Текст книги "Мировой кризис: Общая теория глобализации"

Автор книги: Михаил Делягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 51 страниц)

В Договоре о займе члена-основателя от 16.05.97., заключенного между «КТК-Р» и «КТК-К» (как заемщиками) и Госкомимуществом России и РФИИ (как кредиторами) установлено, что для погашения эксплуатационных издержек заемщик может потребовать, а кредитор обязан предоставить кредит.

При этом кредитор отказывается от права обращаться в суд для взыскания задолженности с заемщика или признания его банкротом, пока аналогичные требования не предъявят другие кредиторы (нефтяные компании – акционеры КТК или международная финансовая организация).

Указанные договоры составлены по английскому праву, разрешение связанных с ними споров отнесено к компетенции арбитражного суда в Стокгольме.

По имеющимся данным, КТК может столкнуться со значительным дефицитом оборотных средств уже в 2003 году (если уже не столкнулся с ними в 2002), что может вызвать требования дополнительного финансирования в адрес России практически в любой момент.

Руководство США жестко лоббирует интересы КТК, не стесняясь адресовать российским лидерам сильные, чтобы не сказать грубые и балансирующие на грани прямых угроз, выражения. Если суммировать ряд обращений, сделанных в последние годы на различных уровнях, позицию США можно выразить следующим образом:

· в проблемах КТК обвиняется не алчность разработчиков соответствующих юридических конструкций и непрофессионализм составителей ТЭО, но исключительно и непосредственно правительство России;

· принадлежность КТК в соответствии с российским законодательством к сфере естественных монополий отрицается, так как признание данной принадлежности «будет неприемлемым для инвестиционного сообщества»;

· выражается требование «окончательного решения» проблемы КТК;

· в одном из документов указывается: «вызванные недальновидностью преграды, с которыми столкнулся КТК, могут подорвать достижение наших общих целей», а «пересмотр условий контрактов с КТК … серьезно повредил бы нашим отношениям и привел бы к большим затруднениям для Правительства России».

Казахстан, по данным казахских специалистов, вполне неожиданно для себя столкнулся с по сути дела ультимативными требованиями «Шеврона» о существенном изменении в пользу последнего условий сотрудничества по КТК (которые, как видно из материалов врезки, и так исключительно невыгодны для него) под страхом его полного прекращения и ухода этой корпорации из страны.

И даже знаменитейший проект строительства трубопровода «Баку-Джейхан», политически исключительно значимый и направленный на дальнейшее кардинальное ослабление России и недопущение самой возможности восстановления ее влияния в Закавказье за счет транспортировки каспийской нефти в обход ее территории, также начал понемногу тормозиться.

Причины этого просты: с экономической точки зрения выгодность этих проектов весьма сомнительна и как минимум не идет ни в какое сравнение с выгодностью проектов, связанных с освоением Ирака. С политической же точки зрения установление регионального доминирования, на которое нацелены эти проекты, оказывается и вовсе задачей позавчерашнего дня.

С одной стороны, такое доминирование уже давно достигнуто не на экономической, а на военной основе – при помощи ввода войск в Среднюю Азию под прикрытием необходимости борьбы с афганскими талибами. С другой стороны, агрессия против Ирака должна упрочить американское глобальное доминирование до степени, из которого доминирование в любом приглянувшемся им регионе мира вытекает автоматически и не требует каких-либо дополнительных усилий.

Это является минимальным результатом, на который рассчитывали США, развязывая агрессию против Ирака.

Справедливости ради следует отметить, что, по крайней мере, на первых порах после сокрушения Ирака (когда еще не будет осуществлена идея реструктуризации мирового рынка нефти с разделением его на два сектора, ориентированные на США и остальной мир, – если, конечно, до столь глубоких и экстремальных преобразований вообще дойдет дело) американская агрессия приведет к весьма существенному смягчению структурного кризиса мировой экономики при помощи воздействия на единственный подающийся краткосрочному регулированию фактор этого кризиса – высокие мировые цены на нефть.

