Текст книги "Мировой кризис: Общая теория глобализации"

Автор книги: Михаил Делягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 51 страниц)

Общим знаменателем, к которому сводятся их усилия, является влияние на развитие человечества. В бизнесе эту роль выполняет прибыль, но глобальная конкуренция в целом носит надэкономический характер и ведется в конечном счете за навязывание миру своей модели развития и, соответственно, своих стандартов успеха или неудачи. Материальные блага оказываются не более чем естественным результатом окончательного успеха и приятным, но лишь побочным следствием успеха частичного. В этом глобальная конкуренция, несмотря на свои рыночные формы, напоминает биологическую: ее смыслом является не прибыль, но самовоспроизводство и экспансия в чистом виде.

При сопоставлении сил участников глобальной конкуренции следует ориентироваться не столько на масштаб их деятельности (хотя, как мы видели на примере ТНК в параграфе …, он сам по себе служит важным ресурсом – залогом устойчивости), сколько на масштаб «ликвидных», высвобождаемых для решения той или иной проблемы ресурсов. Учитывать необходимо все ресурсы, в том числе организационные, интеллектуальные и коммуникативные, которые участник конкуренции может высвободить для участия в ней в различные моменты и на различные сроки.

Незаменимыми ресурсами, без которых невозможен даже частичный успех, являются обладание технологиями, в первую очередь управления, и склонность к агрессии, ибо стратегическая оборона остается единственным гарантированным путем к поражению.

Пример 20.

Агрессивность как фактор конкурентоспособности

Важность готовности к агрессии как фактора конкурентоспособности наглядно видна на примере оценки политической значимости арсеналов ядерного оружия. Обладание им повышает влиятельность страны не само по себе, а лишь в сочетании с готовностью применить это оружие в тех или иных (понятно, что критических) обстоятельствах.

Так, США испытывали до сих пор еще не вполне прошедший трепет перед СССР именно потому, что не понимали психологии советского руководства и были убеждены в его готовности «в случае чего» пойти на развязывание глобальной ядерной катастрофы. Если бы американские аналитики отдавали себе отчет, до какой степени психология «лишь бы не было войны» въелась в сознание переживших эту войну старых людей, правивших СССР (по крайней мере, после Карибского кризиса), уровень страха перед нашей страной и, соответственно, уровень уважения к ней был бы совершенно иным.

Без решимости применения ядерное оружие с политической точки зрения является несуществующим, и его несчастливому обладателю остается лишь жалкий, вялый и не принимаемый всерьез шантаж более сильных конкурентов невнятной возможностью «утечки» этого оружия или перехода его под контроль более сильных политиков. Яркий пример такого поведения в 90-е годы продемонстрировало нам ельцинское руководство Россией.

Именно поэтому мизерный ядерный потенциал Индии, Пакистана и других «новых» ядерных держав (как официальных, так и нет) с политической точки зрения превосходит по своей действенности колоссальный арсенал, унаследованный Россией от СССР. Они могут получать политические дивиденды от своей атомной бомбы, даже не обладая эффективными средствами ее доставки на территорию противника, так как их лидеры демонстрируют готовность отстаивать жизненные национальные интересы даже в ущерб интересам остального человечества.

Россия же в 90-е годы лишилась этой возможности, ибо ракета, которая гарантированно не взлетит, существует не в политической жизни и не в глобальной конкуренции, но лишь в отчетности, – да и то как статья расходов.

10.2.3. От экономической конкуренции – к конкуренции цивилизаций

Ужесточение глобальной конкуренции вызвало к жизни трансформацию не только ее субъектов, описанную в двух предыдущих параграфах, но и, что также было отмечено, изменение самого характера этой конкуренции, приобретение ею новых, внеэкономических форм.

Важнейшим из этих изменений стало возникновение конкуренции между человеческими цивилизациями, то есть культурно-историческими общностями, объединенными не только тесными экономическими связями, но и более глубокими факторами, связанными с близостью культур, – схожими системами ценностей и мотиваций, мировоззрением, образом жизни и образом действий.

