Текст книги "Наследница"
Автор книги: Мери Каммингс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Очевидно, вид у нее был несколько обалдевший, потому что Тед рассмеялся – не обидно, а по-хорошему, так, что Рене тоже захотелось смеяться, а по спине почему-то снова побежали мурашки.
Только тут она поняла, что тети Аннет уже нет в комнате. Наверное, нужно было что-то сказать ей, поблагодарить – но что? Такого с ней еще никто не делал...
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Стоило спуститься вниз, как тетя Аннет сама нетерпеливо подскочила к ним.
– Ну что? Нравится?
– Да... Это просто...
– То-то же! Я же говорю, я лучше всех! – и, уже к Теду: – За угловой столик садитесь, справа.
Народу в зале стало больше, на пустом пятачке появились танцующие пары.
Голоса, запахи, легкий звон посуды, рука Теда, лежащая на ее локте... все вокруг казалось Рене другим, изменившимся, как и она сама. И немного нереальным, будто во сне.
– Посиди, я сейчас принесу еду, – Тед подтолкнул ее к столику.
Вернулся к стойке, заговорил с тетей Аннет; со смехом помахал кому-то рукой... он казался здесь своим, очень подходящим к этому месту. Впрочем, пожалуй, он подходил к любому месту.
Еще когда-то, давным-давно, Рене поразило это ощущение: и в парке, и потом в ее комнате он не чувствовал ни малейшей неловкости. Она тогда страшно стеснялась и непривычной ситуации, и своего подбитого глаза, и вообще – всего, чему он стал свидетелем. А Тед... он вел себя естественно, не казался чем-то чужеродным – и при этом оставался самим собой. И в доме Бруни тоже, и здесь, теперь...
Он еще с кем-то поздоровался, потом вспомнил о ней —обернулся, улыбнулся... Исчез за дверью...
Еду он принес сам, набрав на кухне всякой всячины, в том числе, специально для Рене, тарелку жареной картошки. Отнес все на столик – и пошел за вином.
– Ты еще скажи, что она для тебя просто клиентка! – Эта провокационная реплика тети означала жгучее любопытство.
Он молча пожал плечами.
– Ну что ты молчишь? Что, я сама не вижу?! Да ты же... – она возмущенно задохнулась, и Тед не понял, что имелось в виду. Влюбился? Свихнулся? И то и другое подходило...
– Ролло не говори, – попросил он.
– Что я, дура? – обиделась тетя. – Когда это я ему что-то говорила? Он даже до сих пор не знает, сколько мне лет!
Неудивительно... Тед и сам не знал, сколько тете лет – по документам пятьдесят два, но при этом она была старшейсестрой его матери, которой недавно исполнилось пятьдесят четыре.
Ролло, здоровенный мулат лет сорока пяти, был «бой-френдом» (если можно так назвать человека его возраста) тети Аннет уже несколько лет. Он имел свой бизнес, почти законный: пристраивал на работу нелегальных эмигрантов, которых презрительно называл «ниггерами». Попробовал бы кто-то назвать так его – ведь он в отличие от них родился в Марселе!
Мужик он был неплохой, тетку обожал – возможно, они с Тедом даже могли бы стать приятелями, если бы не одно обстоятельство. Обстоятельство это Тед именовал сокращенно ССК, что означало Самый Страшный Кошмар – или просто Кошмарик.
На самом деле здоровенного добермана, всюду сопровождавшего Ролло, звали Наполеон. Насколько Тед знал, он в жизни никого не укусил, но шума от него бывало порой с избытком. Ролло, со своим идиотским чувством юмора, любил ослабить поводок поблизости от незнакомой «цыпочки» и наслаждался визгом, издаваемым девицей, когда к ней неожиданно совалась огромная зубастая морда. Наиболее нервные даже вскакивали на столы!
– Помяни черта к ночи! Явится! – сказала тетя, глядя через его плечо. – Ой, сейчас визгу будет! Он на твою нацелился – иди выручай!
Вспомнив блестящую красную пасть с белыми, как у акулы, зубами, Тед промедлил самую малость – повернулся, но ни Рене, ни Кошмарика не увидел – все заслоняла мощная спина Ролло, стоявшего у столика.
