Текст книги "Мировой кризис: Общая теория глобализации"

Автор книги: Михаил Делягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 51 страниц)

ментальная революция?

Как было показано выше (см. параграфы …..), информационная революция ведет к качественному усложнению значимой для человечества реальности. Причина – усиление многообразия существенных для человечества процессов, с одной стороны, и начало широкомасштабного проявления ранее не существовавших или не замечавшихся долгосрочных закономерностей, с другой. (Существенно, что оба эти явления могут рассматриваться как признаки приближения человечества к качественному изменению его развития, так как объективно свидетельствуют об увеличении многообразия вариаций, которое, в свою очередь, является верным предвестником эволюционного скачка.)

Долгосрочные закономерности, сроки реализации которых сопоставимы или превышают человеческую жизнь, разнообразны: от колебаний уровня Каспийского моря и распространения инфекций, компенсирующих ухудшение генетического качества человеческой популяции и снижение иммунитета принудительной интенсификацией процессов естественного отбора (типа СПИДа и гепатитов С и Д), до изменения баланса глобальной конкурентоспособности.

Влияющие на человечество процессы по мере усложнения и расширения его собственной деятельности также становятся все более сложными и многообразными. Здесь имеет место своего рода «принцип отражения», так как влияющие на человечество процессы по мере развития технологий все в большей степени становятся простым отражением его собственной деятельности, влияющей на окружающий мир и на само человечество.

Указанные процессы приобретают все более комплексный и при этом размытый, «распределенный» между различными сферами деятельности характер, – в то время как не только индивидуальное, но даже общественное человеческое восприятие по-прежнему раздроблено по отдельным отраслям и сферам и лишь с величайшим трудом способно объединять изменения, наблюдаемые в отдельных направлениях, в единые целостные процессы.

Строго говоря, данное утверждение является оптимистичным предположением; пока нет никаких убедительных доказательств того, что подобное комплексное восприятие значительного количества распределенных процессов вообще в принципе доступно человеческому сознанию.

Таким образом, благодаря перечисленным эффектам распространение информационных технологий резко ограничивает сферу эффективного применения традиционной формальной логики. Как уже было показано выше (параграф 2.2.), информационные технологии и особенно технологии high-hume означают смерть логики в привычном для нас понимании. Ведь указанные технологии в значительной степени строят свое манипулирование объектами воздействия (людьми и коллективами) именно на основе органической приверженности последних традиционной формальной логике, эксплуатируя естественную ограниченность последней и делая таким образом всякое использование чисто логических построений заведомо обреченным на неудачу.

Эта закономерность опирается на глубокую технологическую основу. Напомним, что логика как способ функционирования сознания по самой своей сути соответствует в традиционным технологиям high-tech. Технологиям же high-hume больше соответствует творческая интуиция, и в прямом конкурентном столкновении high-hume «бьет» high-tech столь же непреложно и столь же разнообразно, как творческая интуиция – формальную логику.

Описанные процессы прямо связаны с крайне опасными для каждого индивидуального сознания явлениями, объективно расшатывающими его. Это прежде всего потеря объективизированного критерия истины и постоянное использование сложных и многообразных информационных технологий, механизм и последствия действия которых, как правило, непонятны применяющему их субъекту. Не следует забывать и о его постоянном взаимодействии с миром на глубинном информационном уровне, не контролируемом сознательно и не доступном для самоанализа. Это формирует у индивидуального сознания (и в особенности наиболее чувствительного творческого – правда, за границами его творчества) рабскую приверженность господствующему мнению, слепое следование ему, доверчивость и катастрофическое, весьма напоминающее свойственное детям, отсутствие критичности.

Эти замечательные черты прежде всего проявляются за пределами профессиональной деятельности человека, однако по мере повышения роли коллектива в этой деятельности и «растворения» индивидуума в коллективе они все более полно проявляются и в профессиональной сфере.

