Текст книги "Поэзия народов СССР IV - XVIII веков"

Автор книги: Месроп Маштоц

ЗАХИРЕДДИН МУХАММАД БАБУР

УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ

1483-1530

РУБАИ

* * *

 
Желанной цели должен ты добиться, человек,
Иль ничего пускай тебе не снится, человек,
А если этих двух задач но сможешь ты решить,-
Уйди куда-нибудь, живи, как птица, человек.
Бродягой стань, но не рабом домашнего хламья,
Отдам и этот мир, и тот за нищий угол я.
Бродяжничество – не позор, и нищенство – не срам.
Уйти куда глаза глядят – давно мечта моя.
 

* * *

 
Не жертва скопидомства я, не пленник серебра,
В добре домашнем для себя не вижу я добра.
Не говорите, что Бабур не завершил пути:
Остановился я на миг,– мне снова в путь пора.
 

* * *

 
Моих обид не дай господь пи другу, пи врагу,
Пылинки верности в тебе найти я не могу.
И если голову у ног твоих я не сложил,
То, захватив ее с собой, подальше убегу.
 

* * *

 
Ты на чужбине,– и забыт, конечно, человек,
Жалеет только сам себя сердечно человек.
В своих скитаньях ни на час я радости не знал,-
По милой родине скорбит извечно человек.
 

* * *

 
Хоть временем на краткий срок и вознесен твой враг,-
Вином победы два-три дня он опьянен, твой враг.
Пусть кажется, что до небес он вырос,– не горюй:
Ведь низок он, и будет вновь с землей сровнен твой враг.
 

* * *

 
Ты затруднение мое, художник, разреши:
Здесь на платке узор такой искусный напиши,
Чтоб мысли все мои на нем любимая прочла,
Чтоб ей открылся весь тайник тоскующей души.
 

* * *

 
Ты – роза яркая, но я ничтожный соловей.
Ты – пламя жаркое, но я зола,– возьми развей.
«Нет соответствия»! Но ты не избегай меня:
Народам царь – я стал рабом по прихоти твоей.
И трезвенников этот взгляд всех в пьяниц обратит,
А пьяниц – в сумасшедших твой румянец преврати^
А души тех, кто, как Бабур, благочестив и строг,
Твой смех из рая уведет, в изгнанниц превратит.
 

* * *

 
Каких страданий не терпел и тяжких бед Бабур?
Каких не знал измен, обид, каких клевет Бабур?
Но кто прочтет «Бабур-наме» – увидит, сколько мук
И сколько горя перенес царь и поэт Бабур.
 

* * *

 
Я ни своим и ни чужим ни в чем не угожу:
Соперник – зол, возлюбленной – бельмом в глазу служу.
Как ни стремлюсь я делать всем добро, однако сам,
Увы, живою притчей зла среди людей брожу.
 

* * *

 
Лишь от надежды встречи с ней возрождена душа,
За все страданья будешь ты награждена, душа.
Еще силен разлуки гнет, но в мыслях о тебе
Я счастлив: в мире и меня ждет хоть одна душа.
 

* * *

 
Во время брани пить помногу – нам нельзя,
Не заглушить в своей душе тревогу – нам нельзя,
С друзьями верными шагать не в ногу – нам нельзя.
И, не напившись, выспаться, ей-богу – нам нельзя.
 

* * *

 
Зайди поговорить, попить,– моих гостей возглавь,
Себя на время от мирских забот вином избавь,
Когда войскам веселья дан приказ идти в поход,
Усталым воинам труда ты отдых предоставь.
 

* * *

 
Я в жизни счастья не встречал, с несчастьем связан стал.
Во всех делах – просчет, за все я всем обязан стал.
Покинув родину свою, побрел я в Индустан
И черною смолой стыда навек измазан стал.
 

ГАЗЕЛИ

* * *

 
Я наперсницы, кроме души своей, не нашел.
Бескорыстней, чем солнце свое, друзей не нашел.
В человеческом сердце я столько ран не видал,
И сердечного плена нигде страшней не нашел.
Поневоле терплю я разлуки ад: сам себя
Я достойным для рая свиданья с ней не нашел.
Что же делать? Отправлюсь опять стучать в этот рай,
Хоть нигде неприступных таких дверей не нашел.
Приучись без подруги свой век прожить, о Бабур,
Если верности ты во вселенной всей не нашел.
 

