Текст книги "Мировой кризис: Общая теория глобализации"

Автор книги: Михаил Делягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 51 страниц)

Однако этот естественный процесс создает потенциальную и часто реализующуюся угрозу. Так как современный мир лишь в минимальной степени может быть признан идеалистичным, внешние силы оказывают поддержку тем или иным общественным элементам в их диалоге с государством лишь в обмен на продвижение теми их собственных интересов. В большинстве случаев эти интересы не совпадают с интересами соответствующих обществ, так как иначе они реализуются этим обществом самостоятельно, и потребность в их специальном продвижении при нормальном функционировании общественных механизмов просто не может возникнуть.

В результате общественные структуры, опирающиеся на внешние силы, становятся проводником их интересов – «пятой колонной», часто стоящей на службе конкурентов их собственного общества и действующей прямо против него.

Так, развитые страны используют глобальные и национальные сети разнообразных негосударственных организаций (в том числе и образующих так называемое «гражданское общество») для навязывания своих стандартов менее развитым обществам. Эти стандарты, вызревшие в иных условиях, в лучшем случае непосильны для указанных обществ и часто не только не соответствуют их условиям, но и прямо подрывают и культурные, и материальные основы их конкурентоспособности, а то и самой жизни.

Таким образом, снижение роли государства в ходе глобализации, ограничивая влияние общества на реально осуществляемую политику и на свое собственное развитие, способствует навязыванию этому обществу внешних, глубоко чуждых, а часто и прямо враждебных ему интересов, мотиваций и практических действий.

4.5.2. Элита: прорыв в никуда

Принципиально важно, что ограничение демократии осуществляется технологиями формирования сознания не только через размывание и ослабление роли государства, но и непосредственно, при помощи специфического характера и последствий массированного воздействия на сознание.

Дело в том, что для формирования сознания общества по чисто технологическим причинам нет нужды преобразовывать сознание всего населения. Достаточным оказывается значительно более простой и менее затратный вариант: добиваться нужного поведения общества воздействием не на все его слои, но лишь на элиту.

Элита общества – его часть, участвующая в принятии важных для него решений, в формировании его сознания или являющаяся примером для подражания.

Длительные, концентрированные и в каждом отдельном случае целенаправленные усилия по формированию сознания изменяют сознание элиты более быстро, чем сознание общества в целом, и при том – совершенно особым, специфическим образом. В результате оно постепенно начинает коренным образом отличаться от сознания основной части общества.

В ситуации, когда способ мышления и мировоззрение элиты весьма существенно отличаются от наиболее распространенных в обществе, элита отрывается от него и тем самым утрачивает не просто свою эффективность, но и свою общественно полезную функцию, которая, собственно говоря, и делает ее элитой, и оправдывает ее существование.Подвергнувшаяся форсированному воздействию информационных технологий, форсированной перестройке сознания элита по-другому, чем возглавляемое и ведомое ею общество, мыслит, исповедует иные ценности, по-другому воспринимает окружающий мир и совершенно иначе реагирует на него.

Это уничтожает сам смысл демократии (лишая оправдания в том числе и существование формально демократических институтов), так как идеи и представления, рождаемые обществом, уже не диффундируют наверх по капиллярам социальных систем, но просто не воспринимаются элитой и, соответственно, перестают влиять на общественное развитие непосредственно, через изменение поведения этой управляющей системы.

В результате потенциал демократии съеживается до совершенно незначительных размеров самой элиты. С какой скоростью и насколько при этом незаметно для общества протекает данный процесс, наглядно демонстрирует пример нашей страны, в которой «демократы» уже в 1998 году, то есть за семь лет своего господства оторвались от народа значительно сильнее, чем коммунисты – за семьдесят лет своего.

До момента коренного преобразования сознания элиты мы видим на довольно многочисленных исторических примерах (как в России, так и в других странах), что относительная эффективность системы управления способна на ограниченные промежутки времени во многом компенсировать слабость или даже отсутствие традиционных демократических институтов.

