Текст книги "Поэзия народов СССР IV - XVIII веков"

Автор книги: Месроп Маштоц

МКРТИЧ НАГАШ

АРМЯНСКИЙ поэт

1393-70-е годы XV века

СУЕТА МИРА

 
О братья, в мире все дела – сон и обман!
Где господа, князья, цари, султан и хан?
Строй крепость, город, иль дворец, иль бранный стан –
Все ж будет под землей приют навеки дан.
Разумен будь, Нагаш, презри грехов дурман,
Не верь, что сбережешь добро: оно – туман;
Стрелами полный, смерть для всех несет колчан,
Всем будет под землей приют навеки дан.
Мир вероломен, он добра нам не сулит;
Веселье длится день, потом вновь скорбь и стыд.
Не верь же миру, он всегда обман таит,
Он обещает, по дает лишь желчь обид.
Тех, обещая им покой, всю жизнь томит;
Тех, обещав богатство им, нуждой язвит,-
И счастье предлагает всем, ах, лишь на вид,
Уводит в море нас, где бездн злой зев раскрыт.
Проходят дни; вдруг смертный день наводит страх,
И света солнца ты лишен, несчастен, наг.
Ах, отроки! Ваш будет лик – истлевший прах,
Пройдете вы, как летний сон в ночных мечтах.
Знай, раб, что и твоя любовь – лишь тень во днях.
Не возлюбляй же ты мирских минутных благ.
Не собирай земных богатств, с огнем в очах:
Одет и сыт? Доволен будь! Иное – прах!
Трудись и доброе твори, бедняк Нагаш!
Свои заветы чти: другим пример ты дашь!
Поток греха тебя, пловца, унес,– куда ж?
И, благ ища, стал не добра, но зла ты страж!
 

О ЖАДНОСТИ

 
От века и до наших дней любому злу в судьбе земной
Тупая жадность – лишь она – была единственной виной.
У жадного и бога нет, апостол говорит святой,
Того он бога признает, под чьей находится пятой.
Он – хищный волк. Его закон: людскую кровь пускать рекой.
Он пьет, но кровью никогда не насыщается людской.
Хоть и богат и властен он, но по природе он такой:
Всех обездолить норовит, все захватить своей рукой.
Все, все – и драка, и тоска, и зависть, и ночной разбой,
Проделки шайки воровской,– все из-за жадности людской.
Клятвопреступники, лжецы, кричащие наперебой,
От веры отошли святой,– все из-за жадности людской.
Один болтается в петле, другой сидит в тюрьме сырой,
Л те пропали с головой,– все из-за жадности людской,
Цари садятся на копей, цари воюют меж собой,
Гоня покорных на убой,– все из-за жадности людской.
Чтоб увести народы в плен, проходят вихрем над страной,
Ровняют города с землей – все из-за жадности людской.
Один поднялся на отца, братоубийцей стал другой,
У них святое под ногой,– все из-за жадности людской.
В католикосы лезет всяк, кто в беззаконии герой,
Пролез в епископы иной,– все из-за жадности людской.
С епископом развратник пьет – и властью наделен мирской
За мзду монетой золотой,– все из-за жадности людской.
Архимандритов новых рой во всем плетется за толпой,
В прилавок превратив налой,– все из-за жадности людской.
Монахи, бросив монастырь, по селам шляются толпой:
Забудь молитвы! Песни пой,– все из-за жадности людской,
А иереи – за дубье! Тот – с окровавленной щекой,
А тот – с припухнувшей губой,– все из-за жадности людской.
Нагаш, ты – пленник суеты, следи всечасно за собой;
Немало этого добра и ты имеешь, как любой.
 