Разделение человечества идет не только по используемым технологиям и уровню благосостояния, но и по цивилизационному признаку, иначе говоря – по признаку культурной совместимости. Это нашло свое отражение не только в научных трудах, но и в практике государственного управления, в первую очередь – в неуклонно ужесточающемся по отношению к представителям других цивилизаций законодательстве развитых стран. В наиболее откровенном в этом отношении иммиграционном законодательстве Великобритании прямо указано, что иммиграция ограничивается не для предотвращения угрозы подрывной деятельности, не для сохранения рабочих мест и даже не для экономии бюджетных средств на программы социальной адаптации прибывающих в страну, но «во избежание ситуации культурного противостояния».(Цит. по: УТКИН)

Социализм и капитализм конкурировали в рамках единой культурно-цивилизационной парадигмы, и силовое поле, создаваемое биполярным противостоянием, удерживало в ее рамках остальное человечество, оказывая на него мощное преобразующее влияние. Исчезновение биполярной системы уничтожило это силовое поле, выведя на поверхность политики целый ряд цивилизаций.

Различные исследователи, применяя разные сочетания критериев экономической мощи и культурной общности, насчитывают различное их количество. Так, Бжезинский (СНОСКА), говоря о семнадцати (??) основных человеческих цивилизациях, явно допускает перекос в пользу культурного и даже этнографического подхода, заведомо пренебрегая их экономической значимостью, а следовательно, и возможностями участия в глобальной конкуренции. Понятно, что значимыми участниками последней ни при каких обстоятельствах не могут являться такие выделяемые им цивилизации, как, например …. .

Значительно более конструктивным представляется подход А.Уткина, который в своей классической работе «Глобализация: процесс и осмысление» (СНОСКА) выделяет семь «цивилизационных комплексов»: Запад (объединяющий США и Европу), латиноамериканскую, православную, мусульманскую, индуистскую (ограниченную одной только Индией), конфуцианскую (образуемую не только Китаем, но и рядом родственных ему культур, в частности, Кореи и Вьетнама) и японскую цивилизации.

Однако для оценки перспектив глобальной конкуренции и этот подход чрезмерно детализирован. Признавая исключительный потенциал Индии (включая возникновение и укрепление в последнее время воинствующего осознания первичности собственных интересов и готовности их защищать, своего рода «индуистского фундаментализма»), нельзя не отметить его «интровертность», устремленность прежде всего вглубь, и отсутствие склонности к глобальной экспансии. Эти черты дополнительно отягчены сдерживающим прогресс индуистской цивилизации длительным, продолжающимся уже более 40 лет лобовым конфликтом с исламским миром. Существенно, что индийское общество, несмотря на улучшение технологий управления, достигнутое значительными усилиями последних 30-35 лет, по-прежнему демонстрирует свою стратегическую беспомощность перед лицом этого сдерживающего фактора.

Японская и латиноамериканская цивилизации не обладают существенным экономическим и, что в долгосрочной перспективе даже более важно, демографическим потенциалом экспансии. По имеющимся прогнозам, удельный вес первой в населении Земли в течение жизни следующего поколения практически не изменится (с 9,3% в 1995 году сократится до 9,2% в 2025), а второй – и вовсе сократится почти в полтора раза (с 2,2 до 1,5%). (Сноска: УТКИН)

Что же касается православной цивилизации, то само существование последней не как культурного феномена в стиле Бжезинского, но как субъекта глобальной конкуренции нуждается как минимум в доказательстве. По крайней мере, такие православные страны, как Кипр, Болгария, Черногория и особенно Греция необратимо вовлечены в европейские региональные процессы и, соответственно, участвуют в глобальной конкуренции как части западной цивилизации, хотя и безусловно периферийные.

Общества же постсоветского пространства, в том числе и преобладающе православные, объединены (в том числе и в культурном отношении) не столько вероисповеданием, сколько общностью истории и светской, а отнюдь не религиозной культуры. Поэтому в данном случае можно говорить о продолжающей распадаться советской или о формирующейся на ее руинах российской цивилизации, которая даже в самом оптимистичном случае еще не завершила процесс становления и не имеет достаточных ресурсов для активного участия в глобальной конкуренции.

