Текст книги "Поэзия народов СССР IV - XVIII веков"

Автор книги: Месроп Маштоц

САБИР ТЕРМЕЗИ

ТАДЖИКСКИЙ поэт

? – убит в 1151 г.

* * *

 
Лишь в странствиях себя мы познаем –
Мы, как в тюрьму, заточены в свой дом:
Пока таится в раковине жемчуг,
Ему цепы мы верной не найдем,
 

* * *

 
Ты к мыслям злым не обращай лица:
Позорит злое дело мудреца.
Замыслишь ты обиду для народа,
Так для себя плохого жди конца.
Кто служит ближним, принося им благо,
Дождется в жизни славного венца.
Твори добро, не будь жестокосердым,
Ведь ненависть – орудие глупца.
Не явно благодетельствуй, а тайно:
Претит душе бахвальство гордеца.
 

АБУ-ЛЬ-МАДЖД САНАИ

ТАДЖИКСКИЙ поэт

1070 -ок. 1140

ПРИТЧИ ИЗ ПОЭМЫ «САДЫ ИСТИН»

 
Ты слышал рассказ, уже ведомый миром,
Как женщина раз поступила с эмиром,
С покойным Ямином Махмудом самим,
Что был за щедроты по праву хвалим?
Так дерзостно было ее поведенье,
Что палец Махмуд прикусил в удивленье!
Наместник, в Баверде бесчинства творя,
Обидел вдовицу вдали от царя:
Ограбил старуху, без денег, без пищи
Оставил рыдать в разоренном жилище.
О том, как старуха пустилась в Газну,
Я ныне правдивую повесть начну.
Пришла она к шаху. Упав у порога,
Вдова призвала всемогущего бога -
В свидетели, как и жилье и тряпье -
Все отнял наместник, губитель ее.
И шах, восседавший на троне высоком,
На скорбную глянул сочувственным оком,
Сказал он: «Немедля ей грамоту дать,
Пусть в доме своем водворится опять!»
С напутственной грамотой мудрого шаха
Вдовица в Баверд возвратилась без страха.
Наместник, напрягши злокозненный ум,
Решил: «Поступлю я, как древле Судум.
Оставлю вдову без пожитков и крова,-
Уж, верно, в Газну не отправится снова!
Хоть в грамоте сказано: «Все ей вернуть»,-
Приказ обойти ухитрюсь как-нибудь».
Он знать не хотел ни аллаха, ни шаха,
Вдове не вернул он и горсточки праха.
Старуха же снова в Газну побрела.
Послушай, какие свершились дела:
Там шаху все снова она рассказала
И плакала горько средь тронного зала.
Злодея кляла и, смятенья полна,
У шаха защиты просила она.
Шах вымолвил: «Грамоту дать ей вторую!
Я правым всегда милосердье дарую».
Вдова же: «Носить надоело мне их,-
Правитель не слушает грамот твоих!»
Но шаховы уши тут сделались глухи,-
Не вник он в слова оскорбленной старухи.
Сказал он: «Дать грамоту – дело мое,-
Правитель обязан послушать ее.
Коль тот, в Абиварде нас слушать не хочет
И волю властителя дерзко порочит,-
Ну что же, кричи! Сыпь на голову прах!
Я толку не вижу в бессвязных речах!»
«Нет, шах мой! – старуха сказала сурово.-
Коль раб презирает властителя слово,
Не я буду сыпать на голову прах,
Пусть голову прахом осыплет мой шах.
Скорбеть и рыдать господину пристало,
Коль раб его слов не страшится нимало!»
И шах услыхал, что сказала вдова,
И сам осудил он свои же слова.
Сказал он вдове: «Мир да будет меж нами!
Правдивыми был я разгневан словами.
Поистине в прахе моя голова,
Права ты, старуха, стократно права!
Кто хочет быть первым в обширной державе,-
На дерзостных слуг полагаться не вправе!»
 