* * *

 
Клятвы твои, твои обеты – где это все?
Ласки твои, твои приветы – где это все?
Я от тебя ушел в смятенье,– вспомнила ль ты,
Где твой Меджнун? Где страсть поэта? Где это все?
Речи твои лекарством были скорбной душе.
Где же теперь лекарство это? Где это все?
Как же тобой забыт так скоро бедный Бабур?
Клятвы твои, любви обеты – где это все?
 

* * *

 
О, приди! Жить в могиле разлуки до каких мне пор без тебя?
О, доколе еще этой муки мне терпеть позор без тебя?
Если б снова сверкнули два солнца, два глаза твоих предо мной!
Пусть ослепну от света, но только б не потух мой взор без тебя!
Если б кудри твои мне увидеть – и смятенным стать навсегда!
По мечта против яви напрасно затевает спор без тебя.
Я люблю тебя так, что пошел бы даже в ад с тобой, словно в рай,
Но и в рай не заманишь Бабура: наслажденье – вздор без тебя.
Не зевай, виночерпий, весна коротка,– торопись!
Дай вина покраснее, но из погребка – торопись!
Не дано человеку в свой завтрашний день заглянуть,
Если жив ты сегодня, будь весел пока,– торопись!
В том свиданье блаженство, когда ты с любимой вдвоем.
Без соперника встреча легка и сладка,– торопись!
Против силы печали – одно только средство, Бабур:
Пей вино и рассеять печали войска торопись!
 

* * *

 
Как я сонное счастье свое разбудить, о боже, хочу!
Этот гибкий, податливый стан я обвить на ложе хочу.
К этим сладкоречивым губам как хочу губами припасть!
Эту розоподобную плоть целовать до дрожи хочу.
Научитесь, Ширин и Лейли, обаянью милой моей.
Где Фархад и Меджнун? Я любви научить вас тоже хочу.
Словно солнце – лицо… Нет, Бабур! Новолуния – брови… Стыдись!
Я сравненья такой красоте подыскать дороже хочу!
 

* * *

 
Пришла весна – и снова степь как райский сад цветет,
Кто наслаждался и зимой и летом – счастлив тот.
О чем дутар звенит, о чем поет певец? Пойми:
Они сулят блаженство тем, кто сбросил груз забот.
Любимая, ты – Мекка мне, тебе поклоны бью.
Молчи, ханжа! Твои уста – источник нечистот.
Не только нежность, но и гнев любимой, даже брань,-
Благодеянье для тебя, о сердце-сумасброд!
 

* * *

 
На чужбину заброшен, жестокой судьбой угнетенный, прошу:
Помяни хоть в молитве меня, от тебя отлученный, прошу.
Беззаветность любви, безграничную верность тебе доказав,
Только памяти доброй твоей, злой разлукой казненный, прошу.
Если в бездну страдания ввергнул меня мой китайский кумир,
Вся надежда на бога – и воли его благосклонной прошу.
Мне в разлуке пи радости нет, ни забвенья хотя бы на миг,
Без любви я не жизни, а смерти, смертельно влюбленный, прошу.
Моему кипарису привет от Бабура снеси, ветерок,
Прах пред ним поцелуй,– так я, заживо здесь погребенный, прошу.
 

* * *

 
О какой клевете говорить? Все дела соперников – ложь!
И какую мне рану открыть? Ты меня изранила сплошь.
На какие блужданья роптать всей моей заблудшей судьбы?
Колесо коварных небес ты с кривых путей не сведешь!
О какой мне поведать тоске, о каком спасенье кричать?
Кровожадной разлуки рука ведь уже вонзила свой нож.
Если в собственном даже краю ты забыто милой своей,
На чужбине, о сердце мое, неужели верность найдешь?
Что соперников злоба тому, кто от милой так пострадал?
Если роза так больно язвит, то чего от терния ждать?
 

* * *

 
Что о судьбе думать моей? Слишком всесильна печаль!
Где же приют сердцу найти? Ехать в какую мне даль?
Пьяный вертеп, божий ли дом – все предо мной на замке,
Здесь постучусь, там постучусь,– разве бездомного жаль?
В мире земном что мне сказать жалкой породе людской?
Слушать их речь? Но человек – или невежда, иль враль.
Что тебя ждет в мире земном, лучше, Бабур, не гадай.
Что суждено, то суждено! И в размышленьях – печаль!
 