Таким образом, исчезновение «силового поля» биполярного противостояния социалистической и капиталистической систем высвободило лишь две глобальных цивилизационных инициативы: исламскую и китайскую.

Мировая конкуренция стремительно приобретает характер конкуренции между цивилизациями – и кошмарный смысл этого обыденного факта еще только начинает осознаваться человечеством. Проще всего понять его по аналогии с межнациональными конфликтами, разжигание которых является преступлением особой тяжести в силу их иррациональности: их чрезвычайно сложно погасить, так как стороны существуют в разных системах ценностей и потому в принципе не могут договориться.

Участники конкуренции между цивилизациями разделены еще глубже, чем стороны межнационального конфликта. Они не только преследуют разные цели разными методами, но и не могут понять ценности, цели и методы друг друга. Финансово-технологическая экспансия Запада, этническая – Китая и социально-религиозная – ислама не просто развертываются в разных плоскостях; они не принимают друг друга как глубоко чуждое явление, враждебное не в силу различного отношения к ключевому вопросу всякого общественного развития – вопросу о власти, – но в силу самого образа жизни. Компромисс возможен только при изменении образа жизни, то есть уничтожения участника компромисса как цивилизации.

При этом взаимопонимание, в отличие от внутрицивилизационных конфликтов, не только не является универсальным ключом к достижению компромисса, но часто, напротив, уничтожает саму его возможность, так как выявляет несовместимость конфликтующих сторон и лишь усиливает их враждебность друг к другу.

Конкуренция между цивилизациями не просто осуществляется по отношению к каждому ее участнику методами, являющимися для него внесистемными и потому носящими болезненный и разрушительный характер; она бескопромиссна и нарастает даже при видимом равенстве сил и отсутствию шансов на чей-либо успех.

Она иррациональна – и потому опасна и разрушительна. Каждая из трех великих цивилизаций, проникая в другую, не обогащает, но, напротив, разъедает и подрывает ее (классические примеры – этнический раскол американского общества и имманентная шаткость прозападных режимов в исламских странах). Возможно, ислам уже в ближайшее десятилетие станет «ледоколом» Китая по отношению к Западу подобно тому, как гитлеровская Германия и, в конечном счете, сталинский СССР стали «ледоколом» рузвельтовских США по отношению к Европе.

Вместе с тем рассмотрение традиционного мирового «треугольника цивилизационных сил» (Запад – исламский мир – Китай) все менее достаточен. Похоже, мы присутствуем при еще более драматическом, чем столкновение западной и исламской цивилизаций, акте начала разделения Запада, – при начале уже не хозяйственного, но цивилизационного расхождения между Евросоюзом и США.

Действительно ожесточенная экономическая конкуренция играет здесь безусловно подчиненную роль: пагубная для европейской экономики агрессия против Югославии и события 11 сентября, когда европейцы спасали американскую финансовую систему, в том числе и в ущерб собственным интересам, доказывают, что для европейцев теснота экономических связей с США доминирует над экономической же конкуренцией с ними.

Происходящее размежевание, видное в мириаде мелких деталей, но более всего в различном отношении к затянувшейся подготовке США к агрессии против Ирака, свидетельствует не о политическом, но о значительно более тонком и одновременно более глубоком мировоззренческом, ценностном расхождении двух обществ.

Американское ориентировано прежде всего на обеспечение своей конкурентоспособности. Правило, мешающее ему достигать эту цель, воспринимается как недоразумение и отбрасывается. США – боксер, который не пользуется на ринге ножом не потому, что это не принято, а потому, что за это засчитают поражение.

Европейское же общество стремится жить по установленному своду принципов (в целом разумных и гуманных), обеспечивающих ему наибольшие комфорт и благополучие. Это обрекает его на пассивность, догматичность, коллаборационизм – вчера перед лицом «советской угрозы», сегодня перед лицом склонного к экспансии ислама – и относительную слабость в глобальной конкуренции.

