Текст книги "Мировой кризис: Общая теория глобализации"

Информационные технологии, хотя и порождены человеком, находятся вне человека, вне его сущности. Таким образом, они являются частью, хотя и рукотворной, окружающего его мира, – частью «второй», технологической природы. Соответственно, их развитие влечет за собой расширение и резкое усложнение наблюдаемого человеком мира за счет его особой, «технологической» части.

Их принципиальное отличие от обычных технологий, которые лишь изменяют окружающий человека мир (“high-tech”), заключается в направленности на изменение самого человека и человечества (такие технологии, как было указано в параграфе …., получили «симметричное» наименование “high-hume”). Информационные технологии изменяют человечество в первую очередь при помощи кардинального расширения «информационного мира», находящегося между человеком и существующим помимо него физическим миром. С одной стороны, «сгущение» этого мира размывает границы человечества, с другой – создает своего рода «спайку», соединяющую человечество и «окружающую среду» в единую ноосферу.

Усложняя мир таким образом, информационные технологии делают мир все менее познаваемым индивидуальным сознанием. Человек все в большей степени воспринимает преимущественно информационный мир, а живет по-прежнему в физическом. В результате он во все большей степени реагирует не на тот мир, в котором живет, и утрачивает критерий истины.

Снижая адекватность человека, информационные технологии создают потребность в формировании нового, надличностного типа сознания, способного адекватно воспринимать новый, стремительно усложняющийся мир.

Однако для индивидуального человеческого сознания, которое пишет эту книгу и которому она адресована, это утешение представляется весьма слабым. После того, как в настоящем параграфе мы выявили причины снижения его адекватности и зафиксировали этот факт на, если можно так выразиться, философском уровне, самое время рассмотреть конкретные проявления этого общего правила. Без этого невозможно в полном объеме прочувствовать, насколько туго приходится индивидуальному сознанию в условиях информационной революции и порождаемой ею глобализации.

2.2. Ловушки коммуникаций

В отсутствие великой цели неограниченные возможности лишь подчеркивают нищету желаний

«Люди, избравшие своей карьерой информацию, …часто не располагают ничем, что они могли бы сообщить другим»

(Н.Винер)

Несмотря на описанные в предыдущем параграфе глубину и масштаб изменений, порождаемых информационной революцией, с узкопрактической точки зрения она сводится к достаточно простым и понятным явлениям: кардинальному упрощению коммуникаций, качественному повышению их интенсивности и разнообразия.

Вызванный им и продолжающийся и по сей день «информационный взрыв» резко контрастирует со средствами переработки и тем более восприятия информации. Сформированные в прошлую эпоху качественно меньшего объема информации и качественно более медленного его нарастания, они претерпели с тех пор лишь незначительные и, во всяком случае, не принципиальные изменения.

В результате они в целом не соответствуют требованиям, предъявляемым им информационной революцией. Попытки усовершенствования при сохранении их заведомо устаревших основных принципов носят заведомо недостаточный и частичный характер, представляя собой мучительный, порой до смешного, и, как правило, безнадежный поиск сомнительного компромисса между требованиями радикально изменившегося внешнего мира и косностью как социальных традиций, так и организационных конструкций.

Фундаментальным следствием информационной революции является возникновение и обострение противоречия между нарастающей важностью упорядочивания информации и принципиальной, технологической ограниченностью возможностей этого упорядочивания. Частным проявлением этого противоречия представляется то, что информационные технологии увеличивают разнообразие воспринимаемой каждым из нас части мира чрезмерно по сравнению с накопленным нами жизненным опытом.

Так или иначе, масштабы восприятия начинают устойчиво превышать возможности осознания, в результате чего традиционные способы осознания окружающего мира, и, прежде всего, логическое мышление начинают давать систематические сбои.

Наиболее распространенным следствием расширения кругозора за пределы, доступные здравому смыслу, становится фрагментарность анализа: по классической поговорке физиков, «перестав видеть за деревьями лес, ученые решают проблему переходом к изучению отдельных листьев». Беда в том, что при этом они продолжают уверенно делать выводы о лесе в целом.

Рассматривая е логические цепочки, жертвы фрагментарного подхода не обращают внимания на их соотнесение друг с другом и с окружающей действительностью. С формальной точки зрения их построения, взятые сами по себе, безупречно логичны, однако в тех случаях, когда они с самого начала не «ухватили суть» рассматриваемого явления, а сосредоточились на изучении его второстепенных черт, несущественность исходных фактов делает весь анализ не только несущественным, но и неверным.