* * *

 
Весною поехал в охотничий стан
Махмуд – многославный забульский султан.
Старуха к нему обратилась несмело,-
От дыма лишений лицо почернело.
Свирепо насилье, жесток произвол!
Разорвано платье по самый подол.
Сказала: «Ты, царь, справедливостью славный,-
Так будь справедлив и к старухе бесправной».
Подъехал прогнать ее телохранитель
Однако его отстранил повелитель.
Сказал, возвышаясь на белом коне:
«Поведай печаль свою, женщина, мне
Султану даны справедливость и сила.
Скажи, чья рука тебе зло учинила».
Из глаз у вдовы, в ее горе глубоком,
Горючие слезы струились потоком.
И молвила старая: «Бедствую я,
Убого живу – помогают друзья.
Двух дочек имею да малого сына,
Отца их сгубила лихая година,
А голод не стерпишь, нужна и одежа,-
На нищенку вовсе я стала похожа.
Гну спину над пажитью в дни урожая,
Колосья пшеницы и проса сбирая.
Истаяла я от вседневных забот.
Не скажешь: старуха в довольстве живет.
Что ж гонишь меня, словно кара господня?
Ведь завтра наступит вослед за сегодня!
Доколь угнетать подчиненных своих!
Доколь отнимать достоянье у них!
Была целый месяц работать я рада
В саду богатея за горсть винограда.
Вчера, в день расплаты, с веселой душой
Взяла виноград заработанный свой.
Вдруг вижу – пять воинов ждут у дороги:
«Эй, стой!» Подкосились усталые ноги.
Один забирает весь мой виноград,
Рыдая, тяну я корзинку назад.
Другой, угрожая расправой короткой,
Чтоб я не кричала, стегнул меня плеткой.
Сказал: «Я султана Махмуда слуга!
Смирись и молчи, коли жизнь дорога.
Попробуй султана слезами растрогай!
Ступай, побирушка, своею дорогой!»
Пришлось ради жизни мне губы замкнуть.
Охоты твоей разузнала я путь.
Тебя здесь полдня ожидала я, стоя,-
И гневное сердце не знало покоя.
Теперь, когда знаешь про злобных людей,
Ты бойся горячей молитвы моей!
Коль мне, беззащитной, не дашь ты управы,
Пожалуюсь господу силы и славы!
Ведь стон угнетенного в утренний час
И стрел и кинжала острее для нас.
В час утра молитва и плач угнетенных,
Стенанья печальные крова лишенных
И тысяче воинов сломят хребты!
О, бойся насилья, слуга правоты!
Коль с бедной старухой поступишь неправо,
Тебе опостылит твоя же держава.
Другому ты царство отдашь под конец,
Другому наденут твой царский венец!
Пусть воин, о царь,– мой злодей и грабитель,-
В день Судный ответишь и ты, повелитель!»
Махмуд, потрясенный, поник недвижим,
И молча старуха стояла пред ним.
И молвил султан величавый, рыдая:
«На что нам и жизнь, и держава такая,
Коль женщине днем, на проезжем пути,
Домой виноград не дают донести?
День Судный придет – за деяния эти,
Как всякий на свете, я буду в ответе.
Старуха окажется шаху врагом,-
Как встану из мертвых при грузе таком?
Отвергнув ее, обрету ли спасенье?
Не буду ль печален я в день воскресенья?»
Старухе сказал: «Подойди ко мне ближе!
Всего, что захочешь, проси! Говори же!»
Старуха в ответ: «Подари мне хоть клад,-
Обиды моей не возьмешь ты назад!
Правитель живет для закона и права,
Иначе на что нам такая держава!»
 

АВХАДАДДИН АНВАРИ

ТАДЖИКСКИЙ поэт

?-1191

* * *

 
О придворных поэтах речь мою разумей,-
Чтоб толпу лизоблюдов не считать за людей!
Ведай: мусорщик нужен в государстве любом,-
Бог тебя покарает, коль забудешь о том.
Если скопится мусор вкруг жилья твоего,-
То без носчика, брат мой, приберешь ли его?
Что, скажи, без Джафара может сделать Халид?
Ткач наткет на одежду, а портной смастерит!
А в поэте-рабе нет нужды никому,
И хозяйство вселенной не прибегнет к нему.
Коль тебе ради хлеба наниматься пришлось,
Так носи лучше мусор, а поэзию брось!
 