Однако заранее списывать Европу со счетов, даже с учетом ее внутренней неэффективности и разнородности, – непростительная ошибка. Ведь именно ее коллаборационизм и склонность к уклонению от конфликтов могут привести ее на тот самый холм, с которого процветающая обезьяна китайской стратагемы вот уже несколько тысячелетий наблюдает за схваткой сменяющихся тигров.

Цивилизационная конкуренция более, чем какая-либо иная, ведется за определение «повестки дня», то есть конкретной области противостояния и его принципов (обычно эти принципы соответствуют определенной области деятельности).

Важность определения «повестки дня», то есть выбор «поля боя», на котором соперники будут меряться силами, вызвана глубиной различий между цивилизациями, тем, что для каждой из них характерен собственный, непривычный и малопонятный для других образ действий. Навязав противнику свою «повестку дня», вы тем самым навязываете ему свои правила, свое пространство соревнования и свой образ действия, – свои стандарты, которые при этом гарантированно чужды, а то и незнакомы ему. Результат – завоевание колоссального преимущества Это то же самое, что выманить тяжелоатлета на стометровку.

Собственно, в конкуренции за определение «повестки дня» как таковой нет ничего необычного: и в обычной жизни, не говоря уже о дипломатии, борьба идет прежде всего за выбор места и правил (стандартов) схватки.

Любое широкомасштабное взаимодействие просто в силу значительности масштабов идет в разных плоскостях, по разным вопросам, и каждый из его участников стремится свести его к рассмотрению наиболее важных или удобных для себя вопросов. Это стремление облегчается объективной необходимостью выбора при любом взаимодействии одного-единственного главного аспекта, по которому и будет достигнута принципиальная договоренность; определение всех остальных аспектов будет носить подчиненный характер и вытекать из этой договоренности.

В итоге победителем обычно становится тот, кто перетянул конфликт в наиболее удобную для себя систему понятий, навязал противнику свое «поле боя», свои стандарты и свой образ действий.

Пример 21.

Конфликты: критическая важность

определения «повестки дня»

Без преувеличения классическим примером важности определения «повестки дня» для исхода конкурентной борьбы может служить противостояние СССР и Запада. В 20-50-е годы ХХ века, когда оно носило военно-идеологический характер и шло, таким образом, «на поле» СССР, он осуществлял интенсивную экспансию и в целом побеждал. Однако уже корейская война 1950-1953 годов, а главным образом берлинский (КОГДА??) и карибский кризисы 1961 года доказали опасность военного противостояния и способствовали переходу основного конфликта «на поле» стран Запада – в сферу экономического соревнования, где у Советского Союза не было шансов.

В результате с конца 60-х годов его отставание начало нарастать, пока не привело к краху всей социалистической системы в череде, как справедливо подметил «делатель президентов» Сегела, «революций потребителей».

Существенный удар по СССР нанесло и его согласие обсуждать в Хельсинки в 1975 году вопросы, связанные с обеспечением прав человека. Принятие предложенной стратегическим конкурентом, заведомо проигрышной для Советского Союза повестки дня стало мощным катализатором диссидентского движения и важным фактором размывания советского общества.

По крайней мере на инстинктивном уровне важность затягивания противника на «свое поле» ощущалась и в советском обществе, что отразилось в его деловой культуре.

Так, склонность советских управленцев к бесконечным и малоосмысленным словоизлияниям, являвшаяся одной из особенностей советской школы менеджмента, действительно производила – да и по сей день производит – тяжелое впечатление и была многократно осмеяна самыми разными ее жертвами, начиная с Аркадия Райкина и кончая реформаторами-гайдаровцами.

Однако при всей кажущейся бессмысленности эта особенность носила исключительно функциональный характер. Прежде всего, она способствовала установлению личных человеческих отношений и при общении с руководством представляла собой прекрасный метод выигрыша времени (так как время собеседника ограничено, то, растратив его на пустяки, вы лишаете его возможности потратить его на обсуждение болезненных для вас вопросов).