Непосредственным следствием этого становится распространение почти маниакальной веры во всемогущество внешних, заведомо не контролируемых и часто даже не осознаваемых человеком, но воспринимаемых им и существующих с его точки зрения сил.

Силы эти крайне разнообразны.

Наиболее безобидна, хотя и жестоко караема, вера во всемогущество и необычайную эффективность разнообразных экспертов и специалистов – от столяров и сантехников до составителей математических моделей биржевых и общественных процессов, конечно же, с особым выделением специалистов в области информационных технологий и отдельных направлений науки, обычно прикладной.

Частный случай проявления этой веры – вера во авсесилие, с одной стороны, психоаналитиков и «пиарщиков», а с другой – научного и подкрепленного информационными технологиями менеджмента. Последнее выражается обычно в убежденности в том, что любой процесс можно организовать должным образом, причем результат его будет определен не более чем мерой административного, управленческого умения. Интересно, что убежденность эта, насколько можно понять, возникла первоначально в тоталитарных обществах; многие из граждан бывших социалистических стран бесспорно помнят то блаженное мироощущение, когда казалось, что принятие решения ЦК КПСС или постановления правительства само по себе автоматически означает решение той или иной, сколь угодно сложной проблемы, причем наилучшим образом.

Органическое непонимание того, что в общественной сфере многие вещи, которые в принципе можно представить себе, в принципе нельзя воплотить в жизнь, является одним из наиболее распространенных пороков информатизированного сознания.

Наиболее бросающимся в глаза и наиболее потенциально деструктивным свойством последнего является органическая склонность к конспирологии или, иначе говоря, к «теории заговоров». Служащая в реальном мире исчерпывающе достаточным клиническим симптомом интеллектуальной импотенции (если не психического заболевания), в мире информационных технологий эта склонность носит угрожающе распространенный характер.

Как представляется, «эпидемия конспирологии» вызвана некими органическими, принципиально неустранимыми особенностями технологий high-hume. Сам характер этих технологий жестко предопределяет неизбежную скрытность, конспиративность всякого отдельно взятого случая их сознательного применения. Ведь если даже самым благожелательно настроенным людям сообщить, что они находятся под информационным воздействием, оказываемым на них таким-то образом в таких-то целях, эффективность этого воздействия в общем случае уменьшится в разы, если оно вообще не приведет к противоположным результатам. Так, одним из наиболее изощренных и эффективных приемов информационной войны является создание у людей иллюзии враждебного пропагандистского воздействия на них для того, чтобы направить их естественное противодействие в нужную сторону.

Специалисты в области информационных технологий, как и большинство людей, охотно судят о других по себе и своим успехам. А так как их успехи основаны преимущественно на применении скрытых методов, легко подпадающих под определение «заговора», они охотно верят в широкую распространенность и всемогущество заговоров – тем более, что для них самих эта вера приятна, так как означает неявно и веру в их собственное всемогущество, в их собственную принадлежность к некоему всесильному и тайному сообществу, своего рода «новым масонам».

Эта вера подпитывается и тем, что погруженность в информационный мир и связанный с ней отрыв, «выпадение» из реального мира способствует потере представлений не то что о роли объективных закономерностей в развитии общества, но даже зачастую и о самом принципиальном существовании подобных закономерностей.

Происходит своего рода естественная «инверсия сознания», распространяющего известные ему преимущественно информатизированные аспекты общественной жизни на всю эту жизнь.

У широкого распространения «теорий заговоров» есть и вполне объективная предпосылка, выявленная для общих случаев И.Пригожиным и конкретизированная для общественных процессов В.Леонтьевым.

Практически любое позитивное взаимодействие людей внешне выглядит может быть представлено как заговор (именно в этом заключается объективная предпосылка распространения специфических расстройств психики среди сотрудников разного рода политических полиций). В любой момент такие взаимодействия идут в целом достаточно хаотично и разнонаправленно. Однако объективные закономерности общественного развития, реализуясь через деятельность людей, в общем случае позволяют достичь успеха только тем межличностным взаимодействиям, которые случайно или же в результате успешного планирования в наибольшей степени соответствуют требованиям этих объективных закономерностей.