Он бросился вперед, на ходу услышал, как мулат промямлил странную фразу: – «Э-э... картошечки... да...» – и прибыл в тот самый момент, когда эта картошечка бесследно исчезла в зубастой пасти. Доберман влез передними лапами Рене на колени, страшная акулья морда была в сантиметре от ее лица – но испуганной она не выглядела. Наоборот – просияла, взяла с тарелки очередной ломтик картошки и снова сунула псу в пасть. И еще дала облизать пальцы и вытерла их о лоснящийся черный бок!
Неудивительно, что Ролто онемел. Сожрав картошку, Кошмарик обернулся, оглядел их с – господи помилуй! – идиотской улыбкой во все сто зубов и полез к Рене целоваться. При этом ходуном ходил не только нелепый обрубочек, доставшийся бедняге вместо хвоста, но и вся задница.
– Ай, какая хорошая собачка! – сказала Рене.
Кошмарик, вспомнив от этих слов, что он ближайший родственник болонки, тут же предпринял попытку влезть к ней на колени целиком.
– Привет, Ролло! Ты что мою девушку пугаешь?!
– Да... я... – тот, похоже, был в шоке.
– Ладно, забирай своего... пуделька отсюда, пока он всю картошечку не съел, – Теду стало так смешно, что впервые в жизни он почувствовал себя свободно, находясь рядом с этим псом.
– Это что – твоя цыпочка? – в голосе Ролло было явное восхищение.
Подоспевшая тетя Аннет хлопнула его по затылку.
– Опять людей пугаешь?!
– Да я не боюсь! – запротестовала Рене.
Тем не менее Ролло потянул за поводок, и после легкого сопротивления пес поплелся за ним, то и дело оглядываясь.
Рене проводила его глазами и обернулась – Тед уже сидел за столиком и разливал вино.
– Бедняга в трансе, – ухмыльнувшись, кивнул он в сторону стойки, где остановилась собака вместе с хозяином. – Привык, что его пса тут боятся.
Она виновато пожала плечами. Мама всегда говорила, что возиться с собаками, а тем более гладить посторонних – это неприлично и не женственно...
Хватит! Рене встряхнула головой и почувствовала, как ей легко и прохладно. И именно это ощущение прохлады заставило вернуться то чувство свободы, которое родилось в ней, когда она смотрелась в зеркало.
Тед сидел напротив, опершись локтями на стол и пристально глядя на нее. Ей захотелось дотронуться до него, убедиться, что он настоящий... и не приснился.
Наверное, он умел угадывать мысли, потому что протянул руку ладонью вверх.
– Пойдем потанцуем?
Сказать ему, что не надо? Что она давно не танцевала, и вообще плохо умеет, то есть, конечно, ее учили, но...
Он наклонил голову, улыбнулся – и Рене дотронулась до его руки, оказавшейся теплой и настоящей.
Это было совсем не как на школьной вечеринке... Обычно на вечеринках Рене думала прежде всего о том, все ли видят, что ее тоже кто-то пригласил (это случалось нечасто), и о том, чтобы не отдавить от смущения ноги партнеру.
И не так, как на балу или приеме – там было положено танцевать, и она заранее знала, с кем и когда. И о чем говорить, и как улыбаться – и что скажут ей, тоже было известно заранее.
И уж точно никогда в жизни Рене не танцевала в джинсах и кроссовках... – и никогда ей не было до такой степени все равно, во что она одета. Даже если бы одежды вообще не было...
От промелькнувшей мысли щекам стало горячо. Она подняла глаза, чтобы убедиться, что Тед ничего не заметил... наверное, все же заметил, потому что улыбнулся, поймав ее осторожный взгляд.
Он обнимал ее обеими руками, как тогда, в автобусе, и почти не двигался с места, лишь переступал в такт музыке. И, как тогда, Рене остро и внезапно почувствовала, что он рядом – почувствовала телом, которому вдруг стало нечем дышать.
Тогда, в автобусе, все вышло случайно, он просто не хотел, чтобы она упала. Но губы, прижавшиеся внезапно к ее виску – это уже не было случайностью. Рене задохнулась и чуть не потеряла равновесие – ноги отказались слушаться, а по спине снова пробежала стайка мурашек.
