355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Шевердин » Перешагни бездну » Текст книги (страница 23)
Перешагни бездну
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 19:53

Текст книги "Перешагни бездну"


Автор книги: Михаил Шевердин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 50 страниц)

ГВЕНДОЛЕН

                                                   Женщина – туча,    мужчина – месяц.

                                                   Месяц не светит из-за тучи.

                                                                            Самарканди

                                                  Десятикратное бесстыдство суки, соединенное 

                                                 с десятикратной    хитростью    лисицы.

                                                                       Фаиз

Её понимал лишь один человек. И единственном этим человеком оказался азиат, обладатель великолепной ассиро-вавилонской бороды и не менее великолепной ослепительной чалмы Сахиб Мирза Джелял Файзи – бухарский торговый гость. В Лахоре, Сиалкоте, Равальпинди, Кашмире, Пешавере, в салонах колониальной аристократии он слыл безумно богатым человеком.

Он один знал слабости Гвендолен-экономки. Вернее, он скоро узнал их, и очень нехитрым путем.

Мисс Гвендолен, обреченная на существование экономки бунгало скучного, унылого чиновника в скучном, сугубо провинциальном центре индийского Пуштунистана, безрадостное свое времяпрепровождение делила между занятиями с ученицами, руководством кухаркой-дравидкой и пересчитыванием выглаженных сорочек, бумазейных кальсон и набрюшников. Лишенная развлечений, Гвендолен находила сомнительное удовольствие в случайных беседах с дикими, всклокоченными посетителями виллы и оживлялась лишь с появлением величественного, бархатноголосого, шуршащего шелком бухарских халатов Сахиба Джеляла.

С изяществом лондонского денди он целовал надушенную ручку экономки и заводил светскую беседу, обычно на очень интересные темы. Вкрадчивый, проникновенный густой голос, умение рассказывать самые пикантные истории типа «Тысячи и одной ночи», балансируя на лезвии бритвы, подлинный юмор делали Сахиба Джеляла незаменимым собеседником.

Он появился в Северо-Западной Индии недавно, однако мало кто задумывался, когда и как. Но всем скучающим дамам – чиновничьим и офицерским женам – казалось, что Сахиб Джелял живет в Пешавере давным-давно. Все разграничивали историю существования пешаверского «высшего света» на два периода: «до» и «после». То есть «до приезда господина Сахиба Джеляла» и «после приезда господина Сахиба Джеляла».

Он представлялся сказочным набобом, фантастическим владетельным раджой, купающимся в золоте и драгоценностях, немыслимо богатым, живущим на широкую ногу. Его празднества с китайской иллюминацией, индийскими баядерками, малайскими фокусниками, египетскими танцовщицами, великолепными обедами и ужинами под открытым небом в садах и на горных лугах, его поражающие воображение хлебосольство, щедрость порождали сравнение с Калиостро.

Более трезво настроенные чиновники заподозрили Сахиба в авантюризме и приписывали ему самые немыслимые дела. Иные предсказывали с точностью до дня и часа его банкротство. Но он не обращал внимания на завистливые сплетни, никого и ничего не стеснялся и возглашал открыто: «Суть жизни в предпринимательстве и обогащении». Своим безупречным выполнением всех своих финансовых и торговых обязательств, своими связями с деловыми кругами Азии и Европы он снискал доверие и уважение.

Господин коммерсант Сахиб Джелял нередко наведовался по делам в пешаверское бунгало мистера Эбенезера Гиппа, имперского чиновника.

В ожидании, когда господин чиновник освободится от скучных, но необходимых посетителей, всяких там торговцев гильгитцев и лахорцев, патлатых момандов, заросших бородами сикхов и быстроглазых, весьма живописных, но и весьма первобытных горцев из Читрала и Мастуджа, мисс Гвендолен-экономика предпочитала занимать разговорами Сахиба Джеляла. Она уводила его в изящнейшую,обставленную викторианской крученой мебелью девственно-белую гостиную, особое очарование которой и нежный уют придали, без сомнения, ручки самой экономки, умевшие гладить утюгом с бесподобным совершенством, сервировать легкий интимный завтрак с еще большим непревзойденным совершенством. Единственно лишь очарованием мисс Гвендолен можно было объяснить, что непреклонный мусульманин-ортодокс пренебрегал суровыми исламскими запретами и не отказывался от бокала сода-виски со льдом. Характерно, что чопорная мисс Гвендолен в обществе обаятельного Сахиба сама не могла удержаться от рюмочки, что весьма располагало к интимным излияниям, не подпадавшим ни под какие параграфы инструкций, определяющих права и обязанности домашнего обслуживающего персонала бунгало имперских высокопоставленных чиновников.