Именно эти успешные взаимодействия и сохраняются в памяти – не только общества, но и самих их участников и, соответственно, входят в историю. Остальное забывается и отбрасывается как несущественное и случайное, а порой и постыдное – людям свойственно стыдиться своих ошибок и всеми силами стараться их забыть.

В результате, оглядываясь назад без углубления в изучение объективных закономерностей развития (которые недоступны для специализирующихся на информационных воздействиях), человек и общество видят на поверхности явлений лишь цепочки зачастую очень сложных, но неуклонно венчающихся успехами межличностных взаимодействий. Называть их заговорами или же плодами удачного стратегического планирования – дело воспитания, вкуса и личной культуры, но приверженность к их изучению жестко задается самим поверхностным характером рассмотрения.

Таким образом, сведение всего общественного развития именно к таким цепочкам практически неизбежно для информатизированного, профессионально инфантильного сознания, принципиально не имеющего отношения к реальности и тем более к ее объективным закономерностям.

Венцом такого сознания являются фобии – безотчетные страхи, произвольно концентрирующиеся на относительно случайных явлениях. Причина их появления у информатизированного сознания – неминуемо острое ощущение, существующее, как правило, на подсознательном уровне, своей как минимум неполной адекватности и недостаточности для восприятия окружающего реального мира.

Однако в условиях информационной революции и смерти логики фобии являются не привилегией одного лишь наиболее передового, информатизированного сознания, но всеобщим достоянием. Глубинной причиной их появления в обычном, традиционном сознании является внутренний конфликт между обстоятельствами реального мира, которые помнит, знает или видит не– или недостаточно «информатизированный» человек, ставший объектом интенсивного воздействия технологий high-hume (а это едва ли не все население относительно развитых и успешно развивающихся стран), и теми образами и оценками этих обстоятельств, которые массированно и настойчиво внедряют в его сознание указанные технологии.

Невиданный взрыв популярности фильмов ужасов (в первую очередь в развитых странах и лишь затем в остальных), таким образом, отнюдь не случайно совпал с началом относительно широкого применения информационных технологий. Он представляется не только стихийной реакцией совокупности индивидуальных сознаний на распространение относительно высоких стандартов благополучия и связанного с ним сенсорного голодания, но и более чем наглядным воплощением широкого, практически повсеместного распространения индивидуальных фобий.

В общественной жизни фобии воплощаются в том числе и через описанные выше «теории заговоров». Сфера конкретизации их объектов, особенно в «экспертном сообществе», достаточно широка – от «жидомасонов» и «мирового правительства» с центром то в Шамбале, то в Бильдебергском клубе до «русской мафии», всевластного АНБ (а ранее – не менее всевластных ЦРУ и КГБ) и более или менее «террористических» режимов Кастро, Хусейна, Ким Чен Ира, Каддафи, отца и сына Бушей со вклинившимся между ними Клинтоном, не говоря уже о Милошевиче.

Существенно, что все описанные проявления инфантилизма характерны для индивидуальных сознаний не только развитых, но и авторитарных обществ, в наибольшей степени и в наиболее грубой форме подвергнувшихся перестройке с помощью информационных технологий. Основная часть наших российских современников старше 35 лет помнит большинство рассмотренных черт на своем собственном примере. Соответственно, грубая перестройка сознания при разрушении авторитарного режима и «перехода к демократии», являющаяся для большинства населения поставторитарных стран не менее насильственной и психологически (а часто и не только психологически) катастрофичной, чем для их отцов или дедов – становление авторитарного режима, также создает питательную почву для широкого распространения фобий.

