Текст книги "Мировой кризис: Общая теория глобализации"

Автор книги: Михаил Делягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 51 страниц)

Подобное отсутствие контроля самостоятельно, без учета технологических различий в перетоке портфельных и прямых инвестиций, повышало скорость и качество принятия решений. Ведь прямой инвестор, как правило, не владеет ситуацией, складывающейся вокруг объекта возможного инвестирования; поэтому он вынужден тратить время, а то и средства на исследование и подтверждение хорошо известных самому этому объекту факторов. Портфельный же инвестор просто передает средства действующему управляющему предприятия, которому уже известны его реальные потребности, слабые и сильные места.

Так как в целом управление американскими корпорациями было относительно эффективным, то и портфельные инвестиции в них стали в целом более удачным вложением средств, чем традиционные прямые инвестиции.

Важным преимуществом портфельных инвестиций перед прямыми была более низкая для потенциального инвестора «пороговая цена» входа на рынок, – и не только за счет меньшей минимальной суммы инвестиций, но и благодаря меньшим профессиональным требованиям, предъявляемым к самому инвестору. В результате международные масштабы инвестиций, в том числе и инвестиций в саму американскую экономику, весьма существенно выросли.

Некоторое увеличение риска из-за возможности обмана или серьезной управленческой ошибки получателя инвестиций компенсировалось снижением (из-за роста профессионализма управляющих инвестициями менеджеров и исчезновения временного разрыва между вложением средств и вхождением новой команды управляющих «в курс дела», характерным для прямых инвестиций) риска устаревания внедряемой технологии. Из-за ускорения технологического и экономического развития, а также общего повышения уровня знаний и умений этот риск стал более весомым, чем указанные традиционные риски, и его снижение, как правило, с лихвой «перевешивало» последствия их увеличения.

Кроме того, высокий уровень развития информационных технологий именно в США позволил им, как было показано выше (см.параграф …), в отличие от всего мира привлекать «короткие», спекулятивные деньги для совершенствования технологий.

Развитие портфельных инвестиций сделало наиболее выгодными финансовые спекуляции; вкупе с развитием технологий формирования сознания это превратило в ключевой фактор краткосрочного развития экономики не ее реальное состояние, но связанные с ней ожидания.

Поскольку формирование позитивных ожиданий (особенно у не отягощенных избытком знаний портфельных инвесторов) оказалось более простым делом, чем формирование здоровой экономики, возглавившие этот процесс США пожали небывалый в истории урожай внешних инвестиций (динамика!!!).

Приток капиталов превысил потребности американских корпораций в финансировании, что привело к беспрецедентному взлету котировок их акций: за … годы индекс Доу-Джонса увеличился в … раз, а за … – еще в … раз. Стоит ли говорить, что это еще сильнее подстегнуло «бум ожиданий» в отношении американской экономики и принесло США новый вал капиталов со всего мира.

Реализация казавшихся безумными прогнозов о превышении индексом Доу-Джонса порога в 10 тысяч пунктов породила безудержную эйфорию, связанную с мечтами о «новой экономике» всеобщего процветания и выходом котировок на уровень 30 тысяч пунктов. «Финансовая пирамида» в конце концов хотя и не рухнула, но надломилась (подробнее об этом см. в параграфе …); если индекс Доу-Джонса упал лишь в … раза, то индекс высокотехнологичных компаний NASDAQ – в … раз и уже к лету 2000 года окончательно утратил всякое значение, кроме чисто спекулятивного.

Однако не следует забывать, что деньги инвесторов всего мира, потерянные ими на американском фондовом рынке, остались преимущественно в США и послужили (хотя и в меньшей степени, чем предполагалось инвесторами) укреплению именно американской экономики, а не экономик их стратегических конкурентов.

…Возвращаясь в середину 90-х годов, отметим, что переориентация США на привлечение портфельных инвестиций сделала привлечение мобильного спекулятивного капитала важнее развития традиционных видов производства, – а решение этой задачи требовало не девальвации, но, наоборот, новой ревальвации доллара.