Другой все более распространенной стандартной ошибкой, родственной описанной, является забвение количественных критериев и сосредоточение исключительно на качественном анализе.

Реальная жизнь напоминает химическую реакцию тем, что в ней очень часто одновременно происходят не просто разно-, но и противоположно направленные процессы, и лишь количественный анализ способен показать, какая из формально логичных реакций доминирует на самом деле. Ограничиваясь в силу лени, нехватки достоверных данных или неумения их интерпретировать только качественным анализом, аналитик добровольно лишает себя критерия истины. В результате он теряет – как правило, необратимо – возможность выяснить степень соответствия своих построений действительности (стоит отметить, что к выяснению этой степени – вероятно, в силу предчувствий, оживляемых могучим инстинктом самосохранения, – стремятся далеко не все аналитики).

О том, как далеко может завести невнимание к количественному анализу, свидетельствует анализ последствий смягчения финансовой политики для обменного курса рубля, вполне серьезно излагавшийся рядом уважаемых и по сей день экономистов еще в 1994 году, на третьем году существования в России организованного валютного рынка.

В соответствии с этим анализом, смягчение финансовой политики улучшит положение реального сектора, страдавшего от ее чрезмерной жесткости. Реальный сектор начнет развиваться и предъявит новый спрос на деньги, который оттянет их часть с финансовых рынков, в том числе и с валютного. В результате рублевый спрос на валюту уменьшится, что при сохранении неизменного уровня валютного предложения не может не привести к росту обменного курса рубля.

Таким образом, в соответствии с приведенными формально логичными построениями, смягчение финансовой политики должно было привести не к ослаблению, но, напротив, к укреплению рубля!

Этот анализ одновременно фрагментарен и ограничен только качественными аспектами. Тем не менее, оставаясь в его рамках и не делая «шаг в сторону» (в виде как минимум сопоставления доходности реального сектора и операций на валютном рынке, определяющего реальное направление перетока дополнительной рублевой массы), раскрыть его самоочевидную с практической точки зрения абсурдность крайне затруднительно.

Расширение восприятия за пределы возможного осмысления вызывает естественную компенсаторную реакцию, заключающуюся, с одной стороны, в придании гипертрофированного значения всякого рода авторитетным мнениям, а с другой – в растущей склонности к внелогическим интуитивным решениям, «озарениям», апеллирующим в конечном счете не к логическим доводам, а к собственной психологии принимающего решение лица.

«Сотворение кумира» в виде того или иного эксперта или целого «экспертного сообщества» означает переориентацию принимающего решение субъекта с приоритетного восприятия реальности на приоритетное восприятие мнений более авторитетных для него субъектов. При этом упускается из виду то, что эксперты обычно – по вполне объективным обстоятельствам – погружены в интересующую его реальность меньше, чем он сам. Таким образом, с точки зрения жаждущего совета экспертное сообщество неминуемо оторвано от реальности – по крайней мере, от непосредственно интересующей его части этой реальности.

Поэтому их правильные сами по себе суждения не полностью соответствуют тем конкретным условиям, в которых действует управляющий субъект и по поводу которых он обращается к экспертам, что неминуемо делает советы экспертов либо двусмысленными, либо неадекватными. Следует учесть также, что для экспертов обращающийся к ним за советом является, строго говоря, посторонним, и они как минимум не заинтересованы жизненно в решении его проблем, сколь угодно важных для него самого.

Чрезмерно полагающийся на экспертное сообщество и перекладывающий на него бремя своих решений превращается в еще одно живое (а при серьезных проблемах – иногда и мертвое) подтверждение правильности библейской заповеди о недопустимости сотворения кумира. «Ни мраморного, ни железного», ни, добавим с высоты накопленного за две тысячи лет опыта, экспертного.

Однако упование на сторонних авторитетов является, как было отмечено, лишь одной из основных компенсаторных реакций на утрату человеческим сознанием способности перерабатывать возрастающий поток информации.

Другая компенсаторная реакция – отказ от логики в пользу интуиции. Этот отказ представляется стихийным, но в целом верным ответом организма (не важно, индивидуума, организации или человеческого общества) на качественное снижение под ударами информационной революции эффективности логического инструмента познания, «еще сегодня утром» неотъемлемого от человека.