* * *

 
Весело мы пировали вчера. Всем на пиру таком хорошо!
Очень приятные гости сошлись, каждый мне был знаком хорошо.
Благопристойно беседа велась, не было глупых, путаных слов,
Здравицы произносились красно, кто-то блеснул стишком хорошо.
Хоть не заморское было вино, крепость его отменна была.
Время бежало между одним и меж другим глотком хорошо.
Музыка, пение, сласти, вино – не было недостатка ни в чем.
Не было скуки. Устроен был пир истинным знатоком хорошо.
Люди хмелели, шумели,– у всех пьяной слезой туманился взгляд.
Эти – от хохота плачут, а те – давятся жирным куском… Хорошо!
Стали друг друга по-пьяному чтить, лбом об лоб усердно стуча.
Спутались головы, ноги… Весь дом вертится кувырком… Хорошо!
Новая полночь настала,– гостям время пришло идти по домам.
Трезвому лучше в седле восседать, если подвыпил – пешком хорошо.
Я же, собой не владея, уснул, чувствую – кто-то будит меня.
Месяцеликая пери, чей взгляд все мне открыл тайком хорошо!
Милые гости, простите меня, если сболтнул я глупость вчера:
Выпил Бабур! И царю простаком стать иногда под хмельком хорошо!
 

ПИСЬМО

 
…Было со мной: ночью лежу, духом смятен,
Влага в глазах, в жилах огонь, крови взамен.
Так я лежу,– душу гнетет бремя тоски,
Сердце свое, горько стеня, рву на куски.
Века дела перебирал, мысля всю ночь,
Также дела жизни своей числя всю ночь.
То я лежал, то иногда вскакивал я,
Спорил с судьбой, сам над собой плакивал я.
Так я взывал: «Тяжкий мой рок, сколь ты жесток,
Несправедлив к жертве своей, злобный мой рок!
Верности чужд, правды в тебе – малости нет,
К праведникам, к мученикам – жалости нет.
Занят одним делом, палач, ты искони:
Казни и гнет! Или казни, иль изгони!
Чем я тебе так помешал, чем надоел?
Ведь между мной и меж тобой не было дел!
В тесном углу мира один жить я привык,
В скудной тиши, горести сын, жить я привык.
Я не роптал – радовался, что одинок,
Что от друзей, что от всего мира далек.
Счастье познав истиннейшей сути свобод,
Освобожден был я от всех низких забот.
Сам я избрал этот покой, этот затвор.
О, если б мог я пребывать в нем до сих пор!
Словно во сне, жил я, но ты – настороже,-
Сон мой прервав, новый капкан ставил душе.
В новый капкан мне суждено было попасть,-
Имя ему – царский венец, ханская власть.
Сделав меня счастьем друзей, горем врагов,
Под ноги мне ты ль не поверг вскоре врагов!
Сев на престол, что и отцу принадлежал,
Судьбы владык, судьбы их стран я разрешал.
Я на шестой месяц шестым царством владел,
Семь поясов мира в тот срок я оглядел.
Мнил, что достиг высшей мечты в жизни земной,
Только не знал: властвуешь ты в жизни земной!
В пору, когда я возлюбил радостей ныл,
В нору, когда слово «печаль» я позабыл,-
Ты мою власть отнял, всего снова лишил,
Родины прах отнял, меня крова лишил.
Сделал меня дервишем ты, в нищенство вверг,-
И предо мной радостей свет сразу померк.
Определил ты мне в друзья горе и страх,
Боль и печаль стали моей стражей в путях.
Радости где? Почести где? Слава? Их нет!
Где все друзья? Слева их нет, справа их нет!
Это же все было, а ты отнял, палач!
Встречусь теперь людям – и вслед слышу их плач.
Что ж ты мепя возвеличил, если я мал?
И для чего с прахом сровнял, коль поднимал?
Кары такой и не постичь здравым умом!
Дом возвести – и развалить собственный дом!
Вовсе в тебе совести нет, жалости нет,
Даже ума, видно, в тебе малости нет!
Как же такой мир почитать, верить в него?
Мерой какой низости мне мерить его?
Он ли душе – прочный оплот, крепость надежд?
Бич мудрецов, славы родник он для невежд!
Их неспроста держит в чести он искони,
Столь же он груб, столь же лукав, как и они…
Нет, мудрецу жить с ним в ладу мига нельзя!
Лжи и коварств молча терпеть иго нельзя!
Но от кого помощи ждать? Слаб человек!
Мир – всемогущ, вечно его раб – человек!
Если б тебя, рок, я привлечь мог бы к суду!
Но на земле праведный суд где я найду!
Там бы тебя разоблачил я на века,
Но до конца все рассказать – жизнь коротка!…
 