СТРАННИК

 
– Я умоляю: слово «странник»
Ты всякий раз не повторяй.
В чужом краю скорбит изгнанник,
Хоть этот край кому-то рай.
Несчастный странник, словно птица,
Которой к стае не прибиться,
Пока она не возвратится
В свой отчий, в свой любимый край.
– Не убивайся, бедный странник,
Минуют тяжкие года,
Не навсегда твое изгнанье,
Не навсегда твоя беда.
Молись, господь тебе поможет,
На родину вернет, быть может,
Чтоб ты забыл по воле божьей
Чужие эти города.
– Я всех молю о состраданье,
Шепчу: ‹Ю боже, пощади!»
Чернее самого изгнанья
Лишь сердце у меня в груди.
И от былых воспоминаний
Лишь множатся мои страданья,
И стеснено мое дыханье,
И нет просвета впереди!
– Не причитай, не плачь, изгнанник,
Не победишь слезами зло.
На свете ни одно страданье
От причитаний не прошло.
От громогласного стенанья
Не исполняются желанья,
И никого еще рыданье
В родимый край не привело!
– Изгнаннику повсюду горе,
С бедой смирился он давно.
Он никогда ни с кем не спорит,
Ему надежды не дано.
В толпе чужих он горе прячет,
Для них он ничего не значит.
Кровавыми слезами плачет,
Все перед ним черным-черно!
– Увы, родимого предела
Для смертных нету под луной,
Мы странники на свете белом,
Не на земле наш дом родной.
Но так живи в своем изгнанье,
Чтобы за все твои деянья
Ты новых не обрел страданий
В отчизне нашей неземной.
 

ПЛАЧ ОБ УМЕРШИХ

 
Счел господь нас достойными кары,
Тяжки божьей десницы удары.
Смерть забыла – кто юный, кто старый,
Полыхают повсюду пожары.
Ах, как жаль, что пришло это горе,-
Разлученным не свидеться вскоре.
Гибнут юноши, тонут, как в море,
Стынут слезы у женщин во взоре.
Ангел смерти мечом своим длинным
Сносит головы жертвам невинным,
А они, как цветы по долинам…
Стонет мать над загубленным сыном.
Кто опишет несчастия эти?
Худших зол не бывало на свете,
На порогах родительских дети
За ничто погибают в расцвете.
Войте, жалуйтесь: днесь и вовеки
Надо зло умертвить в человеке,
Плачут горы, деревья и реки,
Мудрецы на земле, что калеки.
Пали воины – цвет молодежи,
Те, кого обожали до дрожи,
Те, чьи брови на арки похожи,
Огнеглазые в куртках из кожи.
И диаконы, что ежечасно
Пели богу хвалу сладкогласно,
Смерть вкусили. Роптанье напрасно,
Лишь в могиле лежать безопасно.
Страшный суд совершается ныне,
Но заступника нет и в помине…
Черный ангел уносится в дыме
С новобрачными, а не седыми.
Некий юноша, шедший на муку,
Плакал, с жизнью предвидя разлуку,
Был бы рад он хоть слову, хоть звуку,
Но никто не подал ему руку.
И сказал он: «Тоска меня гложет,
Смерть состарить до срока не может,
Я – зеленая ветка,– быть может,
Кто нибудь уцелеть мне поможет.
Мне не в пору могила-темница,
Сто забот в моем сердце теснится,
Сто желаний запретных толпится,
Лучше б дома мне в щелку забиться!»
И к отцу он воззвал: «Ради бога,
Помоги мне прожить хоть немного,
Мне неведома жизни дорога,
Злая смерть сторожит у порога!»
Горько молвил отец: «Вот беда-то,-
Ни скотины на выкуп, ни злата;
Мог себя запродать я когда-то,
Но за старца дадут небогато».
И подобно другим обреченным,
Сын свалился на землю со стоном:
Вспомнил детство, свечу пред амвоном,
Вспомнил солнце, что было зеленым…
И глаза его скорбь угасила,
И исчезла из рук его сила,
И лицо словно маска застыло,
Неизбежною стала могила.
Тут и молвил он: «Отче и братья,
Лишь молитвы могу с собой взять я,
Умоляйте же все без изъятья,
Чтоб господь растворил мне объятья».
А потом, отдышавшись немного.
Стал просить он служителей бога;
«Помолитесь и вы, чтоб дорога
Довела до господня порога!»
Я епископ Нагаш, раб единой,
Видел сам все страданья Мердина,
Слышал сам его жителей стоны,
Шел сквозь город в печаль погруженный.
По большому армянскому счету,
Год стоит у нас девятисотый.
Приказал я молиться npичетy,
Позабыл про иные заботы.
Пожалей наших мертвых, Мария,
Шлю мольбы от зари до зари я,
Рай открой им, спаси их от змия,
Лишь молиться мы можем, Мария!
 