Пример 9.

Демократия прямого действия:

Рузвельт, Сталин, Ельцин

Не обращаясь вновь к приведенным выше и во многом экстремальным примерам, касающимся спецслужб, отметим, что в начале 30-х годов ХХ века, когда практически все развитые страны столкнулись с соблазном тоталитаризма, письма американских граждан президенту США совершенно неожиданно стали важным инструментом корректировки экономической политики государства. Ф.Д.Рузвельт добился того, чтобы по многим из них направлялись специальные представители президента, которые «задним числом» изменяли условия коммерческих сделок, недопустимо ухудшавших положение граждан и создававших при широком применении угрозу неприемлемого обострения социальной ситуации.

Классическим примером такого рода стало и получение в начале войны Сталиным письма от безвестного старшего лейтенанта Флерова, в котором тот извещал всесильного и (как молчаливо предполагалось пропагандой) всеведущего диктатора об исчезновении из немецких научных журналов статей по ядерной физики. Это письмо не просто дошло до адресата – оно было в полной мере воспринято им и (разумеется, наряду с другими сигналами подобного рода) стало одной из причин развертывания советской ядерной программы.

Даже в совсем недавние времена – в самом начале 1991 года – одно-единственное письмо (а точнее, способность и желание элиты воспринимать мнения общества) весьма существенно повлияло на судьбы нашей страны. Мало кто помнит, что тогдашний лидер реформаторов Б.Ельцин, будучи хотя и мятежным, но все же первым секретарем обкома, отнюдь не был обуреваем исключительно разрушительными порывами и с большим трепетом относился к мерам, грозящим дальнейшей дестабилизацией тогдашнего советского общества. Это чувство было противоречивым, так как он понимал, что именно дестабилизация несет ему власть; вместе с тем, будучи безусловным патриотом своей страны, действительно мечтавшим о ее светлом будущем, он инстинктивно страшился чрезмерного масштаба разрушений (возможно, и потому, что править разрушенной страной – удовольствие не из приятных).

В частности, Б.Ельцин опасался стихийного забастовочного движения шахтеров, которое, хотя и было нацелено против союзных властей, потенциально было весьма серьезным дестабилизирующим фактором. Кроме того, оно было не управляемым им и чуждым ему процессом.

Несмотря на многочисленные (и весьма разнообразные, как это обычно бывает) советы, Б.Ельцин, насколько можно понять, длительное время не знал, как относиться к шахтерскому движению. Окончательный перелом произошел, когда где-то в середине января 1991 года на его имя пришло письмо от обычного шахтера. На полутора листках из детской ученической тетрадки тот очень внятно и убедительно разъяснял лидеру демократов, что все, что нужно шахтерам – это право продавать по свободным ценам 10% добываемого ими угля, и что они поддержат любого политика, который признает за ними это право.

Б.Ельцин воспринял эту идею и, «оседлав» шахтерское движение, превратил его в свой таран против Горбачева, вырвал у последнего Ново-Огаревские соглашения, ставшие началом трансформации Советского Союза и прелюдией к его распаду, пришел к власти, превратил все 90-е годы в одну непрекращающуюся «эпоху Ельцина» и сохранил колоссальное политическое влияние, даже формально уйдя в отставку.

Сегодня такое развитие событий невозможно в принципе. Даже если письмо простого человека дойдет до окружения лидера, продравшись через сито отдела писем (который докладывает «наверх», как правило, лишь статистику: количество писем и их тематика), руководство с высокой степенью вероятности просто не поймет, что же на самом деле означает соответствующее письмо.