* * *

 
Влюбленный спросил меня: «Пишешь газели, как прежде писал?»
«О нет!-я ответил.-Не нужно мне больше хулы и похвал».
«Что так?» – он спросил. «Заблужденья ушли,– так я молвил в ответ.-
Тому, что ушло безвозвратно, возврата из прошлого нет.
Слагал я газели, касыды, сатиры писал без числа,
Затем что влюблен был, и алчен, и ненависть в сердце жила.
Один не заснет, не задремлет, все ночи гадает над тем,
За чей ему счет поживиться, где взять ему лишний дирхем;
Другой распростился с покоем, все дни размышляет о том,
Как сахарный рот возвеличить, как локон прославить стихом;
Л третий, как пес одряхлевший, желает и ждет одного:
Чтоб враг ему в лапы попался, который слабее его.
От этих трех псов шелудивых избавь, милосердный господь.
Мою изнемогшую душу, мою полоненную плоть!
Газели, касыды, сатиры – навек позабыть их дозволь!
Доколь мне насиловать сердце, свой ум угнетать мне доколь?
Метанье словесного сора пристало ль мужам, Анвари?
Коль некогда слыл ты болтливым, тем строже уста затвори!
На путь благодатный спасенья ступи одинокой стопой,
Два-три мимолетных мгновенья – и кончится искус земной!»
 

ОТВЕТ ШАХУ НА ЕГО ПРИГЛАШЕНИЕ ЯВИТЬСЯ КО ДВОРУ

 
Есть у меня лачуга, и день и ночь она
Дарует мне отраду покоя, пищи, сна.
Такое мне в лачуге привольное житье,
Что негодует небо на бытие мое.
Над ней такое небо, что свод небесный весь
Лишь малая частица огней, горящих здесь.
Такой в ней мир прекрасный, что океан земной
Лишь отблеск сновидений, встающих предо мной.
Все, все, что есть в чертогах прославленных царей,
Вмещается в лачуге отверженной моей.
Излюбленная книга и рядом с ней сухарь -
Вот пир мой, вот мой ужин сегодня, как и встарь.
Полна до края чаша терпенья моего,
Взамен вина подолгу я тихо пью его.
Ласкательно скрипящий короткий мой калам -
И перстень свой, и цитру я за него отдам.
Мне роскоши не надо, гнетут меня шелка,
Хожу в суфийской хырке, душе она легка.
От лишнего, мирского оборони, господь!
Порабощает душу, отягощает плоть.
Мир-старец не прогонит наперекор уму
Высоких дум, нашедших приют в моем дому.
Назад с пути мирского путь преградил мне тот,
Кто для меня от века и пристань и оплот.
Все скажут: заблужденью предался я… Ну что ж?
В том истину я вижу, в чем люди видят ложь.
На службе падишаху – будь долог век его! -
Я быть уже не в силах, устал я от всего.
Хотя посланье шаха ласкает сердце мне,
Пронзенное тревогой, истлевшее в огне,-
У нищего ни речи, ни слов ответных нет:
Мой дом, мои лохмотья – вот лучший мой ответ!
 

* * *

 
Четыре есть приметы у доблестных людей.
Коль их в душе отыщешь, найдешь и доблесть в ней.
Одна зовется – щедрость. Когда разбогател,
Умей дарить без меры н в меру жить умей!
Вторая – дружелюбье. Друзей не обижай:
Друг – зеркало для друга, нет зеркала светлей!
Примета третья – строгость. Напрасно не злословь,
Чтоб не просить прощенья у совести своей.
Четвертая – уменье прожить, не помня зла.
Просящему прощенья прощенье дай скорей!
 