АРАКЕЛ БАГИШЕЦИ

АРМЯНСКИЙ ПОЭТ

XIV-XV века

ПЕСНЯ О РОЗЕ И СОЛОВЬЕ[6]6
  Сокращенный перевод.


[Закрыть]

 
Песню изумительную вы услышите сейчас,-
И телу и душе она готовит радость в нас.
Я буду славить соловья, чей так приятен глас,
И розу, чей цветной убор так сладостен для глаз.
Так молвит розе соловей: «Влечешь меня лишь ты!
Знай: я тебя люблю; ты – храм любви и красоты!
Должна в тебя войти любовь святая с высоты;
Твоей любовью расцветут по всей земле цветы».
Так молвит роза соловью: «О дивный соловей!
Как счастлива, в душе моей, я от твоих речей;
Но ты летаешь высоко,– я вечно средь полей:
Я слить могу ль свою любовь с любовию твоей?»
Так молвит розе соловой: «Внемли что я пою.
Чтоб сердце поняло твое до дна любовь мою,
Я, красоту твою ценя, с небес росу пролью;
С моей любовью ты сольешь тогда любовь свою».
Так молвит роза соловью и это говорит:
«Боюсь, что молния с небес ко мне с росой слетит,
Что яркость лепестков моих то пламя опалит,
И станет на смех всем цветам мой искаженный вид»…
Так молвил розе соловей: «Хочу я тучей стать,
От солнечных лучей тебя я буду защищать,
И с нежностью в палящий день навесом оттенять,
И сладостной своей росой, в часы зари, питать».
Так молвит роза соловью и это говорит:
«Мне страшно, я боюсь, что гром из тучи загремит.
Что лепестки мои, гремя, всех красок он лишит,
И станет на смех всем цветам мой искаженный вид».
Так молвил розе соловей: «Я солнцем стать могу,
Свой заревой, свой нежный свет я для тебя зажгу,
Я красок тысячу твоих любовно сберегу,
И честью всех других цветов ты станешь на лугу».
Так молвит роза соловью: «Так хрупок мои наряд!
Рассветные часы меня пугают и палят;
Боюсь я солнечных лучей: они меня пронзят,
И упадут все лепестки на луг, за рядом ряд».
Так молвит розе соловей, и так поет певец:
«Достойна ты! Ты всем цветам – прекраснейший венец;
Что я любовью опьянен, признаюсь наконец!
Тебя зеленой навсегда да сохранит творец!»
Так молвит роза соловью в ответ на песнь певца:
«Твой нежен голос, веселишь ты всех людей сердца,
И песнь на тысячу ладов ты строишь без конца,
Ты – честь и ты – краса всех птиц, по милости творца!»
Так молвит розе соловей: «Ты всех лекарство зол;
Кто болен, исцеленье тот в любви к тебе обрел;
Кто страждет и еще к тебе за благом не пришел,
Томим раскаяньем, что он спасенья не нашел».
Так молвит роза соловью: «О дивный соловей!
Откуда песнь твоя, что всех певучей и сильней?
Я в умиленье от твоих властительных речей.
Наверно, равного тебе нет во вселенной всей».
Так молвит розе соловей: «Есть царь, что надо мной,
Дарует всем цветам дары он щедрою рукой.
И если жаждешь ты узреть его перед собой,
Прославлена в века веков ты будешь всей землей!»
Так молвит роза соловью: «Я завистью полна!
Служить ему – тебе судьба бесценная дана!
Да, если осыпал тебя он милостью сполна,
Понятно мне, я почему томилась здесь одна!»
Так молвит розе соловей, и вот его ответ:
«Когда всем сердцем примешь ты мой радостный обет,
Тебя, и телом и душой, прославит целый свет,
И, как рабы, все будут чтить твой непорочный цвет».
Так молвит роза соловью: «Спеши мне все открыть!
Я вся желанием горю твои слова испить.
Что есть на сердце, ничего не должен ты таить,
Когда любовию меня ты хочешь покорить!»
Так молвит розе соловей: «Несу благую весть:
Рабою быть царя – твоя достойнейшая честь!
Начнут тебя превозносить все птицы, сколько есть,
И песен про тебя спою я столько, что не счесть!»
Так молвит роза соловью: «Тебя благодарю;
Служить желаю всей душой подобному царю,
Но пред величием его я радостью горю.
Чем я пленю его и что ему я подарю?»
Так молвит розе соловей: «Тебе я бодрость дам.
Узнай, что снизойти к тебе сей царь желает сам.
Ты, в радости безмерной, верь божественным мечтам,
Затем что будешь ты его нерукотворный храм!»
Тот соловей, краса всех птиц,– архангел Гавриил,
И богоматерь – роза та, святее всех святых,
И царь тот – Иисус Христос, владыка вышних сил.
В бессмертной розе воплотись, он к людям нисходил.
Все это, полн земных грехов, писал я, Аракел;
Так соловья и розу я, как только мог, воспел,
А Гавриила в соловье изобразить хотел,
Марию – в розе, и Христа – в царе, как я умел.
И всех молю я ныне, кто мои стихи прочтет,
И всех, кто на веселый лад иль нежный их споет,
Да богу имя он мое в молитве назовет,
И за молитву ту господь к нему да низойдет.
 