Измененное сознание элиты заставляет ее и руководимое ею общество вкладывать совершенно иной смысл в те же самые слова и делать самые различные, порою прямо противоположные выводы из одних и тех же сочетаний фактов. Современный руководитель информатизированной системы управления просто не воспримет слова ни старшего лейтенанта Флерова из 1941 года, ни безвестного шахтера полвека спустя. Он может повстречаться с «ходоками», как Ленин, может даже пойти «в народ», – но не чтобы что-то понять или прочувствовать самому, а лишь чтобы улучшить свой имидж среди элиты, укрепить популярность в глазах того же народа и поддержать рейтинг – политический аналог рыночной капитализации.

Это достойная, но совершенно недостаточная для всякого разумного и ответственного руководителя цель.

Таким образом, в условиях широкого применения управляющими системами технологий формирования сознания элита и общество, используя одни и те же слова, вкладывают в них разный смысл. Они в прямом смысле слова «говорят на разных языках»: обладают разными системами ценностей и преследуют не воспринимаемые друг другом цели. Они могут дружить, обогащать и поддерживать друг друга, могут вводить друг друга в заблуждение и даже враждовать, но утрачивают способность к главному – к взаимопониманию. Как когда-то писал Дизраэли по несколько иному поводу (о бедных и богатых), в стране возникают «две нации».

Эта утрата взаимного понимания и разрушает демократию, подменяя ее хаотической пропагандой, перманентной информационной войной разной степени интенсивности, которую ведут друг с другом наиболее значимые политико-экономические силы. «Мирное время отличается от войны тем, что враги одеты в твою форму».

И общественное сознание – не только цель, но и поле боя.

Разрыв между сознанием общества и элиты усугубляет то, что в информатизированном обществе, то есть обществе, в котором технологии формирования сознания применяются широко, критически значимым влиянием обладает значительно более узкий круг лиц, чем в традиционном, до-информационном обществе (хотя сама элита вследствие фрагментации общества и свободы коммуникаций может быть и шире). Это вызвано прежде всего технологическими причинами: одновременной небывалой мобильностью и концентрацией ресурсов. Классическим пример – современный глобальный фондовый рынок: изменение сознания буквально сотни его ключевых игроков (или даже их представителей на бирже) способно коренным образом изменить всю финансовую ситуацию в мире.

В результате происходит раздробление сознания самой элиты: каждая ее профессиональная часть, естественным образом воспринимая мир прежде всего через призму «профильных» проблем, подвергается своей собственной, особой перестройке сознания, что отрывает ее не только от общества в целом, но и от других частей элиты. Дробление элиты делает невозможной даже «внутри-элитарную» демократию и поддерживает постоянные противоречия не только между элитой и обществом, но и внутри нее самой.

Конечно, эти противоречия можно рассматривать как фактор адаптивности общества, обеспечивающий его гибкость: при возникновении новых проблем недовольные группы элиты могут натравить общество на управляющую систему и, изменив ее, обеспечить приспособление общества к новым реалиям.

Однако такая гибкость слишком дорога, ибо обеспечивается за счет постоянного поддержания (а то и накопления) внутренней напряженности в обществе и в элите по принципу «все против всех». Сохраняющееся непонимание между обществом и фрагментами элиты (в том числе и теми, которые пытаются им манипулировать) делают вероятным последствием любого резкого движения в политической плоскости выход ситуации из-под контроля.

Таким образом, вырождение демократии лишает общество важнейшего «встроенного стабилизатора», примитивизирует его внутреннее устройство и делает его угрожающе нестабильным.

—

Глава 5. РАЗДЕЛЕНИЕ ОБЩЕСТВА

«Всякое царство, разделившееся внутри себя, падет»

(Библия)

5.1. «Информационное сообщество»

С началом всеобщего распространения информационных технологий, давших старт процессам глобализации, основной частью элиты информатизированного общества становятся его члены, так или иначе участвующие в формировании его сознания.

