Текст книги "Перешагни бездну"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 50 страниц)

Вождь вождей не видел выхода.

И вот теперь сразу пришло облегчение: базарный купец Молиар произнес имя Белой Змеи, и сразу прошел кошмар. Участие в мятеже невесты Живого Бога всё прояснило. Между прочим, и то, что его, вождя вождей, не швырнули вслед за его гурками в пропасть, а держат в заключении в яме. Надо полагать, госпожа Белая Змея задумала произвести в Мастудже государственный переворот. Видимо, она мастерица интриг и перемутила всё.

Пир Карам-шах знал, что нити от Белой Змеи тянутся к Ага Хану, но не придал этому в свое время должного значения. И напрасно.

–  Джинья и неистовая змея замутила умы язычников исмаилитов, – снова заговорил Молиар, – и повелевает в Мастудже не царь-козёл, а она.

В словах его звучали нотки удовлетворения. Будто Белая Змея наградила его тысячью золотых, а не приказала бросить в зловонную яму.

–  Что ты болтаешь?

Но он понимал, что в болтовне бухарского торгаша гораздо больше смысла, чем могло показаться на первый взгляд. Приходилось поверить во всемогущество Белой Змеи. Пир Карам-шах припомнил.

Однажды ранней весной гурки схватили путника. Его обыскали и обнаружили при нём... сосуд с «мархабо» – вареньем из апельсинов. «Для невесты Живого Бога», – признался задержанный. Кто мог поверить, чтобы человек пробирался через горные дебри по оврингам, ущельям, перевалам сотни миль, терпел капризы погоды, переплывал вплавь ледяные потоки, обмерзал не перевалах – и все лишь для того, чтобы Ага Хан мог дать своей невесте полакомиться вареньем? Пир Карам-шах приказал пытать путника. Беднягу вызволил сам Гулам Шо. Он доверительно доложил вождю вождей: «Да что там! Каждодневно из Бомбея приезжают люди. Привозят Белой Змее подарки – то сандал красный, то тибетский мускус, то зеленого попугая, то связку бананов, то блюдо из лазурита, то варенье из манго и тамаринда, то ожерелье из сапфиров, то флакончик с маслом индийской розы, то засахаренный кокосовый орех, то браслеты и серьги, да мало ли еще что. Живой Бог хочет, чтобы каждый день, каждый чао что-нибудь напоминало невесте о нём». Поразительна сила Белой Змеи, если малейшее желание её – закон для Живого Бога. Пир Карам-шах из-за закрытых перевалов в те дни уже больше месяца не имел связи с Пешавером, а ради прихотей какой-то девушки десятки гонцов подвергали свою жизнь смертельной опасности.

Молиар знал о Белой Змее больше любого другого.

– Притаившаяся на горе Белая Змея сводит со мной счеты,– добродушно добавил он. – Меня не касаются дела вашей мировой политики и всякие государства Тибеты и Бадахшаны. Белая Змея, наверно, обиделась, почему, когда я приехал, не подарил ей маргиланский хан-атлас. Стоит одна штука его несколько червонцев. Пустяк! Но жизнь и смерть человека в Мастудже – тоже пустяк.

«Возможно, этот мелкий торгаш врёт,– думал Пир Карам-шах,– он хитрит, выкручивается. Прав он в одном. Белая Змея одна из бесчисленных невест Живого Бога. Все девушки-исмаилитки его невесты. Но появление Белой Змеи в Горной стране надо понимать как ход конём Ага Хана».

И вдруг сомнения заворочались в мозгу с новой силой. Да, хуже нет, когда деятельного, подвижного человека подвергают пытке бездельем. Можно с ума сойти от одних мыслей.