АРАКЕЛ СЮНЕЦИ

АРМЯНСКИЙ поэт

Ок. 1350-1425

МОЛИТВА

 
1
 
 
Горы в цветах – волшебный цвет,
Как фимиам, цветов привет;
Так ярко льешь ты славы свет,
Белей тебя и снега нет.
 
 
2
 
 
Дух мирры ты, ты дух цветов,
Ты слаще всех земных медов.
Ты розы куст, что без шипов,
Любви побег, что цвесть готов.
 
 
3
 
 
Живой, узрев твою красу,
Как лилия, я расцвету,
Зажгусь огнем я, весь в свету,
Паду без чувств я в пустоту.
 
 
4
 
 
Заря любви и благодать,
Позволь в уста поцеловать.
Где будешь ты благоухать,
Хочу тебя сопровождать.
 
 
5
 
 
И дайте в дом внести вина,
Пусть будет песнь любви дана,
Ведь слезы льет душа до дна,
Возлюбленным умилена.
 
 
6
 
 
Любовью полн, меня лобзай,
Хотя б одно лобзанье дай,
Чтобы душе открылся рай,
Вино груди твоей вливай.
 
 
7
 
 
Меня белит, как горы снег,
С тех пор как я – причастник нег.
Душа моя, ликуй вовек.
Роса бежит с открытых век.
 
 
8
 
 
Не знают сна мои глаза,
Как грянула любви гроза.
Я землю ем, как хлеб, грызя,
Водою служит мне слеза.
 
 
9
 
 
О, только в сад я твой вошел,
Как древо там твое нашел.
Вкусив плоды, я в нем обрел
Усладу дум средь дальних зол.
 
 
10
 
 
Пошли, о нард, пошли шафран,
В нем аромат священный дан,
Чтоб я был светом осиян
И вечно б был ты духом пьян.
 
 
11
 
 
Рыскучий зверь, в полях брожу
И все цветка не нахожу.
Пускай твой лик я услежу,
Чтоб душу умирить свою.
 
 
12
 
 
Томлюсь я ночь, и сна мне нет,
Спокойствия пропал и след.
Владеет мной безумный бред,
Я страстью полн к тебе, о свет.
 