Важнейшая же цель безудержных словоизлияний заключалась именно в навязывании собеседнику собственной «повестки дня». Утопив его в потоке слов, советские менеджеры заставляли его реагировать на эти слова и тем самым обсуждать то, что было нужно им, а не то, что было нужно ему. В результате они направляли своих контрагентов, даже вышестоящих, на пользу себе даже тогда, когда должностными инструкциями и логикой служебного положения предусматривалось прямо противоположное.

Важность определения «повестки дня» для широкомасштабных конфликтов имеет и прогностическое значение. Пока «повестка дня» не согласована, конфликт может длиться неограниченно долго, так как его участники сохраняют возможность действовать в наиболее удобных для себя условиях и наиболее комфортным образом (а так как они преследуют разнородные цели, каждый из них может систематически объявлять себя победителем). Согласование же единой «повестки дня» означает, что разрешение конфликта не за горами, так как его участники перевели его в единую, общую плоскость, в которой существует однозначный критерий победы и, главное, один из них, как правило, гарантированно сильнее другого.

Конкуренция цивилизаций отличается от традиционной особенно большим разрывом в целях и характере действий ее участников. Поэтому важность определения «поля боя» для нее качественно выше, чем для внутрицивилизационной конкуренции; скорее всего, исход конкуренции между цивилизациями определяется именно исходом конкуренции за формирование «повестки дня».

Сегодня в наиболее предпочтительном положении по-прежнему остается Запад, чей образ действий – финансово-экономический – является наиболее универсальным. В отличие от идеологической, религиозной или тем более этнической экспансии финансовая экспансия сама по себе никого не отталкивает a priori, поэтому круг ее потенциальных сторонников и потенциальных проводников максимально широк, как и возможности выбирать лучший человеческий и организационный «материал».

Конечно, ужесточение конкуренции с началом глобализации лишает многих возможностей успешно участвовать в экономической жизни и тем самым решительно сужает этот круг. Именно этим вызван исламский вызов Западу и, отчасти, вызов Китая. Однако принципиальная ситуация пока остается прежней: Запад остается носителем наиболее универсальных и общедоступных систем ценностей.

В силу своего образа действий проводником финансовой экспансии и, следовательно, сторонником Запада в цивилизационной конкуренции объективно служит почти всякий участник рынка.

Он может придерживаться антиамериканских взглядов, быть исламским фундаменталистом и даже зарабатывать на финансовых рынках деньги для террористов, но сам его образ действий объективно, помимо его воли превращает его в проводника интересов и ценностей Запада. Граница между сторонником и противником той или иной цивилизации (а не ее отдельных аспектов) пролегает по готовности пожертвовать собственным образом жизни ради иного образа жизни, признаваемого единственно правильным. В нашем случае финансист принадлежит незападной цивилизации не тогда, когда он осуждает агрессии против Югославии или Ирака и даже не тогда, когда он приветствует терракты 11 сентября 2001 года, но лишь если он готов отказаться от существования финансовых рынков или по крайней мере от их использования и перейти к образу жизни представителя иной, незападной цивилизации.

Универсальность и комфортность западных ценностей особенно важны при анализе одной из ключевых компонент глобальной конкуренции – ориентации элит погруженных в нее стран.

Подобно тому, как государство является мозгом и руками общества, элита служит его центральной нервной системой, отбирающей побудительные импульсы, заглушая при этом одни и усиливая другие, концентрирующей их и передающей соответствующим группам социальных мышц.

Хотя ключевым среднесрочным фактором национальной конкурентоспособности является эффективность управления, в долгосрочном плане, в котором ресурсные ограничения играют качественно меньшую роль, на первое место выходят мотивация и воля общества, в первую очередь воплощаемые в его элите. А в силу того, что с началом глобализации конкуренция стала осуществляться в первую очередь в сфере формирования сознания, важнейшим фактором конкурентоспособности общества становится то, кто именно формирует сознание его элиты (СНОСКА: Делягин – конк2010 и до нее, РЕМЧУКОВ).