—

Глава 13. СТРУКТУРНЫЙ КРИЗИС РАЗВИТЫХ ЭКОНОМИК

13.1. Суть дела: информационный «кризис перепроизводства»

Структурный кризис развитых экономик, достаточно подробно описанный в параграфах …. , многообразен. Он по-разному проявляется в различных сферах их национальных хозяйств и в каждой из этих сфер имеет особые аспекты и, соответственно, отдельные, локальные причины, сочетания которых наблюдающий за его развитием аналитик может отбирать и компоновать по своему усмотрению.

Вместе с тем структурный кризис имеет и главную, фундаментальную причину, общую для самых различных стран и отраслей: резкий, непредставимый для неподготовленного человека рост эффективности информационных технологий, связанный с переходом крупнейшей экономики мира – США – на постиндустриальную, информационную модель развития.

Этот рост эффективности привел к классическому «кризису перепроизводства» информационных (в широком смысле слова) услуг – не только оказываемых в явной, непосредственной форме коммуникаций, исследований и пропаганды, но и в форме создания и поддержания соответствующих ожиданий и, более того, соответствующего образа мыслей и типа сознания. В этом смысле информационное перепроизводство – это «перепроизводство ожиданий» и, более широко, «перепроизводство представлений».

В самом деле: большинство из нас при всем желании не может смотреть две телевизионные программы одновременно, а кофеварка с выходом в Интернет, несмотря на длительную и энергичную кампанию по продвижению на рынки, так и не стала сокровенной мечтой большинства домашних хозяек даже в наиболее развитых и информатизированных странах мира.

Масштаб оказываемых (в том числе и принудительно навязываемых – не случайно, как еще раз подтвердил пожар на Останкинской телебашне в 2000 году, перерывы в телевизионном вещании сопровождаются снижением уровня нервных и психологических расстройств) информационных услуг в результате стремительного развития информационных технологий и роста их эффективности оказался слишком велик даже для глобальных рынков. Собственно говоря, их «забила» своим нарастающим предложением одна-единственная постиндустриальная, информационная экономика – экономика США.

Именно в этом взрывообразном увеличении предложения заключается наиболее глубокая причина системного, структурного кризиса, охватившего сейчас экономики развитых стран и мировую экономику в целом. При всей специфике в основе его лежит самый обычный кризис перепроизводства, традиционный для смены доминирующих типов технологий.

Расширение глобальных и национальных рынков не успевает за ростом информационного предложения отнюдь не только из-за чрезмерной быстроты последнего, но и вследствие сдерживания увеличения спроса на информационные услуги двумя серьезнейшими факторами: барьером благосостояния и культурным барьером.

С первым все понятно: основная часть человечества и ощутимая (маргинализированная) часть жителей развитых стран слишком бедны, чтобы в полном объеме потреблять продукты информационных технологий и тем более сами эти технологии, которые в целом остаются чрезмерно дорогими (подробней см. об этом в параграфе …).

Цены на них даже при значительном превышении предложения над спросом не снижаются в силу глобального монополизма, описанного в параграфе … и, таким образом, системный кризис развитых экономик и, соответственно, кризис мировой экономики является в том числе и результатом вполне стандартного процесса – загнивания монополий, пусть даже и глобальных.

Однако развертывающийся на наших глазах и с нашим участием кризис далеко не сводится к этому процессу; специфика глобализации, специфика доминирующих информационных технологий проявляется в дополнении стандартного барьера благосостояния качественно новым – культурным барьером.

Его значимость традиционно недооценивалась – до тех пор, пока трагическим опытным путем не было установлено, что технологии пропаганды и даже обработки информации, разработанные для одной цивилизационной парадигмы, в рамках другой либо не воспринимаются в принципе, либо воспринимаются совершенно по-другому (в результате чего, например, пропагандистские усилия могут обернуться своей противоположностью).