Однако процесс этого отказа исключительно сложен, многопланов и непоследователен. Как минимум, он далек от своего завершения. Сегодня можно говорить лишь о его первых, еще весьма и весьма робких шагах, для понимания которых следует рассмотреть стихийную реакцию человеческого сознания на утрату способности обрабатывать растущий объем необходимой информации.

Болезненность неразрешаемого на сегодняшнем уровне развития противоречия между ростом объема коммуникаций и ограниченностью способностей их упорядочивания усугубляется тем, что, как это часто бывает, средство подменяет собой цель. Происходит своего рода «затягивание в коммуникации», когда коммуникация осуществляется сама ради себя, а не ради достижения ее участниками некоего реального результата.

При этом средство подменяет собой цель не только вследствие отсутствия или неясной артикуляции последней, но и благодаря исключительной привлекательности самого этого средства как такового. Превращение получения новой информации в самоцель существенно облегчается генетически присущим человеку «инстинктом любопытства»; при этом коммуникация, утрачивая содержательные цели в реальном мире, превращается в простой инструмент удовлетворения неограниченной любознательности.

Становясь бесцельным и, следовательно, хаотичным, познание лишается своей сущности и превращается в коммуникацию ради коммуникации, – процесс, бесплодность которого его участники пытаются компенсировать нарастанием его интенсивности.

Наиболее важным становится узнать новость первым и распространить ее дальше безотносительно к тому, верна ли она или нет, разрушительна или созидательна. Коммуникация сама по себе становится таким же категорическим императивом информационного мира, каким была – и в основном еще и является – прибыль для традиционного мира.

В соответствии с теорией информации, в конкурентной борьбе побеждает тот, кто первым реализовал информацию, а не тот, кто первым получил ее. При этом в результате растущего влияния ожиданий, то есть, выражаясь в терминах предыдущего параграфа, «информационного мира», значение адекватности передаваемой информации снижается. Быстро распространив сомнительную или даже заведомо ложную информацию, вы успеваете первым отреагировать на реакцию на нее тех или иных сообществ (например, фондового рынка) и зафиксировать свою выгоду до того, как выяснится правильность или ошибочность сообщенной вами информации.

Абсолютизация коммуникативных мотиваций, являясь естественным следствием информационной революции, приносит победу действующему, а не знающему, сплетнику (в том числе бездумному), а не исследователю. В частности, поэтому вопиющая ограниченность, а зачастую и откровенная безграмотность целого ряда «экспертов», – например, фондовых аналитиков, – не должна восприниматься как некий парадокс или вызов здравому смыслу. Ведь они являются специалистами в первую очередь в «информационном», а не физическом мире, в среде ожиданий, а не в реальности, в области коммуникации, а не познания.

Существенно, что объективно обусловленная недооценка этого прискорбного, но ключевого для современного мира правила поддерживает, в частности, уязвимость государственной и корпоративной бюрократии перед атаками энтузиастов-одиночек. Возможно, эта уязвимость является фундаментальной закономерностью, поддерживающей гибкость и адаптивность человеческого общества, которое в противном случае закоснело бы в непробиваемой броне неповоротливых больших организаций.

Таким образом, первым практическим следствием информационной революции для общественной жизни, своего рода первой «ловушкой неограниченных коммуникаций» является снижение практической важности познания за счет роста практического значения коммуникаций. Это правило во многом разумно, так как нереализованное знание не только мертво, но и лишено возможности проверки своей адекватности (ибо единственным технологичным критерием истины по-прежнему остается практика). Однако перекос в пользу коммуникаций и в ущерб познанию подрывает не только конкурентоспособность отдельных человеческих обществ, но и перспективы всего человечества.

Вторая «ловушка коммуникаций» заключается в том, что абсолютизация коммуникационных мотиваций в сочетании с распространением дешевых и эффективных технологий формирования сознания (в частности, возможности формирования информационного поля) делает ненужным искусство убеждать.

Действительно: зачем логически доказывать свою правоту, затрудняя себя подбором аргументов и противостоя аргументации оппонента, когда можно просто создать вокруг него информационную среду, в которой вся (или почти вся) доступная ему информация будет однозначно свидетельствовать в вашу пользу? Грубо говоря, зачем объяснять, когда можно зомбировать?

