Текст книги "Перешагни бездну"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 50 страниц)

–  Вы сказали – подмаслить. Подмаслить-то подмаслить!.. Но с пустыми руками в Москву не поедешь?

–  Что вы говорите?

–  Надо повезти в Москву задаток! Золото!

–  Золото? – взвизгнула Бош-хатын.– Откуда я возьму золото? Все деньги в банках, в железных сундуках.

–  Тот капитал, что в железных сейфах, пусть там и останется. А вот бумаги, документы они называются…

–  До-ку-мен-ты? А?

– Ценные бумаги.

–  Говорите понятнее!

–  Они, эти бумаги, дороже   золота, дороже   денег.   Дайте их мне, и я отвезу их в Москву.   И за них большевики сделают все, что вы хотите.

–  Бумаги? – подозрительно   протянула   Бош-хатын.– Откуда вы взяли про бумаги? Откуда вы знаете?

–  То, что я говорил. Я по поводу караку...

–  Рассказывайте! Я же знаю вас, узнала. Вы никакой не узбек. Постойте, не перебивайте. Вы тот самый анжинир, который нашел Алимхану золото в Кызылкумах.  Я думала, вы пропали, что вас нет. А теперь вы здесь. Зачем вы здесь?

–  Мы торгуем каракулем.

–  Что вы ищете здесь?

–  Мы уже сказали вам, госпожа! Боже правый!

Но он отлично понимал – трудно провести старуху Бош-хатын. И все лицо его покрылось морщинками, не то жалобными, не то улыбчатыми, извиняющимися. «Что ж,– говорили его глаза,– вы знаете? Тогда спрашивайте!»

– Я знаю, зачем вы здесь. Вы ищете следы?

–  Какие следы? – не на шутку испугался Молиар.– О каких следах вы говорите, госпожа?

–  Сознайтесь, господин   хитрец, вы тянете   руку к сундуку...

–  Он цел? – не выдержал Молиар.

–  Попался, господин хитрец!

Страшное волнение охватило Молиара. Он совершил недопустимое с точки зрения этикета: он схватил старуху за руку.

–  Он сохранился... сундук? Он уцелел? Где он?

–  Он там, где все бухарские ценности и сокровища,– сказала с усмешкой Бош-хатын, небрежно высвобождая руку. Она ничуть не оскорбилась наглостью Молиара, и он понял: старуха крайне заинтересована беседой с ним, и ей нет дела до каких-то там пустяков. Да, Молиар для чего-то был нужен Бош-хатын. Она явно рассчитывала на него.

И Молиар насторожился. Он счел за лучшее не задавать больше вопросов и тем самым овладеть положением. Волей-неволей, после довольно долгого молчания, Бош-хатын пришлось заговорить.

–  Сундук, который привезли из Вабкента... Его забрали оттуда по приказу эмира, когда вы неожиданно уехали... сбежали из Арка... из-за... гм... разговоров о той француженке.

–  Я уехал совсем не потому. Это клевета. Это была клевета. Что с моими бумагами и делами? Что с сундуком?

–  Вместе с другими ценностями сундук увезли через Аму-Дарью и Каракумы в Мешед незадолго до гибели Бухары. Все увезли. Много верблюдов погрузили, много караванов.

–  И где же сундук теперь?

–  Вот это-то и надо вам выяснить... А теперь хватит колотить языком о зубы... Пиши, сын греха.

Прыгающей рукой Молиар писал.

Диктовала она неторопливо, деловито, тщательно сверяя цифры с извлеченными из-за пазухи ведомостями, лишь временами позволяя Молиару заглянуть в документы, написанные по-английски, по-французски и по-русски, и перевести ей их содержание.

Не без ехидства она заметила:

–  Вы – редчайший  из  узбекских  базарчи!   Вы знаете  языки всяких безбожников ференгов.   Что, друг, попался?   Да, если бы его высочество эмир знал, кто у меня тут сейчас сидит в писарях, да знаешь, что бы с тобой тут сделали, а?

