Они помогли ему подняться по ступенькам в Зеленую мечеть. А там… там глубокоуважаемый мутавалли будет молиться, долго молиться…

– И что же?

– И Кудрат–бий ничего не узнает. Не узнает, что приехали люди от Советской власти, и будет сидеть в шахабуддиновой норе, пока не выберут казия. – Мастер запустил все пять пальцев руки в бороду и покачал головой. – Мы будем выбирать по вашему совету, а этот… опутав себя своей паутиной, будет сидеть и ничего не видеть.

Он рассмеялся. Засмеялись и дехкане, но не весело. Пришел Курбан. Побагровевшее лицо его было покрыто крупными каплями пота, он тяжело дышал.

– Напрасно я трудился, – сказал он. – Дядюшки сами хорошо стерегут ворота судьи, там и кузнечик не проскочит. И молодцы: без крика, без шума.

– У нас, как в чугунном котле – кипит бурно, а снаружи не видно, – усмехнулся мастер.

Собрание было устроено в старом парке при полуразвалившемся мазаре. Рассаживались группами. Впереди уселись седобородые. Головы многих из них были увенчаны белыми чалмами – признак глубокой религиозности или знак духовного сана.

И Джалалов не без тревоги подумал: «Как они скажут, так оно, пожалуй, и будет, а попробуй их сагитировать?».

Дехкане победнее оказались на самом худшем месте, там, где припекало солнце. И снова Джалалов посетовал про себя: «Как они будут голосовать, если даже здесь подхалимничают перед баями».

Двое бледных юношей с одутловатыми физиономиями, взявших на себя распорядительские обязанности, рассадили баев и зажиточных дехкан на паласах и циновках в холодке под сенью густолистых деревьев и, сломя голову, носились взад и вперед, поднося им чай, разжигая чилимы.

Большое возвышение заняло духовенство. Там же расположились и кандидаты в казии – Шахабуддин, Черная борода и бекский сынок.

Пока они были настроены очень мирно. Одна пиала ходила из рук в руки, и соперники изощрялись друг перед другом во взаимных любезностях.

Батраки жались на солнцепеке поближе к ограде. Они угрюмо молчали, внимательно разглядывая каждого проходящего. Если это был бай, то в толпе батраков слышался гул подобострастных приветствий, а сидящие впереди даже вскакивали и отвешивали поясные поклоны.

Особенно усердствовал маленький, изможденный старикашка с выпиравшим из–под бороды зобом. Он забегал впереди идущего и кланялся много раз, что–то бормоча и всхлипывая.

Поведение его возмущало Джалалова, и он порывался вскочить и пройти к батракам, посмотреть, что это за «блюдолиз». Но арычный мастер, сидевший рядом и напряженно следивший за всем происходящим, удержал его за рукав.

– Вы не знаете его, поэтому так думаете. Это Сайд Назар. Прислушайтесь лучше к тому, что он говорит.

Но как ни напрягал слух Джалалов, слов зобатого старика он так и не смог разобрать.

Однако ему вскоре стало понятно, что он ошибся. Каждый раз, как старичок возвращался на место, среди батраков раздавались взрывы хохота. Правда, смех почти мгновенно стихал, и батраки начинали робко озираться по сторонам, но Джалалову стало ясно, что зобатый паясничает, высмеивая всех этих баев, помещиков.

– Что он говорит там? – спросил Джалалов.

– Сайд Назар балагурит, рассказывает притчи и анекдоты. У него злой язык, острее бритвы. Ничего, пусть дехкане посмеются, а то они очень трусят…

На возвышение поднялся невысокий бритый бухарец в шитой золотом тюбетейке, одетый во все черное. Даже рубаха, выглядывавшая из–под изрядно потрепанного пиджака, была тоже из черного сатина.

– Это из Сары–Ассия человек, джадид, – шепнул мастер, – он переводчиком в финотделе пристроился. Раньше был писарем у бека. Известный подлец и бабник.

Переводчик долго мялся, то прятал руки в карманы галифе, то опять вынимал их, потом достал портсигар, закурил, откашлялся, снова помялся. Наконец он заговорил – невнятно, скороговоркой. С трудом можно было разобрать, что он уполномочен открыть собрание. Выхватив из кармана бумажку, он прочитал по ней состав президиума собрания.

Джалалов возмутился: все заранее рассевшиеся на паласе баи оказались в президиуме. Переводчик выкрикнул:

– Возражений нет? – и, не дождавшись ответа, добавил: – А председателем предлагаю опытного и знающего, образец справедливости и хранителя добродетели Шахабуддина… Возражений нет? Принято единогласно. Обращаясь к казию, он залебезил: – Прошу, почтеннейший, возглавьте собрание!

Многие из дехкан, сидевших поодаль, поднялись и подошли ближе. Бледнолицые прислужники засуетились, пытаясь оттеснить их назад, но бородачи встали стеной.

Снова заговорил писарь. Масляные глазки его так и бегали.

– Мусульмане, – воскликнул, – братья мусульмане, зачем мы собрались в это священное место? Об этом мы объявили народу уже много дней назад. Мы собрались, чтобы народ сказал свое слово, кому быть теперь нашим казием, светочем закона. Вы знаете, о мусульмане, раньше, во времена эмира, казия назначал бек. Но советская власть сказала: «Нет, казия назначать не надо. Надо, чтобы народ сам сказал, кого хочет он иметь казием».