Неужели чиновники из Англо-Индийского департамента проникли в самые сокровенные его замыслы, в которых он боялся признаться сам себе? Никому и никогда он не говорил о них. Давно уже бессонными ночами, обуреваемый самыми странными фантазиями, он строил планы один поразительнее другого... Что из того! Разве когда-то простой английский матрос не завладел престолом раджей Саравака на острове Борнео? А Наполеон? Разве на протяжении истории человечества не было и других энергичных, предприимчивых людей, сделавшихся родоначальниками целых владетельных династий? Пусть в наш XX век всякие там короли, цари не модны. Но он и не собирается нацеплять себе на голову царскую корону. Не присвоил же себе Бенито Муссолини королевского титула, а прибрал к рукам наследие Римской империи. До сих пор Пир Карам-шах создавал государства для кого-то. Не пришло ли время подумать о себе! Фашистский диктатор Муссолини именует себя дуче – вождём. Вождю вождей Пир Карам-шаху вполне пристало сделаться диктатором и объединить под своей рукой мусульман, буддистов, исмаилитов, индуистов... Мания величия? Пусть мания, но он так хочет.

 Хотел... Теперь, в яме ему оставалось лишь думать, что он так хотел.

Неужели департаментские тупые чинуши разгадали его замыслы и нашли способ вывести его из игры? Чепуха! Чиновникам такое не под силу. Это... Ему даже жарко стало. Как он до сих пор не понял! Мисс Гвендолен! Тихая экономка! Конечно, она, не мистер Эбенезер. Хозяин бунгало со своей ограниченной пунктуальностью видел в нём, в Пир Карам-шахе, исполнителя таких-то и таких-то параграфов лондонских инструкций. Пир Карам-шах для мистера Эбенезера – просто параграф в плане нападения на советские границы. Очень важный параграф, ответственный параграф, и больше ничего.

В разлинованный на графы казенный мозг мистера Эбенезера Гиппа не просачивалось и капли фантазии. Ум его просто не способен на что-либо вроде соображения. И если Пир Карам-шах вдруг в несвойственном ему припадке откровенности вдруг признался бы: «Я сам буду диктатором Бадахшано-Тибета или, чёрт побери, царем!», тот просто пожал бы плечами и ответил бы ему: «А это нужно? А впрочем, не предусмотрено ни одним параграфом инструкции».

Пир Карам-шах пренебрег мисс Гвендолен-экономкой, задел её самолюбие. И теперь с вождём вождей играют в прятки!

Он уже понял – к сожалению, не так давно, – что экономка пешаверского бунгало гораздо ответственнее ограниченного, туповатого мистера Эбенезера Гиппа. Конечно, Пир Карам-шах не обязан подчиняться мисс Гвендолен, выполнять прямые её указания и распоряжения, хотя бы по той причине, что с формальной точки зрения она была и оставалась для него всего лишь домоправительницей бунгало.

Что бы сделал Англо-Индийский департамент в лице мистера Эбенезера, когда обнаружил бы, что Пир Карам-шах поломал рамки инструкции, вышел из повиновения и принялся действовать на собственный страх и риск? Департамент принял бы меры, и Пир Карам-шаха попросту «отозвали» бы. Иначе могла поступить, а возможно, и поступила мисс Гвендолен. Раскусив маниакальные замыслы его, Пир Карам-шаха, она выждала, когда эти замыслы он начал выполнять, и... неожи-данно нанесла удар, решительно, бесцеремонно, беспощадно. И сделала это руками агентуры Ага Хана. И когда? Когда цель уже была так близка и достижима!

–  Однако она забыла, что за нами вся Британия, – воскликнул Пир Карам-шах, сжимая кулаки. Он говорил совсем не то, что думал. Но не станет же он де-литься сокровенными замыслами с каким-то туземцем.

–  И чем же поможет его превосходительству здесь, в этой зловонной яме, гос-пожа   Британия?.. – пробормотал   Молиар. – Что вся Британия по сравнению с маленькой плохонькой лесенкой? Что ваша Британия для вас, если сейчас сюда в яму сойдет царь Мастуджа, накинет нам на шею по петле и придушит нас? Чем поможет вся великая Британская империя нам, беспомощным узникам? Чем поможет лес зайцу, который попал в пасть волка, а? Вот если её змеиное высочество снизойдет и захочет...