Тед не сбивался с ритма, увлекая ее за собой – и все острее она ощущала жар, разливающийся внутри, и его руку, оказавшуюся у нее на затылке, и его губы у себя на виске... и запах мокрой шерсти от его свитера – и еще что-то, чему она пыталась подобрать название, и уже почти подобрала, когда музыка кончилась.
Подойдя к столику, он остановился и прислонился к перегородке, пропуская ее вперед, но когда Рене попыталась протиснуться мимо, притянул ее к себе. При желании она легко могла бы высвободиться, он держал не сильно – но не хотела. Это показалось ей нужным, правильным и естественным.
И когда Тед поцеловал ее, это тоже было нужно и правильно – в том новом мире, который рождался вокруг нее. От него пахло вином, совсем немножко, и кончик языка требовательно толкнулся ей в губы, которые тут же сами собой раскрылись и впустили его. Внутри пробежала горячая волна, и она потянулась к нему, запрокидывая голову, чтобы ему было удобнее.
Это длилось недолго – совсем недолго. Потом он отстранился, усмехнулся и спросил:
– Что же мы с тобой будем делать, богатая девочка?
Рот его кривится в улыбке, которая могла бы выглядеть иронической, если бы не глаза – слишком теплые и серьезные.
И Рене, все еще во власти этого новообретенного чувства свободы, рассмеялась и выдохнула:
–Жить!
Только тут, от какого-то раздавшегося поблизости звука, она вспомнила, что вокруг люди, которые, наверное, заметили... наверняка заметили, как он целовал ее! Она испуганно оглянулась и скользнула за столик, протиснувшись в самый дальний угол диванчика.
Забавно, она совсем не умела целоваться. Тед знавал пятнадцатилетних девчонок, которые делали это лучше, и уж конечно не так смущались и краснели. И все-таки... он был бы не против повторить все сначала.
Усевшись, он потянул к себе миску с устрицами, вспомнил слова тетки и воровато покосился в сторону стойки – наверняка все видела! Ну и наплевать!
Рене по-прежнему сидела в уголке и, когда он взглянул на нее, неуверенно, почти жалобно улыбнулась. Почему-то ему никак не удавалось воспринимать ее как взрослую двадцатипятилетнюю женщину. Девчонка... такая же, какой была, когда он ее впервые встретил. Инопланетянка...
– Ты чего не ешь ничего?
– Спасибо, я... сейчас буду
Она принялась было за полуостывшую картошку, но отвлеклась, наблюдая, как Тед ел устрицы: прямо руками, совершенно не по правилам, и так вкусно и аппетитно, что ей тоже захотелось попробовать. Он брал устрицу, капал на нее лимоном – и съедал все это, высасывая прямо из раковины. Иногда отщипывал куски от длинного батона, совал в рот, запивал вином – и тянул руку к следующей раковине.
Наверное, она следила за его действиями очень красноречиво, потому что вместо того, чтобы высосать очередную устрицу, Тед внезапно протянул ее ей, подсунув к самому рту.
– Ам!
Рене зажмурилась и осторожно, стараясь не хлюпнуть, слизнула с раковины все, что в ней было. Этооказалось так вкусно, как никогда в жизни... и кажется, никто ничего не заметил.
– Давай! – Тед придвинул миску поближе к ней. – Пока я все не съел!
И от его улыбки снова стало весело и легко и показалось, что это самое правильное: есть именно так, наперегонки с ним, и слушать музыку, и не думать о том, как она выглядит со стороны. И куда важнее стало то, что он рассмеялся и кивнул, увидев, как у нее хорошо получается, и пододвинул ей самую большую и вкусную устрицу.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Когда они вышли на улицу, дождь лил уже всерьез, косыми зарядами, и по мостовой текли струи воды. Прохожих на улице почти не было, лишь вывески продолжали ярко светить, отражаясь в падающих каплях цветными вспышками, похожими на праздничный фейерверк.
Тед еще раз мысленно обругал Жувена – сейчас машина оказалась бы очень кстати. Впрочем, Жувен наверняка уже пригнал ее к конторе, всего в нескольких кварталах отсюда.