Отражение этого правила – снижение и даже утрата важности критического осмысления. Для субъекта информационного воздействия сомнение в правоте своих интересов контрпродуктивно, потому что замедляет коммуникацию за счет познания и, главное, потому что оппонента не нужно больше убеждать. Для объекта же информационного воздействия критическое осмысление навязываемой ему парадигмы становится практически недоступным. И все это происходит в условиях, когда информационное воздействие (грубо говоря, формирование сознания) носит хаотический и всеобщий характер, при котором каждый участник общественных отношений является одновременно и объектом, и субъектом бесчисленного количества воздействий.

В результате наблюдается (и мы, хотим того или нет, являемся участниками и жертвами этого процесса) массовое отвыкание общества от критического осмысления в пользу стихийного, инстинктивного восприятия или, наоборот, отторжения пропаганды, которая становится основным содержанием информационного обмена.

Естественно, что это стихийное восприятие или отторжение этой пропаганды, становясь все менее логичным, становится все более эмоциональным. В результате реакция на воспринимаемые явления становится как для человека, так и для коллектива, и для общества все менее логичной и все более эмоциональной.

Таким образом, в результате воздействия информационной революции познание не только затрудняется в силу переизбытка информации, как было показано в начале данного параграфа, но и становится неэффективным как инструмент достижения локальных жизненных целей.

Логика и соображения здравого смысла уступают свое влияние на общественное развитие эмоциям, в том числе эмоциям конструируемым и провоцируемым. Весьма существенно, что этот неутешительный сам по себе процесс может служить иллюстрацией глобального и, по всей вероятности, объективно обусловленного перехода развитой части человечества от «мужской» логики к логике «женской» и от логического мышления к эвристическому. Как было показано в параграфе …, этот переход во многом вызывается растущей долей и значимостью творческого труда по сравнению с рутинным, механическим трудом.

Однако данный вывод, если и не утешающий, то хотя бы объясняющий и тем отчасти оправдывающий происходящее, носит долгосрочный и крупномасштабный характер. При рассмотрении же отдельных профессиональных и иных сообществ – «человеческих островов в море информации» – невозможно отделаться от впечатления, что в результате утраты важности критического осмысления реальности они стремительно, буквально на глазах превращаются в сборища убеждающих сами себя сплетников.

Вброшенная в них информация многократно ретранслируется и превращается в доминирующую в данном сообществе. При этом она начинает жить самостоятельной жизнью, становясь важным фактором влияния даже в тех случаях, когда ее ложность легко опровергнуть. Особенно забавно наблюдать действие в таких сообществах эффекта «испорченного телефона». Бескорыстная передача бескорыстно же извращенной информации (разумеется, на практике доминируют обычно менее благородные мотивации), убеждающей широкие слои «специалистов» и влияющая на их поведение, – что может быть более эффектной иллюстрацией коммуникативных ловушек современности!

* * *

Автор не может не согласиться с тем, что концентрированное описание снижения эффективности коммуникации в результате взрывного увеличения ее масштабов способно произвести удручающее впечатление, особенно на подвижную психику. Порой оно вызывает искреннюю обиду и обвинения в клевете, порой – отчаянные попытки немедленно исправить имеющиеся «отдельные последствия недостаточно профессионального использования великолепных в целом систем передачи информации».

Однако описанные проблемы являются не только неустранимыми, технологически обусловленными особенностями всего современного этапа развития человечества, но и привычными явлениями, вошедшими в плоть и кровь практически всех относительно развитых современных обществ.

Это среда, в которой мы живем и к которой мы должны приспосабливаться, если хотим быть успешными и достигать своих целей. Как многократно подтверждено всем человеческим опытом, сколь угодно последовательное отрицание реальности не ведет само по себе ни к ее исчезновению, ни даже к исправлению.

2.3. Культура как ключевой фактор конкурентоспособности

Как это ни парадоксально, изложенное в предыдущем параграфе свидетельствует о превращении культуры в один из важнейших факторов конкурентоспособности.

Причина превращения заключается прежде всего в таком фундаментальном явлении, как уменьшение значимости логических рассуждений в результате вызываемого информационной революцией снижения адекватности индивидуального сознания. Сегодня при помощи современных технологий формирования сознания на основе внешне безупречных логических построений можно обосновать практически все, что угодно, включая целесообразность самых абсурдных и разрушительных действий. Классическим примером служит хорошо известное российскому читателю навязывание целесообразности либеральных реформ заведомо не «не дозревшим» до них обществам, которое стало стержневым элементом информационной политики не только «либеральных фундаменталистов» и МВФ, но и сменяющих друг друга администраций США.