В развитых странах описанные сбои индивидуальных сознаний способствуют ускоренному и углубленному развитию психиатрии и психотерапии, которые не только выступают непосредственной реакцией общества на распространение заболеваний, но и, на более глубоком уровне рассмотрения, служат своего рода «ремонтными производствами» для важнейшей производительной силы информационных технологий – индивидуального человеческого интеллекта и психики. Остальные общества, просто в силу недостаточной развитости, этих «ремонтных производств» лишены, что усугубляет их отставание от развитых стран.

Существенно, что психиатрия, как и всякое «ремонтное производство», эффективно способствует совершенствованию применяемых базовых технологий, то есть технологий формирования сознания, и служит действенным (а с точки зрения общественной безопасности – и необходимым) инструментом их улучшения.

Для человечества в целом описанное является верным признаком снижения эффективности индивидуального сознания в силу выхода человечества на новый уровень развития и, соответственно, качественного усложнения его взаимодействия с миром.

Мы на практике убеждаемся в том, что всякое увеличение накопленного знания и, более широко, освоенной информации ведет к соответствующему расширению непознанного. Иллюстрацией этого тезиса служит одна из наиболее известных и одновременно древних философских моделей – так называемая «сфера Аристотеля», представляющая собой границу между известным и неизвестным: ее объем символизирует накопленное знание, а поверхность – неизвестное, доступное человеку и потому воспринимаемое им. Чем больше человек узнал, тем больше радиус сферы, тем больше ее площадь и, соответственно, тем сильнее и разнообразней его столкновение с неведомым.

Таким образом, в любой момент времени «чем больше познано, тем больше неизвестно». А неизвестное практически всегда на интуитивном уровне воспринимается человеком и человечеством как проблема, как потенциальная угроза. Поэтому увеличение масштабов деятельности и, соответственно, накопление знания само по себе ведет не только к количественному, но и к качественному нарастанию проблем, к их неуклонно повышающемуся многообразию и ускоряющемуся усложнению (в том числе и за счет постоянного перехода количества в качество).

Изложенные банальности означают, что по мере своего развития человечество выходит на уровень закономерностей, временной и пространственный масштаб которых все более превышает масштаб деятельности отдельного человека, а сложность и разнообразие которых все более усложняется.

Понятно, что индивидуальные способности каждого индивидуума ограничены. Ограничены как в принципе, – потому что этот уровень, по-видимому, имеет некий биологически предопределенный предел, – так и в каждый отдельный момент до достижения этого биологического предела. Эта принципиальная ограниченность сохраняется, несмотря даже на постоянное повышение качества мышления и увеличение его количественной мощности за счет все более массового и организованного использования все более современной техники (от книгопечатания до компьютеров).

Поэтому неуклонно нарастающие сложность и разнообразие проблем, с которыми сталкивается человечество, рано или поздно превысят уровень, доступный адекватному восприятию и анализу не только среднего, но даже самого выдающегося человека.

Указанное превышение, скорее всего, не носит окончательного, необратимого характера. Происходит своего рода «гонка преследования»: растущие способности индивидуального человеческого сознания пытаются соответствовать неумолимо растущей сложности проблем, встающих ним – и перед всем человечеством в целом.

Эта гонка небезуспешна.

Понятно, что всякий раз, когда сознание человека догоняло сложность встающих перед ним проблем и начинало соответствовать им, прорываясь к реальному пониманию общих закономерностей развития, это отражалось на состоянии наиболее универсальной из наук – философии – и вело к ее расцвету. Наиболее значимые моменты такого рода связаны с античной философией, эпохой европейских энциклопедистов и, наконец, открытием диалектики со всеми ее разнообразными свойствами и последствиями.

При этом общее ускорение развития, вызывающее сокращение промежутков между повторяющимися событиями человеческой истории, позволяет предположить близость следующего этапа возрождения философии как единой универсальной науки, – если, конечно, общее направление развития человечества не изменится резко как раз сейчас, ворвавшись в новую, неизведанную нам еще плоскость.