Знать, конечно, Молиар не знал, но догадывался. И его всего передернуло. Очень ему сделалось от всего невмоготу. И он даже перестал замечать тошнотворные запахи амбры, мускуса и пота, которые в изобилии источала царственная купчиха.

А она все подсчитывала и подсчитывала итоги, щелкая костяшками казанских, инкрустированных рыбьим зубом бухгалтерских счетов, поблескивая искорками изумрудов и рубинов многочисленных колец на пальцах.

И, наконец, когда от изнемогшего, окончательно запарившегося Молиара «осталось одно лишь ухо», Бош-хатын воскликнула:

–  Так вот, господин Как Вас Там, вам   очень хочется заглянуть в тот сундук?!

Молиар во все глаза смотрел на Бош-хатъш, но не спешил с ответом.

–  Вижу. Очень хочется.   Ну, так я вам помогу, но сначала... Что в сундуке? Деньги? Золото? Золотой песочек? А?

–  Планы разработки полезных ископаемых, то есть геологические запасы золота, нефти, драгоценных камней. Недаром я облазил все Кызылкумы. Топографическая съемка.  Опознавательные знаки.

–  Не понимаю.

–  Боже правый! Бумаги дороже золота, дороже денег!

Он видел, впрочем, что Бош-хатын отлично разбирается и сама во всем этом.

–  Сколько заплатят за... бумажки в сундуке? – спросила оиа, прикидываясь равнодушной.

–  Кто?

–  Ну эти, ференги. Разные французы, англичане.

–  Если бы вернулись эмирские времена, концессия оценивалась бы в миллионы, во много миллионов.

–  Ну, а если времена не вернутся? Что дадут за бумажки советские власти? – Бош-хатын рассуждала вполне трезво. Она не очень-то верил а в победу Алимхана.

–  Боже правый! Откуда мне знать? Одно скажу – Советская власть за такие документы сделает любого знатным и уважаемым до скончания жизни.

–  Ага, хитрец хитрецов! Вот мы и договорились!

–  Боже правый!  Яснее ясного – вам, госпожа, надобны денежки, что лежат на эмирских счетах, а мне... ну, а мне бумаги, что в сундуке. Чего проще. По рукам, что ли!

–  Клянусь, хитрейший из всех хитрецов, смелый вы человек. А теперь, господин Как Вас Там, вот вам хорошая плотная бумага, глянцевая   бумага. Писать бы на ней священное писание! Возьмите да перепишите сами – тут никому из дворцовых писарей доверять не стоит, – перепишите все письма и доверенности, которые продиктовали мои благородные уста, да так, чтобы ни эмир, ни его французская красотка не могли получить без меня ни одной гинеи. А я пойду да поразмыслю обо всем, чего вы тут мне  наговорили.  Возможно,  я  надумаю  послать вас  в Женив. Давно мне надо владеть всем, что лежит на банковских счетах. Не знаю, стоят ли чего бумажки в сундуке, но деньги на банковских счетах стоят того, чего стоят. Ну, а раз вам, господин Как Вас Там, понадобились бумаги в сундуке, так и быть, дам вам доверенность и на сундук. Садитесь и переписывайте да покрасивее. Я уж вижу, хоть вы и русский и кяфир, а почерк у вас лучше, чем у любого калаифаттинского мирзы. Перепишите – я вас позову, приложу к письмам печать и поезжайте в Женив и еще куда нужно. А пока вы не напишете, никуда отсюда не пойдете!– закончила она неожиданно с угрозой.

Бош-хатын вышла. Скоро Молиару надоело писать: пальцы его задеревенели, в ногах от долгого сидения на мягком персидском ковре началось покалывание. Он встал, размялся и, вроде невзначай, подошел к приоткрытой двери. Когда и кто ее приоткрыл, он не заметил. Во время их разговора с Бош-хатын он твердо знал – дверь была заперта.

Теперь он видел соседнюю михманхану во всем парадном убранстве шелков и ковров, озаренную ярким пянджширским солнцем, и сидящего там человека, весь-ма крупного, Молиар сказал бы даже, грубого телосложения, с клочковатой цвета ржавчины бороденкой. Человек походил на корявый замшелый пень.

