Текст книги "Санджар Непобедимый"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Старик еще долго что–то шептал.

– Ну, а Гумбаз? – спросил вдруг Санджар.

– Еще солнце не встанет над горами, а вихрь выметет сор из кишлака Гумбаз.

IV¹

Кони за ночь отдохнули и подкормились. При переправе через веселый Сурхан они искупались в студеной воде, и в их мускулистые, лоснящиеся в первых лучах, утренней зари тела влился огонь озорства. Впереди, грызя удила и вздергивая ежеминутно голову, несся Тулпар. За ним еле поспевали остальные.

Вокруг расстилалась холмистая степь, преддверье таинственного Локая. Где–то в дебрях его, неизвестно – близко или далеко, лежало логовище Бутабая – кишлак

_______________

¹III глава пропущена, возможно, перепутана нумерация глав (Д. Т.)

Шулюм, куда басмачи увезли Саодат… Санджар хмурил свои густые, широкие брови, сжимал нетерпеливо губы и старался не думать о ней. Сейчас нельзя было отвлекаться. Горстка израненных, больных бойцов требовала немедленной помощи.

Внезапно он что–то крикнул и с гиком поскакал к высокому кургану, высящемуся над обрывом, круто падавшим к Сурхану. Храпя и фыркая, Тулпар по крутой тропинке вынес всадника на вершину.

С трудом сдерживая разгоряченное животное, Санджар полной грудью глотнул свежий воздух и огляделся. Влево и вправо уходила блестящая лента Сурхана; за ней желтели обрывы, а над ними – заросли тугаев и далеко, до самого Гиссарского хребта тянулись зеленые камыши.

Пустынной казалась отсюда Гиссарская долина. Не видно было ни домика, ни шалаша, ни живой души. Нетерпеливо перебегая взглядом с одного темного пятна на другое, Санджар искал чего–то, сжимая в руке бинокль. Над самым ухом прозвучал голос Сайфи:

– Смотрите чуть левее. Видите белую полоску? Это Дюшамбинский тракт… вот–вот. А вот ниже… ближе к нам зеленеют чинары. Это Гумбаз.

– Вижу, вижу! – радостно вскрикнул командир, – вижу красное пятнышко.

– Да, это флаг красноармейцев над домом ишана Мирзы–бобо.

– Не пройдет получаса, и мы будем там. Ну, Ниязбек, держись!

Он подтянул удила, и Тулпар затанцевал на месте.

– Минуточку, – проговорил, слегка задыхаясь, Сайфи, – всмотритесь ниже. Видите еще полосу?

– Да.

– Дорога на Гиссар. Следите за ней. Тише. Слушайте.

Оба напряженно, до звона в ушах вслушивались в тонкий посвист степного ветра. Шелестела сухая трава на облысевшей голове кургана, позвякивали удилами кони. Солнце еще пряталось за горами, но стало совсем светло. Высоко в небе кружил орел. Тишина стояла над холмами Локая, над долиной, над Гиссарским хребтом. Внизу, у подножья кургана, застыли маленькие фигурки всадников, их лица были обращены к вершине холма.

Бойцы внимательно следили за движениями своего командира.

Санджар снова навел бинокль на белую полоску Гиссарской дороги и вздрогнул от неожиданности. По ней в сторону кишлака быстро двигались темные точки. Одновременно прозвучал сдавленный голос Сайфи.

– Слышите?

Порыв ветра донес сухие, щелкающие звуки… Стреляли из винтовок.

– Это там, в Гумбазе, – благоговейно проговорил Сайфи, – началось.

– Началось, – подтвердил Санджар. И спросил: – А на дороге, видите? – Он протянул Сайфи бинокль. Но старик отстранил его и кивнул головой. Он сказал полувопросительно:

– Дехканбаевские молодцы? Вот они доехали до мельницы, погибшего от притеснений Башира. Вот они съезжают с дороги, там их не видно будет за дувалом. Правильно делают! Оттуда хорошо будет ударить.