С громким шорохом, сопровождаемый лавиной из камешков, сора, внезапно в отверстие опустился длинный шест с зарубками– подобие лестницы, и по нему с ловкостью обезьяны сполз тщедушный, одетый в лохмотья человек. Кривя лицо, щеря гнилые, прочерневшие от цынги зубы, он шагнул к Пир Карам-шаху. И так неожиданно совпало появление этого человека с тем, что только что говорил Молиар, что вождь вождей отпрянул к стене.

–  Кхи, – сказал старичок, – их величество царь в знак особой милости шлёт вам угощение и шербет.  Кхи-кхи! – Он извлек из корзинки кувшин и совсем чёр-ную чаппати. – Кушайте!  Возносите благодарение его величеству царю Мастуд-жа. А тебе, купец, – повернулся он к Молиару, – приказано   ничего   не давать. Кхи-кхи! Можешь попоститься.

–  Эй ты, раб, – выступил из тени вождь вождей, – да знаешь ли ты, что с тобой сделают? Да знает ли твой царь, что ему будет? Да как он посмел!

–  Не извольте ругаться, сахиб, – предусмотрительно отбежав к лестнице, замямлил человечек. – Посмели, думаете, мыши кошку покусать, вот и посмели... Кхи-кхи. И не побоялись. А его величество в своем царстве сам царь и повелитель. И что ему до какой-то Британи...

–  Ты раскаешься, раб!

–  Не бей! Не бей! Кхи-кхи. Виселицу уже поставили. Быстро он вскарабкался по ступенькам почти к самому отверстию, когда его остановил голос Молиара.

–  Эй ты, господин Кхи-кхи!

–  Чего тебе?

–   Посмотри-ка сюда!

–   Куда?

–  Боже правый, посмотри мне на ладонь, господин  Кхи-кхи!

– Э, гм... Кхи-кхи!

–  Не правда ли, приятно блестит и переливается?

–  Ну и что? Кхи-кхи.

–  А то, достопочтенный Кхи-кхи, что это «что» может переливаться и блестеть в твоей черной руке.

– Эй, господии купец, – сказал человечек, – ты хочешь мне дать взятку, подкупить меня? Я визирь его величества царя Мастуджа и...

Молиар подошел к лесенке, положил золотой на ладонь, предусмотрительно подставленную человечком, и фамильярно потрепал его по плечу.

–  Эх, невежество – грязь, которую не смоешь. Эй ты, господин кандалов и виселицы, распорядись, чтобы в нашу роскошную михманхану прислали кабобу, пшеничных лепешек и чаю.  Боже правый, до чего же хочется есть.

–  Будет исполнено, кхи-кхи. Что вам ещё угодно, господин купец?

–  О том, что мне угодно, я доведу до вашего хитроумного ума попозже, когда мой живот перестанет урчать:  «Кушать! Кушать!»

Человек исчез в дыре и вытащил лестницу. Вождь вождей шагал по тёмному зиндану.

–  Итак, в одной руке могущество Британии, – сказал задумчиво Молиар, – в другой – один золотой. Боже правый! Что же больше весит!

–  Какого чёрта! – остановился Пир Карам-шах. – Откуда у тебя золото? Ты что во рту его под языком держал? Карманы обшаривают... гуламшаховские собаки тщательно...

Молиар важно откашлялся.

–  У меня к вам есть одна нижайшая просьба.

–  Чего тебе?

–  Чего вы выпячиваете грудь и распускаете язык? Здесь не персидский меджлис. Снизойдите ко мне, не называйте меня рабом и не обращайтесь ко мне на «ты». Некрасивая черта характера – быть грубым. Я ведь не ваш пес. И не всегда я был Молиаром, разъездным торгашом.

–  Ого!

–  Клянусь всевышним, так будет лучше и мне и... вам.

–  Хорошо, – процедил сквозь зубы Пир Карам-шах.– Что вы думаете делать дальше?

Многозначительно поджав толстые губы, Молиар приблизил голову к уху Пир Карам-шаха и шепнул:

–  Пуговицы!

И он сделал страшные глаза, посмотрев вверх на дыру.