Снова заныло в желудке у Молиара. И ему пришли на ум рассказы, которые он слышал про Кала-и-Фатту в кабульском караван-сарае от подметальщика.

«Человечина там идет по две медных пара за голову, – хихикал словоохотливый подметальщик. – Алимхан придерживается своих варварских бухарских порядков. Подмигнет тиран-эмир, и его палачи набрасываются на жертву, раздирают ее, таща друг К другу железными своими руками, в ярости отгрызают нос и уши, глотают, захлебываясь горячей кровью, разрывают волчьими зубами члены тела жертвы, пожирая мясо еще у живого, дико вопящего человека... Людоеды! Пища волка из мяса и крови!»

«Этот «корявый пень» в той михманхане из палачей, – бормотал Молиар. – Дела все хуже и хуже. Где же Моника? Где они ее прячут? Старуха так ничего о ней и не сказала... Одно очевидно: её нет в Кала-и-Фатту. Говорят, постарайся выиграть и в неудаче! Эй, Открой Дверь! Так тебя прозвали, дорогой? Давайте откроем двери тайны. Во что бы то ни стало надо вырвать тайну у Бош-хатын».

Молиар постарался взять себя в руки. Он сел и закончил переписку бумаг. Его отвели к эмирше, и он прочитал письма вслух три раза. Бош-хатын извлекла из бархатного кошелька медную печатку и долго вертела её над письмами, прежде чем припечатала их.

–  Госпожа, чтобы ехать за границу, в Женив, нужно еще одно.

–  Что?

–  Там – должны же вы знать – надо иметь доказательство. Пусть дочь их высочества напишет письмо.

–  Кто? Кто? Ага, вы про ту Монику? Что бы болтаете?

–  Я говорю дело. Она наследница эмира. Без её письма не поверят.

–  Она не может написать.

–  Боже правый! Что с ней?

–  Ого! И вам эта девка понадобилась?

–  Где она?

–  Её здесь нет. Говорю вам, её так и не привезли сюда. Её нет в Кала-и-Фатту. Была бы она здесь, я бы знала, что с ней сделать.

– Где она? Ведь... ведь нам нужна её подпись.

–  Не обязательно. Её инглизы увезли к Ага Хану, в Европу. Поедете в Женив, там, наверное, знают. Значит, вы едете. А теперь слушайте, господин  Как Вас Там.  Слушайте внимательно.

–  Наше дело повиноваться. – Лицо Молиара сморщилось. Казалось, маленький самаркандец вот-вот заплачет.

–  Знаем-знаем. Отведи от вас на минуту глаза – и ищи-свищи. Поезжайте! Выполните мои поручения. Сделайте так, чтобы я одна была  хозяйкой всех капиталов, – вы знаете, как это делается. И чтобы ни французская красотка, ни мой супруг не могли впредь и пальцем прикоснуться к сокровищам! Вернетесь – тогда и поищем покупателя на тот сундук, на ваши бумажки. А свою долю вы получите из наших, вот этих благосклонных рук. Из наших... Перед уходом Бош-хатын позволила Молиару поцеловать свою руку. Может быть, она вспомнила, что такой обычай существует у неверных.

При всей своей хитрости Бош-хатын не умела читать мысли по глазам собеседника. Но если бы могла, она в ненавистном взгляде Молиара прочитала бы такое, что не послала бы его со своим поручением в Европу.

В ЖЕНЕВЕ

                                                     И как презренным понять всю прелесть яшмы,

                                                     когда от них сокрыт мир цветов. Постели их

                                                     полны дерьма. А говорят они, что я роза не

                                                     ароматна. И нет тому иной причины, кроме

                                                     постыдного презрения к красоте.

                                                                    Цюй Юань IV в. до н. э.

В Женеве только и говорят о международных делах. Женева – город дипломатов, чистенький, приторно красивый, отражающийся В голубой лазури Женевского озера. Все здесь – и голубые глава швейцарских женщин, и все хитросплетения политиков, порой весьма неблаговидные, – прекрасно сочетается с нежной голубизной безмятежных небес и глетчеров альпийских вершин.