Таким образом, в условиях глобализации США заменили экспорт капитала его массированным привлечением для разработки информационных технологий и их последующего экспорта. От экспорта товаров США перешли к импорту капитала для разработки и экспорта технологий. Принципиальное значение приобрел незначительный в стоимостном выражении экспорт метатехнологий, обеспечивающих требующийся экспортеру образ жизни и мышления у потребляющих эти технологии обществ.

В результате с осени 1997 года азиатский кризис окончательно выкристаллизовал новый переход США от политики девальвации доллара к его ревальвации, но не самой по себе (за счет укрепления самого доллара), а за счет целенаправленных усилий, направленных на девальвацию остальных валют, в первую очередь валют их основных конкурентов – развитых стран.

Такая девальвация укрепляет позиции и самих США – как лучшего объекта для инвестирования, своего рода «инвестиционной гавани», и доллара – как единственной мировой резервной валюты. Она способствует и подрыву всех действительных и потенциальных конкурентов, в первую очередь претендентов на роль региональных резервных валют (немецкая марка, японская иена, ЭКЮ; как будет показано ниже, США не смогли обойтись и без удара по евро).

10.1.3. Разрушительность глобальной интеграции

Таким образом, ревальвация доллара и превращение его в действующий символ стабильности стало новой стратегией глобальной экспансии и поддержания лидерства США в мире в условиях глобализации и растущей потенциальной угрозы со стороны региональных резервных валют.

Эта ревальвация поневоле происходит через болезненные кризисы потенциальных участников региональной интеграции и влечет за собой девальвации их валют. Хаотичность подобных девальваций дестабилизирует экономические связи, способствует переходу контроля за ключевыми предприятиями соответствующих стран под контроль глобальных монополий и компенсирует таким образом рост конкурентоспособности товарного экспорта стран этих регионов. Последние вынуждаются к беспорядочной конкуренции прежде всего друг с другом, а не с США.

Происходит это потому, что дестабилизируемые экономики вынужденно сосредотачиваются на рынках, доступных им в условиях кризиса, то есть без серьезных усилий. К ним относятся прежде всего региональные, как правило, небольшие, а также мировые рынки примитивных товаров с низкой добавленной стоимостью, обеспечивающие производителям лишь небольшой приток средств. Мировые же рынки, значительные по емкости, и рынки высокотехнологичных товаров с высокой долей добавленной стоимости, представляющие реальную ценность для США, требуют для прорыва на них сплочения усилий, что невозможно в условиях кризиса, девизом которого неизбежно является лагерное «умри ты сегодня, а я завтра».

Подобный кризис национальных экономик (в основном неразвитых стран) вкупе с девальвацией их валют позволяет США сдерживать развитие потенциальных конкурентов, в том числе путем навязывания им выгодной для США экономической политики принудительной максимальной открытости. При девальвации эта политика позволяет транснациональному (в первую очередь американскому) капиталу дешево скупать наиболее привлекательные и важные, структурообразующие корпорации этих стран.

Но главная опасность «принудительного либерализма» для неразвитых стран заключается в том, что принудительное освобождение от скорлупы защитных барьеров, принудительное подстегивание либерализации даже (и особенно) в тех случаях, когда она заведомо превышает их «резервы прочности», ставит их под такой удар глобальной конкуренции, который они заведомо не могут выдержать.

Перманентный голод в Эфиопии и многих других слаборазвитых странах Африки возник отнюдь не только из-за действительно плохого управления (в частности, связанного с «социалистической ориентацией») и эрозии почв, но и благодаря разрушительному «вскрытию» преимущественно аграрных слаборазвитых экономик стихийными силами беспощадной международной конкуренции.

При этом практика реализации правил ГАТТ, а сейчас ВТО не позволяет неразвитым странам применять даже те методы защиты национальных рынков, которые применяют против них развитые страны. В результате глобальная конкуренция разрушает отстающие экономик ине только из-за их слабости и неспособности конкурировать «на равных», но и из-за отказа в создании для них равных условий и последовательного применения «двойных стандартов». Это напоминает ситуацию, при которой новичка-боксера не просто выставили бы на ринг против чемпиона мира в тяжелом весе, но еще и связали бы ему при этом руки.