Как представляется, это может быть рывок в индивидуальной биологической (или вообще индивидуальной – ментальной, например) эволюции, резко увеличивающий мыслительную мощь отдельного человека. С другой стороны, изменение может коснуться человечества как целого или выделяющейся из него группы человеческих сообществ. В этом случае может произойти увеличение человеческих знаний до такого «критического» уровня, когда сфера непознанного, непосредственно касающегося человечества, начнет не расширяться, а сжиматься по мере дальнейшего накопления знаний. В этом случае неизвестное, непознанное из внешней среды обитания интеллекта превратится в своего рода «пузырьки», лакуны внутри единого пространства победившей науки.

Несмотря на оптимистичность этой картины, ничего невозможного в ней – по крайней мере, для относительно коротких промежутков времени – нет. Так уже было во времена Ньютона, так было и в конце XIX века, когда сияющие небосклоны, например, физики омрачали лишь несколько тучек. Научная общественность расслабленно ожидала, что трудолюбивые аспиранты под водительством стареньких профессоров – потому что кто ж из молодых ученых будет заниматься таким скучным делом! – особо не напрягаясь, потихоньку развеют их буквально за нескольких лет.

Однако эти безобидные тучки, как мы помним, внезапно превратились в зияющие «черные дыры», которые, в клочья разорвав пространство человеческого знания, всосав в себя триллионы долларов, десятки тысяч тонн золота и миллионы жизней, выплюнули на землю ядерное и еще бог весть какое оружие и заставили нас строить из обломков храмов науки жалкие временные сооружения.

Каким бы образом ни шла гонка между индивидуальным человеческим интеллектом и усложнением встающих перед ним проблем в будущем, в каждый из проживаемых моментов мы должны исходить из единственно по-настоящему доступного нам знания – опыта прошлого.

Опыт показывает: на всем протяжении человеческой истории индивидуальный интеллект в целом отставал в гонке с усложняющимся миром. Несмотря на отдельные выдающиеся рывки, отставание это в целом, как правило, нарастало. Наиболее убедительное доказательство последнего – углублении специализации, идущее практически во всех сферах человеческой деятельности.

Объективно обусловленные трудности с пониманием относительно сложных и при этом все более и более разнообразных процессов обусловили естественное, стихийное формирование коллективов, каждый член которых выполнял какую-либо одну, изначально заданную и строго определенную функцию. Созданием коллективов или, иначе (с иной, более институциональной, чем гносеологической точки зрения), организаций человечество как бы дополнительно «укрупняло» и усложняло действующие сознания, бывшие до того исключительно индивидуальными, подтягивало их на необходимый уровень сложности, в большей степени соответствующий изучаемым явлениям.

Всякий сталкивавшийся с организацией как целым чувствует, что она представляет собой качественно иной объект, чем простая совокупность отдельных людей. Это целостная система, имеющая свои собственные цели, задачи и средства их достижения, далеко не всегда совпадающие с целями, задачами и средствами их достижения отдельных людей, не только образующих ее, но даже и непосредственно руководящих ею. Организация, как правило, представляет собой единый организм, образуемый людьми, организм не только в переносном, но и прямом – структурном, биологическом, эволюционном смысле слова.

Принципиально важно, что обычно организация значительно умнее, эффективнее и лучше адаптирована к окружающей среде (образуемой другими организациями, с которыми она взаимодействует), чем любой из ее сотрудников. При этом ее способности к познанию как таковому неизмеримо ниже аналогичных способностей образующих ее людей как из-за общей инерционности группового сознания, так и потому, что коллектив практически никогда не выравнивается по лучшим своим членам (а обычно – при недостаточно эффективном менеджменте – выравнивается по худшим). В результате новое знание, которое еще может быть доступно одному отдельно взятому человеку, добывшему это знание, для организации – и тем более общества в целом – вполне может оказаться (и сплошь и рядом оказывается) принципиально недоступным.