В первый же день по приезде мисс Гвендолен достала из чемодана себе и Монике голубые, оттенка бирюзы кашемировые шали, привезенные с собой из Пешавера. Прикидывая одну из них себе на плечи перед трюмо, Гвендолен сделала открытие:

– Чудесно гармонирует с цветом глаз. Ты не находишь, душечка?

Моника находила. И у нее, и у мисс Гвендолен глаза, несомненно, имели голубой оттенок. Но Моника сделала и другое открытие. С момента приезда в Европу наставница круто изменила обращение со своей воспитанницей. В Пешавере, как известно, находящемся в Азии, мисс Гвендолен вела себя азиатской бегим и давала волю деспотическим наклонностям. В бунгало Гвендолен воспитывала принцесс по принципу: «Чем быть нищенкой, лучше быть рабыней». Держалась она всемогущей госпожой и обращалась с Моникой как с рабыней, хоть и твердила ей каждодневно: «Ты принцесса, пока я хочу!»

Здесь же, в Женеве, в самой европейской из европейских столиц, молодую тигрицу неудобно держать скрученной железными путами. Тем более, что нежно-ро-зовая, с бирюзовыми глазами, золотыми косами и мелодичным голосом Моника ничуть не походила на темнокожую дикарку из Центральной Азии.

Голубой цвет не привлекает внимания нежелательных лиц. Глаза голубого оттенка не возбуждают. Напротив, они действуют умиротворительно.

В спокойной, невозмутимой обстановке надлежит вести себя спокойно и невозмутимо. Надо спокойно разобраться во всем, чтобы в полной готовности оказаться в самой гуще события, когда тебя призовут те, «кто решает и развязывает», как принято говорить на Востоке. Бросалось в глаза, что эти «решающие» и «развязывающие» не торопятся. Больше того, они проявили странное безразличие к приезду мисс Гвендолен и Моники. Не то что бы знатных путешественниц встретили плохо. Напротив, их окружили заботой, комфортом, даже роскошью, сдержанной, но кружащей голову, подобающей восточным царственным особам. Широкие лестницы отеля, где им отвели барские апартаменты, ошеломляли мрамором и коврами. Вычурность архитектуры, статуй, карнизов, росписей действовала отупляюще. Обслуживающий персонал проявлял сверхъестественную вежливость и предупредительность. Швейцарцы – республиканцы и демократы – умеют и любят принимать у себя всяких там королевских особ, при условии, конечно, если у их величеств и высочеств имеются солидные счета в банках. Средствами мисс Гвендолен располагала с избытком, и потому портье отеля и весь прочий штат не забывали никогда величать её и Монику «ваше высочество».

Но время шло, и «их высочество» изрядно скучала, а мисс Гвендолен заметно нервничала. Ее ослепительно белый, чистый лоб все чаще морщила чуть заметная складочка сомнения.

Три года назад, когда мисс Гвендолен уезжала на Восток, она знала Женеву иной. Тогда позиция Европы была агрессивна и вызывающа. На всех границах, во всех уголках мира Советскому Союзу создавали трудности политические, экономические, военные. Делалось все, чтобы вызывать пограничные инциденты, конфликты.

Мисс Гвендолен тогда чувствовала себя далеко не последним винтиком в машине Британской империи. Она ехала по собственному желанию в город, обозначенный на географической карте мелким шрифтом, но играющий, как ей объявили, большую роль в судьбах мира.

Ей не надо было внушать мысль, что Советское правительства накануне падения. Она сама искренне верила в это. С некоторых пор, выдержав экзамен в объеме курса  наук,  необходимых  для занятия должности референта по восточным делам, мисс Гвеидолен внимательно читала политический раздел газет.

Тогда, в Женеве, её представили лорду Кашендену, имевшему едва ли не решающее слово в Комиссии по разоружению в Лиге Наций. В любезной беседе с очаровательным референтом лорд беспощадно обвинял и обличал Советы. По утверждению Кашендена, красные стремятся поднять революцию и гражданскую войну в Индии, устроить кровопролитие во всех добропорядочных британских колониях и всадить госпоже Британии нож в спину.