Разрушительность открытия для глобальной конкуренции не готовых к ней относительно неразвитых стран проявляется двояко. С одной стороны, обеспечивая обострение конкуренции и приток относительно дешевых товаров, внешнеэкономическая либерализация делает доминировавшие в этих странах традиционные производства безнадежно нерентабельными. С другой стороны, импортные товары меняют структуру потребностей населения указанных стран, из-за чего оно сокращает потребление многих традиционных продуктов, переключаясь на импорт.

Таким образом, всемерное ускорение и поощрение глобальной интеграции, проповедуемой США как универсальный рецепт процветания, равно как и являющийся ее обоснованием либерализм, навязываемый всему миру как идеология этого процветания, в действительности направлены на увековечивание лидерства развитых стран в глобальной конкуренции. Они столь популярны в этих странах (а благодаря активной пропаганде – и за их пределами), несмотря на свое интеллектуальное убожество, а зачастую и сомнительность исходных постулатов, во многом именно потому, что служат действенным оружием в глобальной конкуренции.

Глобальная интеграция, доводя мировую конкуренцию до небывалой бескомпромиссности, способствовала успеху в первую очередь наиболее развитой страны мира – США, лидирующей в важнейших сферах: создания новых технологических принципов, технологий управления, технологий формирования сознания.

Пример 19.

Первая развитая жертва

глобальной интеграции: Япония

О том, что глобальная интеграция представляет собой стратегическую угрозу не только для неразвитых, но и для всех стран, менее развитых, чем США, весьма убедительно свидетельствует печальный пример Японии.

В 1991 году, когда СССР перестал представлять непосредственную угрозу для Запада, и интересы экономики в международных отношениях были либо осознаны (конечно, не всеми и не везде даже в самих США), либо, скорее всего, лишь прочувствованы как преобладающие над военно-политическими, США начали «топить» наиболее развитого союзника – Японию, который мог составить им наибольшую конкуренцию в мирное время.

Таким образом, США первыми отреагировали на реалии нового, однополюсного мира – в то время, когда он еще даже не начинал осознаваться, а дилемма самоидентификации Запада даже не ставилась на повестку дня (это признак адаптивности американского общества, то есть его большой жизнеспособности). Непосредственной формой нанесения удара стало излюбленное оружие США – открытие национальной экономики, «вхождение в мировой рынок». В конкуренции оно при формальном нейтралитете всегда на руку сильнейшему, то есть США.

Трагедией Японии стало вхождение в мировой рынок банковских услуг на его условиях, то есть резкое подчинение национальной банковской системы чуждым для нее условиям. В результате национальная специфика, ранее бывшая источником силы, превратилась в источник поистине уничтожающей слабости. Японские банки традиционно (как и вся экономика в целом) работали с минимальным уровнем резервов, вполне достаточным с учетом традиционной точности, деловой культуры и наличия подстраховки со стороны государства.

Мировой рынок все это в расчет не принимал, и для него резервы японских банков казались неприемлемо низкими, а сами они, соответственно, хотя и крупнейшими, но недостаточно надежными.

Чтобы исправить это, в 1991 году Япония подписала международную конвенцию, предусматривавшую величину резервов в 8-12% (в японских банках из-за национальных традиций ведения бизнеса, за счет качественного управления минимизировавшего производственные запасы – и, соответственно, банковские резервы – они в лучшем случае достигали 1%). Столь резкое увеличение резервов привело к падению ликвидности, глубокой дестабилизации финансовой системы («проколу фондового пузыря», который был плох не сам по себе, а тем, что конкурировал с таким же пузырем в США; его гибель позволила американскому фондовому рынку избежать аналогичных последствий) и краху японских банков, который так и не сменился их восстановлением как крупнейших и наиболее мощных финансовых институтов мира.

Если в 1990 году из 10 крупнейших банков мира 8 были японскими, то в 1995 году – уже ни одного. Число американских банков, соответственно, выросло с … до … .