Культурный барьер, попросту не ощущаемый примитивными индустриальными технологиями, оказывается роковым для сверхэффективных информационных технологий и особенно для технологий формирования сознания. CNN останавливается там, где с легкостью проходит «Форд», – а результатом оказывается ощутимое сокращение притока ресурсов для дальнейшего технологического прогресса Запада, что ставит под вопрос перспективы сохранения безусловного мирового лидерства сегодняшних развитых стран.

Сдерживание развития рынков сбыта информационных технологий тормозит технологический прогресс развитых обществ не только напрямую (снижая финансовые потоки высокотехнологичных и информационных отраслей), но и через стагнацию и существенную корректировку фондовых рынков мира.

Значительная коррекция ключевого фондового рынка мира – рынка США – оказывает крайне негативное влияние на развитие самого американского общества. Сегодня фондовый рынок играет исключительно важную, стержневую роль в жизни американского общества. Достаточно указать, что на различные его сектора «завязаны» столь разные и исключительно значимые сферы общественной жизни, как развитие технологий и сфера социального обеспечения. При этом экономика не имеет «встроенного механизма» защиты от долгосрочного снижения или даже простой стабилизации котировок.

В результате значимая корректировка фондового рынка приведет к болезненному торможению развития указанных двух важнейших сфер жизни американского общества. Это приведет не только к существенному замедлению технологического прогресса, но и к порождению проблем в социальной сфере и уменьшению общего уровня ожиданий в обществе.

Ведь системы социального обеспечения развитых стран, в первую очередь США, ориентированы в конечном счете на фондовый рынок. Не только устойчивое снижение котировок последнего в результате мирового структурного кризиса, но и простая их стагнация наносит сильнейший и болезненный удар по всей системе социальной защиты Запада, ставя тем самым под вопрос главное завоевание западной цивилизации – «общество благоденствия» и уже запустив процесс маргинализации части среднего класса – процесс превращения «общества двух третей» в «общество половины».

Снижение общего уровня ожиданий в развитых обществах уже сегодня ведет к стагнации потребительского спроса и, соответственно, к стагнации их внутренних рынков, которая при неблагоприятном развитии событий может перерасти и в их сжатие.

Это окажет крайне серьезное негативное влияние на экономики стран Юго-Восточной Азии и Китая, ориентирующиеся на американский рынок непосредственно, и на экономику Японии, подпитывающую технологиями указанные страны Юго-Восточной Азии и потому также зависящую от экономической конъюнктуры США.

Конечным результатом станет такое же сокращение общемирового спроса, замедление технологического прогресса и развития целого ряда регионов мира, как и в случае разрушительного завершения конкурентного столкновения США со странами еврозоны, вероятность которого существенно снизилась в последние годы.

Нет нужды обращать особое внимание на то, что подобное сжатие мирового спроса приведет в условиях продолжающегося доминирования глобальных монополий к новому сокращению спроса на дорогие высокотехнологичные и информационные продукты и, соответственно, дополнительному усугублению мирового экономического кризиса.

Наиболее естественные, инстинктивные действия развитых стран в этих условиях будут направлены на укрепление монополистического доминирования в мировой экономике и на попытку компенсации убытков от сокращения рынков сбыта за счет извлечения еще больших монопольных сверхприбылей.

Монополизация высокотехнологичных секторов (включая информационный и связанный с использованием брендов) в этой логике будет дополняться – и уже дополняется – монополизацией запасов наиболее важных видов сырья, в первую очередь энергоносителей и нефти как энергоносителя с наиболее либерализованным режимом торговли. В этой ситуации все экономики, не относящиеся к числу развитых, и в первую очередь так называемые новые индустриальные страны Юго-Восточной Азии и Латинской Америки, будут зажаты в тисках с одной стороны, сырьевых и с другой – высокотехнологичных монополий. Эти монополии, базирующиеся прежде всего в развитых странах, будут при помощи нерыночного диктата цен изымать у остального человечества все большую часть добавленной стоимости: с одной стороны, при помощи завышения цен на сырье, с другой – при помощи завышения цен на высокотехнологичные товары потребления и, особенно, средства производства.