С одной стороны, это вызвано наибольшей эффективностью соответствующих технологий, в силу которой у причастных к ним лиц существенно больше шансов проникнуть на верхние этажи управленческой пирамиды, чем даже у самых искушенных в соответствующих областях профессионалов. Поэтому, в частности, периодически происходящие прорывы к реальной власти (часто с получением соответствующих формальных постов) политтехнологов, журналистов, а то и откровенных шоуменов, так раздражающие большинство обладателей здравого смысла, являются не досадными сбоями в работе отлаженной управленческой машины, но вполне объективной закономерностью эпохи глобализации. Эта закономерность отражает объективно же обусловленное снижение эффективности сформировавшихся в прошлых исторических условиях управляющих систем (подробней см. в главе 4).

С другой стороны, в условиях доминирования информационных технологий достижение успеха даже в традиционных видах человеческой деятельности, – например, бизнесе, науке, искусстве, – как правило, требует эффективного и энергичного формирования сознания, как общественного, так и индивидуального. Без применения соответствующих технологий к окружающим оказывается невозможно даже надежно закрепиться на достигнутом уровне, не говоря уже о подъеме на следующий. Без последовательного применения подобных технологий к своему собственному сознанию, – своего рода «самовоспитания» и аутотренинга – индивид оказывается неспособным к победе в жесткой конкурентной борьбе, усиливающейся по мере продвижения по социальной лестнице.

Таким образом, информационные технологии и особенно их специфический стержень – технологии формирования сознания – оказываются источником, поставляющим новых членов общественной элиты, а с другой стороны – необходимым инструментом для поддержания и укрепления ее членами своего высокого положения.

В результате в информатизированном обществе из высококвалифицированных профессионалов (во всех сферах человеческой деятельности, включая политику, управление, лоббирование, стратегическую аналитику и так далее), связанных с разработкой и применением технологий формированием сознания, достаточно быстро формируется своего рода внутреннее «информационное сообщество». Оно во многом совпадает с элитой соответствующего общества и также обладает специфическим мировоззрением, системой ценностей и стилем поведения.

Со временем оно неминуемо обособляется в рамках каждого отдельного общества. Причина этого обособления – не только систематическое и интенсивное применение к «информационному сообществу» как к части элиты технологий формирования сознания (последствия этого достаточно подробно описаны в предыдущем параграфе), но и собственный специфический образ действия этого сообщества, также оказывающий исключительно серьезное влияние на формирование сознания его членов.

Можно было бы предположить, что члены «информационного сообщества», занимаясь столь творческой деятельностью, как применение информационных технологий и формирования сознания, являются высоко творческими, раскрепощенными (по крайней мере, интеллектуально и духовно), оригинально мыслящими людьми.

Такие люди, действительно, имеются практически в каждом «информационном сообществе», однако, как это ни парадоксально, они, как правило, не играют в нем значимой роли и лишь в незначительной степени влияют на формирование его отношения к тем или иным явлениям.

У подавляющего же большинства представителей «информационного сообщества» внешняя личная яркость, значительная энергетика, профессионализм в своей узкой сфере деятельности и исключительное умение произвести на окружающих и тем более на своего непосредственного собеседника благоприятное, причем заранее запрограммированное впечатление трагически сочетается с глубочайшей внутренней пустотой, интеллектуальной скудостью и граничащим с убожеством догматизмом.

Подлинным потрясением при знакомстве с представителями «информационного сообщества» оказывается именно их зашоренность и глубочайшая приверженность стереотипам мышления, – как правило, именно тем, насаждением которых они в соответствующий период времени занимаются (строго говоря, это представляется вполне логичным).

Творческие навыки применяются ими избирательно, как правило, лишь в сфере выполнения своих профессиональных обязанностей – в бизнесе или на службе, при реализации так или иначе поставленной перед ними (или даже осознанной ими самими) задачи. В этом плане они являются своего рода «творческими винтиками», изобретательными и раскрепощенными лишь в узких рамках, достаточно жестко заданных ими выполняемой ими функцией.

За четко очерченными пределами члены «информационного сообщества» производят удручающее впечатление, демонстрируя весь набор стереотипов и стандартных внутренних комплексов, свойственных объектам систематического применения технологий формирования сознания. Формируя сознание других, они становятся образцовыми примерами применения соответствующих технологий.