Ветер переменился или перестрелка в кишлаке прекратилась, но звуков выстрелов больше не было слышно. Санджар в нетерпении так натягивал повод, что Тулпар то оседал на задние ноги, то становился в ярости на дыбы.

– Ох, – бормотал Санджар, – как долго… как долго! Как они медлят… – И, обращаясь к Сайфи, заметил: – Ну, кажется, обошлись без нас… Теперь им не уйти. Молодец Абдурасуль!

Но Сайфи только улыбнулся в усы. Со стариком произошла разительная перемена. Он сидел в седле выпрямившись, брови его были нахмурены, и ничего нельзя было найти в его лице, оправдывающего прозвище «дивана».

Протянув вперед руку, Сайфи торжествующе закричал:

– Вот! Вот!

Темные пятнышки ползли по белой ленте дороги, выкатываясь из–за группы чинаров. Все больше и больше. Вот потемнела вся дорога. Это басмачи, кто верхом, а кто и пеший, стремительно покидали кишлак Гумбаз. Вновь донеслась оживленная трескотня перестрелки. И стрельба эта звучала в ушах Санджара праздничной музыкой.

– Гонят, – шептал он, – гонят! Погнали! Хорошо!

– Смотрите, командир, – прозвучал голос Сайфи, – сейчас ударит Дехканбай.

Напряженно всматривался Санджар в то место, где была засада. И хоть от волнения прыгал и дрожал в руке бинокль, но командир все же разглядел расстановку сил.

Дехканбай расставил своих бойцов на повороте широкой дороги так, чтобы она оказалась под прицельным истребительным огнем. По обеим сторонам дорожной насыпи тянулись болота и заброшенные топкие рисовые поля, почти непроезжие для всадников. И когда басмачам, преследуемым бойцами Абдурасуля и дехканами восставшего кишлака, преградили путь кавалеристы Дехканбая, то лишь очень немногим бандитам удалось ускользнуть в тугаи и заросли камыша.

Не мог, конечно, разглядеть со своего кургана Санджар все подробности славной стычки у мельницы. Но и того, что он видел в бинокль, было достаточно.

Радостный крик вырвался из его груди, когда он увидел, что басмачи мечутся под выстрелами, словно муравьи в горящей соломе. Еще несколько минут – и все было кончено.

Отряд отборной гвардии Кудрат–бия был уничтожен. Дорога почернела от трупов.

– А теперь за головой Кудрата!

Санджар бурей ринулся вниз по крутому склону и с ликующим возгласом «Победа, победа!» помчался по твердой, как асфальт, горной дороге к селению Шулюм…

До поздней ночи гумбазские дехкане и бойцы, вырвавшиеся из железного кольца осады, вылавливали мечущихся по тугаям всадников и собирали оружие.

V

Свеча горела медленно. Фитилек, потрескивая, разбрасывал искры, чадил перегоревшим бараньим жиром. Вся комната тонула в сумраке, только около низенького столика колебался круг желтого света, освещая книги в блестящих кожаных переплетах с цветным арабским тиснением. В руках сидевшего на коврике Гияс–ходжи шуршали пергаментные листы рукописи.

Ходжа был в золотой ермолке, в тончайшего полотна белой рубахе, подпоясанной шелковым платком. Изящные туфли с загнутыми носками аккуратно стояли рядом с ковриком, как раз на грани тени. Богослов расположился с удобством, по–домашнему. Кто бы мог сказать, судя по его невозмутимому виду, что он за двое суток проскакал полтораста верст верхом по холмам, пыльным дорогам, что ему пришлось дважды, боясь погони, скрываться в тугаях Сурхана?

Гияс–ходжа читал, или делал вид, что читает. По крайней мере, вот уже много минут страница книги, которую он держал в руках, так и оставалась не перевернутой…

Изредка он отрывался от рукописи и поглядывал вопросительно прямо перед собой. Потом веки его снова опускались, и только зрачки чуть поблескивали сквозь густые черные ресницы.