Горячий, говорливый оратор Кашенден совсем забыл, что он не на трибуне, а в салоне русской княгини-эмигрантки, имевшей близкое касательство к финансово-промышленным кругам, и что перед ним не дипломатический зубр, а всего-навсе-го молоденькая мисс, розовенькие пальчики которой он успел уже не раз облизать. Увлекшись, лорд Кашенден даже упомянул: «Вы, мисс Гвендолен, могли бы украсить своей деловой персоной канцелярию Комиссии по разоружению. Держу пари, от улыбки ваших губок самые воинственные вояки сразу же размякнут».

Тогда события следовали за событиями. Прогремел на весь мир «Пакт Келлога» – решающий шаг в подготовке войны против СССР. Остин Чемберлен открыто заявил, что для безопасности Британской империи «необходимо с оружием в руках защищать в различных районах земного шара ряд пунктов и территорий».

И голубые англосаксонские глаза мисс Гвендолен видели на географической карте такой пункт, куда она безотлагательно выехала, когда недвусмысленные любезности лорда Кашендена, столь заинтересованного в том, чтобы сотрудницы его канцелярии отвечали самым высоким эстетическим требованиям, сделались чересчур назойливыми.

Мисс Гвендолен не осталась в Женеве в секретариате Комиссии. Её голубые глаза под всеистребляющим солнцем Пешавера слегка выцвели, приобрели стальной оттенок, сделались серьезными, злыми. Увлекли высокая ответственность и призвание. Сильная рука, управляющая важнейшими делами империи, решительно иаправила ее в те области, «благоденствие и целостность которых имели жизненное значение для безопасности Великобритании» и «...оборона которых против нападения являлась для Британской империи мерой самозащиты».

С тех пор мисс Гвендолен – нежная, беззащитная, слабая – отстаивала интересы Британии на Среднем Востоке.

Поразительно! Величайшая ответственность легла на хрупкие, слабенькие девичьи плечики в империи, несмотря на то, что в штат государственных чиновников женщины вообще не допускались.

А  рука   мисс   Гвеидолен  Хаит  чувствовалась  всюду,  тонкая, узкая, холеная ручка с всегда отлично наманикюренными ногтями. (Мисс  Гвендолен-экономка  держала в пешаверском бунгало за счёт штата прислуги первоклассную  парикмахершу  и  маникюршу – тамилку из Мадраса.)

Здесь, в Пешавере, юной мисс Гвендолен предстояло применять в Англо-Ин-дийском департаменте свои обширные знания Востока и восточных языков. Это про неё, свою способную племянницу, сэр Безиль Томпсон заявил в узком кругу своих сотрудников: «Переплюнула бы Лоуренса, да беда – в юбке...»

Знал ли о словах Томпсона что-либо сам полковник Лоуренс Аравийский, более известный в те годы под именем Росса, числившегося простым рядовым в личном составе авиаэскадрильи англо-индийской армии в гарнизоне Карачи, а позже в Равалпиндн. Составил ли он такое же высокое мнение о способностях и познаниях английской мисс, служившей экономкой в пешаверском бунгало?

Мисс Гвендолен в местном обществе офицерских и чиновничьих жен не появлялась, да и вряд ли её приняли бы в своём «светском обществе» – боже, какая-то экономка! Её не видели и на улицах города. Имя её почему-то избегали произносить в местных клубах. А если вновь прибывший офицер по неосведомленности и ляпал: «Ну и экономочка у мистера Эбенезера, це-це!..» – как тут же раздавалось внушительное покашливание. Смельчак сразу же терялся. Старший из офицеров многозначительно скрипел: «Зрелым муж голову отдаст, но тайну не выдаст».

Известно старое правило: за тем, кто действует, всегда есть направляющая рука. Двадцать восьмой год ознаменовался многочисленными инцидентами на советско-афганской и советско-синзянской границах. За какие-нибудь три с половиной месяца восемнадцать раз крупные басмаческие банды совершали вооруженное вторжение на советскую территорию. И неизменно нити тянулись в Пешавер, в бунгало, где хозяйничала голубоглазая мисс, перегруженная повседневными обязанностями экономки. Именно тогда имя мисс Гвендолен Хаит всплыло в очень неясной, неопределенной связи с полковником Лоурепсом Аравийским.

