Текст книги "Мировой кризис: Общая теория глобализации"

Автор книги: Михаил Делягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 51 страниц)

Множество мелких локальных даже не конфликтов, а споров создали в США предположение, доказанное еще Косовом: нынешняя Россия не способна идти на конфронтацию ради защиты даже своих самых очевидных и жизненно важных интересов. Она будет трепыхаться, протестовать, делать жесты и даже мелко пакостить, но она утратила способность сознательно бороться.

Все, на что способна сегодняшняя Россия и ее руководство, – это шантаж системами безопасности: если вы-де не дадите нам средства на обеспечение ядерной безопасности (и прилагаемый к ним контроль, если не прямую разведку), это может вызвать атомную катастрофу… Но такой шантаж – это способ защищать не более чем карман двух-трех ведомств.

Неспособность жесткого отстаивания этих интересов достигается кропотливой отрицательной селекцией аппарата управления. Помимо разложения этого аппарата, изгнавшего из себя всех, способных на принятие решений, важную роль играет «промывание мозгов», в частности, внедрение гуманистических идеалов, – то самое внешнее информационное воздействие на систему управления, которое парализует ее и не может быть преодолено административно-чиновничьими мерами.

Когда государство не имеет не то что ума и решимости, но даже желания отстаивать свои интересы, возникает простой вопрос – зачем создавать хоспис для смягчения агонии такого государства?

Кому в развитых странах помешает эта агония?

* * *

Таким образом, узость российских источников финансирования не то что реформирования и модернизации, но даже простого сохранения России не может и никогда не могла быть компенсирована внешними источниками просто из-за их ограниченности.

В мире нет ресурсов для цивилизованного колониализма по отношению к России. Нет денег, чтобы взять ее на иждивение, нет капиталов, чтобы модернизировать ее, нет рынков, чтобы после всего этого сбывать произведенную ею продукцию.

В первом параграфе мы увидели, что Россия не может сколь-нибудь приемлемым для себя образом вписаться в мировое разделение труда, во втором – что мир, и в первую очередь развитые страны, по безупречным морально-этическим (да и прагматическим) причинам не захочет нам помогать и, наконец, в третьем – что мир, даже если и захочет, не сможет помочь нам.

Растущее понимание этого вызвало в развитых странах «усталость от России», отстранение от нее и ограничение «российской политики» этих стран поддержанием «внешних приличий» – текущей внешней стабильности. Нахождение общемирового врага в лице «международного терроризма» смягчило ситуацию, однако после допуска США в Среднюю Азию и Закавказье, покупки ими афганских племен и смены режима в Ираке потребность в России возвращается на естественный нулевой уровень.

Дурной парадокс, распутыванию которого посвящена вся оставшаяся часть настоящей книги, состоит в том, что в то же самое время крах и разрушение России также совершенно неприемлемы для современного мира.

—

Глава 15. МИР БЕЗ РОССИИ: ПАДЕНИЕ В ХАОС

15.1. Последствия сомализации России

…Война без особых причин,

Война – дело молодых,

Лекарство против морщин.

В.Цой

Поражение СССР в «холодной войне» и глобализация привели к глубочйшему внутреннему разделению человечества и не просто появлению, но и стремительному расширению группы маргинализирующихся, распадающихся «конченых» стран, практически утративших возможности самостоятельного развития.

Масштабы маргинализации приняли беспрецедентный характер; так, в результате югославской катастрофы, вызванной целенаправленной политикой США по дестабилизации своего главного конкурента – объединяющейся Европы – при помощи максимального распространения на ее территории «мусульманского фактора», «конченые страны», не имеющие ресурсов для самостоятельного развития и, таким образом, исторических перспектив, впервые возникли на ее территории. Это Босния и Герцеговина, а также квазигосударственное образование, возникшее в результате поощренной США и их союзниками по НАТО этнической чистки в Косово.