Пальцы его пробежали по борту камзола, застегнутого на целую вереницу матерчатых замызганных и неприметых на взгляд пуговиц.

–  Ого!

–  Заплатить царю выкуп и жизни не хватит. Но заплатить за лесенку и за то, чтобы стража заснула, когда нужно, хватит. Коней найти, нанять проводника до Ханабада хватит, а? Мы не скупимся. Скупец – лишь сторож на складе своего добра.

–  Бежать?

–  В Мастудже вам оставаться нельзя.

–  Не лишено смысла...

Размышления привели Пир Карам-шаха к выводу: ждать скорой помощи из Пе-шавера или Гильгита трудно. Во всяком случао на вмешательство департамента рассчитывать нельзя. Тем более если его догадка о мисс Гвендолен имеет под ногами почву. Он действовал слишком самостоятельно и никому не позволял вмешиваться в свои дела. Не исключена возможность, что и департаменту выгодно, чтобы Пир Карам-шах исчез, пока военные власти в Пешавере узнают, пока пошлют отряд на выручку. Нет, вся Британская империя ему сейчас не поможет.

Неприятная дрожь в спине напомнила об опасности, совсем уж не шуточной.

Молиар! Его золотые пуговицы давали шанс. Монеты оказались поистине чудодейственными. Старикашка появился поразительно поспешно, за ним спустился по лесенке гулям – слуга. Он тащил вниз весьма солидный узел.

С завидным аппетитом Молиар поглощал жареное мясо, сопел, урчал, шлепал губами, даже кряхтел от полноты удовольствия. Поджаренный на тополевом пруте козленок – отличный обед для голодного узника. И вождь вождей не побрезговал угощением, тем более что и обстановка в зиндане изменилась будто по мановению жезла английского волшебника Мерлина... Грязи и вони не осталось и в помине. Пол подмели и убрали. Узникам не надо было больше топтаться в липкой грязи. На свежей сухой соломе оказались постеленными добротные кошмы. Дастархан мог сойти за чистый, и даже потрескивающий и коптящий светильник в какой-то мере придавал жилой вид сырой мрачной яме. Никогда они столько не ели. Они ели, ели и никак не могли утолить голод. Молиар чувствовал себя как дома. «Бальзам радости развевает печали». И он даже покрикивал в сторону отверстия: «Принеси то! Унеси это, господин Кхи-кхи!»

На сытый желудок и на теплой кошме спится крепко. Пир Карам-шах проснулся, когда робкий утренний– свет проник в дыру на своде.

«Ого, наконец выспался. Уже». Он сладко потянулся. Первое, что бросилось в глаза – масло в чираге выгорело до глиняного донышка и фитиль чуть-чуть дымился. Значит, ночь прошла. «Мир поднимает чадру, и лик его засветился»,– вспомнил он строки из арабского стихотворения, но тут же не мог удержаться от проклятия. Молнара в зиндане не оказалось.

Значит, монета перевесила всю Британскую империю. Монета открыла Молиару двери тюрьмы. Оставалось ругать и проклинать самого себя. Спесь не позволила Пир Карам-шаху вчера вечером посоветоваться с Молиаром. В глазах вождя вождей Молиар был и оставался низким существом, разговор с которым был унизительным... Снизойти до угощения, купленного Молиаром у сторожа, воспользоваться такими же купленными удобствами и чистотой – это еще куда ни шло. Но искать в туземце участия, просить Молиара помочь... Нет, это невозможно. Иное дело, был бы Молиар слугой, подчиненным, рабом. Тогда вождь вождей мог бы просто приказать ему или воспользоваться его услугами. Да и туземец обязан оказывать помощь господину. Так в древнем Риме рабы не из одного лишь страха спасали от гибели своего достопочтенного, жестокого к ним господина. Они боялись его, но они были благодарны ему, потому что ели его хлеб, существовали благодаря ему. От раба и Пир Карам-шах принял бы помощь. Но презренный Молиар держался с ним как равный с равным. От азиата подобное стерпеть невозможно.