Именно в то время в Равалпинди близ Пешавера прибыл дня прохождения службы рядовой англо-индийской армии Росс. Он служил в авиаэскадрильи механиком, копался в измазанном машинным маслом комбинезоне в авиамоторах, подкручивал разводным ключом гайки, летал в качестве пулеметчика-наблюдате-ля в военных операциях на бомбардировщиках новых марок. С рядовым Россом происходили странные метаморфозы. Как-то его опознали в индусе-коммерсанте    Шоу, владельце    торговой    фирмы в Лахоре. Ни тюрбан, ни одеяние индуса не сделали рядового Росса неузнаваемым. Афганская, а за ней и мировая пресса указывала именно на Росса-Шоу как главного вдохновителя и организатора восстания приграничного племени шинвари против прогрессивного правительства афганского короля Амануллы. Неутомимые, пронырливые журналисты установили, что Росс-Шоу часто наведывается в пешаверское бунгало. Корреспондент газеты «Фо-руорд» умудрился даже проникнуть в девственно белую гостиную мисс Гвендолен. И тут выяснилось, что экономка, помимо своих прямых обязанностей, является корреспондентом Лондонской конторы юридических поверенных и, в частности, личным юридическим поверенным мистера Росса. Мисс Гвендолен выглядела строго официально в своем черном платье с длинными рукавами и с весьма строгим небольшим вырезом. Ослепительную белизну шеи и груди подчеркивал видневшийся в разрезе корсажа черный крестик пальмового дерева, покрытый россыпью бриллиантов. Корреспондент невольно задерживал взгляд на крестике и не мог достаточно внимательно следить за выражением  голубых глаз поверенного.

Настойчивому корреспонденту хотелось знать, имеются ли основания верить заявлениям короля Афганистана, что известный Лоуренс Аравийский, полковник, необъяснимым образом оказался обыкновенным рядовым и под именем то ли рядового Росса, то ли коммерсанта Шоу находится на Афганской территории в районе племени шинвари, восставшего против законного афганского правительства, и соответствует ли действительности заметка по этому вопросу в афганском официозе «Аман-и-Афган»?

Мисс Хаит мгновенно отреагировала: «Лондонской юридической фирме, в которой я работаю, ничего не известно об упомянутом вами Лоуренсе Аравийском. Что касается Росса, то, по последним данным, он пребывает в Равалпинди, где отбывает действительную военную службу. О коммерсанте Шоу мне лично ничего неизвестно».

Корреспондент настаивал: «Утверждают, что полковник Лоуренс Аравийский вернулся к своей таинственной деятельности и в арабском бурнусе гарцует на арабском коне по пустыням Азии». Невозмутимо мисс Хаит повторила: «Господа лондонские поверенные Росса ничего не могут сообщить представителям прессы о полковнике Лоуренсе Аравийском». Снова последовал вопрос: «Полковника Лоуренса опознали на берегах великой среднеазиатской реки Оксуса. Что он там делает? Не связано ли его пребывание там с заявлением большевистского министра иностранных дел Чичерина во время беседы его в Москве с королем Амануллой о враждебных спекуляциях купцов, и в их числе некоего Шоу, на афгано-советской границе и о бандитских вторжениях 7 мая 1928 года?»

Черный крестик, пикантно трепетавший на белой коже секретарши, помешал галантному корреспонденту увидеть, что голубые глаза суетливо забегали. Но в голосе мисс Хаит по-прежнему чувствовался холодок: «Господам – моим шефам лондонской фирмы – ничего неизвестно о нахождении в этом районе упомянутого полковника Лоуренса. Что касается мистера рядового Росса, сотрудником поверенных коего я являюсь, то...»