Превосходство коллективного сознания над индивидуальным проявляется прежде всего в совершенно иной сфере – сфере сбора уже имеющейся информации и ее реализации: отдельный человек может обладать лишь ограниченным объемом накопленных человечеством знаний, коллектив же – практически всеми; отдельный человек реализует лишь ничтожную часть своих знаний, а коллектив, как бы мало он ни знал, реализует практически все свои знания. Вероятно, именно поэтому гении очень редко выживают в организациях – уровень их индивидуального интеллекта оказывается в опасной близости к уровню совокупного интеллекта коллектива (а добытое им знание часто оказывается недоступным коллективу), что объективно ведет к неизбежному возникновению фактической конкуренции между ними. В итоге гений сначала стихийно отторгается организацией, а затем и подавляется ее количественным, а иногда и качественным превосходством.

Сегодня уже никто не имеет возможности забывать о том, что «коллективный разум», несмотря на банальность этого термина, – такая же реальность, как и, например, «коллективный интерес». Опираясь не только на индивидуальные разумы, но и на индивидуальные эмоции и впитывая их, он зачастую успешно осуществляет массовое и постоянное объединение логики с интуицией. Такое устойчивое объединение остается пока недоступным для любого типа индивидуального интеллекта – как для искусственного (из-за недоступности для него интуиции, по-видимому, носящей принципиальной характер), так и для естественного (из-за чрезмерного напряжения, связанного с интуитивной деятельностью, что делает невозможным ее систематическое осуществление).

Так же, как организация не сводится к совокупности образующих ее индивидов, «коллективный разум» ни в коем случае не тождественен совокупности отдельных разумов. Лишь в благоприятных и далеко не частых случаях он персонифицируется в лице руководителя организации, действия которой тогда приобретают преимущественно осознанный характер. Без этого организация обычно действует, как животный организм, как коллектив насекомых, стихийно и неосознанно (хотя часто и весьма эффективно) реагируя на внешние раздражители и стремясь в первую очередь к выживанию, а во вторую – к экспансии.

При этом цели и инструменты организации, ее реальные стратегии, внешне стихийно определяемые взаимодействием разнообразных стремлений ее членов (подобно тому, как инстинкты животного, например, определяются внешне стихийным взаимодействием электрических импульсов в его нервной системе), могут не только не совпадать, но и отличаться от представлений о них даже наиболее осведомленных и влиятельных ее представителей.

Таким образом, при эффективном руководстве организация склонна вести себя как разумное существо, при менее эффективном – как существо, обладающее не разумом, но лишь инстинктами.

Универсальный критерий разумности общеизвестен: это способность к самостоятельному целеполаганию. Принципиально, что многие организации рассматривают целеполагание – определение «миссии» организации – как важнейший аспект своей деятельности. Более того: современная наука об управлении рассматривает выработку, предельно четкое определение, доведение до всех членов коллектива и жесткий контроль за реализацией «миссии» организации в качестве категорического императива, непременного условия успешной деятельности даже в случаях, когда с точки зрения индивидуального здравого смысла такой подход представляется напыщенным и совершенно излишним. Однако дело не только в логике: дело еще и в подстегивании пробуждения коллективного сознания.

В этом организации подчиняются своего рода «административному инстинкту». Наука управления, развившая и формализовавшая этот коллективный инстинкт, категорически требует от организации активного, постоянного и разветвленного целеполагания, то есть с нашей точки зрения – постоянного настойчивого упражнения, тренировки и максимального наращивания ее коллективного разума.

Таким образом, по мере развития систем управления организаций, в первую очередь крупных корпораций, происходит эволюция их коллективного разума. Этот разум, хотя и вырастающий из совокупностей индивидуальных сознаний людей, является тем не менее не вполне человеческим. Если можно так выразиться, коллективный разум – это «разум второго порядка», надчеловеческий разум, для которого отдельные личности являются не более чем образующими его элементами, отчасти взаимозаменяемыми.