– Хочешь, вернись, подожди внутри – а я сбегаю за машиной?
Рене замотала головой, но покорно подставилась, когда он начал приводить ее в порядок: застегнул куртку доверху и подтянул завязки капюшона, чтобы внутрь не поддувал холодный ветер.
– Если ты пойдешь со мной, ты можешь замерзнуть...
– Ты теплый.
Она сказала не думая – то, что чувствовала. Тед стоял совсем рядом, и тепло его тела ощущалось даже сквозь одежду – но главным было не это, а его теплый взгляд, улыбка, смех...
Доверчиво запрокинутое лицо Рене было слишком близко, чтобы стоило искать какой-то другой ответ на ее слова – и он поцеловал ее, сначала легонько, давая возможность сказать какую-нибудь глупость вроде «Не надо», потом по-настоящему, неспешным долгим поцелуем, прижимая к себе все сильнее и сильнее и чувствуя ее восхитительно неумелый отклик.
Отпустил, хотел погладить по зажмуренному лицу, но вовремя вспомнил, что пальцы у него совсем холодные. Дождался, пока она откроет глаза, и улыбнулся, потому что в них было удивление – и наивная детская радость.
– Ну, пойдем?!
Они шли через пустой, залитый водой город, и Рене казалось, что сверкающие разноцветными огнями капли – это праздничный салют в ее честь.
Когда дождь становился сильнее, они забивались в какой-нибудь подъезд, и Тед целовал ее, пытался губами ловить капли, текущие по ее лицу, и смеялся. От него пахло мокрой шерстью, сигаретами, вином – всем вместе, и губы были нежными и горячими, и она тянулась к ним, стараясь не упустить ни одного мгновения, потому что ничего подобного в ее жизни еще не было.
Постепенно переходы становились все короче, а остановки – все длиннее, и это было похоже на полет во сне, где можно ничего не бояться и ни о чем не думать – ни о чем, кроме одного: понравится ему этот подъезд или придется ждать следующего?
И когда они свернули в какую-то улочку, и он вдруг сказал:
– Ну вот, пришли! – Рене огорчилась, что все так внезапно кончилось.
Машина была на месте – слава богу, Жувен не обманул.
Руки дрожали, и Тед знал, что дело не в холоде. До дома еще минут десять – целая вечность – и тогда можно будет стащить с нее куртку и погладить пушистый ежик, и поцеловать маленькое ушко... Он чуть не застонал и резко рванул с места.
На повороте мельком взглянул на Рене. Она смотрела прямо перед собой, и по лицу ее метались отблески от проносящихся мимо вывесок и фонарей. Свет – тьма, красное – белое...
Ей казалось, что она раскачивается на гигантских качелях. Голова кружилась, сердце лихорадочно билось, и было никак не вспомнить, как полагается нормально дышать.
Страх – радость – удивление – и снова страх... И горячая волна, словно кто-то взял и погладил ее изнутри, когда Тед, не глядя, нашарил ее руку и положил себе на колено, горячее и жесткое.
Они подъехали к дому и молча поднялись на пятый этаж. Вместо того чтобы войти в квартиру, Тед вдруг остановился, опираясь ладонью о дверь над головой Рене и глядя на нее сверху вниз.
– Я могу сейчас уйти, если... если ты хочешь, чтобы я ушел...
«Потому что если ты не скажешь, чтобы я ушел, то через час... раньше... ты окажешься со мной в постели. Потому что я схожу по тебе с ума. Потому что... Пожалуйста, Рене, пожалуйста...»
Ее душа снова качнулась на гигантских качелях. Он уйдет и не надо ничего решать... и не будет так страшно. Он уйдет – и станет пусто и холодно, и не будет так биться сердце...
Она замотала головой, не отрывая глаз от его лица.
– Не уходи, – попыталась улыбнуться, – пожалуйста... «Потому что если ты уйдешь, я снова останусь одна – со своим страхом. Потому что ты заставляешь меня смеяться и радоваться в самые неподходящие моменты и смотришь на меня так, словно я что-то значу. Потому что я не хочу, чтобы ты уходил...»