Сумма безнадежных кредитов, выданных банками Японии, последние годы достигает 30% ВВП. При этом оба активно обсуждаемые пути оздоровления финансовой системы страны – массовые банкротства и широкое использование бюджетных средств – представляются одинаково неприемлемыми для вывода японской экономики из длительной и разрушительной депрессии.

Экономический рост в Японии затормозился с 5,3% в 1990 году до 3,0% в 1991 и 0,9% в 1992 году. За период с 1992 по 2001 годы он составил лишь 11,1% – по сравнению с 49,8% за предшествующее десятилетие, 1982-1991 годы. При этом в 1998 году наблюдался хотя и не очень значительный, но безусловный экономический спад, который возобновился в 2001 и продолжился в 2002 году.(МВФ, ВЭО)

В результате торможения развития Японии, особенно в конце 90-х годов (в их середине ей удалось приблизиться к темпам экономического роста прошлого десятилетия: 1995 – 1.7%, 1996 – 3.6, 1997 – 1.8%), ее доля в мировой экономике сократилась более чем на треть – с 17,7% в 1995 до 15,2% в 2000 и, по оцнкам МВФ, до 13,2% в 2002 году.

Следующий удар глобальной конкуренции по уже подорванной японской экономике будет нанесен неизбежным переходом на международную систему бухгалтерского учета, который сделает невозможным целый ряд традиционных для японского бизнеса финансовых маневров.

Таким образом, далеко не случайно именно США стали наиболее последовательным проводником и миссионером либеральной экономической идеологии. Направленная на максимальное обострение глобальной конкуренции и освобождение ее от всяких регулирующих пут, на «вскрывание» национальных экономик, подобно консервным банкам, эта идеология стала инструментом обеспечения наибольшей конкурентоспособности именно США и действенным средством закрепления их технологического лидерства в мире.

Это закрепление лидерства идет описанными выше методами, разрушительными для всех менее развитых (а не только развивающихся) стран, то есть фактически для всех стран современного мира.

Действительно, при умеренном разрыве между участниками конкуренция поощряет слабых к всемерной активизации усилий и, в конечном счете, содействует прогрессу. Именно поэтому она заслуженно считается благом не только в экономической теории, но и в повседневной жизни.

Однако сегодня наблюдается иная ситуация: разрыв между большинством участников конкуренции исключительно велик. В этих условиях, как было показано выше (см. параграф …), «галстук превращается в удавку»: с точки зрения содействия развитию отстающих стран, неуклонное обострение и глобализация конкуренции превращают ее в ее же собственную противоположность.

Конкуренция из взаиморазвивающего соревнования превращается в подавление, способствующее деградации обеих сторон, и оборачивается невиданным в истории человечества монополизмом. Сметая все национальные барьеры, она не столько вынуждает заведомо слабейшие экономики напрягать силы для плодотворного поиска и скорейшего использования скрытых ресурсов, сколько, подобно всякому ничем не ограничиваемому монополизму, лишает их самой возможности уже не развития, но даже и существования. Сильных она делает еще сильнее, а слабым не оставляют долгосрочных шансов для выживания.

Поэтому именно глобальная интеграция и либерализм непосредственно ведут к возникновению и непрерывному увеличению количества «конченых» стран, само обиходное наименование которых представляется чудовищным вызовом человеческому разуму и прямым оскорблением всем ценностям и традициям гуманизма. Это весьма значимая оборотная сторона той самой медали «Вашингтонского консенсуса», лицевую сторону которой, несмотря на его давно уже очевидное и даже признанное вполне официально банкротство, все еще с гордостью демонстрируют друг другу и всему миру беспощадные лидеры глобальной конкурентной гонки и их разнообразные прихлебатели. СМ.9.2 или иное – ??? ПОВТОР

Пример – из Уткина: что такое Вашингтонский консенсус

Исполнителем описанной политики является в первую очередь МВФ, энергично и без разбора навязывающий либерализацию всем странам, оказавшимся в поле его деятельности. Формально будучи международной организацией, МВФ превратилась в инструмент глобальной реализации узко понимаемых и разрушительных для мирового сообщества конкурентных интересов даже не развитых стран в целом, а одной наиболее развитой страны (крупнейшего и наиболее влиятельного акционера) – США.