Мисс Гвендолен Хаит дала понять, что все слухи о том, что прлковник Лоуренс, переодетый в экзотический наряд, под именем Росса, Шоу или под любым другим именем путешествует по Пенджабу, изучая деятельность большевистских агентов, не что иное, как газетная утка. Мисс Хаит подтвердила, что в полученном на прошлой неделе в сентябре от мистера Росса письме указывается его постоянный адрес до 1930 года: энская эскадрилья королевских воздушных сил в Индии. Господин Росс всё еще состоит на постоянной должности в королевском воздушном флоте, что и препятствует ему путешествовать по странам Азии.

Но корреспондента уже не интересовал мистер Росс. Выйдя на улицу, он не удержался от восклицания: «Великолепная женщина. Лед и огонь!»

Ответить на все и ничего не сказать – испытанный прием азиатской дипломатии. Он вполне согласовывался с характером мисс Гвендолен Хаит.

Может быть, кого-нибудь и удивило, что простой рядовой англо-индийской армии имеет поверенного, к тому же уполномоченного проводить пресс-конфе-ренции.

Такое случается в сказке. Ну и что ж, все, что имеет касательство к Лоуренсу Аравийскому, – сказка XX века. Во всяком случае корреспонденция в «Форуорд» позволила даже не слишком проницательным читателям, не склонным верить сенсационным слухам, установить полное тождество рядового королевских воздуш-ных сил Росса и коммерсанта Шоу со знаменитым Лоуренсом. И задуматься над вопросом: не слишком ли обострилось положение на Среднем Востоке, если там возникла надобность в услугах такого опытнейшего деятеля британской разведки, как сам прославленный еще со времен мировой войны разведчик.

Но журналисты на то и журналисты. Ни черный бриллиантовый крестик на белоснежной коже, ни розовая кондитерская глазурь щёк, ни голубые, ничего не говорящие глаза, ни холодный тон не могли умерить их фантазии и помешать строить догадки. Единственно, в чем успела мисс Гвендолен Хаит,– ни в одном из газетных сообщений не упоминалось её имя.

Уже давно стала широко известна книга «Семь столпов мудрости», в которой  полковник Лоуренс Аравийский самодовольно описал свою сверхличность, разрекламировал свои «подвиги», свои политические методы в традициях «разделяй и властвуй». Все теперь знали, кто укрывался в годы первой мировой войны под личиной ученого археолога, историка крестовых походов, советника арабского бюро в Каире, турецкого именитого паши. Сам Лоуренс живописал во всех подробностях свою диверсионную и подрывную деятельность на Аравийском полуострове британского резидента, который беспринципными происками и лестью, золотом и кинжалом, подкупами и убийством, заговорами и провокациями прокладывал британским финансовым магнатам дорогу к нефтяным полям Ирака, Персии, Баку, Туркестана, сколачивал из стратегически важных районов стену на подступах к жемчужине британской короны – Индии. Без ложной скромности полковник Лоуренс изображал в своей книге себя бескорыстным защитником арабов. С той поры бедуинский бурнус и «агал» Лоуренса, превосходное знание арабских наречий и кочевого быта, его познания в догматах мусульманской религии и демонстративное соблюдение обрядов, обязательных для последователей пророка, стали обязательны для всех агентов «Интеллидженс сервис» на Востоке. Но то, что было оригинально и действовало внови, теперь примелькалось. И даже сам Лоуренс никаким маскарадным одеянием не мог укрыться от пытливых взглядов работников прессы.

В мире шла подготовка к войне против СССР. Наглое устранение Советского Союза из состава участников «Пакта Келлога» показало, что пакт этот – орудие империалистов. Газеты писали: «Пакт без СССР, несомненно, заключает в себе антисоветское жало». В газете «Дейли Мейль» появилась статья о намерении Джонсона Хикса «выгнать из Азии советские банки». Британские линкоры «Хууд» и «Тайгер» в сопровождении двух тяжелых крейсеров вошли в Балтийское море. За ними приплыла целая французская эскадра. В Западной Европе вопили, кричали в печати и с парламентских трибун о скором крушении Советской власти. Причины предстоящего кризиса перекладывались с внутриполитических затруднений на внутрихозяйственные. Даже определялись сроки «кризиса Кремля» – указывался июнь 1928 года. Усилилась антисоветская возня во Франции вокруг так называемых польского и украинского вопросов. Правительственные французские круги дали санкцию на агрессивные действия Польши против Советов. В вызывающем тоне польские газеты подстрекали к налету на советское посольство. Советский Союз вынужден был выступить с протестом  против подготовки  Францией  антисоветского блока.