Он обнял ее одной рукой, другой нащупывая замок, приподнял и внес в квартиру, прижимая к себе и почти не чувствуя веса худенького тела. Поставил на пол и принялся целовать, как сумасшедший, уговаривая себя, что не надо так торопиться – и чувствуя, как она дрожит и тянется к нему, привставая на цыпочки. На миг оторвался от нее, чтобы снять куртку – Рене неловко завозилась, тоже пытаясь расстегнуться.
Не в силах дождаться, пока она сделает это сама, Тед перехватил тоненькую холодную ладошку и поцеловал, еще и еще, согревая своими губами, своим дыханием. Покосился на Рене и чуть не рассмеялся – с таким любопытством она следила за тем, что он делает.
Страха не было – лишь безмерное удивление. Что ей уже почти двадцать пять лет, и она до сих пор не знала, что так бывает.И что все это действительно происходит с ней... и это не сон.
– Рене... – Больше слов не было – только ее имя, которое сейчас значило для него больше, чем любые другие слова. —Рене, Рене...
Внезапно он вспомнил, что она наверняка промокла и замерзла, хотел нагнуться, чтобы разуть ее – и не выдержал, прижался лицом к груди, потерся, даже заурчал, как кот. Почувствовал под одеждой катившийся тверденьким шариком сосок и прямо сквозь свитер прильнул к нему ртом.
Рене задрожала и вцепилась ему в плечи, запрокидывая голову, подставляя шею – и губы переметнулись туда, не в силах отклонить это приглашение. Кожа на шее была нежной-нежной, от нее пахло какими-то цветами, и живым родничком под губами билась тоненькая незаметная жилка.
В какую-то короткую секунду просветления Тед понял, что стенка в прихожей – не самое лучшее место... по крайней мере, для первого раза. Глубоко вздохнул и заставил себя остановиться, хотя руки уже шарили под ее свитером, пытаясь залезть еще и под футболку.
Рене стояла зажмурившись, словно прислушиваясь к чему-то. Он погладил по щеке, легонько, одним пальцем очертив линию подбородка – и глаза открылись, уставившись на него. В них было столько требовательного удивления: ну почему он перестал?! – что Тед рассмеялся.
– Сейчас...
Джинсы внизу, почти до колен, у нее были мокрые, кроссовки – тоже, и шнурки никак не желали развязываться. Ноги оказались тоже мокрые, застывшие, с зябко поджатыми пальчиками. Еще не хватало, чтобы завтра у адвоката она хлюпала носом!
– Ну-ка, поехали! – Он подхватит ее и потащил в спальню. По крайней мере, неплохой повод побыстрее оказаться там...
Рене пугливо притаилась в его руках – такая легонькая, что у него защемило сердце. Сумасшедший приступ желания схлынул, и остались нежность и потребность защитить ее от чего угодно, даже от себя самого, если это может причинить ей боль.
Он поставил ее около кровати и бережно притянул к себе, поглаживая по пушистенькому ежику.
– Рене, послушай, я... я все еще могу уйти... И я не обижусь.
«Подумай еще раз. Я не хочу, чтобы ты потом жалела...» Ее лицо испуганно взметнулось вверх.
– Ты хочешь уйти?
«Я очень тощая и костлявая, да?»
– Нет.
Медленно, боясь напугать, он начал раздевать ее, с каждым мгновением все отчетливее понимая, что она не боится – совсем не боится! – и это было частью того чуда, которое называлось Рене.
Она испугалась лишь на мгновение, когда Тед стащил с нее свитер – под тоненькой футболочкой слишком хорошо было заметно, как некрасиво выпирают у нее лопатки. А потом страх куда-то исчез, потому что он погладил ее теплой ладонью по спине, по этим самым лопаткам, и снова стал целовать.
Рене даже не поняла, как получилось, что они уже лежат, и не надо больше думать о том, чтобы заставить слушаться подгибающиеся ноги. Тед старался не раздавить ее и опирался на локоть, но все равно был тяжелый, большой и горячий. Частые удары его сердца отдавались у нее в груди, его губы скользили по ее шее, а рука нетерпеливо дергала за край футболки, пытаясь залезть под нее – и Рене повернулась, чтобы ему было удобнее.