 
13
 
 
Уединен и замкнут сад,
Где ты цветешь среди оград,
О дивный лик, я сотни крат
Твоим лобзаньям был бы рад.
 
 
14
 
 
Хоть обхожу я белый свет,
Котлом киплю в теченье лет.
Тобою полн, небесный свет,
И все любви исхода нет.
 
 
15
 
 
Что пламенем, я весь сожжен,
Тоской к тебе изнеможен.
Пускай потоп опять решен,-
Огня залить не в силах он.
 
 
16
 
 
Шумя огнем, велит мне страсть
Лобзаний тех изведать власть.
О, дай к груди твоей припасть,
Где молока и меда сласть.
 
 
17
 
 
Щедрот твоих мы все хотим,
Раскрыв сердца, мы все стоим,-
Когда ж себя мы предадим
Лобзаниям живым твоим?
 
 
18
 
 
Я жертвой стал любви меча,
Расплавился я, как свеча,
Я изнемог, цветку крича:
«Возьми любовь, что горяча!»
 
 
19
 
 
Эдемскую взрывая тишь,
Зову: «Меня ль любви лишишь?
Ты к славе слав еще взлетишь,
Коль страсть мою ты утолишь».
 

ИЗ «АДАМОВОЙ КНИГИ» ОБ УБРАНСТВЕ ПРАРОДИТЕЛЕЙ И РАЯ (ИЗ ГЛ. II)

 
Как описать мне прелесть рая?
Не может быть прекрасней края.
Как солнце и луна сверкая,
Цветок там каждый расцветал.
Лицо Адамово лучилось,
В нем отражалась божья милость,
Оно сверкало и светилось,
И райский свет на нем играл.
Оно сияньем озарялось,
В нем солнце так преображалось,
Что солнцем и лицо казалось,
И свет бессмертия блистал.
Адам, сияньем осененный,
Выл неземным ростком зеленым.
Он был цветком новорожденным,
Он свет бессмертья источал.
Своим блаженством восхищенный,
Душой и мыслью просветленный,
Как на свету алмаз граненый,
Сияньем божьим он сиял.
Под сенью райского предела
Сливался свет души и тела,
Душа сияньем пламенела,
И свет сей тело озарял.
Над ним господь был вездесущий,
Под ним шумели рая кущи,
Глядел Адам на мир цветущий
И божью милость восславлял.
Благоуханную обитель
Оглядывал наш прародитель,
Он, опьяненный райский житель,
Благие запахи вдыхал.
Он любовался этим краем,
Он пел, он упивался раем.
Что сам он был не увядаем,
Наш прародитель понимал.
Он к божьей славе приобщался,
Любви сияньем упивался,
Восторг его из сердца рвался
И благодарностью звучал.
Сияли чудным озареньем
Творец и тот, кто был твореньем.
Над каждой тварью и растеньем
Дух целомудрия витал.
Цветы, казалось, пламенели,
И сонмы ангельские пели,
Они пьянили и пьянели,
Сливаясь в радостный хорал.
И, может, божеская милость
В том благодатно проявилась,
Что самому Адаму мнилось:
И он сиянье излучал.
Сомненьем поздним не тревожим,
Адам на бога был похожим,
И, будучи подобьем божьим,
В себе он бога ощущал.
 

ПЛАЧ О НЕИЗБЕЖНОЙ КОНЧИНЕ, 0 ПУТИ ДУШИ И БОРЬБЕ ЕЕ СО ЗЛЫМИ ДУХАМИ (ИЗ ГЛ. V)