Главным инструментом развития человечества на этапе быстрого возникновения и эволюционирования «второго разума» становится совершенствование «организационной структуры» – механизма объединения ограниченных и неэффективных по отдельности людей в эффективные коллективы. Не секрет, что именно организационная структура является, как правило, наиболее тщательно охраняемой коммерческой тайной большинства корпораций – ибо технологию производства можно купить или придумать, а технологию управления можно только вырастить, как живое существо, вместе с самой организацией. Получив доступ к ее организационной структуре, можно понять, как она функционирует и как она думает (в терминах классической науки – «принимает решения»), что позволит фактически манипулировать ей при помощи минимальных и не вызывающих подозрений воздействий.

Технология управления представляет собой механизм функционирования именно живого существа – организации; поэтому эффективная технология управления крупной организацией всегда индивидуализирована и является более искусством, чем наукой.

Чтобы понять масштабы и значение произошедшей уже на нашей памяти, но парадоксально тихой и незаметной (а это верный признак эффективности, особенно в шумный информационный век) «организационной» (иначе – управленческой, менеджерской) революции, стоит вспомнить, что с середины 70-х годов статьи о передовых исследованиях в этой сфере почти полностью исчезли из научных журналов всего мира.

Единственный известная в истории аналогия – исчезновение из научной литературы в начале 40-х годов статей по атомной физике, знаменовавшее близкое овладение ядерной энергией. Однако в середине 70-х эффект исчезновения научных статей в силу изменения характера науки был весьма эффективно «замаскирован» появлением множества псевдонаучных, в лучшем случае популяризаторских материалов. Они весьма убедительно заняли место собственно научных публикаций, в результате чего количественные показатели публикаций и взаимного цитирования, на которые обращает внимание большинство наблюдателей, претерпели лишь относительно незначительные изменения.

Между тем непосредственный механизм исчезновения подлинно научных статей в 70-е годы был тот же, что и в 40-е: организаторы исследований сконцентрировали в своих руках всех специалистов, до которых смогли дотянуться, и обеспечили им условия работы, заведомо превосходящие все, что могли предоставить потенциальные конкуренты. То, что организаторами выступили уже не государства с их топорными и примитивными административными аппарата, но корпорации, скупившие на корню исследователей, свидетельствовало о смене хозяев мира, но не о смене закономерностей осуществления рывков в развитии этого мира.

Как и в прошлый раз, наиболее значимые субъекты человеческого развития перевели технологический прогресс в важнейшей сфере с общечеловеческого, внешнего по отношению к себе, на свой внутренний уровень.

В отличие от 40-х годов, рывок в развитии человечества носил и носит уже не внешний для отдельных организаций, но глубоко внутренний для них характер и касается самой сути отношений между людьми внутри человечества.

Они становятся более четко структурированными, – и при этом как бы более «многоэтажными».

Общество как совокупность разумных, то есть целеполагающих людей постепенно даже не столько замещается, сколько дополняется, надстраивается более эффективным сообществом нового поколения – сообществом как совокупностью все более разумных, то есть все более эффективно целеполагающих организаций. С точки зрения значения для общества конкуренция между людьми все больше и весьма постепенно перемещается именно на этот, более высокий уровень: общества, организации которых менее разумны, имеют так же мало шансов на успех в конкуренции, как еще недавно – общество с менее разумными или просто менее образованными людьми.

При этом отдельный человек получает больше степеней свободы, чем раньше, частично освобождаясь от повседневной ответственности за результаты труда, которую все в большей степени берет на себя организация, к которой он принадлежит. Значимые, имеющие серьезные последствия решения в большинстве случаев также и принимает, и осуществляет организация. Поэтому отдельный человек по мере укрепления и развития системы организаций обретает все большее раскрепощение – хотя эта личная свобода достигается соответствующим сокращением возможностей личного влияния на процессы общественного развития.