– Рене... – больше он не говорил ничего, только повторял ее имя – вновь и вновь, словно заклинание, – Рене...
Господи, ну какой идиот мог думать, что у нее слишком маленькая грудь? Шелковистая, нежная, упругая, с тверденьким торчащим соском, она ловко разместилась в ладони, словно специально созданная именно для него, для его рук и губ. Он припал к ней открытым ртом, захватив вершинку; переметнулся на другую, снова на первую, потерся лицом об обе сразу и даже рассмеялся – с такой готовностью Рене подалась навстречу.
От нее пахло цветами, и кожа под его губами была нежной и солоноватой. От каждого, самого легкого прикосновения его языка Рене вздрагивала и, кажется, сама того не замечая, сильнее вцеплялась в его плечи, царапая острыми коготками.
Слегка отстранившись, Тед окинул ее взглядом. На ней оставались только беленькие кружевные трусики, и кожа влажно блестела. Она была красивее, чем он помнил и представлял: длинные стройные ноги, темные волосы, просвечивающиеся сквозь кружево, чуть впалый живот, грудь, налившаяся и порозовевшая от его ласки – и выражение томительного ожидания на лице.
Он накрыл ладонью грудь, легонько сжал, потеребив пальцами сосок, услышал нетерпеливый вздох – и снова заскользил губами по шее, пока не добрался до ушка, смешно торчавшего из-под седых прядок.
Поцелуи стали медленными и долгими. Тед обводил ухо языком, втягивал в себя, покусывал мочку, а рука, до сих пор лежавшая на груди, спустилась ниже... еще ниже... погладила живот и решительно нырнула под резинку трусиков.
Рене ахнула и зажмурилась, вздрагивая. Внутри нее что-то сильно, почти болезненно задрожало, отзываясь на его прикосновения, и внезапно она почувствовала – глубоко, в себе – его пальцы! Ее бедра сами раздвинулись и приподнялись навстречу, а пальцы поглаживали, скользили, ласкали, и от каждого их движения она всхлипывала и корчилась, словно выплясывая какой-то немыслимый танец.
Потом он куда-то исчез – и она открыла глаза, ничего не видя перед собой от выступивших слез.
– Пожалуйста!.. – она не знала сама, о чем просит, но Тед, очевидно, понимал это лучше нее, потому что снова оказался рядом и отозвался:
– Сейчас! – попытался стащить с нее трусики, и Рене приподнялась, помогая ему. – Сейчас...
Он вошел в нее – и замер у самого входа, боясь оказаться слишком большим для нее. Медленно двинулся дальше и почувствовал, как она нетерпеливо дернулась ему навстречу.
Это было последней каплей: он рванулся вперед, глубоко, до самого конца – и внезапно с восторгом ощутил, как Рене забилась под ним, запрокинув голову, вцепившись ему в плечи и выкрикивая что-то бессвязное.
Она не знала, что так бывает... что так может быть с ней! Все то, что она читала или слышала, не могло описать этот взрыв внутри: боль, жар, радость, судорога, пронзившая ее до самых кончиков пальцев, свет, вспыхнувший перед плотно закрытыми глазами – и волны наслаждения, бьющие изнутри и сотрясающие напряженное выгнутое тело...
Тед сам не понимал, как сумел пройти через эту бурю и дождаться конца – так и не разрядившись, все еще в ней. Героический подвиг, о котором – увы! – он никогда и никому не сможет рассказать...
Лишь почувствовав, что Рене уже приходит в себя, он подул на капельки пота, украсившие ее лоб, легонько поцеловал в зажмуренный глаз и шепотом спросил:
– Эй, ну как ты там?
Глаза медленно открылись, удивленные, все еще затуманенные пережитым наслаждением.
Только через несколько секунд Рене вспомнила, где она и что произошло. Тед был по-прежнему рядом, смотрел на нее сверху и улыбался – весело, отчаянно, с какой-то непонятной гордостью. Она шевельнулась и лишь теперь поняла, что странное ощущение жара и наполненности возникает оттого, что его член, жесткий и напряженный, до сих пор в ней! Поняла – и испугалась, потому что все то плохое, что она знала про себя, оказывалось правдой. И удивилась, потому что Тед, кажется, совсем не сердился...