На фоне этого весьма характерны яростные дискуссии, периодически вспыхивающие в США о целесообразности их участия в работе МВФ. Американскую элиту не пугает ни ограниченность взглядов этого символа международной бюрократии, ни его явная скомпрометированность.

Проблема в ином: помимо США, у МВФ есть и другие акционеры! И, более того, США даже не располагают в МВФ контрольным пакетом. В результате, каким бы значительным ни было их влияние13, им все равно приходится учитывать мнение других стран. А такой учет, каким бы малым он ни был, значит ограничение свободного волеизъявления США, ограничение их возможности и права реализовывать свое положение сильнейшей экономической, политической и военной державы мира.

Значительная часть американской элиты воспринимает это как недопустимое расточительство. В самом деле: зачем учитывать чужие мнения, когда можно навязать свое? Зачем согласовывать позиции в международном органе, когда можно выйти из его состава и продиктовать его участникам свою позицию – или непосредственно, или оказывая соответствующие воздействия на мировые рынки?

Одним из наиболее последовательных сторонников такого подхода выступает Дж.Сорос, практически предложивший создать на базе американской ФРС не что-нибудь, а по сути дела всемирный «финансовый Госплан» ([18]).

Эти идеи не реализуются и, скорее всего, не будут реализовываться не от недостатка силы, но потому, что в условиях господства информационных технологий конкурента уже отнюдь не всегда надо уничтожать или «ломать через колено». Гораздо эффективнее, да и просто дешевле убедить его (в том числе скорректировав его сознание), получив его добровольное согласие или даже инициативу, реализующую интересы более сильного партнера.

А лобовые столкновения не только в мировой дипломатии, но и в глобальной конкуренции – такой же бесспорный брак, каким у российских специалистов по переделу собственности вот уже десятилетие является убийство.

Прямое насилие становится нерентабельным.

И без того разрушительность либерализма и глобальной интеграции вызывает стихийное сопротивление, как в идейной, так и в повседневно коммерческой сфере.

10.2. Карта разноуровневой конкуренции

10.2.1. Региональная глобализация:

слабая, но единственная альтернатива

Наиболее действенное сопротивление глобальной интеграции оказывают отнюдь не те, кто в наибольшей степени страдает от них: у них просто не остается ресурсов для защиты, а часто и для осознания собственных интересов. Отстаивать свое будущее могут лишь те, кто силен, – другие, относительно обособленные от США развитые страны, чье отставание от лидера относительно невелико.

Ориентируясь прежде всего на поддержание внутреннего единства и обеспечение собственных интересов, ближайшие конкуренты США – развитые страны Европы стихийно выработали политику не глобальной, а долгосрочной региональной интеграции. При такой интеграции в глобальной конкуренции участвуют не отдельные страны, силы которых заведомо недостаточны для нее, а целые группы стран, поддерживающих и взаимодополняющих друг друга.

Региональная интеграция, в отличие от глобальной, объективно направлена не на подавление, а на сберегание и развитие отстающих стран, наиболее полное и рациональное использование их ресурсов, обычно недостаточных для самостоятельного участия в глобальной конкуренции. Тем самым эти страны получают возможность найти свое место в новом мировом хозяйстве. В объединенной Европе вдохновляющими примерами слабых стран, которые не имели шансов на успех в мировой конкуренции, но воспряли и «стали на ноги» благодаря поддержке других стран региона, представляются Испания и, в меньшей степени, Ирландия и Греция. Из постсоциалистических стран блистательно использует новую возможность Словения.

Предоставляя отстающим странам реальный исторический шанс, региональная интеграция играет значительную роль в развитии всего человечества. Она поддерживает относительно высокий уровень его внутреннего разнообразия, а тем самым – и устойчивости (ведь известно, что устойчивость всякого вида прямо пропорциональна степени его внутреннего разнообразия).