Вот тут-то и происходило с мисс Гвендолен-экономкой своеобразное превращение. Пастельные краски нежной, целомудренной мисс вдруг как-то густели, делались ярче, сочнее. Синева глаз блекла и отливала сталью. Сквозь золото кос пробивались рыжие тона, из-под розовой глазури щек проступали тона кирпичных оттенков, а утонченная, расслабленная, даже ленивая грация спадала, словно оболочка, обнажая чувственную, энергичную и жестокую апсару, деву из «Ригведы». Молодая, церемонная леди делалась чуть крикливой, а её старомодная, сладковатая сентиментальность уступала место странному и даже циничному видению мира. Куда исчезал «продукт» утонченной кухни «высшего света», женщины которого мнят себя обособленной «высшей кастой», подчиняются особым законам своего круга, противопоставляют себя «простым смертным». Кто, кроме английской леди, может с невозмутимым спокойствием высказывать собеседнику чудовищные взгляды на жизнь, кто проявляет столько спеси в обращении с неизбранными?

Внешне мисс Гвендолен-экономка выглядела образцовым офицером Армии Спасения, каким и надлежит выглядеть британской девице, добродетельной христианке.

Она и поехала, по её словам, в бесконечно далекую Индию на скромную   должность экономки   в нецивилизованные, дикие условия, дабы облагодетельствовать молитвенником, милостынью, милосердием чернокожих, погрязших в языческих заблуждениях, нищите, голоде, невежестве.   Одно наслаждение было слу-шать её в ственно-белой   гостиной, когда она, оторвавшись   на время от удингов и серебряных чайных ложек, занимала светскими разговорами посетителей, ожидавших своей очереди на прием к чиновнику имперской службы мистеру Эбенезеру Гиппу. Её совершенного   рисунка, в меру розовые   от дорогой помады губки обнажали в улыбке ровно столько жемчужин дивных зубов, сколько позволяло ей воспитание, когда её частый собеседник Сахиб Джелял ошеломлял её рассказами о чудесах Востока. Он представлялся ей совсем не таким уж фанатиком ислама, тупым, ограненным. Буйный, даже циничный    нечестивец порой казался ей разрушителем традиций и чуть ли не вольнодумцем. Помимо воли мисс Гвендолен улыбка   её начинала казаться    оскалом очаровательного, но хищного зверька.

– В Индии, на Востоке многое ужасно! Отвратительно! – вздыхала она.—Многое, конечно, плохо. А голод? Разве не ужасно видеть, когда индуска мать, уже не в силах идти, покорно, беспомощно ложится в пыль. Я трепещу, я вижу её – с выпирающими ребрами, с иссохшими грудями, пергаментным обтянутым лицом, равнодушно ожидающую конца. Ужас в том, что она равнодушна даже к страданиям своих детей, тут же пожирающих, как зверята, траву, молодые побеги. «Так суждено»,– читаю я в глазах индуски. Они не видят даже судорог, предсмертных судорог младенцев. Мороз пробегает по коже, когда видишь шакалов, шмыгающих тут же средь бела дня и ждущих своей доли. Оправдываю тех индусок, которые продают своих дочерей за горсточку проса, за чашечку риса. Закон природы! Ужас в том, что у нас в Индии жителей больше, чем может прокормить земля. Чувствуешь свое бессилие.

Вся консервативная косность имущего класса, упрямая вера в порядок вещей, ненависть к новому и страх перед ним, неспособность и нежелание понимать истинные причины истории, самоуверенная господская спесь находили выражение в этой скромнейшей на вид английской мисс, всегда одетой в темное платье, кружевной воротничок которого лишь чуть-чуть приоткрывал лебединую шейку, как и подобает экономке бунгало имперского чиновника мистера Эбенезера Гиппа.

И даже не казалось странным, что экономка пускается в рассуждения, далекие от хозяйственных забот и занятий, связанных с поддержанием респектабельного духа в бунгало. Такая образованная, знающая иностранные языки, такая цивилизованная особа, принадлежащая к элите, может и должна обладать широким кругозором и уметь рассуждать о политике.