Вчера вечером Пир Карам-шах не нашел способа посоветоваться с Молиаром. У Пир Карам-шаха в карманах не осталось и одной несчастной пайсы. Пока его, скрученного, ошеломленного, тащили с крыши в зиндан, ловкие руки обшарили его одежду и не оставили в карманах ничего.

Предаться ярости, размышлять о своей беспомощности – что еще оставалось делать вождю вождей?

БЕГСТВО

                                                                Чтобы заткнуть пасть   собаке, брось кость.

                                                                                     Афгани

                                                                 Каша из гороха выпроводит любого гостя.

                                                                    Пуштунская пословица

Ночами Пир Карам-шах чувствовал себя особенно скверно. Вообще он спал всегда очень мало. Способность мало спать он считал отличительной чертой избранных натур. Он рассказывал, что может скакать на коне без сна по двое суток, а то и больше. Знавшие Пир Карам-шаха в прошлом не могли похвастаться, что видели его когда-либо спящим.

Способность бодрствовать обернулась сейчас в зиндане несчастьем. Бессонница изнуряла. Временами Пир Карам-шаху казалось, что он сходит с ума. С наступлением темноты и до рассвета кошмары наяву не оставляли его. И он изнемогал не столько от лишений, неудобств и плохой пищи, сколько от опустошенности ума, воли. «Ничтожные муравьи объели до костей вола». Вождь вождей покрылся грязью, оброс бородой, одичал. Раз он даже пытался напасть на господина Кхи-кхи и придушить его, но старикашка легко увернулся.

Господин Кхи-кхи пригрозил, что наденет на Пир Карам-шаха колодки. Тем и кончились попытки вождя вождей что-либо предпринять для своего освобождения.

Одна из ночей тянулась особенно медленно. Сон не шёл. Пир Карам-шах вдруг встрепенулся. В отверстии наверху появился свет. Заскрипела, зашуршала спускаемая лестница. Затрещали ступеньки, и на землю тяжело шагнул... Сахиб Джелял. Вот уж кого Пир Карам-шах ждал меньше всего.

Сполз по ступенькам    с горящим факелом    господин Кхи-кхи.

–  Господин вождь вождей, – заговорил со своей обычной иронической улыбкой Сахиб Джелял, – здоровы ли вы?

–  Что вам надо? – пробормотал Пир Карам-шах. Ему на память невольно пришли слова его назойливого тюремщика о виселице, всегда стоявшей наготове на площади Мастуджа. Резануло сердце острой болью.

–  Чего вам надо? – повторил он вопрос.

–  Велик    аллах, да вы совсем больны! – огорчился Сахиб Джелял.– Но ничего, сейчас мы вас вылечим. Мы предусмотрительны. С нами врач, великий доктор.

Эти слова сразу вселили в Пир Карам-шаха что-то вроде уверенности. Уже одно то, что величественный бородач сам спустился по колченогой лесенке в мрачную отвратительную яму, говорило о многом. Но он не успел решить, чего ради Сахибу Джелялу понадобилось беспокоиться о нём, Пир Карам-шахе, который всегда относился к самаркандцу с явной подозрительностью и враждебностью.

Но безмерно удивился Пир Карам-шах, когда из-за спины господина Кхи-кхи выдвинулся доктор Бадма.

–  Можете ли вы встать? Не нуждаетесь ли в медицинской помощи?

–  Что вам нужно? И вы, господин Бадма, с ними?

Бадма сделал знак господину Кхи-кхи. Тот протянул сосуд из серебра и небольшую пиалушку.

–  Выпейте, – сказал    Бадма. – Глоток    бальзама    подкрепит вас. Вам предстоит длительное путешествие.

–  Это вам так не сойдет! – вспылил   Пир Карам-шах.– Я и без бальзама обойдусь. Я белый человек и не дрогну. Куда идти?

–   Вы меня  не поняли, – едва заметно подняв   свои белесые брови, сказал доктор   Бадма. – Мы пришли увезти  вас из, этого неподходящего места.