У стены на груде одеял лежала женщина, прикрытая расшитым покрывалом. По нервно шевелящимся пальцам обнаженной руки, перебиравшим материю, видно было, что она не спит.

Молчание в комнате ничем не нарушалось. Лишь извне, из глубины ночи, доносился беспокойный лай кишлачных собак…

Свеча медленно таяла. Жир оплывал и желтовато–прозрачными сосульками спускался с розетки фигурного подсвечника.

Внезапно запел сверчок. Женщина вздрогнула. Гияс–ходжа бросил быстрый взгляд в ее сторону. Словно обрадовавшись поводу нарушить тягостное молчание, он заговорил, продолжая давно прерванный разговор:

– Есть много способов заставить вас смириться и выполнять ваши обязанности…

И так как женщина не сочла нужным отозваться, Гияс продолжал:

– Если б я был кровожадным тираном, как вы говорите, я бы нашел много путей. Силу, например… Кнут. Он ведь действует даже на грубые тела крестьянок, а не только на такую нежную кожу, как ваша… А знаете, Саодат, – он откинулся и, прислонившись спиной к стене, беззвучно рассмеялся, – знаете, как поступил наш хозяин, вы видели его, не правда ли, добрейший с виду толстяк, да, наш хозяин со своей новой женой… Она, видите ли, сочла ласки мужа в свадебную ночь слишком назойливыми и прямо с брачного ложа на рассвете убежала.

Бутабай поймал ее, бросил в яму и сам, собственноручно, засыпал ее полдня землей. Сначала по пояс, потом по грудь, затем по шею, до рта… да, до рта. Потом она могла дышать только носом. А затем она умирала три дня, эта своенравная локайка… Разве можно перечить мужу, любовь моя!

В бесстрастном голосе Гияса прозвучали нежные нотки.

– Я могу перечислить тысячи наказаний, применяемых к непослушным женам, да еще большевичкам, забывшим закон пророка, из которых смерть прекрасной локайки окажется не самой ужасной. Но нет, я отнюдь не изверг. И зачем? Ведь я муж ваш. И я ничего не сделал, что не соответствовало бы моему положению мужа… моим правам.

– И вы думаете, – глухо прозвучал голос Саодат, – и вы думаете, что я… Нет, вы знаете сами… Я прошу, если вы не зверь, отпустите. Женой вашей я не буду…

– Но вы моя жена по шариату, а по закону женщина не может дать развод мужу. Только муж может развестись с женой. По шариату…

Спохватившись, что он говорит не то, Гияс смолк.

Саодат резко поднялась и села на одеяла.

– Никогда, никогда! – злобно и в то же время жалобно закричала она. – В вас нет и песчинки того, что называется любовью. В вас только одно… только одно. Вы только муж и повелитель, собственник тела, но не души… Никогда, никогда не подчинюсь я воле зверя…

– Зверя? – слово это прозвучало, как рыдание. Гияс вскочил:

– Знаете, Саодат, жена моя, – страстно заговорил он, – пусть я мусульманин, пусть я великий муфтий, пусть законник, но я человек. Да, такой же, как великие наши поэты мусульмане. Да, они были мусульманами, и воспевали любовь, и любили томный вздох девушки, золотые звезды глаз, нежную упругость грудей, аромат кудрей… О, разве Навои не был мусульманин, а Мукими, а…

Протягивая руки, он шагнул вперед. Саодат резким движением закуталась в одеяло, упала ничком на подушки.

Опустив бессильно руки, сгорбившись, стоял над ней Гияс–ходжа. Лицо его подергивалось.

– Я не отпущу тебя, Саодат, – глухо сказал он. – К чему привыкло сердце, того оно не оставит, хотя бы вспыхнул пожар.

– Я убегу…

– Мы найдем тебя…

– Я снова убегу.

– Я убью.

– Убей!

– Смерть страшна, Саодат. Тебя поставят на колени. Грубо оттянут твою прелестную головку назад и тупым ножом будут пилить твою нежную шейку, пока не перережут горло и ты не захлебнешься своей собственной кровью…

Саодат молча плакала. Тогда Гияс сказал:

– Ну!..