Однако по этим же причинам сама идеология региональной интеграции вступает в «лобовое», непримиримое противоречие с исповедуемой США и насаждаемой ими либеральной идеологией глобальной интеграции. Это идеологическое противостояние поддерживает стратегическую напряженность между США и Евросоюзом ничуть не меньше, чем обычная экономическая конкуренция.

Региональная интеграция успешна, лишь если ее «двигателем» становятся сильные участники глобальной конкуренции. Ведь, чем слабее общества того или иного региона, тем более проницаемы его экономические границы для глобальной конкуренции, – и тем менее эффективна региональная интеграция. Именно поэтому она достигла успеха лишь в Североамериканской зоне свободной торговли (НАФТА) и Европе; попытки, предпринимавшиеся в Латинской Америке, Юго-Восточной Азии, на постсоциалистическом и постсоветском пространстве и даже в Африке приносили либо ограниченные плоды, либо разочарования.

Вместе с тем кризис развитых экономик мира и сохраняющаяся с весны 2000 года неопределенность их перспектив (в первую очередь перспектив США) способствует интенсификации региональной конкуренции, так как успешные экономики, ориентированные на экспорт в развитые страны, стремятся компенсировать сокращение этого экспорта за счет углубления регионализации.

В 2002 году это активизировало усилия по развертыванию региональной интеграции, в первую очередь в Европе – в рамках расширяющегося Евросоюза, в Юго-Восточной Азии – в рамках АСЕАН и на постсоветском пространстве – в рамках ЕврАзЭС. Усиление регионализации подкрепило развивающиеся страны, доля которых в мировом ВВП за 2002 год выросла более чем на 2,5% ВВП, а в мировом экспорте – более чем на 12 процентных пунктов (в основном, впрочем, за счет удорожания нефти).

Тем не менее успех достигнут за счет формирования нового «ядра» региональной интеграции в Юго-Восточной Азии, вокруг крепнущей китайской экономики. Он свидетельствует о возможности появления на базе АСЕАН второго после Евросоюза устойчивого регионального экономического союза, противостоящего США, но лишь подтверждает тезис об ограниченности возможностей региональной интеграции как альтернативы интеграции глобальной, вызванной потребностью в сильном интеграционном «ядре».

10.2.2. Дробление субъектов конкуренции

Ограниченность единственной позитивной альтернативы разрушительности глобальной конкуренции в сочетании с упрощением и удешевлением коммуникаций породили качественно новое явление – изменение характера глобальной конкуренции путем расширения спектра ее субъектов, в том числе и за счет труднонаблюдаемых и даже вовсе не поддающихся наблюдению структур.

Как было показано выше (см. параграф …), весомой и самостоятельной в экономической сфере надгосударственной силой уже давно стали глобальные монополии. Как правило, они стремятся к реализации интересов «страны базирования». Они занимают в мировой экономике «положение сильного», соответствующее положению США среди других стран, в силу чего их интересы, идеология и стиль ведения конкуренции наиболее близки к американским.

Новым элементом глобальной конкуренции стало превращение в ее субъектов отдельных регионов, которые в силу обладания значимыми ресурсами и эффективного управления оказываются более успешными, чем их страны в целом, и в ряде направлений действуют самостоятельно.

Самостоятельную роль способны играть не только экономически сильные, но и слабые регионы, превращающие низкий уровень своего развития в повод для давления на власти своей страны. Оно оказывается не только традиционными внутриполитическими методами, но и организацией активными элементами этих регионов, как правило, не связанных с их властями, демонстративных акций (в том числе террористических). Они привлекают внимание международной общественности, в сочетании с минимальными пропагандистскими усилиями формируют у нее нужную региону точку зрения и превращают ее в инструмент принуждения национальных властей к желательным для того или иного слабого региона действиям.

Так как подобные действия ухудшают конкурентные позиции страны в целом, активные силы ее экономически слабых регионов часто поддерживаются, а то и прямо направляются стратегическими конкурентами последней. Эти конкуренты, как правило, являются либо другими странами, либо глобальными монополиями.