И дело тут не в игривых мыслях, приходивших невольно на ум при сопоставлении местных условий и обстоятельств холостяцкого положения мистера Эбенезера Гиппа, изолированности бунгало, молодости и привлекательности девушки, состоящей в доме в должности домоправительницы. В провинциальном городе обычны тривиальные и плоские шуточки и анекдоты. Ясно, что такая-то женщина не может не состоять в интимной связи с таким-то советником, а высокопоставленный чиновник не был бы высокопоставленным, если бы не имел романа от скуки с какой-либо миловидной секретаршей или машинисткой. Однако при виде мисс Гвендолен, строгой, одетой почти всегда монашески, самый заядлый шалопай из молодых чиновников или офицеров терялся. Он вспоминал, что мисс Гвендолен-экономка приходится родной племянницей сэра Безиля Томпсона, весьма и весьма высокопоставленного работника «Секрет интеллидженс сервис», что Гвендолен не просто племянница, но и воспитанница семьи сэра Томпсона. Кому не ясно, что при надлежащих условиях в «Интеллидженс сервис» могут обратить внимание на того, кого найдет нужным осчастливить мисс Гвендолен. Завидная карьера в администрации Британской империи будет обеспечена.

Да, сначала подкуй лошадь, а потом высматривай дорогу. Но какого черта Гвендолен, красавица, умница, любимица сэра Томпсона, сидит в пешаверском болоте на мизерном жаловании экономки? Многие ломали голову, но задача оказалась им не по мозгам.

Сама же мисс Гвендолен не позволяла себе и словом обмолвиться на счет своей высокопоставленной родни или произнести вслух фамилию «Томпсон». Она была и оставалась ровной в обращении, суховатой, но очаровательной экономкой, превосходной хозяйкой бунгало, у которой «каждое пенни железным гвоздем приколочено», у которой пылинка на зеркале превращается в катастрофу, у которой во время официальных завтраков и обедов грязные тарелки и рюмки исчезают со стола так, что это может озадачить самого искушенного метрдотеля.

Внешне она казалась довольной своей судьбой. Даже в минуты меланхолии, порожденной серостью жизни в бунгало, она твердила: «У всякой тучи есть серебристая каемка». Оптимизма в ней имелось предостаточно. Да и на что могла рассчитывать девушка, пусть из аристократического рода, но дочка многодетного сельского викария, хоть и имевшего братом баронета, а дедушкой герцога.

Что мог почтенный служитель религии сделать, кроме того, что, используя аристократические связи, дать дочерям образование в фешенебельном закрытом колледже, рассаднике знатных невест-бесприданниц. Что могло дать Гвендолен, неглупой, способной, даже талантливой, с привлекательной   наружностью, такое воспитание, кроме разочарования и полной опустошенности.

Счастье еще, что сэр Безиль Томпсон обнаружил в прелестной племяннице недюжинные способности и приохотил её к занятиям восточными языками. И когда семейные обстоятельства вынудили мисс Гвендолен покинуть дом сэра Безиля, он нашел, что она обладает подлинными знаниями, могущими получить небезвыгодное приложение к делу в Индии. Но какая карьера могла ждать Гвендолен в служебной иерархии колониальной империи, где женщина, пусть обладающая семью столпами мудрости, не могла занимать официально даже самой низшей чиновничьей должности? Оставалось или выйти замуж за колониального офицера, или пойти в гувернантки в семью лохарского раджи, или поступить компаньонкой к губернаторше. Мисс Гвендолен «в семи небесах и одной звезды не нашла» и предпочла удел экономки бунгало мистера Эбенезера Гиппа.

Мисс Гвендолен-экономка представлялась глазам всех, кто встречал её в бунгало, некиим спустившимся с небес ангелом, и в то же время строго подтянутой особой, правда, очень приятной, но к которой можно предъявить ровно столько требований, сколько предъявляют к креслу в гостиной, к столу, накрытому крахмальной скатертью, к серебряной вилке особенно удобной формы. Словом, во вре-мя очень важных, очень серьезных бесед в бунгало, происходивших за чашкой кофе по-турецки, мисс Гвендолен-экономку гости видели и не запоминали, нечаянно любовались её изысканной внешностью и не обращали на неё внимания. Но и чашечку кофе и коньяк подавали очаровательной белизны ручки с розоволаковыми ногтями. И в лучшем случае гость или гости при появлении в поле зрения этих изящнейших ручек машинально перескакивали с английского на фарси или на урду. И, по-видимому, не оттого, что они боялись разгласить какую-либо тайну, а просто потому, что посетителям легче самим разговаривать о делах на своем родном языке. А в целом от мисс Гвендолен-экономки оставалось воспоминание как об очень красивой, обаятельной, аристократичной английской леди, непонятно почему похоронившей себя в индийской колониальной глуши.