–  Радостные вести, сахиб! – захихикал тюремщик. – Оченй радостные, кхи-кхи! Не найдется ли на вашей одежде маленькой золотой пуговички?

–  Прочь, господин жадности, – небрежным жестом отстранил старикашку Сахиб Джелял. – Умри, раб!  А вас, господин Пир Карам-шах, прошу последовать за нами.

–  Что, наконец, происходит? – Пир Карам-шах поднялся, стряхивая с одежды соломинки.

–  А то, что вот господин   доктор Бадма узнал от господина Молиара о вашем бедственном положении. Мы, ваши друзья, возмутились и...

–  Но царь... может спохватиться.

–  Что царь... Сломалась арба – лентяю  дрова. Вы знаетез здесь, в Мастудже, все решает не Гулам Шо.

–  Эта фантастическая особа? Белая Змея?

–  Быть может. Но одно ясно.  Вам надо немедля отсюда бежать.

Во тьме ночи Пир Карам-шах тайно, воровски покинул Мастудж. Ни один огонёк не мигнул в домах на горе Рыба. Надрывно лаяли хором, подвывая по-волчьи на звезды, мастуджские собаки. Стучали копыта коней по крутым каменистым улочкам.

Рядом с конем вождя вождей в темноте маячила фигура шедшего пешком господина Кхи-кхи. Он слезливо постанывал:

–  С вас, сахиб, суюнчи! Одну лишь пуговицу, господин! Волшебную пуговицу!

Впереди и сзади, судя по звону подков, ехали всадники. Белели огромные чалмы. «Белуджи!» – мелькнула догадка. Пир Карам-шах видел много раз телохранителей Сахиба Джеляла, хорошо знал их нрав. И то, что они сейчас здесь, ничуть не радовало его. Но что оставалось делать? Он был свободен, конь его рвался вперёд, горячился; по такому знакомому фырканью, мягкой ходе, своеобразной манере скрежетать зубами по железу удил Пир Карам-шах узнал, что он едет на своем арабском скакуне. Значит, и коня ему вернули! Это успокаивало. Но куда они едут? И тут во неуловимым почти приметам, по звездам и чуть белевшей в чёрном своде небес вершине Тирадж Мир он с облегчением понял – его везут в ближнее селение Hypкала. А там его верные люди. С каждой минутой Пир Карам-шах чувствовал себя увереннее.

Но горечь, вызванная событиями последних дней, не смягчалась. Совсем недавно он, вождь вождей, делатель королей, сан когда-то прозванный «некоронованным королем Дамаска и арабов, верховным проконсулом Британии на Востоке», въезжая в селение Мастудж торжественно, как и надлежало господину, властелину горной страны. У крайних домов селения, спешившись, встречали его сам Гулам Шо, царь Мастуджа, и весь его двор. В царском дворце-сарае он, Пир Карам-шах, принимал посольства государств Востока и Запада. Он решал судьбы стран и, быть может, вопросы мировой политики.

Здесь, во дворце, слепленном из саманной глины и неотесанных каменных глыб, Пир Карам-шах лепил своими руками Бадахшано-Тибетскую империю. Здесь он разрабатывал планы завоевания Туркестана и, сидя на пыльной раздерганной кошме, окруженный верными людьми, замышлял стереть с географической карты мира самое понятие СССР.

Он мнил себя диктатором, великим завоевателем Александром Македонским, Чингисханом, Аттилой Тамерланом, итальянским дуче Бенито Муссолини, азиатским Наполеоном... Ему представлялось и во сне и наяву, что он – знаменитый Томас Эдуард Лоуренс – всесилен, что в его власти бросить все могущественные силы против большевиков: армии стран Антанты, русских белогвардейских генералов, японских самураев, чанкайшистов, бухарского эмира, туркестанскую эмиграцию, басмачество, калтаманов Джунаида, Тибет, Афганистан, персидского шаха, всю Англо-Индийскую колониальную империю с сотнями тысяч сипаев, артиллерией, аэропланами, золотом, пуштунскими вооруженными до зубов племенами. Всё он держал в своих руках, все положил на чашку весов истории, весь азиатский Восток с его деспотиями, исламом, индуизмом, буддизмом, феодалами, раджами. Перед ним пресмыкались, ему поклонялись, ради него проливали кровь, безропотно умирали. Он раздавал милости, делал королей, распоряжался миллионами жизней.