ФАРИД-АД-ДИН АТТАР

ТАДЖИКСКИЙ поэт

Ок. 1119-?

ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ «ЯЗЫК ПТИЦ»

 
Некий город ждал владыку Как-то раз,
Все богатства выставлял он напоказ.
Выбрал каждый подороже украшенья,
Выставлял их повиднее в знак почтенья.
Но у брошенных в темницу бедняков
Отыскались только цепи их оков,
Только головы казненных отыскались
Да сердца, что там от горя разрывались.
Взяли руки, что у них же отсекли,
И украсили темницу, как могли.
Город встретил шаха сказочным нарядом,
Шах на все вокруг смотрел спокойным взглядом.
Лишь темница всем внушала жуть и страх.
И пред ней остановился грозный шах.
Вызвал узников к себе он в восхищенье,
Дал им золота и обещал прощенье.
«Почему,– спросил советник,– ты свой путь
Здесь прервал, о государь? В чем тайны суть?
Город пышно убран шелком и парчою,
В нем сокровища повсюду пред тобою,
Падал под ноги тебе жемчужный град,
Веял мускуса и амбры аромат.
Но глядел на украшения ты мало,
И ничто из них тебя не привлекало.
Почему же взор высокий твой привлек
Вид кровавый этих рук, голов и ног?
Для чего ласкать в темнице заключенных,
На обрубки рук глядеть окровавленных?
Можно ль тут найти отраду для души?
Ты для нас загадку эту разреши».
Молвил шах: «Все остальные украшенья
Только детям доставляют развлеченья.
Каждый житель в ожидании похвал
Сам себя, свое богатство выставлял.
Город спрячет свой убор, хоть он и ярок.
Только узники мне сделали подарок:
Отделились эти головы от тел
Потому, что я проехать здесь хотел.
Моему здесь повинуются приказу -
Вот зачем я бег коня замедлил сразу.
Те блаженствуют, проводят в счастье дни,
И полны высокомерия они.
Здесь, в темнице, счастья, радости не знают,
Здесь под гнетом гнева шахского страдают.
Обезглавливают их, лишают рук,
От тоски им нет спасенья и от мук.
Ждут без цели, и конца не видно страху,
Из темницы могут выйти лишь на плаху.
Для меня темница эта, словно сад -
Здесь меня за муки верностью дарят…»
В путь собравшись, жди приказа к выступленью,
И не должен шах гнушаться тюрем тенью.
 

ОТРЫВКИ ИЗ «БОЖЕСТВЕННОЙ КНИГИ»

* * *

 
Раз Нуширвана вынес конь на луг.
Там старец был, согбенный, словно лук.
Сажал деревья он вблизи арыка.
«Ты бел, как молоко,– сказал владыка,-
Твой смертный час теперь уж недалек.
Сажать деревья – что тебе за прок?»
Старик сказал: «Не о себе забота.
Ведь посадил для нас деревья кто-то,
Сегодня с них снимаем мы плоды,
Другим я отдаю свои труды.
Ведь путь добра для душ достойных сладок,
Есть в каждом деле собственный порядок».
Пришелся шаху по душе ответ,
Дал старцу горсть он золотых монет.
Вскричал старик: «Я, деревца сажая,
От них не ждал так скоро урожая!
Восьмой десяток мне, великий шах.
Но погляди – деревья-то в плодах!
Хоть пи одно в земле не укрепилось,
Л золота немало уродилось!»
Поправился царю мудрец седой,
Ему ту землю отдал он с водой.
Твори сегодня ты дела благие -
У лежебок поля стоят нагие.
 