Понятно, что подобная политика, при всей ее естественности с точки зрения глобальных монополий, способна обеспечить лишь дополнительное ухудшение положения мировой экономики, которая начнет двигаться по сужающейся спирали к катастрофе, обеспечивающей разрушение глобальных монополий.

Однако уповать на эту катастрофу как на панацею не следует, – и не только потому, что абсолютное большинство катастроф не переживается их некоторыми участниками, а некоторые катастрофы не переживаются вообще никем.

Фундаментальная проблема развития современного человечества заключается в том, что описанные последствия дальнейшего слепого и нерегулируемого обострения глобальной конкурентной борьбы, являющиеся символом и признаком качественно новой по своим масштабам глобальной неустойчивости, развиваются на фоне нарастающего числа признаков объективной ограниченности потенциала развития человечества как такового.

В первую очередь среди этих признаков следует отметить потенциальные пределы дальнейшего наращивания совокупного мирового спроса, вызванного необратимостью отставания стран, не имеющих широкого доступа к информационным технологиям.

Более глубоким ограничением развития представляется неизбежное в случае продолжение процессов глобальной интеграции исчерпание потенциала развития человечества за счет взаимного обогащения различных культур. Ведь глобальная интеграция объективно ведет к стиранию различий между ними и распространяет тенденции унификации в том числе и на сферу культуры. Возможность возрождения этого потенциала дает «отгораживание» стран и регионов от глобального финансового рынка в рамках реализации парадигмы региональной интеграции, но это не останавливает, а лишь несколько замедляет течение унификационных процессов.

Предел им кладут исключительно цивилизационные различия, но именно в силу глубины этих различий интенсивность и потенциал взаимного обогащения культур, принадлежащих к различным цивилизациям, существенно ниже, чем у культур, взаимодействующих в рамках одной и той же цивилизационной общности.

Раскрытые возможности масштабного торможения технологического и общественного прогресса представляются частными проявлениями более общего правила: в условиях глобализации, в условиях объединенного коммуникациями мира устойчивое и длительное развитие может быть только общим. Всякое подавление конкурентов подрывает его, сужая и обедняя, увеличивая степень монополизации, сокращая рынки сбыта продукции победителя, и ведет таким образом к общему торможению прогресса человечества и к его загниванию.

13.2. Цена глобального регулирования

Таким образом, стихийное развитие технологий, приводя (как было показано в параграфе …) к глобальной монополизации, само тормозит себя, создавая неразрешимые при помощи стихийного саморазвития проблемы и, следовательно, объективную потребность в осознанном вмешательстве человечества в процессы собственного развития. Развитие технологий достигло уровня, создающего категорическую необходимость распространения сферы действия общественных систем саморегулирования (какими в настоящее время являются национальные государства) с национального на наднациональный уровень.

Уже сегодня мы видим в действии как минимум четыре модели такого расширения сферы национального регулирования – по числу моделей осуществляемых в наше время цивилизационных экспансий:

американский, основанный на навязывании своих интересов при помощи энергичного применения информационной, военной и финансовой силы;

европейский, заключающийся в объединении, балансировании и гармонизации разнородных интересов на основе единой системы разумных гуманистичсеких принципов с выносом управляющих систем на беспристрастный, наднациональный уровень;

китайский, опирающийся на этническую экспансию с последующим установлением государственного контроля за общинами, в целом самостоятельно добившимися влияния в иных обществах;

арабский, предполагающий религиозное управление при ощутимом государственном влиянии на наиболее активные и потому доминирующие религиозные организации.

Естественно, даже сколь угодно постепенный перенос управляющих центров с национального на наднациональные уровни принципиально изменит содержание таких казавшихся незыблемыми понятий, как суверенитет, государство и Родина.

Естественно, это в корне изменит – и уже меняет – всю модель взаимодействия национального государства с региональными и общемировыми международными организациями.

Естественно, все эти процессы будут чрезвычайно (и еще боле, чем сейчас) болезненными, сопровождающимися ломкой сознания и разнообразными кризисами.