В условиях обнажающейся слабости осознанного индивидуального восприятия мира спрессованные в общественную идеологию коллективные убеждения и коллективные «социальные инстинкты» общества оказываются огромным стабилизирующим фактором, действенно поддерживающим его адекватность.

Вместе с тем идеология, хотя и носит структурообразующий характер практически для любого современного общества, относительно неустойчива. Как показывает мировой опыт, масштабные общественные катаклизмы, в том числе реализуемые полностью или частично сознательно, способны привести не только значительные массы людей, но и целые общества к коренному пересмотру своей идеологии и решительному, порой исключительно быстрому и глубокому отказу от недавно казавшихся незыблемыми убеждений.

Только нынешнее поколение россиян в результате либеральных реформ отказалось от формально социалистической, а на деле крестьянской, общинной идеологии солидарности в пользу индивидуалистического «человек человеку волк». Оно же болезненно пережило полное отрицание интернационалистской идеологии и подлинный взрыв национализма в республиках СССР (и чуть позже – в республиках в составе Российской Федерации) на переломе 80-х – 90-х годов ХХ века. Сегодня оно же переживает резкий рост русского национализма в ответ на волну мигрантов из брошенных постсоветских республик и формально российских республик Северного Кавказа, несущую с собой волну этнической преступности.

Смена идеологии является вполне естественной и обычной реакцией общества на системный кризис, при помощи которой общество адаптируется к качественно новым условиям и потребностям и пытается исправить ошибки, допущенные им в прошлом и приведшие к этому кризису. «Великая депрессия» в США, молодежные волнения конца 60-х и многие другие глубокие потрясения (не говоря уже о военных катастрофах, постигших Германию и Японию) также приводили к существенному обновлению, а порой и решительному изменению господствующей идеологии.

Относительная неустойчивость господствующей идеологии вызвана не только ее адаптивной ролью, но и безусловной вторичностью по сравнению с общественной культурой. Идеологию можно сравнить с последствиями воспитания, культуру – с генетически заложенными особенностями. Если идеология дает обществу систему условных, приобретенных рефлексов, то культура – систему рефлексов безусловных, не поддающихся корректировке при помощи воспитания в течение жизни.

Именно культура как совокупность систем ценностей, стереотипов мышления и поведения, свойственных данному обществу, является ключевым элементом как его устойчивости, так и его приспособляемости к внешним воздействиям без разрушения его существенных черт. «Культурный код» общества, определяя и сохраняя эти существенные черты в рамках общей изменчивости, служит аналогом генетического кода индивидуума.

Так же, как генетический код индивидуума включает в себя безусловные рефлексы, необходимые для его выживания, культура общества включает широкий набор разнообразных социальных рефлексов, наиболее полно определяемый понятиями «национальный характер» и «национальная психология». Как и рефлексы отдельной личности, социальные рефлексы, носителем и ретранслятором которых служит культура, на бессознательном уровне обеспечивают выживание того или иного общества, поддерживают разумность его поведения и следование собственным, а не навязываемым извне интересам. Интересы общества фиксируются и поддерживаются при помощи культурных стереотипов на неосознанном, для общества генетическом, то есть именно культурном уровне.

В результате культура становится стихийным и потому важнейшим в условиях информационной революции и хаотического формирования сознания механизмом поддержки общественной адекватности. Обеспечивая разумность общества, несмотря на информационное давление его конкурентов, культура тем самым поддерживает его конкурентоспособность.

Конечно, в конкретных ситуациях, особенно связанных со столкновением с принципиально новыми явлениями и проблемами, архаичная культура может подсказывать – и, более того, обычно подсказывает – принципиально неправильные решения. Но в данном разделе речь идет именно о стратегических, ценностных выборах, при которых концентрированное информационное воздействие, как правило, незаметно для более слабого общества подменяет его собственные интересы интересами его конкурентов. В условиях широкомасштабного и направленного формирования сознания обнаружить подмену и тем более нейтрализовать ее можно только на инстинктивном, неосознанном уровне, и культура выступает в качестве наиболее концентрированного выражения общественного здравого смысла, своего рода «критерия истины» для неопределенных и принципиально не определяемых ситуаций.

Другим фактором, обеспечивающим высокое значение культуры в современных условиях, является предельное ужесточение глобальной конкуренции. Подробно это явление будет рассмотрено ниже (см .параграф 9.2); пока же нам достаточно отметить, что оно – опять-таки парадоксально – в сочетании с другими реалиями информационной революции создает условия, в которых спрос может найти практически любая особость, причем вне зависимости от ее целесообразности с точки зрения обыденного сознания.