Возможно, их интеллектуальная слабость является специфическим проявлением коллективного сознания (см. о нем в параграфе …), регулирующего общественные процессы с использованием представителей «информационного сообщества» в качестве «частичных интеллектуальных» или «частичных управленческих» работников. «Частичные работники» ранних индустриальных производств были прикованы к станку, на котором они выполняли одну-единственную частичную операцию, и попросту не могли существовать вне соответствующего производства, ибо не умели делать ничего, кроме этой операции, и не имели возможности переучиться. Соответственно, «частичные работники» современных «информационных сообществ» не могут существовать вне господствующих парадигм и стереотипов мышления, ибо не обладают способностью восприятия и осмысления альтернативных подходов.

Их пример – фантастическая в своей наглядности и трагичности иллюстрация того, что злоупотребление даже традиционными информационными технологиями, не говоря уже о достаточно изощренных современных технологиях формирования сознания, роковым образом снижает порог критичности (см. параграф …).

Демонстрация обыденных стереотипов производится членами «информационного сообщества» с отнюдь не обыденной агрессивной напористостью и исключительной энергией; фактически это уже не демонстрация, а настойчивое и назойливое навязывание указанных стереотипов.

Характерно, что столкновение с несогласием, вызывающее у большинства обычных граждан лишь отстранение, часто даже не сопровождающееся попыткой зафиксировать разность подходов и лишь весьма редко – стремление совместно докопаться до истины, членами «информационного сообщества» воспринимается как вызов и вызывает стремление немедленно искоренить ересь, переубедив или же опорочив его носителя.

Лишь в редких случаях эта агрессивная реакция вызвана восприятием еретика как потенциального конкурента, способного отвлечь на себя общественный интерес и тем самым ослабить позиции соответствующего члена «информационного сообщества».

Как правило, причиной враждебности к инакомыслию является глубочайшее органическое, внутреннее неприятие его как факта, вне зависимости от содержательного наполнения. Диссидент, высказывающий точку зрения, не совпадающую с общепринятой, почти автоматически воспринимается членами «информационного сообщества» как неполиткорректный раздражитель, чужак, «человек не из тусовки», представляющий прямую угрозу сложившемуся и устраивающему всех status quo. В этом отношении формально безупречно демократическое информатизированное общество оказывается значительно более догматичным и нетерпимым к инакомыслию по всем существенным вопросам, чем все еще хорошо памятные нам авторитарные общества.

Нетерпимость же «информационного сообщества» не просто иллюстрирует большую, чем в среднем, степень перерождения его сознания из-за более интенсивного применения технологий его формирования.

Главное заключается в том, что описанные косность и нетерпимость разоблачают современные «информационные сообщества» как простой инструмент трансляции и внедрения, но ни в коей мере не создания господствующих представлений. Членов этого сообщества можно сравнить с музыкальными шкатулками, способными исполнять лишь одну заложенную при их создании пьесу, хотя и с незначительными вариациями. Даже лучшие из них – не композиторы, но не более чем аранжировщики, пусть даже бесконечно умелые и изобретательные.

Фактически в информационном пространстве они выполняют роль пропагандистов, распространяющих сложившиеся с их минимальным участием стереотипы и реализующие принятые без них стратегические решения. То, что при этом они переполнены ощущением собственной значимости, искренне чувствуют себя творцами миров и властителями дум мириадов серых убогих людей, сознание которых они успешно формируют и поведением которых они, как правило, эффективно манипулируют, лишь оттеняет их второстепенную, исполнительскую роль.

Но, осознав ее, мы сталкиваемся с проблемой неопределенности механизмов формирования стереотипов, внедряемых «информационным сообществом».