Однако для человечества самого по себе, в нашем традиционном его понимании проблемы его собственного развития уже сегодня становятся слишком тяжелыми. Национальные государства сталкиваются с тем, что «среду их обитания» стихийно образуют наднациональные структуры (в том числе наднациональные структуры, владеющие метатехнологиями и технологиями формирования сознания), которые, таким образом, во многом предопределяют их действия и в силу эгоистичных побуждений невольно подталкивают человечество к серьезным катаклизмам и резкому замедлению развития.

Чтобы не допустить описанного выше катастрофического исхода событий, необходимо международное экономическое регулирование: своего рода «экономическая ООН», отличающаяся от действующей политической качественно меньшим уровнем бюрократизации, так как финансовые и тем более информационные процессы отличаются качественно более высокой скоростью и, соответственно, требуют для своего регулирования качественно большего быстродействия и вообще эффективности, чем политические.

Существующие интеллектуальные и консультационные «площадки» глобальных финансовых групп, несмотря на доминирование в них влияния США, также с легкостью могут стать зародышем подобной организации. Ее главной особенностью, обеспечивающей, как и в случае ООН, дееспособность, должно быть общее осознание реальности взаимного уничтожения, принуждающее сильнейших к поиску компромисса с относительно более слабыми и даже признание за ними права «вето» по стратегическим и наиболее болезненным вопросам.

Промедление с обузданием роста влияния наднациональных монополий (включая США как ключевую и наиболее мощную из монополий такого плана, при всей уникальности этого сплава ТНК с национальным государством) может, как представляется, воспроизвести уже в ближайшем десятилетии в высшей степени трагическую ситуацию рубежа 20-х и 30-х годов нашего века.

В то время господство частных монополий в экономиках наиболее развитых тогда стран (включая, с некоторыми оговорками, и тогдашний Советский Союз) привело к их загниванию и охватившей мир Великой депрессии. В ходе борьбы с последней на национальных уровнях были сформированы механизмы государственного контроля за монополиями, но в полной мере преодолена она была лишь в ходе непосредственной подготовки ко Второй Мировой войне.

Вероятно, столь шокирующая и ужасающая современного наблюдателя «воля к катастрофе», проявленная ведущими странами мира в 30-х годах, в значительной степени объясняется подсознательным стремлением национальных экономических организмов к широкомасштабному военному столкновению как к радикальному и пугающему, но единственному средству, способному преодолеть депрессию и обеспечить долгосрочное оздоровление мировой экономической конъюнктуры.

Рассматривая же события, приведшие к началу Великой Депрессии в США, уже тогда бывшей наиболее развитой страной мира, с точки зрения решения вопроса о власти, нельзя не обратить внимания на весьма существенные изъяны чисто экономического подхода. Так, непосредственной причиной обрушения США (а с ними и всего мира) в Великую депрессию принято считать одну-единственную, хотя и весьма существенную ошибку, допущенную американским государством. Эта ошибка заключалась в том, что в поистине критический момент, когда с экономической точки зрения надо было радикально смягчать финансовую политику, она, наоборот, была кардинально ужесточена, что привело к биржевому краху и подлинной хозяйственной катастрофе.

Однако нельзя и впредь продолжать закрывать глаза на то, что указанные действия руководства США, с экономической точки зрения представлявшие собой грубый и непростительный просчет, с политической точки зрения были практически единственным выходом из стихийно сложившегося к тому времени положения. Ведь в те дни перед Америкой стоял не вопрос об экономическом благополучии, второстепенный для любого практического политика, но главный и, строго говоря, единственный для всякого государства вопрос о власти.

В дни угрожающего ухудшения экономической конъюнктуры решалось, кто будет править страной. Вариантов было только два: либо государство – в условиях сколь угодно потрясенной и несовершенной демократии и в целом все же в интересах общества, либо ничтожная кучка частных монополий («олигархия» – в терминах современной российской политики и журналистики) – в своих собственных интересах, заведомо не соответствующих общественным.

И ради восстановления своего господства, частично утраченного после бурного расцвета в 20-е годы частных монополий и спекулятивного капитала, американское государство без раздумий и колебаний, с безоглядной и чудовищной, поистине чубайсовской решимостью ввергло свою страну в беспрецедентные в истории человечества бедствия, уничтожившие почти половину национальной экономики и оставившие свой шрам в душе каждого пережившего катастрофу американца.

Подчеркну два важных для понимания сегодняшней ситуации аспекта этих событий почти 70-летней давности.

Прежде всего, это чудовищное решение было исторически оправданным, так как частные монополии по вполне объективным причинам не могли выполнять необходимые функции государства, а их господство грозило обществу еще большими бедами, хотя и несколько позже (что хорошо видно на примере России 1995-98 и последующих годов).

Кроме того, указанное решение, скорее всего, принималось стихийно, на уровне коллективного сознания (или даже «коллективного бессознательного») государства и общества. Не существует никаких свидетельств тому, что политический аспект решения сознавался какими-либо отдельными, пусть даже самыми высокопоставленными, участниками его принятия, – хотя понятно, что люди, отдававшие себе отчет в политическом аспекте описываемых событий, никогда и никому не захотели бы признаться в этом.

Вероятно, что в случае дальнейшего промедления с сознательными действиями через подобное стихийное и не осознаваемое отдельными современниками решение некоего подобного вопроса о власти придется пройти в ближайшем (учитывая ускоряющийся ход прогресса) будущем и современному человечеству – на уровне уже мировой экономики и мировой политики. Вероятно, оно будет не менее трагичным и трудным для развитых экономик, чем для промышленных и финансовых центров США конца 20-х годов (что косвенно подтверждает наш прогноз о возможности общего замедления технологического развития человечества), и не менее разрушительным для менее развитых стран, чем для американских сельскохозяйственных захолустий того же времени.

Вероятно также, что «экономическая ООН», о которой говорилось выше, возникнет (если возникнет) в конце концов именно как механизм контроля за наднациональными корпорациями и особенно – за глобальными финансовыми группами, то есть в конечном счете – как действующий механизм непосредственно мировой власти, чем-то напоминающий раннюю администрацию Франклина Рузвельта.

Что же до внешнего по отношению к мировой экономической системе событию, которое выведет ее из неминуемой в этом случае Величайшей посткризисной депрессии, – что же до этого события, которое так же не оставит места для промедления и компромисса и столь же мобилизует человечество, как и Вторая Мировая война, – то предвидеть его с хоть сколько-нибудь удовлетворительной степенью точности нам пока не дано.

Попытки скоропалительно «назначать» на «должность» глобального катаклизма каждую переживаемую нами трагедию – то 11 сентября 2001 года, то войну в Афганистане, то агрессию США в Ираке – представляются не оправданными. Глобальный кризис еще не созрел, он еще только разворачивается, и мы, находясь в его начале, в принципе не имеем возможности предвидеть пути и тем более конкретные механизмы его разрешения.

Сегодня можно лишь предполагать, что, как и 70 лет назад, гроза с наибольшей вероятностью придет из наиболее развитой технологически страны мира – Соединенных Штатов. Возможно, она, как это было показано выше, окажется связана с развернувшейся после весны 2000 года корректировкой их фондового рынка после некоего подобия эры prosperity конца 20-х годов ХХ века.

Точные прогнозы все еще неуместны.

Нам остается лишь надеяться, что лидеры человечества (к которым больше уже не относится наша страна), как и 70 лет назад, увидят надвигающийся кризис первыми и сообщат о нем остальным устами своих стратегов и городских сумасшедших.

* * *

Принципиально важно, что этот кризис, каким бы болезненным он ни был, и в целом описанное выше развитие событий позволит лишь ослабить остроту проблемы глобального монополизма, но отнюдь не решить ее окончательно. Ведь склонность производства к монополизации и, затем, к загниванию является проблемой всего развития человечества.

Вспомним: монополизация на национальном уровне была одной из причин не только Великой депрессии рубежа 20-х и 30-х годов, но и жесточайшего структурного кризиса рубежа 70-х и 80-х годов ХХ века. Национальные правительства в принципе не смогли ограничить национальные монополии при помощи непосредственного воздействия на них. Вероятно, это общее правило: в долгосрочном плане государство в принципе не может эффективно регулировать монополии, действующие на соответствующем его возможностям национальном уровне.

И подлинное историческое величие Рейгана и Тэтчер заключалось не в сногсшибательном и неожиданном для них самих успехе объявленного ими «крестовом походе против коммунизма», но в том, что они первыми нашли выход из «ловушки монополизма». Они ограничили национальные монополии за счет международной конкуренции, открыв ей национальные экономики, как бы «открыв форточку» в мир.

Тем самым они не только дали миру сильнейший импульс к принудительной интеграции и глобализации, но и качественно ускорили развитие своих собственных стран, «уведя их в отрыв» от человечества в целом и превратив их из просто развитых в качественно отличающиеся от остальных «наиболее развитые» страны.

Однако к настоящему времени, как было показано выше, вновь сложилась жесткая система монополий – уже не национальных, но транснациональных – которые снова начинают загнивать (современная мировая финансовая нестабильность может быть расценена как признак именно такого загнивания).

При этом источников внешней конкуренции нет. Более того: если на национальном уровне государства не могли контролировать монополии, находящиеся с ним «на одном уровне», то сейчас уровень монополий выше уровня государств – они носят наднациональный характер. Поэтому создание необходимых международных систем регулирования, о котором говорилось в данном параграфе, не решило бы проблему окончательно, ибо, подобно событиям рубежа 20-х и 30-х годов, подняло бы регулирующие механизмы лишь «на уровень» самих монополий. История ХХ века показывает, что это достаточно лишь в среднесрочном, но не в долгосрочном плане.

Недостаточность такого регулирования для национального развития в окончательной форме проявилась через 50 лет после начала Великой депрессии. Учитывая колоссальное ускорение темпов как технологического, так и общественного прогресса, можно быть уверенными в том, что аналогичная недостаточность подобного регулирования для глобального развития проявится в на порядок более сжатые сроки.

Возможно даже, что кризисы национального и глобального регулирования глобальных монополий совпадут во времени или по крайней мере перейдут один в другой: кризис, сначала охватив системы национального регулирования, прямо по мере формирования наднациональных регулирующих систем распространится и на них.

Представляется, что единственно возможным ограничением глобальных монополий в условиях невозможности дальнейшего расширения масштабов регулирования могут стать метатехнологии, которые уже приобретают характер жестких объективных рамок развития (возможно, ограничивающих даже тех, кто создает их). В этом случае совокупность господствующих технологий – «вторая природа» – станет для человечества, как было показано в конце первого параграфа второй главы, столь же жестким ограничителем и стимулом, с точки зрения организации развития частично заменяющим рынок (с его мотором развития – конкуренции), каким была для первобытного человечества «первая природа».

Однако конкретные формы развития и самоорганизации человечества в рамках этой совокупности господствующих технологий в настоящее время не только не понятны, но и в принципе не поддаются прогнозированию.

Представляется, впрочем, что их можно предугадать, анализируя различные пути, которыми развитые страны пытаются выйти из сегодняшнего структурного кризиса или по крайней мере смягчить его негативные последствия.

13.3. Алгоритмы преодоления кризиса

13.3.1. Расширение высокотехнологичных рынков:

культурная агрессия и «военное кейнсианство»

В краткосрочном плане наиболее заметные попытки изживания кризиса связаны с разнообразным стимулированием развития бедных стран (а точнее, наиболее бедных, так как на оздоровление просто бедных стран никаких денег мира в принципе не может хватить) в типичном гуманитарно-ооновском стиле. Прямое противоречие попыток такого рода текущим интересам практически всех ключевых сил развитых стран (см.параграф…) и исключительная содержательная сложность задачи (см. параграф …) обрекает их на заведомую неудачу.