 
Не избежать и мне сего удела:
Душа моя отринется от тела
И пустится в тот страшный, без предела
Далекий путь неведомо куда.
Обступят душу сонмы бесов разных,
Ужасных сутью, ликом безобразных,
Еще страшней сомнений тех опасных,
Что бесы мне внушали иногда.
Душа моя окажется в их власти,
Сулящей ей лишь беды и напасти,
И душу раздерут мою на части,
Чтоб ей пропасть, исчезнуть без следа.
Те бесы с адской злобою во взгляде,
Начнут огонь вздувать и крючья ладить,
Кружиться станут спереди и сзади,
Повсюду – слева, справа – вот беда!
В том мире тесном, мире помрачневшем
Придется худо душам отлетевшим,
Стыдом отягощенным, многогрешным,
Не ждавшим в жизни Страшного суда.
И, проявив бесовское старанье,
Припомнят бесы все мои деянья
И станут мне готовить наказанье,
Для коего и брошен я сюда.
Но перед тем как дьявол завладеет
Моей душой, как телом Моисея,
Быть может, скажет ангел, мрак рассея:
«Господь его прощает навсегда!»
 

ХАКИКИ ДЖАХАНШАХ КАРА-КОЮНЛУ

ТУРКМЕНСКИЙ поэт

XV век

* * *

 
Ей, что сердце мне разбила равнодушьем, ей – привет!
Ей, кому я верен буду до скончанья дней,– привет!
Страсть – любви, смиренье – жизни, мужество – разлуке злой!
Ей, меня в упор сразившей стрелами бровей,– привет!
Будет милая царица вечно мной повелевать,
Ей, свободы не дающей от своих цепей,– привет!
Вновь весна ковер зеленый расстелила на лугах,
Ей, чья красота затмила все цветы полей,– привет!
Я – гуляка беззаботный, виночерпий мой – она,
Ей, что в чашу наливает мне вино полней,– привет!
Хакики любимой верен, от нее вдали скорбит,
Ей, с кем встретиться однажды стоит жизни всей,– привет!
 

РУБАИ

 
Любовью я обжегся в первый раз.
Ах, кто меня тогда от смерти спас?
Мне лучше бы в огне любви погибнуть,
Чем в пламени тоски гореть сейчас!
 

* * *

 
Милость, явленная богом, красоте всегда важна.
Красоте для совершенства родинка всего нужна!
В ослеплении когда-то я с луной тебя равнял,
Я – прозрел, с твоим сияньем не сравнится и луна!
Тот себя зовет счастливым, кто богатством наделен,
Но, с тобой сливая душу, счастье я познал сполна!
Я б хотел увидеть Хызра, чтоб испить твои уста,
Без тебя вода в колодцах не прозрачна, не вкусна!
Бедный дервиш, я склоняю голову к ногам твоим,
Что мне все владыки мира,– мной владеешь ты одна!
Лишь надеждою на встречу я разлуку превозмог,
Суфию безмерность горя в испытание дана!
Твоего вкусить блаженства я всевышнего молю,
До краев наполни чашу, что осушена до дна!
Всех влюбленных поразила стройность стана твоего,
Кипарис,– они сказали,– вот кому под стать оно!
Розу губ твоих душистых воспевает Хакики,
Понимая, как прекрасна речь его звучать должна!
Стройней твоего кипарисного стана не видел,
Алей твоих щек – на лужайке тюльпана не видел,
Тревога моя о тебе лишь и ныне и присно,
Любимой, что столь же всегда мне желанна,– не видел.
О чем еще думать, тоскуя в разлуке с тобою?
Другой, исцеляющей все мои раны,– не видел.
Любовь завлекла меня в глубь океана, в пучину.
Тонул я, и берег за дымкой тумана не видел.
Твоя красота стала зеркалом светлого сердца,
В его отраженье и тени обмана не видел.
Душистей кудрей твоих мускус Хотана едва ли!
Чтоб так же душою прекрасна была ты,– не видел.
Цепями волос ты к себе приковала навеки,
Путей избавленья от власти тирана не видел.
Лишился покоя и сна из-за глаз твоих черных,
Тебя умолявших, как я, покаянно,– не видел.
Листал Хакики, словно книгу, и страны и годы,
Красавиц, подобных тебе, без изъяна,– не видел!
 