* * *

 
Был сын у шаха тополя стройней,
Был лик его луной в силке кудрей.
Все люди красоте ею дивились,
И взгляды всех сердец к нему стремились.
Он чудом был всех девяти небес,
Чудеснейшим из всех земных чудес.
Две брови, словно занавес айвана,
Скрывали вход в покой души султана.
Кто видел стрелы тонкие ресниц,
Пронзенный, падал перед ними ниц.
Два ряда ярких перлов прятал рот,
В уста рубины закрывали вход.
Как подпись шаха, волоски на коже
Влюбленных казни обрекали тоже.
А подбородок низвергал миры,
Мячом он для любовной был игры.
И сердце некой женщины любовью
Зажглось к красавцу, обливаясь кровью.
Спокойствия и счастья лишена,
Его увидеть жаждала она.
В жестоком пламени тоски сгорала,
И ложем ей зола отныне стала.
Звала того, кто сердце ей зажег,
Стенала, слез лила кровавый ток.
Когда он ехал в мяч играть порою,
Она кидалась вслед ему стрелою.
Летела пред конем быстрей мяча,
Как клюшки, косы по земле влача,
Глядела на него влюбленным взглядом,
Катились в пыль дороги слезы градом.
Хоть часто слуги плеть пускали в ход,
Ее от боли не кривился рот.
Все люди той несчастной удивлялись,
Над ней повсюду громко издевались,
Показывали пальцем ей вослед.
Но для любви подобной страха нет.
О ней давно твердила вся столица,
Царевич этим начал тяготиться.
Отцу сказал он: «До каких же пор
Мне от бесстыдницы сносить позор?»
Великий шах решил не.медлить боле
И повелел: «Ее сведите в поле,
За косы привяжите к скакуну,
И пусть искупит тяжкую вину.
Когда земля порвет ей в клочья тело,
То люди позабудут это дело».
На поле для игры поехал шах,
Там собралась толпа людей в слезах.
От слез кровавых из-за той несчастной
Земля, как сад гранатный, стала красной.
Вот подвели к коню бедняжку ту,
Чтоб за волосы привязать к хвосту.
Тогда она к ногам склонилась шаха,
О милости моля его без страха:
«Коль решено мои окончить дни,
Последней просьбы ты не отклони!»
Сказал ей шах: «Коль просишь о прощенье,
Знай – непреклонен я в своем решенье.
Коль способ казни просишь изменить,
Знай – только так хочу тебя казнить.
Отсрочки ль просишь ты, полна боязни?
Знай – ни на миг не отложу я казни.
Иль чтоб царевич снизошел к тебе?
Знай – откажу я и в такой мольбе».
Она в ответ: «Мне не нужна пощада,
Великий царь, отсрочки мне не надо.
Просить не стану, государь благой,
Чтоб казни предал ты меня другой.
Коль, справедливый, дашь мне разрешенье,
То не о том услышишь ты моленье.
Сверши, о чем молю в свой смертный час!»
И шах сказал: «Ты слышала приказ.
О сказанном просить я запрещаю,
Все прочее исполнить обещаю».
«Коль в униженье,– молвила она,-
Конем я быть затоптана должна,
Я об одном молить тебя хотела -
Пусть конь его мое растопчет тело!
Возлюбленный пускай казнит меня,
Пусть вскачь погонит своего коня;
Коль он меня растопчет в униженье,
Я буду жить в моем к нему стремленье,
И в смерти буду счастлива стократ,
Огнем любви я вспыхну меж плеяд.
Я – женщина и сердцем не смела.
Мне кажется, уже я умерла.
Но все ж была я подданной твоею:
О жалости тебя молить я смею!»
Смягчился шах от горести такой.
Да что там! Слезы проливал рекой.
От этих слез пыль превратилась в глину.
Он женщину простил и отдал сыну.
Коль ты мне друг, рассказ мои, может быть
Тебя научит, как должны любить.
 

АСИР-АД-ДИН AXCИKATИ

ТАДЖИКСКИЙ поэт

1108/10-1196/98

* * *

 
Живу в разладе с милой,– о, аллах!
Сражен жестокой силон,– о, аллах!
В ее зрачки гляжу и отражаюсь,
Ничтожный и унылый,– о, аллах!
Спасаясь от греха, я – о, аллах! -
Сто раз твержу, вздыхая: «О, аллах!»
Она ж бесстрастна, словно от рожденья Слепая и глухая – о, аллах!
Мне стала жизнь постылой,– о, аллах!
Судьба грозит могилой,– о, аллах!
Себя я предаю из-за того, что Живу в разладе с милой,– о, аллах!
 