Если общество само формирует сознание своей элиты, оно сохраняет адекватность, то есть способность преследовать свои цели и даже – посредством интеллигенции – сознавать и формулировать их.

Однако весьма часто сознание элиты формируется не самим обществом, но извне. Понятно, что это – слегка завуалированная форма внешнего управления. Так как дружба бывает между отдельными людьми и даже народами, а между странами и тем более государствами наблюдается преимущественно конкуренция, внешнее формирование сознания элиты осуществляется, как правило, стратегическими конкурентами соответствующего общества.

Исключение возможно, если рассматриваемая экономика так мала и однородна, что вписывается в мировой экономический организм на правах одной клеточки, одного звена в транснациональной технологической цепочке и, следовательно, интересы внешнего управления соответствуют интересам рассматриваемого общества. Однако такие случаи не столь часты, как может показаться приверженцам «либерального фундаментализма»; так, они ни при каких обстоятельствах не имеют отношения к случаю конкуренции между цивилизациями.

Понятно, что общество, сознание элиты которого формируется его стратегическими конкурентами, неизбежно становится неадекватным. Ценности, идеи, приоритеты, которые реализуют его элита, соответствует интересам его стратегических конкурентов, а для самого этого общества являются разрушительными.

Эта систематически недооцениваемая проблема исключительно важна. Формирование сознания элиты конкурирующего общества или хотя бы влияние на ее сознание становится одним из важнейших инструментов, с одной стороны, ведущейся на уничтожение конкуренции, а с другой – установления тотального контроля глобальных монополий. Последние используют технологии формирования сознания часто эффективнее отдельных государств, и превращают в простых исполнителей своей воли не только международные организации (вроде ВТО), но и глобальное общественное мнение, и национальные элиты.

Понятно, что элита, сознание которой сформировано стратегическими конкурентами ее страны, обречена на систематическое предательство национальных интересов.

Однако даже формирование сознания элиты ее собственным обществом еще не гарантирует ориентации элиты на национальные интересы. Причина прежде всего в естественном неравенстве, в том, что члены элиты в силу своего положения располагают значительно большими возможностями, чем рядовые граждане своей страны. В результате глобализация, которая предоставляет большие возможности сильным и большие несчастья – слабым, разделяет относительно слабо развитые общества, принося благо их элитам и проблемы – рядовым гражданам. С личной точки зрения членам элиты таких обществ естественно стремиться к либерализации, предоставляющей им все новые возможности, но подрывающей конкурентоспособность их стран и несущей неисчислимые беды их народам.

Это естественное разделение усугубляет угрозу превращения национальной элиты в антинациональную силу.

Более того: в относительно слабо развитых обществах традиционная культура, усугубленная косностью неэффективной бюрократии, способствует отторжению инициативных, энергичных людей, порождая в них естественное чувство обиды. А ведь именно такие люди и образуют элиту общества! В результате, отправившись «искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок», они воспринимают в качестве образца для подражания развитые страны и пытаются оздоровить свою Родину путем механического переноса на ее почву реалий и ценностей развитых стран. Подобное слепое культуртрегерство (особенно успешное) ведет к страшным последствиям не только в случае незрелости неразвитого общества, его неготовности к внедряемым в него ценностям, но и в случае цивилизационной чуждости для него указанных ценностей.

Но даже оставшись в стране и добившись в ней успехов, войдя в элиту общества, инициативные люди не могут избавиться от чувства собственной чужеродности, от ощущения своего отличия от большинства сограждан. Это также провоцирует враждебность активных членов элиты и к собственному обществу, воспринимаемому как скопище несимпатичных и в конечном счете опасных людей, и к собственной стране. «Умный человек в России неправ просто потому, что он умный – и потому думает не так, как все и, соответственно, не может предвидеть, как будут поступать все». Такое отторжение элиты имеет богатейшую традицию в России, но характерно и для многих других стран.