САККАКИ

УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ

Первая половина XV века

ГАЗЕЛИ

* * *

 
Каждый день ко мне приходит от царя любви посол,
Царь душе моей вещает: «Встреться же с послом моим!»
Сотней тысяч испытаний взгляд твой может наказать,
Кровь мою он проливает, ставши палачом моим.
Грозное твое веленье исполняется, о царь!
Будь же нелицеприятным, праведным судьей моим.
Ведь лицо твое – как роза, я рыдаю соловьем.
Шепчешь ты: «Зачем так плачешь, бедный, пред лицом моим?»
Меч ресниц твоих и стрелы убивают Саккаки.
О красавица, ты станешь сладостным концом моим!
 

* * *

 
Ты мне душу растрепала, словно прядь своих волос,
Ты дыханьем опалила сердце мне огнем любви.
Прядь волос твоих – крылатый огнедышащий дракон,
Стережет он клад заветный во дворце святом любви.
Окажи благодеянье, милостива будь ко мне,
Не разрушь в несчастном сердце бирюзовый дом любви.
Пожалей раба, царица, я – как нищий пред тобой,
Надо мной ты в небе держишь молнию и гром любви.
Все пойми! Проникни взглядом мудрым в сердце Саккаки.
Бог у мира отнял разум, стал и я рабом любви.
 

АТАИ

УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ

Первая половина XV века

ГАЗЕЛИ

* * *

 
Ханша прелести! Лица от нас не прячь!
Утоли того, кто голоден и зряч!
Где спасусь от власти взора твоего?
Погубил меня смеющийся палач.
Сбрось зеленый свой бутоновый покров,
В цветнике играй с бутонами в суймач!
Хвастать вздумала фиалка пред тобой,-
Ветерок встрепал, согнул ее – хоть плачь!
Если хочешь целый мир в себя влюбить,-
Распахни пред алой розой темный плащ!
Атаи газельим взором полонен,
Чьи бы взоры ни манили,– он незряч!
 

* * *

 
Улыбнулась ты из облачных пелен,-
Хор красавиц расступился, пристыжен.
Томной прелестью горят твои глаза,-
Их беседами цветник твой оживлен.
Сладкий рот – ларец рубинов – сторожить
Встали родинки – индусы – с двух сторон.
Стала роза похваляться пред тобой,-
Замолчать велел ей ветер, возмущен.
Как стрела, пробил мне сердце быстрый взор,-
Наконечником я в душу уязвлен.
Пусть душа с тобой в разлуке умерла,-
Той стрелой твоей я к жизни пригвожден.
Атаи ни хлеб не нужен, ни вино:
Жизнью он, с тобой в разлуке, пресыщен!
 

* * *

 
Солнце, месяц – твой лик? О моя госпожа,– отвечай.
Сахар, мед – твой язык? О моя госпожа,– отвечай.
Ты ли краешком глаз посылаешь мне взоры тайком,
Иль то корень души подсекли два ножа,– отвечай.
В душу веет восток, от волос твоих амбру неся,
Иль то савский удод прилетел с рубежа,– отвечай.
Черный глянец волос твоих блещет всю ночь надо мной,
Иль то ворон кружит, с кипарисом дружа,– отвечай.
О, поведай мне правду о горестных стонах моих!
Не дрожат ли от них твои псы-сторожа – отвечай.
Как бы мог я забыть о рубиново-сладких губах.
Что ж мне – душу сгубить? Сточит пусть ее ржа? – отвечай.
О султанша прекрасных! Спроси: «Чем живет Атаи?»
Грех ли нищим помочь, богу щедрых служа,– отвечай.
 

* * *

 
Эту светлую пери, что здесь над водой склонена,
Я бы выпил до дна,– так она благодати полна!
Скажешь: гурия рая сошла – Салсабиля черпнуть,
Скажешь: плечи ее обнимает Ковсара волна.
Рук не моет в воде – не запятнана их чистота:
В мир неся чистоту, моет воду руками она.
Убедились глаза в правоте стародавней молвы,
Будто дев водяных высылает порой глубина.
Увидал Атаи эти брови – михрабы твои,-
С той поры у него и молитва в михрабах – одна!
 