* * *

 
Привык я на пути своем добро из горя извлекать,
Ужасна хворь моя, но в ней сумел найти я благодать:
Страданьем новым каждый час меня дарить не забывай
Тебе – занятие, а мне – вниманья твоего печать.
За каждой мукою я жду несчастий новых череду,
Так стоит ли, провидя боль, ее пытаться избежать?
Легко ль твердить мне, как хочу свершить желания свои?
Ты знаешь страсть мою, а мне – безжалостную дружбу знать.
 
 
Ах, роза твоего лица мне драгоценнее души,
Не унижай – не торопись шипы свои в меня вонзать.
Вчера, безумен, опьянен, украл я дерзко поцелуи -
Теперь, опомнившись, хочу его значение понять.
Сплети оковы для меня из завитков твоих волос,
Дай мне прохладу губ твоих, чтоб зной безудержный унять,
О, позови меня: «Асир!» Ведь в строках, отданных тебе,
Сокровища Ираков двух задаром можешь ты собрать.
 

* * *

 
Прекрасно с миром в мире быть по милости творца
И просветленным уходить из твоего дворца.
Я так усерден в мастерстве высокое хвалить,
Что разум жемчуг у меня научится сверлить.
Я – раб, я замер у дверей: «Какой отдашь приказ?»
«Повелеваем говорить лишь истину о нас».
Что толку в якоре, когда он легок и, волной
Подхваченный, приговорен качаться, как хмельной?
Чтоб дело важное свершить, в его проникнув суть,
Прими условие одно: немногословен будь.
 

* * *

 
Зачем врачи, когда у них лекарства не найти?
Зачем дороги, если нет товарища в пути?
Я знаю, что в душе живет всемилостивый бог,-
О, если б где живет душа, я отыскать бы смог!
Рассудок это? Что ж тогда безумия ладья?
Душа ли это? Кто ж тогда любимая моя?
Кто ищет бога, не твердит с неверным заодно:
– А разве зубы нам нужны, когда мы пьем вино?
Какое снадобье принять? Попробуй назови…
Где добрый дом того врача, что лечит от любви?
Асир! Не плачь и не скорби – все, зоркий, видит он
И знает, каково тому, кто яростно влюблен.
 

* * *

 
С тех пор, о господи, как мир ты справедливости учил,
Он никогда б не должен был творить недобрые дела;
Поставил стражем ты судьбу, чтоб справедливость охранять,-
Залогом верности тебе была всеобщая хвала.
Но диво ли, что страж меня не любит так, как я его?
Ведь испокон веков судьба к поэтам доброй не была.
 

РУБАИ

*

 
Твоих кудрей лишен я – вот беда,
От жара в сердце – на глазах вода,
Как жить мне, если сладостное счастье
Лишь в сновиденьях вижу иногда!
 

*

 
Как злом твоим душа моя полна!
Как нож твой чует тела глубина!
И стона, небывалого в подлунном,
К устам из сердца хлынула волна…
 

*

 
Если я в моей отваге дива убедить смогу,
Если благочестьем зависть в пери пробудить смогу,
Вот тогда до самой смерти, над обманутым смеясь,
Я о хитрости великой с гордостью твердить смогу.
 