* * *

 
В мыслях таких я не смыкал глаз в эту ночь,
В горе моем кто же тогда мог мне помочь?
Так пролежал я до утра, и наконец
Солнце взошло – вестник добра, лекарь сердец.
Молвило мне, по доброте вечной, оно:
«Чем же, мой сын, сердце твое омрачено?
О, имя-рек, ведомо мне: ты угнетен,
Но, человек, ты не навек брошен в зиндон.
Мне в океан всех мировых слез не собрать,-
Низок сей мир, но на него сердца не трать!
Стоит ли он даже хулы, весь этот мир!
Стоит ли он горсти золы, весь этот мир!
Даже забудь имя его – мерзость и грязь!
Дух закалив, с миром порви всякую связь.
Золото здесь ты потерял, почести, власть.
В жертву за них душу свою стоит ли класть?
Короток срок радостей всех мира сего:
Око открыл, око закрыл – только всего!…
Эти мои мысли схвати, о ветерок!
И поднимись, и полети, о ветерок!
В светлый покой к пери моей тихо впорхнув,
Ей поклонись, речь на меня так повернув,
Скажешь: «Бабур розе салам передает,
Пламя любви страстным словам передает».
Пери не раз я отправлял письма свои,
В них изливал чувства и все мысли свои.
Думал я: взяв сердце мое, стала она
Другом моим, будет она нежно верна.
Разве я знал, что, завладев сердцем, как друг,
Ты проявлять дружбу начнешь пытками вдруг?
Кем-то всегда в мире любим каждый. Ужель
Я бы ничьей не утолил жажды! Ужель?
Роз не найти ль в мире? Иль все – нехороши?
Я же из всех выбрал ее, смуту души!
Выбрав ее, сколько страдал, с ней разлучась,
Не уповал: встречи придет радостный час!
Разве я знал, что навсегда с пей разлучен
И что огню вечной тоски я обречен?
Сколько писал писем, с каким жаром писал!
Хоть бы одно отклик нашло! Даром писал!
Как я молил! Вихри огня в письмах взметал,
В слове горел, плавился в нем, словно металл!
Как я страдал, как тосковал! Думал: доколь
Тщетных надежд, едких обид жгучая боль?
Ждать перестав, я наконец проклял мечты!
Духом смятен, у роковой стал я черты.
Вдруг от тебя я получил весть,– и опять
Я обратил войско своих горестей вспять.
Войско надежд выстроил вновь, славя судьбу,
И приложил счастья письмо к бледному лбу.
Только, увы, радости свет вскоре потух,
Вскоре во мне снова упал вспрянувший дух.
Сколь велика милость твоя, сколь ты нежна!
Но ведь была нежность твоя раньше нужна!
Как оценить ласку твоей речи теперь,
Если нам нет даже надежд встречи теперь?
Все ж и тебе сердце смягчить было не лень,
И у тебя сердце в груди, а не кремень.
Сколько обид ты нанесла – этой не ждал.
Сколько я лет встречи с тобой, сетуя, ждал.
Если тебе дорог твой раб, о госпожа,
Что ж ты его мучила, им не дорожа?
Пери! Обет верности вновь ты мне даешь,-
Сердца ли в нем искренность иль прихоти ложь?
Как же мое знать: плод ли добра эти слова,
Злая ль игра, шутка ль пера эти слова?
Чтоб доказать дружбу – свое слово блюди;
Делом любви клятву свою ты подтверди.
Если мечте сбыться сейчас не удалось,
Если удел сердца и впредь – мучиться врозь,
Я претерплю! Станет заря встречи близка,
И потеснит войско надежд скорби войска.
Но не забудь то, что тобой сказано здесь,
Помни: своей клятвою ты связана здесь.
Молит Бабур, верный твой раб: милость яви,
К жизни его ты возврати встречей любви.
Но поскорей движется пусть счастья арба,-
Поторопись, коль своего ценишь раба.
Все я сказал, что затаил в сердце, любя.
Верю: в ответ я получу весть от тебя.
Ныне на путь вести твоей вышлю свой взор,
И – вассалам! Кончен на том мой разговор!…»
 