Наибольшую известность получила Сомали, ставшая в конечном счете символом распада общественных связей в «конченых странах». После распада СССР, в результате которого возникло значительное число подобных территорий и даже стран, она дала один из первых подобных примеров, но своей известностью обязана провалу попытки американцев остановить процессы социального распада традиционной для их отношений со странами «третьего мира» полицейской операцией. Тогда США понесли первое прямое военное поражение после вьетнамской войны.

В Сомали ярко проявились все три основные признака, объединяющие в единую категорию разнообразные «конченые страны».

Первый – отрыв государства от общества: властные структуры в любом виде (вплоть до «полевых командиров»), окостеневают, формализуются и превращаются в самодостаточный организм, который живет только для себя и не выполняет необходимых обществу государственных функций.

Второй – атомизация общества, брошенного государством, до уровня отдельной семьи (или полевого подразделения, а точнее – банды), а то и отдельной личности. В нем распадаются межчеловеческие связи, которые, собственно, и образовывали это общество. Человек начинает жить в одиночку, в социальной системе, где, кроме него, устойчивы только властные структуры (в том числе неформальные) разной степени криминализованности и коррумпированности, полностью обособленные от него, живущие по своим законам и исключительно в своих интересах.

В результате основным общественным отношением становится противостояние отдельной личности и власти (в том числе неформальной), в котором нет места для промежуточных общественных структур, в том числе институтов гражданского общества.

Распад социальной ткани и умельчение общественных единиц выливается либо в беспорядочную войну всех против всех, либо, при наличии накопленной социальной усталости, – в тихое атомарное гниение по принципу, сформулированному, – похоже, «с натуры», – еще в русских народных сказках: «Что воля, что неволя – все равно».

В результате формируется третий основной признак «конченых стран»: потеря самоидентификации, при которой человек перестает ощущать свою идентичность с обществом (строго говоря, это вполне естественно, так как общество это уже распалось) и вообще с какой-либо структурой общенационального уровня.

Внешнее проявление этого – ответ на вопрос «кто ты?»: еврей, японец или китаец назовут свою национальность, американец назовет себя американцем, а в распадающемся обществе человек ассоциирует себя с родом или регионом, если вообще не с деревней.

Потеря самоидентификации личности и предоставление ее самой себе представляется наиболее болезненным для нее последствием и проявлением распада общества. До этого каждый человек в качестве члена общества, как бы бедно он ни жил, существовал в определенных стабильных условиях и имел перспективу, в которой он в целом понимал, что будет происходить и по каким правилам. Даже воспетая социалистическими пропагандистами пресловутая «неуверенность в завтрашнем дне» была четко структурированной: человек боялся конкретных, известных ему угроз и ясно представлял себе, что и как будет происходить с ним в случае их реализации.

Помимо понимания основных закономерностей происходящего и ожидаемого будущего человек как элемент общества обладал неким достаточно цельным и внутренне непротиворечивым мировоззрением. Даже если оно было неверным или искусственно сконструированным и навязанным ему государством, церковью, партией или ТНК, оно в целом соответствовало окружающим человека социальным условиям и потому обеспечивало его гармоничное сосуществование с обществом. Таким образом, разрушение социума лишает человека привычной, пусть и не природной, но значительно более важной – социальной среды обитания.

Все эти достаточно банальные и самоочевидные вещи до жути похожи на современную Россию. Беспомощные заклинания профессиональных демократов по поводу формирования гражданского общества вызваны не только стремлением отдельных интеллектуальцев заработать на иностранных грантах, но и явственным, хотя и суеверно не называемым ощущением распада социума, еще недавно казавшегося незыблемым и монолитным целым.

Этот распад создает не только вполне реальную возможность исчезновения России в ее нынешнем виде (и тем более в ее нынешних границах), но и целый букет серьезных угроз для всего мира и в первую очередь для развитых стран. Как указывал заместитель госсекретаря США, главный специалист по России клинтоновской администрации С.Тэлботт, «…Россия превратилась из сильного государства в слабое государство. Если раньше проблемой для нас была ее былая мощь, то теперь – ее нынешняя слабость». Связанные с этим угрозы обычно воспринимаются через призму негативных последствий распада России по образу и подобию распада СССР.