Если властители дум (без всякой иронии – его члены, как правило, именно ими и являются) и «хозяева жизни» выполняют всего лишь роль ретрансляторов, пусть бесконечно творческих, талантливых и эффективных, то кто же и каким именно образом разрабатывает и закладывает в их головы и сердца представления и стереотипы, которые они потом столь вдохновенно навязывают обществу?

Поиск конкретного субъекта, своего рода демиурга, занимающегося этой ответственной работой, столь же благодарен и перспективен, как и поиск очередного «мирового правительства» или непосредственно господа бога.

Стереотипы и представления, внедряемые членами «информационного сообщества», зарождаются и отбираются не где-либо в стороне, но в их собственном кругу. Этот процесс носит стихийный, в очень большой степени безличностный (хотя всякую новую мысль, конечно, кто-то высказывает впервые) характер и является одним из важнейших элементов саморазвития общества; при этом он хаотичен, ограничивается и направляется лишь основными системами господствующих в соответствующем «информационном сообществе» объективно обусловленных интересов, мотиваций и психологических особенностей.

Развитие новых представлений от момента зарождения до приобретения ими доминирующего положения даже до распространения технологий формирования сознания было исключительно сложным процессом. Это наглядно иллюстрируют многочисленные исследования истории тех или иных сфер человеческой мысли. В наши дни широко известны примеры мгновенного распространения идей, соответствующих интересам или психологической потребности «информационных сообществ» (и соответствующих обществ), но процесс их зарождения, вероятно, является неопределенным и принципиально не поддающимся однозначной реконструкции. Развитие же идеи, которая так и не стала доминирующей, за исключением отдельных счастливых случаев, когда она обретает группу не зависящих друг от друга и потому независимых историков, вообще почти невозможно проследить и проанализировать.

В этих процессах играет большую роль случайное, непредсказуемое взаимодействие воспитания личности, ее специфических особенностей и характера внешней среды. Члены «информационного сообщества», при всей отделенности от своего общества, остаются социальными существами, ведущими общественную жизнь со всеми ее элементами. Каким бы узким ни был круг их общения, они получают сигналы, пусть даже соответствующим образом отобранные и искаженные, и из внешнего мира.

При этом идеи оплодотворяют идеи, а информация – информацию. Самопрограммирование, индукция и обратное наведение информационных полей, их наложение, интерференция, хаотическое взаимопоглощение или взаимоусиление, а также спонтанный переход в новое качество и по сей день, насколько можно понять, остается неизведанной областью, систематические исследования которой даже не начинались.

В идейном плане, несмотря на периодическое появление новых веяний, «информационное сообщество» более однородно, чем остальные части соответствующего общества. Это объективно обусловлено, так как транслировать и внедрять разнородные и противоречивые представления если и можно с чисто технологической точки зрения, то, во всяком случае, исключительно сложно и затратно.

Однако такая однородность затрудняет возникновение и принятие новых представлений, усугубляя косность «информационного сообщества». Его интеллектуальная малоподвижность, низкая изменчивость влияет на все общество, снижая его приспособляемость, а следовательно, и устойчивость. В результате информатизированное общество, как это ни парадоксально, оказывается менее стабильным и прочным и, вероятно, в конечном счете менее жизнеспособным, чем традиционное, – однако это представляется той неизбежной ценой за массовое применение информационных технологий и технологий формирования сознания, которую приходится платить за его возросшую благодаря указанным технологиям мощь.

5.2. Базовое социальное противоречие эпохи глобализации

В классической работе В.Иноземцева «Социальное неравенство как проблема становления постэкономического общества» весьма убедительно показано изменение основного социального противоречия развитых обществ по мере сокращения в их национальных экономиках удельного веса индустриального производства и соответствующего увеличения доли сферы услуг. Несмотря на сравнительно небольшой объем, эта емкая статья обобщает широкий круг ключевых работ в данной области и носит фундаментальный характер, позволяющий свести рассмотрение вопроса – разумеется, лишь в той степени, в которой он представляет интерес в рамках настоящей книги – к изложению некоторых ее основных тезисов.