МУХАММАД САЛИХ

УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ

1445-1506

ИЗ ПОЭМЫ «ШЕЙБАНИ-НАМЕ»

 
Он даром песнопенья обладал,
Познаньем тайн творенья обладал,
Был сладостен и мудр его язык,
И в помыслах своих он был велик.
Был каждый тюркский стих его огнем,
А стих персидский – пламенным вином.
На двух языках песни он творил,
Вдвойне вниманье мудрых одарил.
Его прославленные муамма
Поистине – сокровища ума.
Его калам – когда он им писал –
Благоуханный мускус рассыпал.
В его словах дышало волшебство,-
Так был великолепен дар его.
И недоступных не было наук
Для Шейбани. Плетением кольчуг
С таким же совершенством он владел,
Как древний царь Давид-кольчугодел.
Вот оружейник первый в том краю,
Избрав кольчугу лучшую свою,
Пылающую кольцами, как жар,
Принес царю и властелину в дар.
На ту кольчугу Шейбани взглянул
И сам несколько колец согнул.
Необычайно мастер-чудодей
Завил их наподобие кудрей.
И так был оружейник потрясен
Работой, что издал он громкий стон
И молвил: «Я желал, властитель мой,
Блеснуть своим уменьем пред тобой.
Но вижу, что не стою ничего
Пред образцом искусства твоего.
Я первым слыл кольчужником в стране,
Соперников не ведал, равных мне.
И как теперь тобою посрамлен,
Коль ты в других ремеслах столь силен.
Да чашу дней твоих не иссушит
Поток времен, покуда мир стоит!
Да одоленье над врагом тебе
Дарует небо в благостной судьбе!…»
С толпой безусых, как он сам, повес
Два миродержца встретятся сейчас.
Потом сказал себе: «О человек!
Что, о невежда, разум твой изрек!
Кто миродержец истый в наши дни?
Кто Джахангир, когда не Шейбани?
В его руке миродержавный свет.
Отныне мнений двух об этом нет.
А тот, кто дух свой в лености растлил,
Как может быть, чтоб он не отступил?
Но всяк, чей разум истине открыт,
Тот правду сокровенную узрит.
Любой властитель, кто бы ни был он,
Благоволеньем неба осенен.
Он – светоч вседержителя, пока
Его звезда и степень высока.
Но и цари неравны меж собой,
Не поровну одарены судьбой.
Над судьбами владыки не вольны,
И их пути грядущие темны.
И станет меж владык возвышен тот,
В чьи двери солнце истины войдет.
И если б он один в пустыне жил
Иль, как Юсуф, в колодезь ввергнут был,
Могучий свет и там его найдет
И на вершину славы возведет…
Как солнце утра, встав на небесах,
Купает мир в живых своих лучах,
И всякое в природе естество
Ликует пред сиянием его,
И блещет перед ним морской простор,
Пески пустынь и льды высоких гор,-
Так лучезарным солнцем в наши дни
Поднялся хан великий Шейбани.
Так от него сиянье обрели
Цари иные на лице земли.
Вот хан, чья слава не умрет века,
Повел на приступ грозные войска.
А тот, кто Джахангиром назван был
Толпой льстецов придворных и кутил,
Бежал проворно, не жалея ног,
И в дальней горной крепости залег.
А для Ходжента был он чуженин,
С дружиной чужеземной властелин.
Сопутствуем Санджаром верным, шах
Надежный замок укрепил в горах.
Но Шейбани настиг его и там,
Преследуя бегущих по пятам.
И осажденным он письмо послал,
Где миром дело кончить предлагал
И обещал пощаду, коль народ
Пред ним ворота волей отопрет.
Но все увещевания его
Не тронули, как видно, никого.
Была твердыня сказочно крепка,
Единодушны в крепости войска,
И так была та крепость высока,
Что погружала башни в облака…
И двинулись на приступ роковой
Бойцы, сомкнув щиты над головой.
Бестрепетно-отважные, как львы,
Они лавиной ринулись на рвы.
Хоть град камней был яростно жесток,
Мост навели они через поток.
Те по мосту, другие прямо вброд,
Где бил, крутил и выл водоворот,
Перебирались на берег другой,
Карабкались по насыпи крутой
И, тучи стрел пуская по врагам,
Уж подставляли лестницы к стенам.
Уж лезли роем на отвес скалы
Под струями пылающей смолы.
Хоть стены были дивно высоки
И лестницы их были коротки,
Но в крепости смятенье началось,
Великое волненье началось.
Шесть тысяч человек – все сразу – там
Такой подняли страшный вой и гам,
Как бы настал земли последний час.
И хоть мирзой назначен был Барлас,
Но счастья не добилися они,
Само искало счастье Шейбани.
С какой неустрашимостью – смотри! –
На бой пошли его богатыри!
Они подкоп огромной глубины
Прорыли в основании стены.
И, наконец,– опоры лишена,-
Обрушилась тяжелая стена.
И ворвалось в зияющий пролом
Все войско за прославленным вождем.
И вмиг защита сломлена была,
Разбита и разгромлена дотла.
Побоища такого белый свет
Не видел за последних двести лет.
Ты скажешь: смерти ветер ледяной
Пронесся по твердыне крепостной.
И крепость крови сделалась полна,
Как полный чан горячего вина,
И кровь лилась, и бушевал пожар,
Как в дни пророка в крепости Хайбар.
Так бушевал огонь, что, кто от стрел
И от мечей укрылся,– тот сгорел.
От замка не осталось ничего –
Погибли все защитники его.
Их поглотили адские огни,
Но рай приял батыров Шейбани.
Живыми победители себя -
Здоровыми увидели себя.
Когда свою победу завершил,
Великий хан убийства прекратил.
И было повеление его:
Всех пленных отпустить до одного!
Несчастные свободу обрели,
Найдя друг друга, в радости ушли.
Хан в Самарканд направился и там
Вернулся вновь к заботам и трудам.
 