Действительно, в этом случае сочетание унаследованных от СССР сложнейших технологий с примитивизирующимися общественными отношениями и всеобъемлющей деградацией человеческого потенциала страны повышает вероятность техногенных катастроф, способных привести к необратимым последствиям не только для Северо-Востока Евразии, но и для всей планеты.

Усиливается также угроза утечки технологий оружия массового уничтожения (особенно дешевого биологического оружия), не говоря уже о самом этом оружии, в третьи страны, в том числе в распоряжение агрессивных и склонных к насилию режимов. Не менее опасным получателем этих технологий или оружия могут быть террористические или преступные организации.

Наряду с угрозой применения оружия массового уничтожения третьими странами растет угроза его применения и самими российскими структурами – как случайного, связанного с отказом систем обеспечения безопасности, так и злонамеренного, в целях обеспечения победы во внутренних либо локальных конфликтах или придания большей убедительности шантажу развитых стран.

Наконец, несмотря на крайне низкую мобильность современного российского населения, ухудшение условий жизни может достичь масштабов, порождающих массовое бегство к относительно благополучным соседям, которое в той или иной форме достигнет и развитых стран Европы, создав для них существенные проблемы.

Перечисленные последствия сомализации России осознаются современными развитыми странами. Можно предположить, что их страх в сочетании с их ресурсами с высокой степенью вероятности позволит нашей стране избежать этой участи – только затем, чтобы, выбираясь из одной ловушки, которую развитый мир создал для себя победой в «холодной войне» и разрушением СССР, он тут же попал в другую – и опять собственного изготовления.

Сегодня специалисты развитых стран в массе своей все еще не могут понять, что продолжающийся распад российского социума страшен для Запада не столько тем хаосом, сколько тем порядком, к которому он может привести. Так, хаос Веймарской республики кончился торжеством гитлеровского «нового порядка» почти во всей Европе, а хаос Временного правительства в России – социалистическим лагерем на половину все той же Европы (не говоря об Азии, Африки, Латинской и Центральной Америке).

Действительно: ни одна из «конченых стран» так и не совершила коллективного самоубийства. Более того: распад социума всякий раз сменялся регенерацией социальной ткани, синтезом, объединявшим руины старого общества и новые факторы в некую новую общность. У нас нет оснований полагать, что в России произойдет и, более того, может произойти что-то качественно иное.

Неизвестно, каким образом будет идти и к чему именно приведет этот процесс, ощутимый в нашей стране уже сегодня. Можно только предположить, что, как и раньше, путь к новому социальному образованию будет жесток и разрушителен, само это образование окажется непохожим на традиционные общества – как вожделенное для наших либералов гражданское, так и вожделенное для «почвенников» советское, а новое государственное образование уже не будет государством в полном смысле этого слова.

Таким образом, новый российский социум и в особенности новое российское государство будут продуктами не поступательного и гармоничного развития, но глубокой, болезненной и далеко не во всем предсказуемой социальной мутации. Стремясь обезопасить себя от разрушения России, развитые страны помимо своей воли максимально облегчат и упростят этому мутанту самый первый, наиболее сложный, рискованный и болезненный период его становления.

Характер взаимодействия мутировавшего социального организма с окружающим миром заведомо непредсказуем. У развитых стран есть только один способ обеспечить себе гарантированную защиту от этой непредсказуемости – ослабить мутанта до такой степени, чтобы он в принципе не мог иметь ресурсов, позволяющих ему влиять на окружающий мир, в том числе и развитые страны.

Но вероятность успеха подобной политики мала.

Прежде всего, в условиях глобализации и тотальной взаимосвязанности и взаимозависимости мира Россия практически в любом состоянии будет наряду с другими факторами оказывать определенное влияние на развитие человечества.