– Я уйду!

Закрыв лицо руками, Гияс вернулся к столику и тяжело опустился около него.

После долгого молчания он снова заговорил:

– Саодат, неужели я хуже этого грязного пастуха с запахом овечьего пота?..

Саодат отозвалась возмущенно:

– Как у вас язык повернулся говорить подобное о великом воине!

– Ты любишь его? Он твой возлюбленный?

Что делалось с Гияс–ходжой? Куда девался его бесстрастный тон? Голос его дрожал. Он ждал и страшился ответа.

Саодат украдкой наблюдала за ним из–под полуопущенных век, но ничего нельзя было прочитать в ее лице, кроме равнодушия.

– Ты любишь его?

– Отпусти меня или убей…

– Душа моей жизни! Уедем в горные сады Бадахшана, на берег голубого озера Шива. У меня богатства в руках, – он говорил спеша, захлебываясь, боясь, что она не захочет его слушать, ускользнет от него, хотя отлично знал, что двери и ворота на запоре, что верные псы – его слуги не дадут ей сделать и шага. – Ты будешь в шелку, в золоте, как гурия рая.

Он говорил еще долго. Он сулил, он обещал, он умолял. Он ползал перед ней на коленях. И это было страшнее, чем когда он грозил и злобствовал.

Саодат молчала. Перед глазами, как в полусне, проходили последние дни. Она с горечью вспоминала все, что случилось так нелепо. И остановившую ее на улочке кишлака старушку, такую добрую и несчастную, и посещение домика этой почтенной бабушки. И свою наивную доверчивость, приведшую к тому, что она попала в крытую арбу, где ее поджидал Гияс–ходжа. И долгую дорогу. И все, что было потом… Ее начинало мутить…

– Ваш дружок скачет сюда… Но он вас даже не увидит. Не успеет… Санджар–непобедимый кончит свою жизнь здесь, в грязном кишлачишке. Неплохой конец для влюбленного дурака… До чего доводит любовь, а?

Вопль Саодат испугал Гияс–ходжу.

– Вот теперь я вижу дно твоей души, – проговорил он. – Санджар – твой любовник… Тебя побьют камнями, как неверную жену… Как вероотступницу.

– Нет, нет… – умоляюще протянув руки к Гияс–ходже, молодая женщина твердила: – Я буду вашей женой… хорошей, любящей женой, но не дайте гневу ослепить себя. Не дайте погибнуть великому воину.

– Ты не обманываешь?

В смятении он бросился к двери, затем вернулся. Снова побежал к выходу, но тут же подошел к Саодат, обнял ее за плечи и, стараясь заглянуть ей в глаза, прошептал:

– Ты меня полюбишь…

Дрожь отвращения пронизала тело Саодат.

Руки Гияса разжались. Он встал и, волоча ноги, прошел через комнату. У двери он остановился и медленно проговорил:

– Все… Саодатхон, я даю тебе развод. Развод вместо ножа… Будь счастлива так, как несчастен я. Утром тебя проводят из кишлака.

Он вышел.

Саодат пыталась вскочить, но силы оставили ее. Где–то далеко в глубине сознания сверлила мысль: «Смерть грозит Санджару! Смерть грозит Санджару!» Она забылась…

Солнце залило золотистым светом резные алебастровые полочки, оплывавшую свечу в медном шандале, старинные книги, резной потолок. Саодат очнулась. В дверях стоял Санджар…

VI

Хотя Гуляму Магогу была постлана, как важному лицу, очень мягкая постель в три одеяла (почет неслыханный), он спал плохо, ворочался с боку на бок. Слова Кудрат–бия не выходили из головы.

Откровенно говоря, Гулям не очень верил в то, что такой опытный воин, как Санджар, так наивно полезет в подогретый котел, да еще в качестве «мяса для плова», который угодно было заварить басмаческим начальникам. Нет, Санджар не так глуп… Но все же надо предупредить. И конечно его, Гуляма, послали в разведку совсем не для того, чтобы он тут занимался разговорами.