С конца 50-х годов ХХ века, то есть с момента первоначального осмысления последствий первой научно-технической революции, социологи развитых стран все в большей степени обращали внимание на ослабление экономического и политического влияния буржуазии, в индустриальном обществе традиционно находившейся на самом верху социальной лестницы и образовывавшей его элиту. Ее место постепенно занимали профессиональные менеджеры – руководители крупных корпораций и значимых государственных структур, что позволило заговорить о «революции менеджеров».

Однако дальнейшее развитие этой тенденции показало, что названный феномен является лишь первоначальным и внешним проявлением значительно более глубокого процесса – перехода контроля за процессами общественного развития из рук владельцев капитала в руки владельцев уникальных знаний и умений, прежде всего в сфере управления. Это естественно при относительном уменьшении значения традиционных производительных сил и превращения науки (и в первую очередь науки управления) в главную производительную силу, с одной стороны, и соответствующего снижения значения традиционного, материально-финансового капитала за счет увеличения роли капитала интеллектуального – с другой. Фактически происходит неуклонное и широкомасштабное «замещение денежного капитала интеллектуальным».

В результате в общественной жизни развитых стран доминирующее положение занимает относительно новая социальная группа, формирующаяся из работников интеллектуального труда, точнее – «носителей информации о производственных процессах и о механизме общественного прогресса в целом». По определению Дж.К.Гэлбрейта, новая управленческо-интеллектуальная элита, названная им «техноструктурой», «включает всех, кто привносит специальные знания, талант и опыт в процесс группового принятия решений».

Принципиально важная особенность этой элиты – ее значительно меньшая, чем в традиционном индустриальном обществе, демократичность. «Капитал как источник знания и могущества заменяется вовсе не трудом, а знаниями, так как они, в отличие от труда, являются «редким производственным фактором», имеющим наибольший спрос при ограниченном предложении. По этой причине складывающееся меритократическое социальное устройство может быть только пародией на демократию(выделено мной – М.Д.), и новые возможности социальной мобильности не устраняют, но даже подчеркивают его элитарный характер».

В самом деле: «впервые в истории условием принадлежности к господствующему классу становится не право распоряжаться благом (доступом к информации – М.Д.), а способность им воспользоваться» (СЛАВА). Однако сама эта способность распределена исключительно неравномерно в силу как социальных, так и биологических (наследственных) причин. В результате мы сталкиваемся с потрясающей в своей наглядности иллюстрацией того общедоступного со времен Великой Французской революции факта, что в силу объективного неравенства людей предоставление им формально равных прав и помещение их в формально равные условия лишь усугубляет это неравенство.

Новую элиту общества образуют работники интеллектуального труда, способные производить уникальные, неповторимые блага, связанные преимущественно с информацией и управлением. Их роль неуклонно растет. В то же время не вызывает ни малейших сомнений, что «способность продуцировать новые знания отличает людей друг от друга в гораздо большей степени, чем материальное богатство; более того, эту способность нельзя приобрести мгновенно – она в значительной степени определяется на генетическом уровне…. Таким образом, по мере того, как новый высший класс будет вбирать в себя самых достойных представителей прочих слоев общества, потенциал оставшихся будет лишь снижаться…». (СЛАВА)

Это свидетельствует о тенденции формирования в развитых обществах «предельно поляризованной классовой структуры», которая «вызовет к жизни противоречия более острые, нежели существовавшие на прежних ступенях общественной эволюции».

Исследователи современных развитых обществ указывают на формирование в них «двух вполне оформившихся полюсов социального противостояния. С одной стороны, это высший класс, представители которого происходят, как правило, из образованных и обеспеченных семей, …прекрасно образованы, исповедуют постматериалистические ценности и заняты в высокотехнологичных отраслях…, имеют в собственности или свободно распоряжаются необходимыми им условиями производства (т.е. …занимают высокие посты в корпоративной либо государственной иерархии).