Кроме того, усилия развитых стран сведет на нет внутренняя противоречивость их положения: их не устраивает ни полное уничтожение нашей страны, ни ее устойчивая стабилизация (нужная им степень ослабления требует неустойчивой, временной стабилизации, как в 1995-1998 годах). При этом в первую очередь развитые страны будут вынуждены решать более актуальную задачу спасения России от деградации и окончательного разложения, грозящих миру техногенными катастрофами и необратимыми повреждениями биосферы… а когда они ее решат, новая Россия уже прорастет сквозь руины старой, и делать с ней что-либо будет уже безнадежно поздно.

Наконец, заинтересованность развитых стран в описанном «превентивном ослаблении» достаточно прозрачна. Безусловно, она вызовет (и уже вызывает) энергичное и осознанное противодействие самых разнородных субъектов российского общества, сплачивающихся в противодействии ей. В результате действия развитых стран могут стать таким же катализатором мобилизации российского общества, каким в Смутное время стала польско-литовская, а в советское – гитлеровская интервенция.

Таким образом, уже идущая полным ходом сомализация России неприемлема для развитых стран не только как процесс и негативный результат (распад и катастрофа), но и как позитивный для них результат – сохранение общественной стабильности на качественно новой основе. По какому бы пути ни пошло развитие, оно приведет к возникновению в России качественно новой и потому непонятной для развитых стран реальности.

А экстремальная психология (и вырастающая на ее плечах экстремальная социология) показывают, что наибольший стресс как у людей, так и обществ вызывает именно состояние «непонятности», при котором они не могут выявить закономерности рассматриваемого явления и не могут осознать его природу.

Парадоксально, но самым комфортным из стрессовых состояний оказывается борьба. Противник ясен, правила известны, ресурсы налицо – «К оружию, граждане!»

Угрозу человек переживает уже значительно тяжелее борьбы, так как она заставляет его сталкиваться с качественно более высоким уровнем неизвестности. Если в состоянии борьбы человек или общество реагирует на уже наносимый уже известным и понятным противником удар, то столкнувшийся с угрозой вынужден ожидать его, не зная даже, будет ли он нанесен или нет.

Однако даже угроза имеет ряд преимуществ: человек или общество четко представляют себе, какого рода неприятность их ожидает и к чему она может привести. Масса психологических методик по снятию или ослаблению стресса построена на низведении до уровня угрозы более тревожного и трудно переживаемого состояния – неизвестности, неопределенности, когда неясен не только срок, но и характер событий, которые могут произойти.

Непонятность же, являющаяся основной характеристикой современной России для развитых стран и миром в целом, воспринимается как человеком, так и обществом еще тяжелее, чем неопределенность. Это самое тяжелое из всех стрессовых состояний, рассматриваемых по отдельности.

Беда в том, что эти стрессовые состояния могут наваливаться и все разом – и в этом случае эффект их воздействия многократно усиливается и приобретает кумулятивный характер.

Развитые страны, разрушением СССР и подавлением России толкнувшие нашу страну в пропасть сомализации, сами обусловили свое попадание в это наиболее дискомфортное состояние.

Пока они еще не сознают этого.

Пока они не идут дальше традиционного использования «советской угрозы» для достижения своих целей. Если раньше эти задачи были международными (основной бизнес США в качестве сверхдержавы заключался в предоставлении своим союзникам военно-политической защиты от СССР в обмен на ограничение экономической конкуренции с их стороны: чем сильнее «советская угроза», тем выше выигрыш США), то теперь, в соответствии с тезисом о перемещении международных отношений на уровень внутренней политики США, они приобретают внутриполитический характер.

Классические примеры такого использования регулируемой внешней угрозы дает стремление современной американской элиты, в первую очередь республиканцев, реализовать программу ПРО, ее реакция на терракт 11 сентября 2001 года и нападение на Ирак (см. соответственно параграфы…).

Таким образом, потребность США в России как в источнике угрозы исчезла лишь в краткосрочном плане. В долгосрочной перспективе она сохраняется, – и является для нас не только угрозой, но и важным фактором жизнеспособности. Уже через короткое время, если России удастся избежать катастрофы, США столкнутся с социальной регенерацией – ускоренным формированием в России нового социума, развивающегося по непонятным для них закономерностям.