САЙФИ ИСФАРАНГИ

ТАДЖИКСКИЙ поэт

Конец XII – начало XIII века

 
Нынче к ночи – вода от запруды иной,
Нынче к ночи – вино из посуды иной,
Хочет друг расплескать драгоценную страсть,
Ветер веет – и запах повсюду иной.
Сердце жаждет добраться до Мекки мечты,-
Только путь предначертан верблюду иной.
Я в квартал нареканий напрасных вошел –
И вести разговор я не буду иной.
Грех мой только в страданьях и в муках моих,
Замутилась вода – не добуду иной.
Нам друзья наши радость приносят, по вновь
Каждый ищет другого – причуды иной.
Если в медном тазу мы увидим себя
Искаженными – просим посуды иной.
Все одежды похожи на свадьбе, в толпе,
Только дервиша плащ, словно чудо, иной.
Для желанья, для страсти отвергнутой есть
Площадь скорби – и нету покуда иной.
У любимой, поклявшейся верною быть,
В каждом месте любовник для блуда иной.
Твой рассудок, как птица, в силках ее кос,
Аромат не надежды оттуда – иной!
 

* * *

 
Нет любимых, и в мире сближения нет,
Лиц желанных нигде отражения нет,
Караван на заре поднялся, но, увы,
Если спутника нет, то движения нет.
Мимо мудрых пройдет совершенство твое,
И заслугам твоим сбережения нет.
Ты захочешь составить страстей гороскоп,
Только в утренний час звезд кружения нет.
Так сложились сегодня вселенной дела,
Что и в чаше – скорбей постижения нет.
Нрав на нрав не похож, и не сходны сердца,
Даже у янтаря притяжения нет.
Стала медь не в цене, оттого что теперь
К серебру чистоты – уважения нет.
Гнет грозится, но тверд справедливый судья –
Перед властью и злом унижения нет.
Если путники силу теряют в пути,
Значит, у вожаков положения нет,
И надежда бесплодна – у бедных мужей
Есть желанье, но силы вторжения нет.
Отразило стекло грех вселенский, и нам
Остается вздыхать – утешения нет.
 

* * *

 
Мир не трогай – свершенья из мира ушли,
От больных продавцы эликсира ушли,
Лавку жизни закрой и сверни свой ковер –
Ведь давно знатоки кашемира ушли.
Нет под масками верных; открывшие лик
Дали верности знак – и с турнира ушли.
Пробудиться не в силах рассудок хмельной,
И кто трезв и разумен, те с пира ушли.
Если ты остаешься – страдай и терпи,
Те, кто больше страдал, под секиры ушли.
Нет согбенных, отмеченных силой ума,-
Всех осмысленных слов ювелиры ушли.
Лью на сердце бальзам утешений, молюсь,
Чтобы слов драгоценных транжиры ушли.
Из-за змей недомолвок, Заххаковых змей
Кости слов, а не только сапфиры ушли.
Тщетно, праведник, молишь о правде,– беги!
Все живые от гнета кумира ушли.
Замолчи, попугай. Времена мудрецов,
Разговоров часы в тьму эфира ушли.
Нож напрасно ищу я – на этой земле
Все ножи, как по знаку факира, ушли!
 

* * *

 
Сад любви – в нем святыни цветка не найти,
Жизни жар – в нем души огонька не найти
Не найти содержанья и смысла в словах,
Как в пустыне нагой ветерка не найти.
В битве жизни цари стали прахом – и вот
Животворной воды пи глотка не найти.
Алчность кружит умы, и лекарства ни в чем,
Кроме слова мессии, пока не найти.
Перлы светлые есть на шнурке бытия,
Но цены им – она высока! – не найти.
Блеска многие ищут владыке вослед,
Но в пустыне тоски вожака не найти.
Мир в узлах наставлений благих, но того,
Кто разведал секрет узелка не найти.
Ищем келью себе, только время не то:
Для раздумий нигде уголка не найти.
Не ищите защиты от гнева небес -
Ласки в битве со львом у клыка не найти;
Не ищите защиты от чар колдуна -
Ведь от яда гюрзы молока не найти.
Если правды в суде ты искать захотел,
То свидетеля наверняка не найти.
От отравы в крови без вина для души
Нам спасенья – порукой века! – не найти.
 