Непосредственная причина этого парадокса заключается в общей особенности предъявляющих основную часть мирового спроса современных развитых экономик, для которых характерна стандартизация производства при индивидуализации потребления. Дизайнерские изыски лишь частично и всякий раз ненадолго смягчают это глубокое и болезненное противоречие, являющееся одним из «скрытых моторов» современного рынка.

Его практическое следствие – постоянное наличие колоссального неудовлетворенного спроса на необычное. Для фокусировки этого размытого, неопределенного и не сознающего себя спроса на конкретных товарах и услугах требуется лишь относительно небольшое и стандартное по своим механизмам информационное воздействие.

Развитый мир – во многом вследствие защищенности своих граждан от житейских угроз и даже обычных проблем – поражен жестоким сенсорным голоданием. Быстро привыкая ко все новым видам эмоций, с небывалой быстротой поставляемых ему глобальным телевидением (включая политические новости, что представляется принципиально важным с точки зрения современных политических технологий и закономерностей) и современными информационными технологиями, он все более остро нуждается во все новых и новых впечатлениях, подобно пресыщенным китайским, римским и французским аристократам прошлого, нуждавшимся во все новых и новых вкусовых ощущениях.

Это делает напряженным производство всех относительно простых стандартизированных товаров и услуг, которые требуют минимальных совокупных издержек на изготовление, доставку и обслуживание потребления.

Однако всякая особость, по самой своей сути не встречая конкуренции, почти гарантированно находит себе спрос. Разнообразие вкусов в условиях сенсорного голодания позволяет находить, – а точнее, создавать – свою рыночную «нишу» и выживать практически любой особости при условии наличия у нее ресурсов для противостояния обезличивающему и уравнивающему давлению внешней среды и умению искать указанные ниши.

Особенный товар или услуга по самой своей сути, просто в силу своей оригинальности не наталкивается на жесткую конкуренцию и оказывается монополистом на создаваемом им для себя рынке. Если этот рынок достаточно прибылен, или емок, или специфичен, производитель получает ресурс для того, чтобы закрепить свою особость при помощи информационных технологий, защищающих его «интеллектуальную собственность» (а на самом деле монопольное положение на создаваемом им рынке) от «подделок» (то есть конкуренции).

Монопольное положение производителя защищается не только юридическими средствами, но и зачастую более дешевым и действенным формированием у потенциального покупателя соответствующей (иррациональной и, как правило, заведомо не соответствующей действительности) убежденности – например, в том, что «правильное» сакэ может быть произведено только в Японии, виски в Шотландии, а коньяк во Франции.

В этих условиях ключевым вопросом национальной конкурентоспособности становится поиск и распространение особенных, оригинальных товаров и услуг, причем желательно уникальных.

Для каждого общества сферой его максимальной особости и минимальной воспроизводимости для окружающих является культура. При разумном отношении к себе она служит неисчерпаемым кладезем оригинальных и при этом как минимум трудно воспроизводимых представителями иных культур товаров, услуг и стереотипов. Они конвертируются в конкурентоспособность при помощи набора достаточно стандартных процедур, – посильных, правда, по интеллектуальным, организационным и финансовым причинам далеко не каждому современному обществу.

Таким образом, стремление к сохранению национального «образа жизни» и, соответственно, культуры вызвано отнюдь не только исторической сентиментальностью и стремлением сохранить внутреннее культурное разнообразие общества как залог его более высокой приспособляемости в будущем. Не менее важным и, по всей вероятности, более глубоким мотивом стремления к поддержанию и развитию общественной культуры и «национального духа» является их восприятие как залога поддержания особости общества и, соответственно, его большей конкурентоспособности, в том числе и в настоящем.

Важным фактором, повышающим значимость культуры в условиях информационной революции, является и превращение информации в наиболее важный, а скорее всего – и наиболее массовый предмет труда. Между тем информация по самой своей сути является носителем культуры. Она неотделима, неотъемлема от культуры тех, кто ее создает, передает и обрабатывает. Даже с чисто формальной точки зрения информация обычно передается и воспринимается на том или ином языке, являющемся носителем культурного кода.

Различие культур передающего и воспринимающего информацию оказывает серьезное влияние на воздействие передаваемого сообщения. Чем выше различия в культурах, тем выше это влияние, которое в отдельных случаях может превосходить даже влияние самого содержания этой информации.