Порой сквозь розоватую бледность лица мисс Гвендолен проступал румянец, а в безмятежной синеве глаз вспыхивали стальные искорки. Тогда мистер Эбенезер про себя называл свою экономку «молнией, смазанной жиром».

Сахиб Джелял не подозревал о «жирной молнии», но он позволял себе исподтишка любоваться тем пламенем, которое загоралось на лице «пери пешаверского бунгало». Он с самомнением считал, что это происходит при его появлении в Белой гостиной.

Сахиб не скрывал, что oн ценитель женщин. Никто не посмел бы сказать про него, что он сластолюбив. Он умел восхищаться женской красотой и делал это вполне респектабельно.

В Сахибе Джеляле, этом поистине восточном человеке, азиате, было что-то проникновенное, душевное. Сам мухаммеданин больше, чем Мухаммед, он, казалось бы, должен презирать женщину, а вот он сумел разглядеть в мисс Гвендолен-экономке несчастное существо. Он пожалел её, и человечность его пробудила в ней ответные чувства.

Возможно, потому Сахиб Джелял не заметил в первое время, что его изучают, пристально, придирчиво.

Мисс Гвендолен знала бухарского купца Сахиба Джеляла, походившего на блистательного индостанского раджу, но отнюдь не на торговца овчинами, кожами и кишками, наживающегося на колониальных подрядах. При его появлении мисс Гвендолен пронизывала дрожь, подобная той, которая охватывает дичь в лапах хищника. Сахиб Джелял вторгался в самые скрытые уголки души. Гвендолен казалось, что он читает её мысли. И она вдруг делалась разговорчивой и даже чуть болтливой – мысленно она очень ругала себя за это – и говорила такие вещи, о которых предпочитала обычно молчать. Ей Сахиб Джелял казался стоящим выше всех азиатов, почти сверхчеловеком, мудрецом, философом, и, хоть он был, конечно... как бы сказать... дикарем, она искала в нём сочувствия единомышленника,

–  Мне стыдно за англичан,– говорила она вкрадчиво,– вполне естественно, что мы, белые, из гуманных побуждений вытаскиваем туземцев из болота дикарства и людоедства. Ужасно другое – едва респектабельный, цивилизованный бри-танец попадает па Восток, как сам мгновенно дичает, теряет облик человеческий. Отвратительно! Топчет христианскую мораль. Отнимает у туземца жену, дочерей. Разврат! Распущенность!

С дрожью отвращения в голосе она осуждала полицейские колониальные порядки, выколачивание налогов под дулами пулеметов, разжигание межплеменной розни, убийства из-за угла, интриги, произвол. С возмущением она заявила:

–  Наши тупицы   знают лишь   пули и бич!    Падайте ниц!   На колени! А не понимают, что даже самые темные дикари раскусили нас, отлично   видят слабости белых, их пороки, неумение переносить климат... А тут еще перед глазами вся-ких этих индусов, персов, китайцев соблазнительный пример Советов. Русские насаждают у себя образцы социальной справедливости.

Мисс Гвендолен спохватилась, сделав вид, что наговорила лишнего. Настораживал удивительно равнодушный тон и то, что выводы её мало вязались с обликом бело-розового ангела.

–  И они восстанут, и Британская империя потерпит крушение... благодаря нашей глупости.

Сахиб Джелял не возмущался и не спорил. Он предпочитал не спорить с такой очаровательной особой. Он не хотел, вероятно, видеть в мисс Гвендолен политика, а тем более чиновника. Разве чиновники имеют такие голубые глаза и бело-мра-морные ручки? Он весь подпадал под её очарование.

–  Иметь совесть? – спрашивала она его, словно читая в глазах его невысказанный вопрос. – Я давно поняла, что не могу позволить себе такую роскошь. В нашем мире мы поклоняемся извечным богам. О, эти боги владычествуют над людьми с тех пор, как человек встал на задние ноги   и пошел.   Эти боги – алчность, злоба, скупость, честолюбие, лесть, обман, лицемерие. Мы, англосаксы, жрецы этих богов!   Мы сеем   здесь, на Востоке, смуту,   а пожнем отчаяние...

Она выпивала еще рюмочку и подсаживалась поближе к Сахибу Джелялу и заглядывала в его черные глаза. Вся она делалась теплее, обворожительнее.

Гвендолен старалась показать, что она так одинока в бунгало скучного мистера Эбенезера Гиппа и потому столь чувствительна к самым малым проявлениям дружбы.