По мере распространения западных стандартов образования и переориентации части элиты и особенно молодежи неразвитых стран, особенно стран незападных цивилизаций, на западные ценности это противоречие распространяется все более широко.

Прозападная молодежь и прозападная часть элиты, стремясь к интеграции, к простым человеческим благам, утрачивают при этом собственные цивилизационные (не говоря уже о национальных) ценности, и в результате незаметно для самих себя начинают работать на систему ценностей своих стратегических конкурентов.

Именно с элиты и молодежи начинается размывание собственной системы ценностей, которое ведет к размыванию общества. Это деликатный аспект цивилизационной конкуренции, без которого нельзя понять широкое распространение отторжения собственных ценностей и враждебности к собственной стране.

Практический критерий патриотичности национальной элиты – форма ее активов. Ведь вне зависимости от мотивов ее отдельных членов, как целое элита обречена действовать в интересах сохранения и приумножения именно собственных активов (материальных или нематериальных – влияния, статуса и репутации в значимых для нее системах, информации и так далее). Если эти активы чужды обществу или контролируются стратегическими конкурентами, элита поневоле начинает реализовывать их интересы, превращаясь в коллективного предателя.

Как минимум это означает, что адекватная элита, ориентированная на собственные национальные и цивилизационные интересы, должна хранить значимую часть личных средств в национальной валюте, а не в валюте своих стратегических конкурентов. Отсюда, в частности, следует обреченность исламского вызова, лидеры которого, в отличие от лидеров США, Евросоюза и Китая, хранят средства в валютах своих стратегических конкурентов и потому не могут последовательно противодействовать последним.

Пример 22.

Национальные элиты против национальных интересов

Ярчайший пример предательства собственных (правда, классовых) интересов из-за утраты контроля за своими активами (причем нематериальными) дает царская охранка, практически создавшая организованное революционное движение в России (самая массовая и энергичная революционная партия – эсеры – не то что контролировалась, но во многом и управлялась Охранным отделением). В результате ради расширения своего влияния (и финансирования) охранка раздула революционный костер, при первом же кризисе вышедший из-под ее контроля и превратившийся в пожар, который смел все тогдашнее общество.

Ближе к нашим дням пример действия национальной элиты против своей страны дает опыт Японии конца 80-х – начала 90-х годов. Тогда в мире было два «финансовых пузыря» – в Японии и США, один из них надо было «прокалывать», и именно японская элита приняла решения, приведшие к «проколу» именно японского, а не американского «пузыря», от чего японская экономика, еще недавно самая динамичная в мире, так и не смогла оправиться (см. парагрфы … и …). Причина столь нетривиального выбора японской элиты – не только ее интеллектуальная зависимость от США (см. параграф ….), но и глубина проникновения японских капиталов в американскую экономику. Освоив американский рынок, японские корпорации справедливо считали ключевым фактором своего успеха процветание именно США, на рынок которых они работали, получая за это мировую резервную валюту, а не Японии.

Другой пример противодействия национальной элиты, находящейся под внешним воздействием, интересам своего общества дала война США и их европейских союзников по НАТО против Югославии.

Ее стратегическая цель, как и всей американской политики на Балканах с 1990 года, заключалась в подрыве экономики ЕС – стратегического конкурента США – путем превращения руин некогда процветающей Югославии в незаживающую рану на теле Европы. Конкретной целью 1999 года был подрыв евро, который в то время рассматривался как серьезный потенциальный конкурент доллару.

Европейские политики высшего уровня полностью поддержали США, несмотря на резкий протест не только европейской общественности, но и среднего звена их собственных политических структур. Повестка дня для Европы всегда формировалась ими под сильнейшим интеллектуальным влиянием США, и привычка к этому превратила тогдашних лидеров Европы в могильщиков собственной экономики: из-за войны евро рухнул почти на четверть и на три с лишним года лишился возможности «бросить вызов» доллару, а европейская экономика окончательно перешла на дополняющее положение по сравнению с американской.