В результате, формируя удобную управляемую угрозу, являющуюся одним из инструментов управления миром (по сути «социализм с человеческим лицом», к которому вели Горбачева, только еще более комфортную – так как Россия уже лишилась структур, готовых к нанесению ядерного удара), США придут в то самое наиболее дискомфортное состояние, которое было описано выше.

Ибо лютый антиамериканизм составной частью идеологии большинства обществ, «восставших из пепла» после национальных катастроф, и вместо использования «русской угрозы» как пугала на собственном заднем дворе американцам придется, по крылатому выражению одного из российских бизнесменов, «начинать день с проверки гравитационной постоянной».

Это будет в полном смысле слова асимметричным ответом российского общества на победу Запада в «холодной войне».

Российское общество, примитивно переструктурировавшееся под действием ударов 90-х годов и первых лет ХХI века, будет оставаться для американцев чужим и непонятным.

Глубокое несовпадение общественных психологий и мировоззрений стало одной из главных причин провала реформ 90-х годов, направлявшихся американскими специалистами. В результате этого глубокого непонимания мир в конце и даже середине первого же десятилетия XXI века может оказаться в ситуации даже не начала 70-х годов, когда по-прежнему страшный СССР уже стал предсказуем и понятен, а начала 60-х и даже 50-х годов ХХ века.

Даже Хрущев, освободивший заключенных, поднявший уровень жизни и почитающийся в России как первый вегетарианец в династии людоедов, воспринимался американцами как лишь внешне похожий на человека монстр. Он очень старался произвести благоприятное впечатление, но обещание «похоронить Америку» и стук ботинком по столу в зале заседаний Генеральной Ассамблеи ООН (а в те благословенные времена ООН воспринималась населением США как мировое правительство) показало, что он по-другому, чем американцы, мыслит, чувствует, принимает решения и действует, – а потому непонятен и опасен.

Именно в те времена более 30% американцев в качестве наиболее желаемого приобретения называли персональное бомбоубежище. Народы были охвачены жутким, просто непредставимым сегодня страхом, пронизывавшим все поры всех обществ.

Именно этот период, с середины 50-х до середины 60-х был для человечества самым опасным периодом его истории. И то, что накапливавшийся и разъедавший души взаимный страх, замешанный на взаимном непонимании и недоверии, не привел в конце концов к случайному пуску ядерной ракеты, может быть рассмотрено как убедительное доказательство существования бога или, если угодно, коллективного разума (см параграф …). Ибо просто по теории вероятностей где-то у кого-то при виде очередной стаи уток на экране локатора должны были не выдержать нервы.

Процессы социального синтеза в России и появление на месте разрушенного советского общества сначала некоей социальной популяции (которая складывается на наших глазах), а затем, вероятно, и нового российского общества неминуемо вернут ситуацию именно к этому периоду, когда господствующим ощущением была чужеродность противников и непонятность происходящих процессов.

Даже просто неизвестное страшит (вы не понимаете, в какую игру с вами играют), а развитые страны во главе с США ждет еще более напряженная ситуация – непонятность, при которой вы не можете ответить на значительно более широкий круг жизненно необходимых вопросов. Кто с вами играет? Играет ли вообще? Играет ли именно с вами и в какую именно игру?

Все это дестабилизирует не только мир в целом, но и сами развитые общества, причем дестабилизация будет осуществляться одновременно во многих плоскостях.

В первую очередь вновь начнет проявляться социальная и политическая фрустрация – стресс, проникший в подсознание и ставший его частью, постоянная не осознаваемая напряженность, разрушающая психику. Первой ласточкой такой фрустрации по отношению к России стал Чернобыль, но его социально-психологические последствия для развитых стран были сняты Горбачевым.

Дестабилизации развитых стран будет связана и с обычным страхом. Ведь хотя оружия массового уничтожения и стало немного меньше, оно принадлежит значительно большему числу стран, возможно, не имеющих должных систем контроля и безопасности. Выдержат ли нервы во второй раз? – этот вопрос остается открытым.