И вот теперь, трусливо спасая жизнь, словно базарный вор, вождь вождей бежит из захудалого селения, захудалой столицы никудышного царства, которое не стоит и плевка властителя душ. Бежит без оглядки. События обрушились на него, втоптали в грязь, раздавили.

Его начинало что-то душить... Он бежит, чтобы не погибнуть жалко, глупо. Благородный человек умирает сражаясь. А он бежит. Он ничего не знает, не понимает. Он великий, всемирно известный Лоуренс, игрушка в руках какой-то Белой Змеи, каких-то непонятных, неясных сил, вставших из недр гор. И он ничего не знает... Щепка в потоке... Ему ничего не говорят. Его торопят: «Скорее! Скорее!»

И тут еще от его коня не отстает этот жалкий плут Кхи-кхи, еще вчера грозный распорядитель жизнью и смертью, один своим зловещим видом напоминавший о виселице. Кхи-кхи вцепился в Пир Карам-шала дрожащей рукой, дергает стремя и гнусно шепелявит: «Пуговичку, одну пуговичку!» И такого он, белый человек, боялся, и перед таким ничтожеством он дрожал за свою жизнь! Вот ударить его каблуком в лицо. Каблуком, каблуком! И тут же поймал себя на мысли: «Нельзя... Нельзя поднимать шум».

Тряской рысцой бегут лошади. Звенят подковы. Шлепают по щебенке подошвы калош. Господин Кхи-кхи все ноет и ноет про пуговицу. Бренчат во тьме удила. Молчат спутники.

В селении, там, на горе, лают хором собаки. В хижинах ни огонька, ни искорки. И Пир Карам-шах думает: «Мастуджцы спят. Хорошо! Забились в холодные норы и спят». Да, они не видят его бегства... постыдного бегства. Крадучись, он уползает по горным тропам. Уползает, потому что боится за свою жизнь...

Долго в полнейшей тьме они спускались куда-то вниз. Подковы скрежетали по камням, высекая синие искры. И вдруг ночной чистый воздух наполнился сладким, отталкивающим запахом тления. Он делался всё гуще, сильнее, отвратительнее. Он перехватывал горло, не давал дышать. И Пир Карам-шах не выдержал, спросил тихо:

–  Что это? Откуда вонь?

–  Кхи-кхи! – послышался кашель старика, и рука его задергала ремень стремени. – Воняют так, пахнут ваши, господин. Пахнут и храбрые воины и трусы одинаково, кхи-кхи... мертвые... Ваши гурки тут под обрывом... с того дня... Как упали, так и лежат ваши... Некому предать погребению, едят их шакалы... Или вы слезете с коня и закопаете в могилы, кхи-кхи?

Кровь прилила к голове. Застучало в висках. Его воины, его гурки! Смелые, великолепные, гранатовощёкие... лежат на камнях. Нелепая, ужасная смерть... А он и забыл о них. Быстро он забыл своих сподвижников... созидателей великой империи... И надо же, случайная тропинка так беспощадно, жутко привела сюда под утёс. И несколько футов каменистой тропы и трупного запаха еще раз напомнили о тщете всех замыслов.

Так и сорвал бы ярость на ком-нибудь. С наслаждением он сейчас ударит этого топчущегося у самого стремени отвратительно хныкающего старикашку Кхи-кхи. Вождь вождей даже отводит ногу со стременем чуть назад, чтобы лягнуть тюремщика прямо в его физиономию, прячущуюся в темноте. Отплатить тюремщику за все: за гнилую солому, за проплесневевшую корку, за вечную темень зиндана, вонь, смрад, за его язвительное «кхи-кхи», за постоянный страх смерти. Чтобы старикашка захныкал уже не так. И тогда!..