И все–таки он нечаянно заснул под утро, но очень ненадолго. Что–то заставило его пробудиться. Он сидел на своих почетных одеялах и напряженно смотрел в темноту. Что случилось? Со сна он ничего не мог понять. Что разбудило его? И только когда звук повторился, Гулям сообразил, что это такое. Где–то недалеко призывно заржала лошадь.

Гулям прислушался: если сейчас прозвучит ответное ржание, значит, Санджар близко. Широко раскрыв глаза и рот, Гулям ловил далекие степные звуки. Снова заржал конь, теперь еще ближе.

В комнате храпели и посапывали спящие на одеялах басмачи. Было еще совсем темно. Из щелей в ставнях струился неверный, едва различимый свет утренней зари.

Решение созрело… Толстяк встал, накинул на себя халат и осторожно направился к двери, стараясь не наступить на спящих. Когда створка скрипнула, властный голос спросил:

– Эй, купец, куда вы?

– Не беспокойтесь, ваше превосходительство… Схожу в Верхнюю мечеть. Близится час утреннего намаза…

Не дожидаясь ответа, он вышел. Свежестью пахнуло ему в лицо. На дворе все спало мертвым предутренним сном. В воротах, на небольшом возвышении, в крайне неудобной позе дремал обвешанный амуницией совсем юный, безусый басмач.

Перебирая четки и бормоча молитвы, Гулям шел по широкой кишлачной улице. Он шагал с достоинством и не спеша, как человек, погруженный в благочестивые размышления. Конечно, это нисколько не мешало ему из–под опущенных век примечать все, что творилось в селении. С удовольствием он обнаружил, что басмаческие караульные, забыв всякую предосторожность, спят на глиняном возвышении около мельницы.

– Ну, не очень–то они ждут нашего батыра, – усмехнулся Гулям Магог, – вот бы он сейчас нагрянул на дрыхнущих бездельников…

Но тут же толстяк с необычайным проворством кинулся за угол дома: впереди послышались гулкие шаги. На улице возникла темная фигура. Гулям слегка вобрал голову в плечи. Мимо него, чуть не задев полой халата, проскользнул Гияс–ходжа; лицо его было растерянно, невидящие глаза устремлены в пространство. Гулям вопросительно посмотрел ему вслед. Гияс–ходжа свернул во двор Бутабая.

Тогда толстяк заспешил. Он бросился к мечети. Еще из вечерних разговоров он понял, что Саодат где–то там. А спешить было нужно. Кишлак зашевелился. Откуда–то доносился приглушенный шум, топот копыт, пофыркивание лошадей.

До мечети оставалось несколько шагов. Гулям замер.

Посреди улицы быстро шел своей уверенной походкой Санджар, держа наперевес ручной пулемет. Из–под низко надвинутой меховой шапки поблескивали белки глаз.

– Гулям Магог!

Но когда толстяк сделал радостное движение навстречу командиру, тот резко остановил его:

– Осторожно… Где он?

Гулям показал вниз:

– В доме Бутабая. Саодат здесь… в кишлаке…

– Стой у мечети… Всем передавай, где я. По первому выстрелу бить басмачей!

Санджар пошел вниз, к дому Бутабая, той же уверенной походкой. Только теперь толстяк увидел двух санджаровских воинов, скользивших в тени домов в нескольких шагах от командира, а немного поодаль еще двух, и еще, и еще. Вопреки обыкновению, все они были пешими. У всех в руках винтовки на изготовку, у многих гранаты. Один за другим проходили бойцы мимо мечети, и Гулям тихо передавал им приказ командира… Стало светлее.

«Почему он не ищет Саодат? – недоумевал Гулям. – Надо посмотреть, что с ней».

Четкой дробью рассыпалась внизу пулеметная очередь и оборвалась. Грохот и вой наполнили кишлак…

Кто–то шумно вздохнул рядом. Гулям резко обернулся.