Использование международного общественного мнения и глобальное применение технологий формирования сознания роднит политику экономически слабых регионов с действиями разнородных негосударственных и некорпоративных структур, объединенных склонностью к использованию внеэкономических методов для достижения внеэкономических целей, что позволяет использовать для их обозначения термин «внеэкономические организации».

К этим организациям, ставшим весьма влиятельной группой участников глобальной конкуренции, относятся:

· традиционные негосударственные (в другой системе терминов, неправительственные) организации, ориентированные на решение частных задач – от протеста против глобализации, защиты окружающей среды и отстаивания интересов разнообразных меньшинств до совместного досуга «по интересам»;

· религиозные организации;

· преступные организации;

· специальные службы ряда стран (в том числе и развитых), обладающие в силу различных причин значительной степенью самостоятельности.

Единственной группой этих организаций, преследующей в основном экономические задачи, являются преступные структуры, однако и они используют для достижения своих целей преимущественно внеэкономические методы действий (собственно, этим они и отличаются от традиционных законопослушных корпораций).

Деление по группам внеэкономических организаций носит условный характер; в реальной жизни они часто совмещают в себе черты различных групп. Так, многие структуры, формально ориентированные на решение частных задач, на деле стремятся к власти или влиянию, а целый ряд религиозных сект функционирует как преступные организации. Многие внеэкономические организации связаны со спецслужбами, а порой и прямо являются их неформальными филиалами или обеспечивающими структурами (особенно часто это происходит с аналитическими группами). Классической может быть признана ситуация с игорным бизнесом Японии, который, по некоторым данным, частично контролируется северокорейскими преступными структурами. Часть прибылей последних от контроля за японской игорной индустрией – опять-таки, разумеется, по непроверенным данным, – инвестируется в конечном счете в ракетную и ядерную программы КНДР.

Внеэкономические организации постоянно используются – как друг другом, так и традиционными участниками глобальной конкуренции, как для решения отдельных задач, так и на системной основе, как явно, так и «втемную». Они являются важным, хотя обычно и периферийным элементом большинства глобальных монополий и сетевых структур влияния и регулирования. Однако при этом они сохраняют свой исходный характер – ориентацию на решение собственных задач и приверженность собственным методам.

Характер внеэкономических организаций делает их труднонаблюдаемыми не только в глобальном, но даже и в национальном масштабе. Соответственно, они почти не подвергаются внешнему анализу, что резко снижает риски их деятельности.

Упрощение процесса коммуникаций, позволившее создавать весьма эффективные сетевые структуры, распределенные не только в географическом, но и в правовом отношении (что позволяет минимизировать и юридический риск), резко повысило влиятельность негосударственных участников мировой конкуренции, в том числе и влиятельность внеэкономических организаций.

Более того: оно впервые позволило оказывать влияние на общество и отдельно взятому, не образующему никакой организации человеку, ранее обреченному на полное бессилие (классическим, хотя и крайним примером является случай Унабомбера).

Новая структура конкуренции, определяющая сегодня и завтра мировую среду, в которой будет жить Россия, почти не подвергается анализу. Между тем применение стандартных подходов исключает из рассмотрения целый ряд важных субъектов этой конкуренции, в том числе и перечисленные в этом параграфе виды внеэкономических организаций, и в результате делает неадекватным как анализ, так и получаемые на его основе выводы.

Горькая для всякого аналитика истина заключается в том, что современная глобальная конкуренция (частным, хотя и фундаментальным, структурирующим случаем которой является рассматриваемая в следующем параграфе конкуренция между цивилизациями), ведется разнородными и частично ненаблюдаемыми субъектами, существующими в различных плоскостях, преследующими несопоставимые цели и действующими разнородными методами. В силу фундаментальных различий в системе ценностей и образе действия они не способны понять (а порой даже и просто заметить) друг друга, что часто лишает их самой возможности прийти к долгосрочному, а не тактическому, заключаемому ради достижения локальной цели соглашению.