При этом , каким бы ужасным ни представлялся СССР, ни у кого не вызывало сомнений его внутренняя структурированность, а значит – и ограниченность, в том числе ограниченность масштабов и глубины его проникновения в повседневную жизнь развитых стран.

Сегодня в ряде элементов развитых обществ начинает подспудно вызревать ощущение, что за всем злом в мире, даже за террористами, все равно стоят русские. Парадокс, в целом недоступный современному российскому сознанию, состоит в том, что для общественного мнения развитых стран русскими являются даже чеченцы.

Под это ощущение уже начинают формироваться легенды и даже политико-идеологические обоснования. Так, одна из самых крупных проблем развитого мира – наркобизнес. Никто не сомневается, что им занимаются крупные нелегальные синдикаты, никто не сомневается, что Россия, в которой численность наркоманов за четыре года возросла вчетверо (с 1 до 4 млн.чел. при падении населения с … до 145,6 млн.) является одной из самых беспомощных жертв наркомафии, никто не сомневается, что созданные гражданами бывшего СССР преступные группы находятся в лучшем случае «на подряде» у транснациональных преступных структур. И в то же время постоянно мелькают сообщения, подразумевающие, что чуть ли не ключевые позиции в мировом наркобизнесе занимает именно «русская мафия» (в которую записывают все преступные группы, в которые входит хотя бы один выходец из стран бывшего СССР).

Еще более изощренные обоснования возникают в связи с проблемой международного терроризма. С одной стороны, никто не спорит, что основную финансовую подпитку сегодняшним террористам оказывают экстремистские исламские организации, которые не просуществовали бы и дня в случае недовольства ими ближайшего союзника США – Саудовской Аравии. И, если бы США действительно хотели бы искоренить международный терроризм (по крайней мере порождаемый исламским фундаментализмом), они не устраивали бы шоу с охотой на бен Ладена, а просто убедительно довели бы свое мнение до своего же собственного младшего партнера.

Вместо этого западное общественное мнение совершает удивительный пируэт: раз чеченские террористы покупают оружие у российской армии, значит, существенные силы в армии и КГБ поддерживают их. Представители Запада готовы согласиться в том, что российское государство в целом не поддерживает терроризм, – но тут же уточняют, что, раз дееспособного государства в России нет, то вот русские как таковые терроризм, дескать, поддерживают.

Таким образом, в развитых странах постепенно вызревает страх перед Россией. Это не определенный страх какого-то конкретного действия – например, того, что «советская военщина» запустит ракеты. Со стороны России исходит неясная, неявная, неопределенная угроза. СМИ, нуждающиеся в постоянном притоке новостей и стереотипов, закрепляют это восприятие. В результате все плохое, что происходит в мире, постепенно связывается с Россией.

Противостояние хорошо структурированной угрозе, исходившей от СССР, было простым делом и сводилось к «гонке вооружений»: увеличивая военные расходы, американское государство создавало новые ракеты, которые в рамках доктрины «гарантированного взаимного уничтожения» были гарантией от советского ядерного удара. Обыватель находился в состоянии фрустрации, но четко представлял, что происходит, и рамки его понимания позволяли ему надеяться на то, что все в конце концов как-нибудь обойдется.

Однако теперь, в отличие от «холодной войны», развитые страны оказались перед лицом неструктурированной, размытой угрозы. «Свободному миру» противостоит уже не четко локализованная, но «мелкодисперсная» «империя зла», которая всюду – и нигде. И никто не знает, в чем именно состоит исходящая от нее угроза: то ли ракеты, то ли катастрофа на АЭС, то ли по недоразумению вылитые в канализацию поллитра бактерий(??) бубонной чумы…

От такой, неопределенной опасности, с равной степенью обоснованности объединяющей в себя все страхи, которые только могут прийти в голову, в принципе нельзя защититься.