Он рассмеялся хриплым задыхающимся смешком, сказал:
– Поехали! – и начал двигаться сильными мощными толчками, медленно и ритмично... потом чуть быстрее... И снова: —Рене, – и губы, жадно впившиеся в шею, и шепот, щекочущий над ухом: – Рене...
И, несмотря на испуг, она с ужасом и восторгом почувствовала, что внутри нее опять все дрожит, и горячая волна уже близко, рядом...
Слова вырвались сами – Рене лишь услышала их, словно со стороны:
– Еще... пожалуйста, еще! Быстрее!
Она не знала, что Тед умеет двигаться так быстро, что кто-нибудь так умеет – в три... в десять... в сто раз быстрее – как машина, но ни одна машина не смогла бы выдержать этого сумасшедшего темпа.
Его лицо исказилось, как от боли, но, схватив ее за ягодицы и впившись в них жесткими пальцами, он продолжал неутомимо подаваться вперед – и вдруг замер и напрягся, сильно, до боли прижав ее ксебе. Что-то дернулось у нее глубоко внутри,и именно этого последнего толчка Рене, оказывается, не хватало, чтобы вновь ощутить ту сладкую пронизывающую судорогу, которой она так ждала...
Прошло несколько минут, прежде чем она окончательно пришла в себя.
Она лежала на животе, уткнувшись лбом в подушку, отброшенная, как ненужная кукла. Тед был где-то поблизости, она хорошо слышала его дыхание – хриплое и неровное.
Теперь Рене вспомнила все. Все... Ощущение блаженной легкости исчезло, остался только стыд – невыносимый, такой, что хотелось вскочить и забиться в какую-нибудь тесную дыру, где ее никто не увидит. Слова Виктора, как наяву, зазвучали в ушах: «Да с дохлой рыбой трахаться приятнее, чем с тобой! Даже если какой-то идиот на тебя с голодухи и клюнет, второго раза он уж точно не захочет!»
Если Тед сейчас скажет что-нибудь подобное... Как после этого смотреть ему в глаза, говорить с ним, как? Может, он сумеет хотя бы промолчать?
Он шевельнулся и положил теплую руку ей на плечо. Сказал:
– Я помнил тебя все эти годы... и все никак не мог придумать, на что похожи твои глаза. А теперь знаю. Они как анютины глазки – знаешь, бывают такие, коричневые с золотыми серединками.
И она заплакала...
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Тед не сразу понял, что она плачет, всхлипывания были почти беззвучными – но спина, несомненно, вздрагивала. Прислушался – да, плачет.
Вздохнул – похоже, она все-таки пожалела... Погладил по спине, попытался подтянуть к себе – Рене вцепилась в подушку, продолжая всхлипывать.
– Я был очень грубым, да?
Она замотала головой, не отрывая лица от подушки, и пробубнила что-то невнятное.
– Ну-ка, ну-ка? – уже не церемонясь, он перевернул ее и подтянул к себе. Теперь вместо подушки была использована его подмышка – именно туда Рене повторила, тоже не слишком разборчиво:
– Ты был прекрасным... – впрочем, возможно, сие означало и: «Это было прекрасно...»
– Ну чего ты тогда?
Она всхлипнула:
– Виктор... он... – махнула рукой и снова заплакала.
– Забудь ты про него, хватит! Мне не нужен сейчас третий в постели... мне вообще не нужен никто, кроме тебя!
Господи, что же еще вытворял с ней этот подонок?
– Значит, вот как это бывает на самом деле...
Тед не сразу осознал, что она сказала. Потом осторожно переспросил, не уверенный, что правильно понял ее слова:
– Ты что... ты что, никогда не кончала?
Она слегка вздрогнула – ох уж эта католическая школа, ее еще придется учить называть вещи своими именами! Голова замоталась из стороны в сторону – несомненно, отрицательно.
– Этот твой Виктор – он что, совсем идиот? – вопрос был чисто риторический, но Рене отозвалась:
– Он говорил, что я никуда не гожусь, что я вообще... фригидная. И ты сам видел, у тебя тоже не... я почувствовала, только потом получилось... извини...