Вчерашний домулла, перегнувшись через ограду, смотрел на улицу.

– Что такое? – спросил он.

– Это пришел Санджар.

– Да ну! – обрадовался старик.

Неожиданно легко для своих лет он перебрался через забор и стремительно побежал вдоль улицы, истошно крича:

– Вай дод! Хватайте воров! Бейте воров!

VII

Отряд Санджара собирался в обратный путь. Кони были заседланы. Бойцы осматривали сбрую, бродили по двору мечети, вьючили на запасных лошадей амуницию, винтовки, захваченные в утреннем бою.

Солнце клонилось к западу, когда из ворот дома ишана вышел Санджар в сопровождении Гуляма и Саодат. На голову молодой женщины была накинута паранджа, но без чачвана. Лицо ее было открыто.

Командир хмурился. Бойцы удивленно переглядывались.

И только один Гулям примечал и холодную застывшую улыбку на красивом лице Саодат и странные безразличные взгляды, которые она бросала из–под полуопущенных ресниц вокруг.

Гулям слышал отрывки разговора командира с Саодат.

– Этому не бывать! – упрямо говорила молодая женщина.

– Чем я заслужил такое?

– Я безмерно благодарна вам, друг, но сердцу приказать не властна. Этого не будет.

О чем говорили Санджар и Саодат дальше, Гулям не понял.

Санджар нетерпеливо хлестал камчой камни ограды. Уже подвели его жеребца, и местный аксакал подобострастно ухватился за стремя.

В этот момент с улицы послышались женские голоса, крики. Через узенькую калиточку во двор ввалилась толпа. Все это были по преимуществу молодые, здоровые крестьянки; они тащили круглого, заплывшего жиром человека в дорогом бухарском халате и кричали:

– А ну–ка, а ну–ка иди, вот сейчас тебе тут отрубят голову.

Толстяк жалобно взвизгивал и стонал, но не пытался вырваться из цепких рук.

Женщины подтащили своего пленника поближе к Санджару и, не дожидаясь вопросов, в один голос заговорили. Командир, не понявший ни слова, сокрушенно покачал головой. Тогда рослая загорелая женщина крикнула так, что кони шарахнулись в сторону:

– Молчите, все молчите! Я скажу. Господин Санджар, вот это наш амлякдар Сарыхан… Он вместе с эмиром год назад подобрал свой жирный зад и, растрясая свое сало, удрал к афганам… А теперь узнал про этого подлеца курбаши и притащился к нам собирать налоги. Мы ему покажем налоги! Он опять берется за старое. Всех пугает: подождите, англичане придут! Они всем большевикам покажут… Это он не позволял приступать к жатве, пока посевы не будут обмерены и записаны в его поганую бумагу. Сколько хлеба осыпалось, пропало с тех пор, как его сальное благородие соблаговолило притащить свое девятипудовое пузо в наш кишлак.

Скупая улыбка промелькнула на лице командира. Он молча кивнул головой и одним прыжком вскочил на коня.

– Так ты, господин, разрешаешь?

– Разрешаю. Только, женщина, я не господин, а товарищ.

Амлякдар понял, что это приговор. Он упал в пыль, и, жалобно подвывая, стал умолять Санджара, чтобы он вступился за него.

– Что ты меня просишь? Проси их!

С высоты коня Санджар обвел взглядом двор, толпу, всадников и остановился на бледном лице Саодат. Он спросил ее:

– Саодатхон, а вы что скажете?

Она помедлила и очень тихо проговорила:

– Я не могу… Какую лошадь вы мне дадите?

Тогда та же рослая женщина презрительно фыркнула:

– Она не может… Она, видите ли, такая! Вот отобрал бы последнюю горсть муки этот вонючий козел у твоей малолетней дочери, тогда бы ты запела иначе. Пошли, сестры!

Они потащили прочь жалобно скулившего толстяка. Бойцы и дехкане молча проводили их взглядами.