Если нельзя защититься от опасности, единственный способ защиты – уничтожение самого ееисточника. Сегодня вариант «защиты уничтожением», то есть геноцида в явном виде не реализуем – не только из-за западных гуманитарных предрассудков, позиции зеленых и впечатавшегося в общественное сознание развитых стран пониманием того, что геноцид – это плохо (на то и high-hume, чтобы исправлять ошибочные стереотипы), но и в силу отсутствия необходимых для этого технологических ресурсов.

Однако невозможность построить крематории в масштабах лагерей уничтожения не означает их принципиальной невозможности. Напротив: сегодня их создают в масштабах континентов, так, чтобы большинство людей не могло охватить взглядом картину в целом и осознать ее.

Однако в масштабах мира это и осуществляется – в рамках цивилизационной конкуренции враждебные цивилизации уничтожаются форсированием глобализационных процессов.

Однако наше цивилизационное отличие меньше, чем у других цивилизаций – поэтому мы не под боем.

Однако следует понимать, что резкое ухудшение ситуации и качественное повышение уровня тревожности в американском обществе вкупе с провалом всех попыток нормализовать положение цивилизованными методами вполне способно привести к тому, что общественное мнение не просто одобрит, но и потребует геноцида в отношении русских, даже понимая недостаточность для этого имеющихся технических средств.

И здесь мы подошли к одному из фундаментальных законов общественного развития. Он очень прост и весьма напоминает второй (?) закон Ньютона: всякое действие равно противодействию. Применяя какой-либо инструмент, общество, в свою очередь, само подвергается его воздействию. Именно это является главной причиной того, что развитые общества стремятся по мере возможности избегать прямого насилия как способа решения проблем: им прекрасно известно, что делает массовое насилие с тем, кто его применяет.

Однако осторожность в отношении наиболее простых и саморазрушительных методов не спасает развитые страны от действия этого закона. Поскольку любая угроза требует соответствующего отражения, борьба со специфической, неструктурированной угрозой, исходящей от России, требует весьма специфического орудия отражения, характер влияния которого на применяющее его общество по определению не известен никому.

В принципе отражение неструктурированной и непонятной «российской угрозы» может осуществляться двумя основными способами.

Первый очень активно и даже назойливо показывается американским кинематографом, так как целиком лежит в русле традиционной аналитической разведки. В самом деле, для своевременной и адекватной реакции на какое-либо событие реагирующая структура должна знать о нем раньше, чем оно произойдет.

Технически это в принципе возможно. Так, даже в настоящее время в кризисных ситуациях мирового значения корпорация RAND в каждый момент времени оценивает вероятность наступления или не наступления интересующих событий в течение следующего часа с вероятностью не ниже 85%.

Однако практика показывает, что тотальная разведка весьма быстро и неудержимо «соскальзывает» в тотальную контрразведку. Действительно, поскольку террористы и прочие носители опасностей могут нанести удар не только из России, но и предварительно проникнув на территорию США, – так сказать, изнутри, – тотальная аналитическая разведка неминуемо должна стать не только внешней, но и внутренней. Это означает, что своей деятельностью она объективно, по необходимости будет отрицать права человека не только в отдельных случаях за пределами США (к чему американцы научились относиться с пониманием), но и в массовом порядке на их собственной территории, лишив тем самым американское общество его стержня.

Проблема не в том, что американцы в принципе, идеологически и психологически не терпят «Большого брата» и тотального контроля, но в том, что формирование такого контроля разрушит сложившееся в сегодняшних США общество и преобразует его в совершенно иное. Именно это происходит сейчас в процессе отражения «распределенной» угрозы, исходящей от исламских террористов.

Проблема не в возможности протеста со стороны американского общества – слабость пацифистского движения в период подготовки агрессии в Ираке и эффективность прямых запретов пацифистской пропаганды достаточно наглядно показали его несамостоятельность и слабость. Проблема в том, что нет никаких гарантий, что новое американское общество, примирившееся со значительным ограничением личных свобод, сохранит качества, обусловившие превращение современных Соединенных Штатов в мирового лидера.