МАДЖЛИСИ

УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ

XVI век

ПОВЕСТЬ О САЙФУЛЬМУЛЮКЕ

О ШАХЕ АСЫME

 
Был шах в Египте. Зорко стерегли
Его войска семь поясов земли.
Асым Сафвои – так шаха нарекли
Подвластные ему края земли.
Его желанья все исполнял бог,
Не ведал он ни страха, ни тревог,
Но не хватало одного – детей,
Хотя он был здоров и в силе всей.
Четырехсот семидесяти лет
Уже достиг, а сына нет и нет.
«Нет сына – кто припомнит обо мне?
Умру – кто завладеет всем в стране?»
Он о своей печалился судьбе,
Великих беков не пускал к себе.
Шах нарушал создателя покой
Одною неустанною мольбой.
Так сорок дней молил и плакал шах,
И днем и ночью исходил в слезах.
 

Шах Асым зовет к себе сына и дарит ему халат и кольцо

 
О небо! Шахам внемлешь ты всегда,
И только для народа ты – беда.
Послало небо шаху благодать,-
Родился сын, и счастлив шах опять.
Жил в наслажденьях царский сын, и вот
Услышал он, что шах его зовет:
«О сын мой, в знак отеческой любви
Я поднесу тебе дары мои!»
И сын пошел, отцовским вняв словам,
Как кипарис, был строен он и прям.
Шли рядом слуги – пери по красе.
Приблизясь к шаху, поклонились все.
Так сына шах лелеял и любил,
Что от него он глаз не отводил.
А сын смотрел все время на отца,
И счастью шаха не было конца.
При виде сына радовался шах,
Любовь сияла у него в глазах.
Он казначею приказал: «Открой
Казну и дай сундук мне золотой».
Открыл сундук, а в сундуке лежат
Кольцо и шелком вышитый халат.
От шаха сын подарки эти взял,
Что за халат, об этом сын не знал.
Шах приказал – и вот ведут коня.
Как пери, конь. Идет, уздой звеня.
Любил он этого коня – и вот
Его в подарок сыну отдает.
Отвесил сын почтительный поклон,
Был шах его учтивостью пленен.
Вот по дороге едет сын верхом,
А слуги отправляются пешком.
Шах дал любимцу лучшее, что мог,
Но пламя на пути его зажег.
Прекрасен дар, и в этом спору нет,
Но скрыты в нем сто тысяч зол и бед.
 