И вдруг оказалось, что тюремщика нет. Смутная серая фигура господина Кхи-кхи растворилась неслышно в темноте. Рядом с конем на тропинке его не оказалось.

Под ногами коня уже шумел, ворчал горный поток.

И Пир Карам-шаху осталось возблагодарить судьбу. Он вырвался из селения Мастудж. Выехал благополучно, унес ноги.

Совсем недавно Пир Карам-шах въезжал в Мастудж надменный, могущественный, без пяти минут правитель всей Центральной Азии, вызывающий трепет и преклонение. Сейчас он покинул селение потрепанным волком, ничтожный, преследуемый, дрожащий за свою шкуру.

И даже это можно было бы стерпеть. Мало ли куда поворачивает свое колесо судьба. Нестерпимо, несносно, что верх над ним взяла женщина, нет, девчонка.

И самое горькое – он сам принял участие в сотворении её, в создании мифа. Они – Пир Карам-шах, мистер Эбенезер, мисс Гвендолен – вообразили себя Пигмалионами, выдумали бухарскую принцессу, изваяли её своими руками наподобие древнегреческой Галатеи, прекрасную, обаятельную.

Прелестную, лирическую сказку об оживленной эллинскими богами скульптуре «боги» из пешаверского бунгало переиначили на свой манер. Они приготовили марионетку, дали ей жизнь, воображая, что она будет послушным дергунчиком в их руках. И просчитались.

Получилось совсем как в индусской волшебной сказке про резчика по кости, портного, ювелира и брахмана. Резчик – скажем, Пир Карам-шах – изваял из слонового клыка статую девушки Моники. Потом портной обрядил ее в богатое платье, и таким портным оказалась мисс Гвендолен-экономка. А ювелир, мистер Эбенезер, украсил статую перлами и самоцветами бухарского престола. Брахман же – Ага Хан – попытался вдунуть в Монику душу. И резчик, и портной, и ювелир, и брахман вообразили, что все они имеют право собственности на свое творение. Но пока они спорили и дрались из-за девушки, она решила свою судьбу по-своему. Она не пожелала подметать стружки и опилки в мастерской резчика. Ей претило колоть иглой пальчики в портняжной мисс Гвендолен. Она презрела драгоценные побрякушки эмира. И совсем скучно ей показалось слушать поучения брахмана. Она раньше всех поняла, что она не кукла, и не позволила играть собой...

Творцы Моники не задумывались, а что из себя представляет их марионетка. Они забыли слова азиатского философа: «Чрезмерная мудрость хуже глупости». Они не учли, что девушка очень восприимчива и не лишена природного ума. Они требовали от неё лишь одного: «Не удручай себя думами, не тревожь, свое сердце». Моника все осмыслила и истолковала по-своему.

Она прожила тяжелое детство и узнала изнанку жизни. И хоть из неё сделали принцессу, на самом деле она осталась дочерью чуянтепинского углежога с жизненной хваткой батрачки. Но светская дрессировка в бунгало мистера Эбенезера Гиппа, колониального чиновника, не пропала даром. Монику многому научили, дали ей немало настоящих знаний, не говоря о том, что она получила внешний лоск английской аристократки. На её счастье, ни мистер Збенезер, ни тем более мисс Гвендолен не делали попыток скрывать от воспитанниц своих целей и ничем не прикрывали ни своего лицемерия, ни ханжества. Более того, они учили Монику и тому и другому совершенно открыто.

Принцесса бухарская исчезла так же, как исчезла в индийской сказке кукла из слоновой кости с глаз резчика, портного, ювелира в брахмана, оставив их полными изумления и разочарования.

Мистер Эбенезер, мисс Гвендолен-экономка, эмир бухарский Алимхан, Пир Карам-шах, Живой Бог вполне уподобились скат зочным персонажам. Им оставалось удивляться и недоумевать. Но творение их рук, их кукла-принцесса не просто исчезла. Крестьянская девочка из безвестного советского селения Чуян-тепа помогла разрушить громадное здание хитроумной политики, которое Англо-Индий-ский департамент воздвигал по кирпичику уже много лет на подступах Памира.