И вот мы собрались, чтобы выбрать казия… достойного уважения, почтенного, чтобы все слушались его и подчинялись решениям его.

Переводчик испуганно замигал глазами и сел. Больше его никто не видел и не слышал до конца собрания.

Произошла заминка. Баи и ишаны на возвышении перешептывались. Они были, очевидно, в затруднении: что же делать дальше?

Джалалов сделал движение, чтобы встать, но арычный мастер снова остановил его.

Поднялся дряхлый старик. Ослепительно белая борода закрывала ему грудь. Старца поддерживали под руки двое юношей.

В толпе пронесся шепот:

– Ишан, сам ишан будет говорить!

Седобородый ишан протянул перед собой руки и медленно прочитал молитву. Пока он произносил священные слова, многие тоже держали перед собой руки ладонями вверх.

Отзвучали слова молитвы, и по всему саду пронеслось единым вздохом: «О–омин!»

– Кто говорил, – зазвучал в полном молчании голос ишана, – что с приходом большевиков–кафиров рушатся устои шариата? Неверно это. Большевики – безбожники, но они сами убедились – без веры, без ислама жить невозможно. Кто будет блюсти устои мусульманской семьи, кто будет охранять сердца мусульман от заразы, кто предотвратит разврат среди молодежи? Кто, я спрашиваю! И я скажу – казий. А кто такой казий? О, это божий человек. Знаток шариата и блюститель священного писания пророка нашего Мухаммеда, человек добродетельной жизни, человек, пользующийся любовью и уважением, слова которого для каждого будут верным решением всех вопросов, споров и тяжб. Мусульмане! Советская власть разрешила: имейте, мусульмане, свой суд, а советские люди – большевики, кафиры и всякие отступники будут иметь свой суд… так называемый народный суд. Ну, и пусть там судятся. А мы, мусульмане, знаем: и до большевиков были у нас казий, утвержденные руководителями нашей веры, и при Советах они остались. Да и как может быть иначе? Голос неверия поднялся три года назад, а казийский суд, слава аллаху, существует в Бухаре еще со времени халифа Моавия из династии Умнат, да будет с ним мир. Двенадцать веков существуют во славу ислама казии. Двенадцать веков они судят по шариату. И что перед этим три года?! Пуф!.. Он злобно дунул.

– Нам не нужно было разрешение. Кто мог запрет наложить? Но раз разрешение есть, мы открыто говорим: советские власти поняли – велика сила ислама и нет другой силы, которая противостоит ей. Нет силы! Нет такой силы! – старец оттолкнул поддерживавших его юношей и потряс в воздухе дрожащими руками. – Нет такой силы! О, ислам, твое торжество явно! Но кому быть казием? Я спрашиваю. Казий назначается мусульманской церковью, так ведь, о, мусульмане, а большевики говорят: «Изберите казия». Ну что же! Великие основоположники говорили: «Не только силой и сопротивлением, но и смирением достигается торжество веры!» Большевики сказали: «Выбирайте!» Мы подчиняемся силе. Так я говорю?

На помосте среди баев послышались возгласы одобрения. Дехкане молчали. Мюриды под руки увели ишана.

– Ну, – заметил Курбан, – плохо этот дедушка знает коран и шариат. Разве так говорят, я бы…

– Тише! Смотри, сам ишан Ползун. Откуда он взялся?

Ишан Ползун подошел, опираясь на палку, к краю помоста. Он обвел собравшихся взглядом из–под мохнатых бровей и мрачным голосом заговорил:

– Времена эмирата и тирании прошли, но вера ислама незыблема. Советская власть велика и могущественно, и нет пользы сопротивляться. Но Советская власть великодушна – она говорит: выбирайте своих достойных людей на должности, от которых зависит ваша жизнь, ваше благополучие. Мы вас позвали, чтобы сказать вам о нашем решении.

– О чьем решении? – не сдержавшись, крикнул Джалалов. Все посмотрели в его сторону.

Ползун вытянул шею, стараясь разглядеть дерзкого, но мастер своей широкой спиной загородил юношу.

– Да, о нашем. Мы, почтенные люди всех кишлаков, старейшины, сегодня ночью собрались и решили – судьей быть Шахабуддину.

Со всех сторон поднялся ропот.

– Шахабуддин много лет был казием, – продолжал Ползун. – Он рукоположен самим казикаланом в Бухаре.

Он назначен беком. Он хороший человек. Все его знают. Он будет блюсти законы шариата и не даст в обиду ни сироту, ни вдову…

Слова Ползуна были прерваны громким смехом. Смеялся Черная борода. Захлебываясь, он проговорил громко, так, что его слышали в первых рядах:

– Не даст в обиду, это он, Шахабуддин! Да, я скажу…

Все, кто был на возвышении, зашумели, закричали. Куда девалось благообразие всех этих баев, имамов, ишанов? Не слушая друг друга, они кричали все сразу, потрясая в воздухе кулаками.

Джалалова поразило, что дехкане и батраки отнеслись к перепалке, разгоревшейся среди «власть имущих», с полным безразличием. Они не проявляли никакого интереса к тому, что творилось на возвышении. Только зобатый старичок протиснулся вперед к самому помосту и, присев на корточки и положив руки на колени, смеялся от всей души.

Волна криков стихла почти так же внезапно, как и поднялась. Огромными шагами, подметая землю полами великолепного красножелтого халата, величественно прошел по дорожке Черная борода. Он изрыгал проклятия. За ним бежало с полдюжины чалмоносцев.