* * *

 
Виночерпий, дай чашу! Нам роза сверкнула, нежна,
Пьян нарцисс, и волна соловьиного гула нежна.
Под шатром кипариса мне горлинка сладко поет,
Иль бутыль по-арабски «куль-куль» затянула, нежна?
Если амбру волос ветерок по щекам распустил -
То на розу из роз тень от тени вспорхнула, нежна.
Упаси тебя бог наклониться над чашей с вином,
Чтобы роза вина к розе щек не прильнула, нежна!
От жестокой любви, верно, умерло б сто Атаи!
Жизнь твоя, о мой шах, жизнь мне в душу вдохнула, нежна.
 

* * *

 
Мы в обители роз розовее лицом не видали.
Губы – сахар; такого в Египте самом не видали.
В Чип-Мачипе, в Хотане – таких убивающих взоров,
Злой турчанки такой мы нигде – присягнем – не видали.
Мы пришли любоваться прославленной стройностью стана,-
Горе видели ночью, а стана и днем не видали!
Есть красавиц немало, узбечка, и в нашем народе,-
Мы же равных тебе ни в своем, ни в чужом не видали.
Сребротелая, с сердцем стальным! Полюбив тебя, понял:
Мир – булатный клинок, состраданья мы в нем не видали.
Говорят: ‹‹П красавицам свойственна верность!» Не спорю.
Только что ж мы ее – хоть слыхали о том – не видали?
Скажут: «Речь Атаи – это жемчуг, единственный в мире!»
Но, увы, столько слез мы и в лоне морском не видали!
 

* * *

 
Век бы в горестном сердце твой образ я пес, госпожа.
Пусть вовек для меня неприступный утес – госпожа.
Как мне быть? Господин мой единственный – сердце мое,
А оно – неизменно – слуга твоих кос, госпожа.
Зло бранишь ты меня – за тебя умиленно молюсь:
Что влюбленному жала разгневанных ос, госпожа!
Мне -твоим стать рабом? Недостоин я чести такой:
Лишь до клички собаки твоей я дорос, госпожа!
Атаи не прогонит соперник от милых дверей:
Разве нищему страшен залаявший пес, госпожа!
 

* * *

 
Госпожа! Похитив сердце, исчезаешь ты – зачем?
Рубежи не милосердья преступаешь ты – зачем?
Дарят смех твои рубины всем соперникам моим,
Мне ж рубиновые раны растравляешь ты – зачем?
Много лет в бутыли сердца я храню вино любви,
Ту бутыль кремнем насмешки разбиваешь ты – зачем?
 
 
Рот свой крошечный при людях рукавом не закрывай!
То, чего и так не видно, закрываешь ты – зачем?
Атаи! Отвеял ветер кудри милой от земли,-
К той земле, пустой и черной, припадаешь ты – зачем?
 

* * *

 
Будь прославлено небо! Лицо твое вижу опять.
Слушать речи твои – словно жемчуг аденский низать.
Нет ни черных бровей у луны, ни сияющих глаз,-
Можно ль пери мою со слепым небосводом равнять?
Сам извечный творец, оделяя весь мир красотой,
Наложил на тебя совершенных творений печать.
Жарок соболь для плеч. Горностаевой их белизне
Лишь бобровая нежность кудрей твоих черных под стать.
О, подруга луны! Разлучил нас крутящийся свод,
И звезде Атаи – против милой звезды не стоять!
 

* * *

 
Красотой от мук целиться,– тем живу!
Петь, когда любимой спится,– тем живу!
То коралл, то жемчуг тайный лью из глаз,
С розой роз губами слиться,– тем живу!
По ночам спадают слезы – чаще звезд;
Глаз двузвездьем озариться,– тем живу!
Отлетев, как мяч, от сети кос твоих,
К ним в тоске опять стремиться,– тем живу!
Этот нищий просит милости твоей,
Пред султаншей преклониться,– тем живу!
Этот раб сто раз в печали умирал.
Раз бы в радости родиться,– тем живу!
Атаи болел разлукой сотни раз.
Раз бы встречей излечиться,– тем живу!