Сайфульмулюк, увидев на халате портрет, влюбляется

 
Сайфульмулюк от шаха вышел вон,
Как в бурю кипарис, качался он,
Вступил в покои дивного дворца,
Где наслажденьям не было конца.
Во всех покоях яркий свет возник,
И стал дворец похожим на цветник.
Все пировали, опьянясь вином,
И падали, забывшись крепким сном.
Сын шаха был один остаться рад,-
Давно хотел он развернуть халат.
Он развернул халат и увидал
Красавицу – превыше всех похвал.
Он был лицом прекрасным поражен,
Изображеньем любовался он.
Как на портрете краски хороши!
Нет, не халат – то горе для души,
Теперь ему совсем покоя нет -
Он на халате увидал портрет.
Чудесный, привлекающий сердца!
Не видел он прекраснее лица.
Чем больше смотрит отрок, не дыша,
Тем больше разгорается душа.
Не щеки – розы красные долин,
Не губы, нет,– то сахар и рубин.
Бутоном алым мнится нежный рот,
Никто кудрей чернее не найдет.
А брови – лук, спустивший стаю стрел,
Чтоб тех разить, кто на портрет смотрел.
Ее ресницы – черная игла,
По остроте кинжалы превзошла.
Стан гибок, словно ветка диких роз;
Над станом – кольца спутанных волос,
Как кипариса саженец, стройна.
Не зубы – жемчуг хочет скрыть она.
Царевич наклоняется вперед;
Лицом к лицу приник, целуя рот.
Любовь огонь в душе его зажгла,
Вонзилась в грудь ему любви стрела.
 

Сайфульмулюк, плача, просит у шаха позволения уехать

 
Сайфульмулюк сказал: «О властелин,
Довольно бед тебе принес твой сын.
Я пыль целую под твоей ногой,
Но как забыть мне облик дорогой?
Сильнее чести пыл любви всегда,
Вздох страсти погасил свечу стыда.
Ты предложи мне солнце, месяц дай
И гурию, украсившую рай,-
Не нужно мне возлюбленной другой,
Я без нее расстаться рад с душой.
Она – в какой бы ни жила стране,-
Дарована судьбою в жены мне».
Взял горе в спутники Сайфульмулюк,-
Не видит он друзей, красавиц, слуг.
Лишь к одному портрету взгляд приник,
Дворцом печали стал дворец-цветник.
И день и ночь смотрел он на портрет.
Конца его слезам и стонам нет.
Он говорил: «Где я тебя найду?
В каком высоком, сказочном саду?
Где мне искать тебя, в каком краю?
Где я увижу красоту твою?
И щек моих запавших желтизна
Расскажет всем, как боль моя сильна.
Но кто о том тебе доставит весть,
Об этой боли скажет все как есть?
Любовной страсти пенится вино.
Лишился чувств твой кипарис давно,
Рыдает кровью чаша без тебя,
Свеча сгорает, плача и любя.
Передо мною чанг стоит, склонен,
Меня жалея, испускает стон;
Рубоб, припомнив горестный мой путь,
Вопит в тоске, себя колотит в грудь;
Вот выгнул шею бедный мой тапбур,
Смотри, как плачет, горестен и хмур;
От стонов мусикар весь как в огне,
Канун рвет грудь, печалясь обо мне.
И долгой ночью, и при свете дня
Они рыдают, глядя на меня».
Как желтый лист осенний, он поник,
Уста теперь – шафран, не сердолик.
Забыл и разум и терпенье он,
Ушел от мира и покинул трон.
Сломило горе старого отца,
Мать проливает слезы без конца.
Когда любовь твой верный спутник,– ты,
Будь шахом, не уйдешь от нищеты.
Нет для любви различья вер и стран,
Язычников, неверных, мусульман.
Когда любовь сильнее, чем гроза,
То ослепляет разума глаза.
Но только тот поистине влюблен,
Кто так же предан, так страдал, как он.
Разлуки яд – и тот ему как мед;
В тоске любви – усладу он найдет.
Любовь – как море, где бурлит волна,-
И угрожает гибелью она.
Но это море – всех влюбленных друг,
Сюда входящим незнаком испуг.
Тот пьян навек, кто пьет любви шербет,
Глух к увещаньям, чтит ее завет.
Стань, как шафран, желтей осенних трав,
Одну любовь владычицей избрав.