Санджар скомандовал своим бойцам садиться на коней. Внезапно несколько пожилых, очень оборванных дехкан загородили ему путь. Приложив руки к животам, старики молча отвешивали глубокие поясные поклоны. Пришлось заговорить самому Санджару. Он спросил:

– Чего вам, дядюшки?

Выступил сухой, изможденный горец, необычайно высокий, с лоснящимися скулами.

– Разреши, госпо… товарищ–сардар, два–три слова?

– Говори, дядя.

– Первый вопрос: ты уедешь, сардар. Твои воины уедут. В большом сае поселились люди, называющие себя мусульманами. Они с оружием приходят в кишлаки и отбирают у народа скот, хлеб. Говорят: «Это для бога!» Но почему богу нужно достояние только дехкан? Почему у Бутабая они даже паршивого котенка не забрали? Можно Советскую власть установить у нас в кишлаке, чтобы эти мусульмане не смели к нам приходить?

– Да. Нужно.

– Еще вопрос: если Бутабай без тебя, сардар, вернется, то из десяти мешков пшеницы девять он заберет себе, из десяти баранов все десять отберет. Так он делает всегда. Говорят же мудрые: «Притеснитель не сжалится над положением бедняка». Если придет Бутабай, мы его убьем? А?

– Дело ваше. Старики тоже говорили: «Потушить огонь и оставить угли, выгнать змею из норы и оставить ей жало, – не дело мудрых».

– Имама в кишлак не пустим?

– Дело ваше.

– Еще вопрос можно?

– Да.

– Мы додумались до хорошего дела. Наши дехкане поняли, что вразброд далеко не уйдешь. Раньше нечем было работать, нечем пахать. Теперь, если мы сложимся вместе, мы спокойны: работать будет чем – у одного есть бык и у другого есть бык, у одного есть омач, у другого есть борона… Будем работать дружно, а?

– Это хорошо. Отцы и деды делали хошар. Очень хорошо!

Но горец возразил:

– Нет. Твой начальник, главный начальник – Ленин. Отец всех бедняков Ленин. Что он сказал? Даже в наши горы и степи пришли его слова. Слова великой истины и через камень до ушей дойдут. И дошли. Ленин сказал: «Земля – тех, кто на ней работает». Сказал так Ленин? Сказал. Раньше мы делали хошар для бая и для имама мечети. А теперь будем делать хошар для себя, и не один раз, а все время. И день, и два, и месяц, и год. А землю Бутабая и вакуфа возьмем себе. Можно?

Санджар был в большом затруднении. Полномочий раздавать землю он не получал. Дехкане, видя, что он колеблется, помрачнели. Но высокий горец не сдавался. Он снова заговорил:

– Ленин есть? Есть. Ленин так сказал? Сказал.

– Забирайте землю, – не выдержал Санджар. – Я попрошу, чтобы из дюшамбинского земельноводного отдела прислали человека. Он вам поможет организовать Союз бедноты. Басмачи идут к своей гибели. Петля аркана затянулась. Не сегодня, так завтра басмачи захлебнутся в своей поганой крови. Берите в свои руки помещичью землю, пашите ее, ухаживайте за ней, как за родной матерью. Не допускайте, чтобы нога помещика ступила на ваше поле. Да, да, ваше. Вся земля крестьянам сказал Ленин… Забирайте землю, растите урожай. Будьте богаты. Мы, Красная Армия, отдаем вам землю.

Провожаемые доброжелательными возгласами и благословениями дехкан, бойцы цепочкой потянулись по дороге.

Навстречу им показалась мрачная процессия. Бегом двигалась вереница людей, несших десятки носилок с покойниками. Это хоронили басмачей.

Бойцы ехали, глядя прямо перед собой, сурово сжав губы. Ни один из них не оглянулся. Только Гулям не удержался и сказал вполголоса:

– Закопать врага так, чтобы из могилы не встал. Сравнять с землей могилы так, чтобы следов не найти…

Отряд перевалил холмы и двинулся по выжженной степи. Потряхивая гривами, лошади весело бежали.