В такие моменты в ней не было и намека на высокомерие, которое столь обычно в европейцах при общении с туземцами. Ей не претило; что задушевным собеседником её был азиат. Её не заботило, что она выдает себя, потому что её совсем не трогала судьба азиатов.

Она как-то даже проговорилась:

– Вы знатный! Богач! Крез! Вы первый заинтересованы в твердой    руке, но... не грубой!   Не правда ли?   Колониями   мы будем управлять железным кулаком... в бархатной перчатке.

– Да, добродетель и власть несовместимы.

Туманные слова эти остановили мисс Гвендолен, и она весело защебетала что-то о прелестных пейзажах долины Ганга.

Ей льстило, что она сумела очаровать этого удивительного азиата, умного, необыкновенного, для которого она сделалась прекрасной и желанной настолько, что он не замечал в сиянии её глаз вероломства.

Жалостью проникался суровый Сахиб Джелял к этой совсем молодой еще жен-щине, взращенной в тепличных условиях, утонченно воспитанной, получившей хорошее образование и вынужденной коротать лучшие годы в скучном бунгало, в постоянном общении со скучным «по-и-куто» – коротконогим, некрасивым душой и телом чиновником.

Порой Сахибу Джелялу казалось, что мисс Гвсндолен-экономкапросто ищет человеческой ласки... Так и не известно: приласкал ли он её и приняла ли она от него ласку...

Знал ли мистер Эбенезер Гипп об их отношениях? Вернее всего нет. Да если бы и заметил   что-либо, он ни за что   бы не поверил.

Но однажды, когда гости уехали из бунгало, он счел нужным предостеречь свою экономку:

–  Не кажется ли вам, Гвендолен, что...

–  Вы имеете в виду господина Сахиба Джеляла?

–   Гм, он, так сказать, несколько фамильярен. И я думаю...

–  Когда мне   целует   руку туземец,– оборвала   мисс Гвендолен,– я не могу отделаться от ощущения, что меня лизнула грязная собака.

–  М-да, такая   общиплет   любого цыпленочка,– пробормотал мистер Эбенезер Гнпп, не без робости взирая на свою экономку.– Общипает  начисто, чтобы он ходил голеньким.

–  Вы, кажется, что-то   сказали? – спросила   небрежно   мисс Гвендолен. – Нельзя ли членораздельнее! Или вы находите что-либо предосудительное в моем обращении с туземцами?

Мистер Эбенезер вслух произнес:

–  Клянусь, если бы в иезуитском ордене Иисуса держали женщин-монахинь, то генералом ордена назначили бы вас, Гвендолен.

На первых порах своей карьеры в Англо-Индийском департаменте мистер Эбенезер Гипп был прямо связан с Иезуитским католическим университетом в Бейруте. Основанное в 1898 году, это христианское учебное заведение заняло поистине выдающееся место в системе образования мусульманского юношества на Ближнем Востоке и снискало даже признание реакционнейших альазхарских шейхов в Каире. Просвещая мусульманскую молодежь, давая ей научные знания, преподаватели университета – иезуиты – проявляли полную терпимость к исламу и его догмам.

Помолчав, мистер Эбенезер как бы невзначай заметил:

–  Наш Сахиб Джелял был бы дисциплинированным офицером у такого очаровательного генерала...

–  Ваши остроты по обыкновению плоски, Эбенезер.

–  Нет, почему же... никак   не могу выкинуть   из головы одно воспоминание. Когда я преподавал в Бейрутском университете, на лекциях в аудиториях и в библиотеке я видел, мне кажется, нашего раджу, или Сахиба, или во всяком случае его близнеца. Вот ассирийской бороды тогда у него не было. Черт бы его побрал, побрить бы Сахиба Джеляла и поглядеть. Освежить, так сказать, в памяти.

К его удивлению, тень скользнула по белому лбу мисс Гвеидолен.

–  Вот это новость! – задумчиво проговорила она.– Это мирит меня с вашими   дубовыми   шуточками.   Нам известно, что Сахиб Джелял не Сахиб Джелял. На самом деле он Мирза Джалал Файзов, по происхождению из Самарканда. Знаем мы, что он был визирем бухарского эмира и разошелся с ним во взглядах. Знаем, наконец, что он производит с советской коммерческой фирмой «Востгосторг» крупные торговые операции и имеет возможность как персидский подданный свободно ездить в Советский Туркестан. Но вот о похождениях его в Бейруте слышу впервые, а это небезынтересно.

И она приказала:

–  Запросите телеграфно   Лондон.   Пусть завтра   же сообщат все, что известно о мистере... радже Сахибе.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю