Текст книги "Мировой кризис: Общая теория глобализации"

Автор книги: Михаил Делягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 51 страниц)

Постановка задачи налаживания прочной кооперации с производителями Латинской Америки – признак принципиально нового этапа китайской экспансии. Помимо региональной интеграции и освоения наиболее емких рынков она начинает включать тщательный поиск возможностей в глобальном масштабе, в том числе и в традиционных сферах влияния США (испанские капиталы, игравшие огромную роль в испаноязычных странах Латинской Америки, были «вычищены» из них американцами в ходе кризиса 1997-1999 годов).

Таким образом, строя систему региональной интеграции в Юго-Восточной Азии, Китай, несмотря на сохраняющуюся и в полной мере осознаваемую технологическую отсталость, рассматривает себя как глобальную, а не региональную державу.

Существенно, что в этом позиция китайских специалистов соответствует американским подходам, по которым наиболее концентрированным выражением эффективности китайской политики являются даже не экономические успехи, а то, что как политическое, так и хозяйственное влияние на Китай США остается пренебрежимо малым. Достаточно указать, что на США приходится лишь …% китайского экспорта – по сравнению с …. . Американцы остро переживают свою неспособность не то что оказывать воздействие на сознание китайского общества, но даже решать такие локальные задачи, как своевременное получение информации о его состоянии и лоббирование выгодных для себя действий его руководства.

Несмотря на поистине титанические усилия, США так и не удалось сломать Китай, не удалось запустить в нем те самые центробежные механизмы, которые разорвали на части СССР. Еще в 1992 году оглушенные свалившимся на них нежданным успехом американские аналитики и их российские помощники указывали на неизбежность распада Китая до конца ХХ века. Однако он не просто успешно преодолевает как региональные, так и социальные центробежные тенденции, не просто вышел без потерь из первого кризиса глобальной экономики (1997-1999 гг.), но еще и расширился – как в географической, так и в финансово-экономической форме.

Время работает на Китай, который не просто сдерживает американскую экспансию, но уже сформировал свой собственный «китайский мир» – зону своего экономического влияния – и медленно, но неуклонно расширяет его.

Параллельно с этим нарастает влияние Китая на США. В течение ближайших 10 лет это кропотливо организуемое и упорно оказываемое по целому ряду разнообразных каналов влияние вполне может, несмотря на сопротивление различных слоев американской элиты, привести к созданию эффективного политического лобби.

Американские аналитики, хотя и считают, что ВВП Китая в 2015 году при самых благоприятных для него обстоятельствах будет втрое меньше американского, склонны рассматривать Китай как ключевую стратегическую угрозу американскому доминированию в мире, как не регионального, но глобального конкурента.

Самым ужасным для них является отсутствие сколь-нибудь реалистических представлений о механизмах подрыва и торможения этого конкурента, эффективное управление которого в целом успешно справляется со стоящими перед ним проблемами.

11.5. Исламский мир: вызов отчаяния

Современные технологии, и особенно формирования сознания, парадоксальным образом вселяют новые силы и придают новую жизнеспособность архаичным социальным организмам, которые:

в силу примитивности не воспринимают многие разрушительные технологии, разработанные для сдерживания современных социальных механизмов (так, традиции – лучшее оружие против пропаганды), и защищены от ряда современных вызовов (так, пренебрежение правами человека позволяет запретительно жестоко и в целом действенно карать за наркоторговлю и оргпреступность);

эффективно используют (в том числе в отношении своих собственных членов) современные технологии, воздействие которых усугубляется неготовностью и неадаптированностью к ним традиционных обществ;

получают стремительно расширяющуюся социальную базу в силу возникновения технологического разрыва между обществами и внутри развитых обществ и увеличения в силу этого доли людей, не имеющих жизненных и социальных перспектив.

Эта новая жизнеспособность перерождается в совокупность качественно новых вызовов, бросаемых современной западной цивилизации целым рядом архаичных социальных организмов, носящих либо андеграудный (включая как культурные, так и преступные разновидности андеграунда), либо религиозный характер.

Наиболее серьезным вызовом является исламский вызов, носящий выраженный идеологический характер и последовательно отрицающий ценности современного западного общества.

Ислам – самая молодая из великих религий мира, что предопределяет как его наибольшую агрессивность и склонность к экспансии, так и социальную ориентированность. Последняя открыла для него новое «окно возможностей»: после того, как коммунистическая идеология, дискредитировав себя, перестала выполнять в мировом масштабе функцию общественно-политического выражения органически свойственного человеку стремления к справедливости, ислам смог занять значительную часть этой ниши.

Собственно, именно выполнение этой функции и вывело его за пределы чисто религиозного феномена, превратив в существенный фактор глобальной конкурентной борьбы.

Сегодняшний ислам отличает открытость, облегчающая его экспансию и отчасти роднящая его с идеологией: мусульманином может стать всякий человек, почти без исключений, пожелавший этого и выполняющий предписанные правила.

Ужесточение глобальной конкуренции, отбрасывая «за черту надежды» все большее количество граждан и целых социальных групп развитых обществ и все больше неразвитых стран, удобряет почву для успешного распространения ислама, который дает новую надежду и новый смысл жизни людям, выброшенным глобализацией за пределы конкурентоспособности.

Ведь, оказавшись неконкурентоспособными, люди и целые народы лишаются самого смысла существования в финансово-экономической парадигме западной цивилизации. Осознавая, что они никогда уже не будут не то что богатыми, но даже просто обеспеченными, они остро нуждаются в альтернативных западным и потому достижимым для себя ценностям.

Важнейшая из них – справедливость, основанная не на рыночном успехе, а на стихийном понимании природного равенства людей и на осознании необходимости предоставления им равных возможностей.

Уход с арены мирового идеологического противостояния коммунизма сделал единственным поставщиком этой нерыночной, утешительной, альтернативной справедливости религии (кроме протестантизма как идеологии как раз рыночной справедливости).

Миф об исключительной социальной ориентированности ислама развеивает пример католических священников Латинской и Центральной Америки, которые в 80-е годы стали не менее активной и мощной силой социальных преобразований, чем разнообразные левые повстанцы и политические партии.

Однако католическая церковь слишком институционализирована и централизована для проведения по-настоящему гибкой и агрессивной экспансии. Под угрозой масштабной утраты влияния она смогла реформировать себя в 60-е годы, приблизив священников к пастве (что и обусловило их активную общественно-политическую позицию), однако для прямого и систематического вмешательства в дела общества она слишком забюрократизирована. Мешает ей и государственное оформление, так как в случае прямого действия по реализации ее религиозных догм в той или иной стране государство Ватикан может получить серьезные дипломатические проблемы.

Даже собственно религиозную экспансию католическая церковь ведет крайне вяло и неэффективно, лишь в отношении еще более пассивных и к тому же дискредитировавших себя конкурентов (каким, например, является Русская православная церковь).

Ислам принципиально отличается от католицизма не только нерастраченной пассионарностью, во многом унаследованной от национально-освободительных движений 50-х – 70-х годов и разочарования, которое они принесли после побед. Его ключевое отличие заключается в обусловленной его исторической молодостью неформальной и гибкой, сетевой структуре управления с низкой степенью бюрократизации и высокой способности к адаптации. Наконец, отсутствие догматической окостенелости и разнообразие течений позволяет неофиту выбирать наиболее близкие себе, что также облегчает экспансию.

Исламский фундаментализм имеет не только экономические (поражение целых регионов Земли в глобальной конкуренции), но и демографические причины. В ключевом источнике современной исламской экспансии – Саудовской Аравии – десятки детей каждого арабского шейха также являются шейхами, получают высокое содержание и прекрасное образование, но в рамках традиционного общества не имеют сферы приложения своей энергии. При этом они болезненно переживают деградацию национальной экономики и наглядное ухудшение ее положения (см. ниже пример …) относительно США, доминирование которых лишь усиливается.

В аналогичном положении оказывается население территорий, страдающих от аграрного перенаселения (в том числе наш Северный Кавказ), а также не обладающих достаточными для участия в международном разделении труда производительными силами.

Население этих районов оказывается горючей массой, к которой надо лишь поднести две спички – вождей (с этой ролью справляются отпрыски обеспеченных арабских семейств) и деньги.

Финансирование исламской экспансии в конечном счете осуществляется за счет нефтедолларов арабских стран. Это подразумевает не только щедрый и достаточно устойчивый, но вместе с тем и по-коммерчески основанный на результате, то есть достаточно эффективный характер этого финансирования.

Поэтому именно ислам как наиболее конкурентоспособный участник мировой идеологической борьбы заполнил основную часть идеологического вакуума, возникшего из-за поражения коммунизма.

Он смог дать людям, утратившим перспективы в рамках рыночной парадигмы развития и рыночной идеологии, новую, более справедливую и более человечную по отношению к ним систему ценностей, доступных им и их потомкам.

Он смог обаять неразвитые народы накопленной со времен раннего Средневековья культурной традицией, щадящей, в отличие от унифицирующей и коммерционализирующей западной цивилизации, национальную самобытность и национальную идентичность.

Он смог создать новую мировую общность, открытую для всех людей и народов, отверженных миром наживы и капитала, самодовольно и похабно торжествующим на костях голодающих миллиардов (это не левацкая агитка, а перевод на обыденный язык официального отчета ООН, рассмотренного в параграфе ….). Эта общность создает основу для солидарности и совместной защиты неотъемлемых человеческих, но повсеместно попираемых прав; потенциально она является своего рода «профсоюзом отверженных».

Но главное – ислам создал возможность новой социализации и социальной перспективы, хотя и специфически альтернативной, для энергичных людей, отторгнутых западной цивилизацией (и особенно неразвитыми обществами с их резко сократившимися возможностями для самореализации), а также для значительного слоя людей, нуждающихся в истовом служении высшим ценностям.

Ислам, как некогда коммунизм, дал возможность пассионариям всего мира и всех социальных слоев применить свои силы и найти себя в деле переустройства, в том числе и социального, несправедливо устроенного мира. А так как несправедливость мироустройства с началом глобализации возросла самым наглядным образом и, с другой стороны, мусульманский мир не обладает обюрокраченным Центральным Комитетом, способным дискредитировать себя и тем самым и все свое дело, его быстрое распространение представляется вполне естественным и закономерным.

Сегодня ислам как активная политическая сила, осуществляющая идеологическую экспансию и влияющая на развитие соответствующих обществ, действует не только в регионах своего традиционного распространения, но и практически во всех развитых обществах. И, если в Европе ислам распространяется преимущественно в среде иммигрантов из арабских стран, то его распространение среди афроамериканской части американского общества, не имевшей мусульманской религиозной традиции, носит выраженный социальный и даже социально-политический характер.

Кроме того, экспансия ислама идет не только «вширь», но и, если можно так выразиться, «вглубь»: в среде самих мусульман растет доля экстремистских течений, в первую очередь ваххабизма (так как именно он является государственной религией главного спонсора исламской экспансии – Саудовской Аравии). Этот процесс особенно заметен в России, деидеологизация которой при очевидной разрушительности имплантированных в нее обрывочных западных ценностей сделала ее легкой добычей исламских миссионеров. Значительная их часть подготовлена под идейным воздействием ваххабитов и ориентирована на вытеснение традиционного «домашнего» ислама, граничащего с простым соблюдением обычаев национальной культуры, агрессивным стремлением к максимальной регламентации жизни мусульман, вплоть до вовлечения их в газават.

Таким образом, как участник глобальной конкуренции ислам представляет собой грозную силу, являясь наряду с Западом и Китаем третьим участником конкуренции цивилизаций.

В то же время ряд неустранимых слабостей исламской цивилизации обрекает ее если и не на поражение в глобальной конкуренции, то во всяком случае на сохранение «на вторых ролях».

Главная из них слабостей – оборотная сторона гибкости: отсутствие организованности и способности не то что реализовывать, но даже разрабатывать долгосрочные стратегии. В экономическом и технологическом плане представители исламского мира также демонстрируют удручающе низкий уровень эффективности; за 30 лет относительно дорогой нефти они смогли обеспечить лишь рост потребления, не создав ни собственных технологий, ни даже сколь-нибудь развитых диверсифицированных экономик.

Пример 36.

Саудовская Аравия:

бессилие богатства и «бунт на коленях»

Слабость мусульманской экономической модели иллюстрирует пример наиболее мощной в экономическом плане исламской страны – Саудовской Аравии.

Неэффективность ее сырьевой ориентации, усугубленная демографическим бумом, проявилась в динамике ВВП на душу населения. После головокружительного роста в 13,4 раза за 10 лет (с 1,2 тыс.долл. в 1971 до 16,1 тыс.долл. в 1981 году) последовало падение до 5,1 тыс.долл. в 1988 и 6,3 тыс.долл. в 1998 годах. Даже в 2000 году ВВП на душу населения составил лишь 8,3 тыс.долл..

Еще более наглядно болезненность этого падения проявилась в сопоставлении с США, в котором ВВП на душу населения, несмотря на все перипетии мирового и национального развития, неуклонно рос из года в год. В 1971 году ВВП на душу населения в Саудовской Аравии составлял 23% от американского. Взлет мировых цен на нефть и, соответственно, масштабов саудовской экономики привел к тому, что в 1980 и 1981 годах душевой ВВП этой страны превосходил американский соответственно на 25 и 18%. Но уже в 1988 году он упал до «нормального» уровня в 24%, на котором и остался (если не считать всплеска до 28-30% в 1990-1992 годах).

Сегодня внешний долг Саудовской Аравии только перед США составляет около 160 млрд.долл.. О тяжести этого бремени свидетельствует то, что снижение мировой цены нефти до уровня ниже 21 долл. за баррель брент-смеси создаст для нее неприемлемые трудности даже не при простом обслуживании внешнего долга. (Для сравнения: российские нефтяники, работающие в качественно менее благоприятных условиях, чем саудовские, хорошо чувствуют себя и при 16, а российская экономика при всех своих недостатках сохраняет нормальный в целом режим функционирования и при 20 долл. за баррель).

Экономическая неэффективность, кровно заинтересовывая Саудовскую Аравию и другие нефтедобывающие страны исламского мира в дорогой нефти, создает глубокое противоречие между ними и развитыми странами, в первую очередь США.

Однако оно носит далеко не абсолютный, «повсеместный и вневременной» характер. Нефть могла оставаться аномально дорогой так долго (с середины 1999 года) лишь из-за встречной заинтересованности не только основного производителя, но и основного потребителя, – США.

На первом этапе подъема цен, в 1999 году, дорогая нефть была нужна им потому, что она создавала технологически отстающей и потому более энергоемкой экономике Европы большие трудности, чем экономике США. Высокие цены на нефть сменили нагнетание напряженности вокруг Югославии в роли эффективного инструмента борьбы против ближайшего конкурента США – Евросоюза.

В 2000 году решающим фактором стала предвыборная борьба. Связь республиканцев с американскими нефтяными компаниями и через них – с арабским миром лишила демократов двух стратегических козырей из трех (расцвет экономики США, мир в Израиле, реформы в России). Дестабилизация Ближнего Востока дискредитировала Клинтона, а дорогая нефть ускорила крах рынка акций высокотехнологичного сектора (недаром Клинтон в категорической форме требовал от своего окружения добиться решительного удешевления нефти еще до февраля 2000!).

После победы республиканцев необходимость удешевления нефти была осознана ими, – но арабские страны уже привыкли к сверхдоходам. Дороговизна нефти с 2001 года вызвана своего рода «тихим бунтом» арабских стран против американской гегемонии.

Свою роль в этом бунте играют и экономические трудности, и осознание наконец глобальных последствий краха СССР. Та же Саудовская Аравия была форпостом США против распространения советского влияния в исламском мире; исчезновение СССР позволило ей, хотя и с опозданием, начать осознавать собственные интересы.

Вместе с тем вплоть до терракта 11 сентября 2001 года существенной компонентой этого бунта являлась его скрытая поддержка со стороны нефтяных корпораций США, заинтересованных в дорогой нефти. Терракты, поставив под угрозу, как тогда казалось, само существование американской экономики, создали необходимость компенсировать ухудшение глобальной конъюнктуры в том числе и снижением цены на нефть, и американские нефтяники поступились текущими интересами, чтобы избежать глобального кризиса.

Удорожание нефти с середины февраля 2002 года было вызвано неоправданно с точки зрения стратегического планирования затянувшейся подготовкой США нападения на Ирак, призванного надежно и надолго снизить цену нефти и уничтожить возможность даже пассивного сопротивления со стороны исламских нефтедобывающих стран.

Возможность проведения и успеха этой операции не вызывал сомнения, – и это является исчерпывающей эпитафией исламской модели экономического развития.

Подобное невнимание к ключевым факторам современной конкурентоспособности – управлению и технологиям – кроется не столько в психологии ряда народов (так как современный ислам не только многонационален, но и, в рамках единой религиозной парадигмы, поликультурен), сколько в самом позиционировании ислама.

Приверженцами ислама в силу объективных причин становятся люди и общества, не нашедшие себе места в ужесточающемся мире, не выдержавшие глобальной конкуренции. В результате объединяющий и впитывающий их исламский мир впитывает и их качества, не давшие им победить в глобальной конкуренции, – и начинает проигрывать свою коллективную игру по тем же причинам, по которым каждый из его членов уже проиграл свою индивидуальную.

Команда, каждый член которой доказал свою неэффективность, может стать эффективной либо в результате могучего преобразующего воздействия со стороны тренера (которого по отношению к исламской цивилизации просто не существует), либо в результате кардинального изменения правил игры.

Отдельные представители исламского мира пытаются изменить правила глобальной игры за счет террора. Однако эта попытка самоубийственна, так как современная война (в том числе ведущаяся террористическими методами) является войной технологий.

Ограниченная группа людей может выиграть отдельные сражения (или успешно провести терракты), выбирая ситуации, в которых она обладает преимуществом во внезапности, выучке и оснащении, но заведомо не может выиграть войну, так как ее ресурсов, в том числе и технологических, не хватает для длительного системного воздействия. В лучшем случае она лишь повысит эффективность общественной системы, которую пытается разрушить, уничтожив ее наиболее уязвимые элементы и мобилизовав остальные.

Таким образом, индивидуальная или групповая попытка изменить правила глобальной игры обречена из-за недостатка ресурсов.

Религиозная экспансия – более масштабная, коллективная попытка изменить эти правила, причем частично успешная. Однако окончательный баланс все равно подводится не в андеграунде и не среди маргинализованных частей человечества, а в высших, управляющих слоях развитых обществ и определяется либо по-старому – деньгами, либо по-новому – технологиями, в том числе технологиями организации, управления и формирования сознания.

Исламский же мир располагает лишь растущим числом неизменно дурно управляемых людей и деньгами (даже не капиталами!) от экспорта нефти, значение которых в целом снижается. При этом религиозный образ действия дополнительно к слабости интеллектуальных и управляющих систем туманит разум, мешает ясному пониманию происходящего и заставляет размениваться на достижение второстепенных, а порой и вовсе вредных с точки зрения глобальной конкуренции целей.

Демографический фактор не позволит исламскому миру потерпеть окончательное поражение, но ресурсная недостаточность не даст одержать победу и даже начать играть в развитии человечества и в мировой политике самостоятельную роль.

Наиболее концентрированное выражение несамостоятельности исламского мира – использование его лидерами валюты своих основных стратегических противников в качестве средств накопления. Исламский мир может финансировать борьбу с США, включая терракты, но, пока он будет делать это долларами, речь будет идти не о борьбе ради победы, а о мелком торге ради локальных уступок, ибо победа будет смертельна. А ведь еще Макиавелли учил, что «всякий несмертельный удар смертелен для того, кто его наносит».

Перед этой сохраняющейся и, по всей вероятностью, не осознаваемой зависимостью перед Западом меркнет даже животный, парализующий ужас, испытываемый лидерами богатых исламских государств перед угрозой «ударов возмездия» со стороны США по построенным ими роскошным дворцам, на противовоздушную оборону которых они не нашли ни денег, ни времени.

Таким образом, исламский мир обречен быть хаотичной и нерганизованной силой, способной побеждать, но не победить, вдобавок манипулируемой своими стратегическими конкурентами и направляемой ими на решение собственных локальных задач.

Строго говоря, именно так он и развивался до сих пор. Стратегический союз Саудовской Аравии и США возник в первой половине 80-х годов на основе идеи противостояния вторгнувшемуся в Афганистан СССР. При этом, преследуя религиозно-идеологические цели, Саудовская Аравия пошла на ощутимые материальные потери (см. пример …), снизив мировые цены на нефть, что привело ее к финансовой зависимости от США.

Финансирование палестинцев, включая их военизированные организации, шло в силу этой зависимости под ощутимым влиянием США, которые мирились с финансированием палестинцев ради финансирования борьбы против СССР, а затем использовали конфликт на Ближнем Востоке в своих глобальных и даже внутриполитических целях. Так, перед президентскими выборами в США 2000 года внезапное обострение, казалось, уже потушенного конфликта нанесло удар по Клинтону, хотя тот вместе с Арафатом успел получить Нобелевскую премию мира. (СМ. ПРИМЕЕР/ПАРАГРАФ)

В Косово и в целом в Югославии с начала 90-х годов мусульмане использовались американцами как инструмент сдерживания стратегического конкурента – Евросоюза; в Синцзян-Уйгурском автономном районе – как средство создания дополнительных проблем для другого стратегического конкурента, Китая.

И даже действительно эффективные терракты 11 сентября 2001 года оправдали вхождение США в Среднюю Азию и стали своего рода «эмоциональным мостиком» для создания в американском обществе мотивации к последующему нападению на Ирак, необходимому для подтверждения американского глобального лидерства и снижению цен на нефть (см. параграф …).

—

Глава 12. ПЕРЕХОД ОТ ФИНАНСОВЫХ ВОЗДЕЙСТВИЙ К ВОЕННЫМ

12.1. Недостаточность финансовых воздействий в условиях глобализации

Ключевое отличие межцивилизационной конкуренции от внутрицивилизационной, как показано в предыдущем параграфе, – отсутствие у ее участников общего языка и общей системы ценностей. Важным следствием этого с точки зрения видоизменения самой конкуренции является утрата ее «всеобщего эквивалента» – универсального, общего для всех ее участников критерия успеха.

Это создает определенные удобства, – так, каждый участник борьбы может объявлять себя победителем. Вместе с тем он не может не понимать, что удобства такого рода хороши исключительно «для внешнего употребления», для саморекламы и пропаганды.

В то же время каждый участник конкуренции нуждается в «гамбургском счете» – универсальном критерии, позволяющем отличать поражение от победы. В идеальном мире сотрудничества, существующем в теоретических представлениях об «игре с положительной суммой», разные цивилизации, скользя мимо друг друга в непересекающихся плоскостях, могут одновременно достигать каждая своих целей, не создавая помех друг другу.

Однако реальный мир, как было показано выше (см. параграфы …), является миром жесткой конкуренции за ресурсы, ведущейся на уничтожение и, таким образом, служащий классическим примером «игры с отрицательной суммой». Человеческие цивилизации, действуя каждая своим собственным образом и в присущей только каждой из них сфере представлений, ежеминутно сталкиваются в реальном мире, конкурируя за ресурсы своего развития, которые различаются для них лишь частично.

Поэтому цивилизационные экспансии, хотя и развиваются в различных плоскостях, неминуемо сталкиваются в прямых противостояниях. Это делает невозможным поддержание иллюзий «всеобщей победы», особенно активно насаждавшееся Западом после победы над СССР: все участники глобальной цивилизационной конкуренции могут достигать своих целей одновременно, но кто-то из них будет победителем, а кто-то – обязательно – побежденным.

В полноценной рыночной экономике, существовавшей до начала глобализации, роль «всеобщего эквивалента», в том числе критерия победы, выполняли деньги: если вы, достигнув своей цели, становились финансово сильнее конкурентов, вы побеждали. Если же, достигнув своей цели, вы относительно слабели в финансовом плане (то есть, может, и крепли, но при этом отставая от конкурентов), это доказывало ложность вашей цели и ваше поражение.

В условиях глобальной цивилизационной конкуренции однозначность указанного критерия размывается, ибо для части цивилизаций значимость финансов относительно невелика. С одной стороны, цели этих цивилизаций носят внеэкономический характер, что обуславливает незначимость денег для их представителей. С другой стороны, меньшая относительная ценность денег позволяет им снижать издержки и достигать тех же (а зачастую и вообще недоступных для конкурентов – примером могут служить военные технологии СССР) результатов меньшими затратами.

Значительная часть представителей незападных цивилизаций вовлечена в глобальную конкуренцию как люди, лишенные перспективы, люди без будущего. Это ослабляет указанные цивилизации в финансовом и технологическом плане, не говоря уже об их ослаблении из-за повышения воздействия на них финансовых возможностей конкурентов (включая возможность дешево купить самого высокопоставленного чиновника; российских, насколько можно понять, покупали простым обещанием «гринкарты» и возможности чтения лекций в западных университетах).

Однако важна и неоспоримая моральная правота бедных людей, лишаемых самого права на существование, – правота, признаваемая и по официальным критериям западных цивилизаций. Невозможность исправить их положение служит могучим мобилизующим и воодушевляющим фактором. Многие представители «маргинализованного большинства» современного человечества готовы воевать и даже умирать не то что за небольшие деньги, но вообще даром – не из корысти или надежды, но из простой мести, в том числе даже не за себя, а «за того парня».

Кроме того, представители незападных цивилизаций в целом бедны – и поэтому их труд, в том числе относительно квалифицированный, стоит относительно дешево.

Наконец, их нечем пугать. Любой житель развитой страны сделает почти все, что угодно под угрозой разрушения благосостояния и ввержения в нищету. Однако одной третьей части человечества – двум миллиардам систематически голодающих людей – грозить нищетой не имеет смысла, потому что они и не знают иного состояния. Осуществленная угроза исчезает и требует замены.

А чем можно грозить людям, лишенным благосостояния и самой надежды? Только угрозой смерти.

Таким образом, сталкивая участников с разнородными системами ценностей, цивилизационная конкуренция заставляет их опуститься на уровень наиболее простых, базовых, фундаментальных понятий, общих для всех людей в силу их даже не социальной, но биологической природы.

Укрупнение субъектов глобальной конкуренции до цивилизационного уровня ведет к перерастанию ими единого культурно-коммуникативного поля и к выходу из него – к своего рода «вавилонскому смешению языков», потере единой системы ценностей и взаимопонимания и, соответственно, к примитивизации коммуникаций. На смену финансам – этому отражению реального мира в сфере рыночной экономики – приходит наиболее грубая, доступная восприятию вне зависимости от культурной принадлежности и потому универсальная физическая сила.

Глобальная конкуренция цивилизаций носит все менее финансовый и все более биологический характер. Это борьба не капиталов, но экспансий единых цивилизационных организмов в их наиболее обнаженном, первичном виде, в котором экономическая конкуренция становится уже не главным, но лишь одним из многих направлений борьбы.

Снижение значения рыночных факторов глобальной конкуренции сопровождается усилением нерыночных, связанных с технологиями (вне привязки к цивилизационному характеру глобальной конкуренции данный вопрос был рассмотрен в параграфе …). Но вне сферы финансов единственным «всеобщим эквивалентом», равно понятным и равно эффективным по отношению ко всем участникам цивилизационной конкуренции, остаются не тонкие, сложные и зачастую просто непонятные технологии, но исключительно прямое и грубое применение силы.