Именно в тот период пешаверское бунгало мистера Эбенезера являлось важнейшим звеном в цепочке, тянувшейся через моря и континенты от Лондона до Дели. Даже в заключившей с Москвой добрососедский договор Турции происки англичан имели успех. В Артвииском вилайете началась возня антисоветских элементов. Вдруг начали притеснять молокан – выходцев из России. В Константино-поле деловые круги подвергли дискриминации советских граждан. В Трабезоне власти открыто приступили к секвестру имущества всех советских подданных. Такая же картина наблюдалась в Иране. На протест советского посла шах заявил: «Увы, англичане все еще являются хозяевами в Персии». Шах разрешил Британии создать на юге аэродромы на авиалинии Лондон—Карачи. Усилились британские интриги среди кочевых племен Луристана. Министерство иностранных дел предъявило совершенно безоснованные претензии на обширную территорию в долине Атрека, именно в том районе, где в 1925 году персидские воинские соединения пе-решли советскую границу и разорили несколько советских селений. Беспрестанные нарушения происходили и на других участках границы.

«По одному Ленкоранскому участку более двухсот пограничных конфликтов на общую сумму свыше миллиона кран, – говорила мисс Гвендолен мистеру Эбенезеру. – Разве плохо пощипать советскую и без того жидкую казну? Разве не остроумно нарушить водную конвенцию в оазисах Чаача, Меана, Казган Чай, Гюльриз и других, перекрыть воду и оставить хлопковые поля на советской стороне без воды? Удар по экономике – раз, недовольство населения – два. В Азии, когда перестает течь на поля и в сады вода, люди озлобляются. Это поэффективнее басмачей. А мы, сэр, на своем участке границы ограничиваемся булавочными уколами. Наш мешедский консул Хамбер действует тоньше».

Не всякий понял бы, что происходит. Какое право имела читать нотации высокопоставленному имперскому чиновнику Индийского департамента какая-то экономка. Дело экономки – кухня, щетка, утюг. Почему мистер Эбенезер сидел молча, опустив голову, и имел при этом жалкий вид.

Тогда Моника еще совсем плохо понимала по-английски. Она оказалась случайно при разговоре, но по резкому тону мисс Гвендолен и по виноватому виду мистера Эбенезера догадалась, что её наставнице принадлежит очень важное место не только в столовой и кухне, но и во всем бунгало.

Шаг за шагом молоденькая крестьянка из зарафшанского кишлака углежогов и кузнецов оказывалась в гуще самых острых событий современности.

И теперь, когда ее спустя два года привезли в Женеву, Моника-ой, постигшая все и всяческие каноны английского «high life», научилась и многому другому, что отнюдь не предусматривалось её строгими воспитателями. Она отлично разбиралась в таких вопросах,    которые    по    инструкциям    ей    совсем    не    надлежало знать.

Но все это произошло помимо воли мисс Гвендолен и мистера Гиппа, перед которыми стояла задача сделать из дехканской девчонки куклу, со всеми внешними признаками и данными азиатской принцессы – бездумную, с минимальными мыслительными способностями, запятую безделушками, интересующуюся нарядами и ослепленную дворцовой мишурой.

Их кукле, именуемой дочерью эмира бухарского и принцессой давно уже не существующего восточного государства, не требовался ум.

Кукле не надлежит размышлять и рассуждать.

Но то, от чего её всячески отстраняли, ограждали, особенно привлекало Монику. Её окружили всем мыслимым и немыслимым комфортом, избавили от нужды и жизни впроголодь, от вечной повседневной тяжелой работы у очага, от постоянной заботы о хлебе. Её приучили максимум внимания уделять своей внешности, платьям, кружевам, шляпкам. Она сделала немалые успехи в музыке.