Объяснение было нелепое, бессвязное – и абсолютно не укладывалось в голове! Значит, вот как она расценила его сексуальные подвиги! О боже!!!
Когда плечо Теда под ее щекой заходило ходуном, она не сразу поняла, что происходит – настолько это было неожиданно. Он смеялся!
Ладно, можно перетерпеть и это. Рене сползла с трясущегося плеча и уткнулась лицом в подушку. Что ж, если ему смешно...
Смех прекратился так же внезапно, как начался. И так же внезапно Тед рывком повернул ее к себе.
– И ты верила в это? Все время? – он говорил не слишком громко, но ей показалось, что он кричит.
– Да.
Он прижал ее к себе, уткнув лицом в грудь – совсем близко, так, что она слышала, как бьется его сердце.
– Мне было очень хорошо с тобой... очень. Я думал, это не надо объяснять. Ты никакая не фригидная – ты самая нормальная... горяченькая... ну я не знаю, как еще сказать, – приподнял ее лицо и начал целовать – легкими быстрыми поцелуями. – Я помнил тебя все время, помнил и представлял иногда: а как это было бы с тобой... И думал, что никогда больше тебя не увижу. А сегодня – это было лучше, чем я думал, лучше, чем любой сон...
Рене слушала и не верила, что он говорит это ей – но он действительно говорил это ейи, кажется, вполне серьезно. Потом внезапно ухмыльнулся и добавил:
– А то, что ты сказала: «только потом получилось», так учти, следующий раз я смогу еще дольше.
Она лежала, и все вокруг казалось каким-то странным, нереальным. Сказала самой себе: «У меня есть любовник. Тед. И ему со мной хорошо. И я по-настоящему... кончила, – почувствовала себя неловко, но решительно добавила, все так же, самой себе: – Да, кончила! Два раза!»
– Эй, ты там еще не заснула? Пить хочешь?
Только теперь Рене поняла, что пить хочет – просто ужасно! Ответить не успела – он уже перелез через нее, на ходу чмокнув ее за ухом, и пошлепал босыми ногами на кухню.
Когда-то, лет в шестнадцать, она представляла себе, как это будет: романтический полумрак, разбросанная по полу одежда – и мужчина, красивый и влюбленный, который будет шептать ей на ухо нежные слова.
А Виктор... Вот уж действительно – романтический полумрак и красивый мужчина... абсолютно равнодушный к ней. «Выполнение супружеских обязанностей» – это выражение подходило в точности: он приходил, здоровался, снимал халат и ложился к ней в постель... а минут через десять благодарил и уходил. И было очень стыдно видеть его отстраненное, почти брезгливое лицо.
Она прислушалась. На кухне Тед чем-то брямкал, потом перешел в ванную, пустил воду... Снова вернулся на кухню... и появился в дверях, с высоким стаканом в руке.
– Ну, не соскучилась еще?
И Рене почувствовала, как губы сами растягиваются в радостной улыбке.
Он так и не оделся и, похоже, совершенно этого не стеснятся. Высокий, длинноногий; волосы на груди росли ровным треугольником, как у гималайского медведя. Она не успела украдкой перевести взгляд ниже – он подошел и присел на корточки рядом с кроватью.
Больше он не улыбался, просто смотрел на нее, и Рене вспомнила, как он сказал в доме Бруни: «Не старайся сдержать себя, просто сделай это. Со мной – можно.» С ним – можно, потому что это он... Тед...
Боясь, что испугается и остановится, она протянула руку и коснулась его плеча. Погладила всей ладонью, продолжая смотреть ему в глаза; скользнула пальцами выше и потеребила волосы. Тед наклонил голову и прижался щекой к ее руке, все так же пристально глядя на нее.
И оказалось, что это самое естественное – легонько поцеловать его, пробежав губами по щеке, и устроиться, уткнувшись лицом в теплую шею.
Он обнял ее, притягивая к себе, и тихо сказал:
– А знаешь... за все время ты меня в первый раз сейчас сама поцеловала.
Рене почудилось, что голос у него какой-то странный —вроде бы даже печальный – но, приподняв голову, чтобы посмотреть, она увидела, что он улыбается...
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