* * *

 
Я сгорел на огне устремлений своих,
Опечатал я дверь размышлении своих,
М глядел на укрытый от мира приют
Я в начале дороги сомнений своих.
Миновала весна моей жизни, и я
Отошел от жилья наслаждений своих;
В непогоду, без друга, влачусь я один,
Как свеча, среди ночи мучений своих.
Прожил годы, не зная ночной темноты,-
Жил при свете луны озарений своих.
Туча жемчуг роняет, старея, а я
Перлы смысла сбираю для бдений своих.
Был я светом, открывшим предметов черты,
Изобильным – в награду молений своих;
Был горящим в тумане светильником я,
Сокращающим масло мгновений своих;
Но стихами и прозой – трудами годов
Я умножил года поколений своих,
И друзья, облегчив мою душу, меня
Оплатили ценой восхвалений своих.
А когда я возжаждал следов правоты,
В безъязыкое время томлений своих,-
То влюбленные дали мне дружбы вино -
С ним я смешивал мед песнопений своих.
Мой калам музыкантов «хосровский напев»
Подарил из ларца сочинений своих.
Так довольна ли тень твоя, о Утарид,
Благосклонна ль к итогу свершений своих?
 

* * *

 
Пью я воду живую из моря стихов,
Равный Хызру, спасаю ее от оков;
Я, по воле небес,– справедливый судья
Там, где птицы, стихи и полет облаков;
Постигаю рассудком явленья, и мне
Воля неба видна, как узоры горшков;
Я – как птица: чем более я устаю,
Тем я выше парю – мой обычай таков;
И пока для людей я – посев, хлопочу,
Чтоб вода увлажняла дороги ростков;
Мое сердце – как страж, сон страны стерегу,
Чтоб врасплох не застал нас налет степняков;
Рядом с Ноем-отцом я блаженство вкушу,
Если будет близка добродетель веков;
Саблю памяти в пламя вложу, чтоб душа
Обрела бы закалку дамасских клинков;
Где бы тени красавиц ни вычертил свет,
Я, увидев, запомню душою зрачков;
Никогда меня с места не сдвинет молва,
Как солому гнилую – толчки каблуков.
Я в союзе с любовью, всегда молодой,
Потому что рожден под счастливой звездой;
Взор духовный проник в потаенность души,
Знаньем полон тростник, как источник – водой;
В долгой жизни моей милость неба на мне,
Как владыка, блюду башни веры святой.
Пробным камнем живу: я могу отличить
Драгоценный металл от породы пустой;
А звезда Утарид от печалей хранит,
Чудо женских одежд не грозит мне бедой;
Двуязычность людей – словно жало у змей,-
Я, как рыба, от них защищен глухотой.
Для скитальцев, бредущих у чванных домов,
Я – вожак, ибо я обручен с беднотой;
Для невежд – я осел, а для сведущих – царь,
Потому что стихи поверял красотой.
Я довольствуюсь костью во время нужды –
Птица счастья Хума одаряет едой;
Но нетленность порой отдаю за тщету -
За серебряный грош отдаю золотой.
 

* * *

 
С духом праведных не было б речи одной,
Если б вера в Али не сдружилась со мной;
Ветер веры знаком, славословил его
На просторах несчастий скитавшийся Ной.
Розы радости топчут ослы – из-за них
Я скорблю, как дитя на земле неродной.
Много ль проку ишака с поэтом равнять?
Я подобен воде, умаляющей зной.
Есть стихи, словно лодки на высохшем дне,-
А меня в океане качает волной;
Вот стихов эликсир! Но случается так,
Что проходят стихи от людей стороной…
Над останками брата я горько рыдал,
Он в груди, этот прах, как за дверью стальной
И от крови моей, что течет из очей,
Над могилой тюльпаны восстанут стеной.
Утарида сиянье легло на стихи,
Я – глаза Наблюдателя жизни земной,
А для мира всего, чтобы копии снять,
У поэта хватило бы скорби дневной…
Лозы праведных душ возлелей, о поэт!
Ты во все времена – плод лозы под луной.