Текст книги "Наследница"

Автор книги: Мери Каммингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Прижмись к стене! Дай мне пройти!

Узкая дверь распахнулась перед самым носом, в глаза ударил яркий свет. Мимо протиснулась щуплая темная фигурка, спрыгнула на пол – и, обернувшись к нему, откинула капюшон.

Это была та самая девушка.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Повернув голову, она замерла, прислушиваясь, и снова обернулась к Теду:

– Сядь, – увидев, что он не шевелится, пояснила: – Сядь на пол и поставь ноги на ступеньки.

Кивнув, Тед сел на верхнюю ступеньку крутой лестницы, по которой они только что поднялись.

– Хорошо. Когда будет можно – я тебя выпущу, а пока – ни звука... что бы ни случилось.

Он снова кивнул, и дверь закрылась, оставив его одного на темных ступеньках. Впрочем, не совсем темных – на двери светились несколько маленьких отверстий. Приложившись к одному из них глазом, Тед увидел часть комнаты.

Комната была довольно большая, круглая – он понял, что находится в башне – и богато обставленная. Стены, обшитые светлой тканью с чуть заметным рисунком, мраморный камин с литой чугунной решеткой, старинная мебель: пара столиков, кушетка, высокое сооружение с откидной доской – раньше такие назывались «бюро» – и несколько кресел.

Судя по доносившимся звукам, где-то поблизости работал телевизор, но из тайника, где сидел Тед, его видно не было.

В поле зрения появилась девушка. Она уже сняла с себя спортивный костюм с капюшоном и аккуратно складывала его, оставшись в трусиках и лифчике. Тед понимал, что подглядывать, тем более в подобной ситуации, не совсем порядочно, но оправдывал себя тем, что просто пытается оценить обстановку.

Белое кружевное белье красиво смотрелось на загорелой коже, хотя в целом фигура у нее была не в его вкусе. Маленькая грудь, узкие, почти мальчишеские, бедра – скорее подросток, чем женщина.

Внезапно, словно догадавшись, что он подсматривает, девушка вскинула голову и быстро отошла в невидимую часть комнаты. Вернулась в халате и уселась в кресло, казалось, прислушиваясь и чего-то ожидая.

Когда раздался громкий стук в дверь, она даже не вздрогнула – кивнула, словно отвечая каким-то своим мыслям, и пошла открывать. Проходя мимо тайника, на миг повернулась к нему и приложила палец к губам.

Виктор не вошел – ворвался в комнату, оглядываясь по сторонам. Побагровевшее лицо, горящие мрачным огнем глаза – он явно был разъярен и не пытался этого скрыть.

– Что случилось? – спросила девушка. Голос ее был совершенно спокоен, но в интонации чувствовалось едва заметное раздражение. – Мы что – все-таки едем на бал?

– Что? – Виктор не сразу понял, о чем она его спрашивает. – А, нет, не едем. А где собаки?

– В спальне, – раздражение в тоне стало явственнее. – Платье светлое, я не хотела, чтобы на нем была шерсть. Я же не знала, что в последнюю минуту ты все отменишь из-за какой-то глупости. Надеюсь, ты уже вызвал полицию?

– Откуда ты знаешь? – вопрос был задан резко, и она отреагировала на это удивленно приподнятой бровью.

– Лере сказал, что ты поймал в кабинете вора. А что...

– Он все еще где-то в доме!

– Так ты что... – на лице девушки появилась иронически-жалостливая гримаска, – ты что – упустил его, что ли?

Тед, уже успевший понять, что из себя представляет Виктор Торрини, все же не ожидал того, что случилось в следующий момент. Он не предполагал, что Виктор внезапно ударит ее – ладонью, с размаху, по лицу. Девушка не успела отшатнуться или как-то защититься – отлетев в сторону, она упала на ковер.

Несколько секунд в комнате царила тишина. Виктор неподвижно стоял посреди комнаты, глядя вниз, на лежащую девушку. Потом, со странным звуком, похожим на стон или всхлип, он рухнул рядом с ней на колени.

– Рене! Извини, я не хотел... Прости, ну прости, пожалуйста! Я не хотел! – срывающийся голос – жалобный, чуть ли не испуганный – настолько не вязался с тем, что произошло, что Тед не мог поверить своим глазам. Осторожно приподняв девушку, Виктор перенес ее и посадил на кушетку, продолжая повторять: – Тебе больно? Дай, я помогу! Прости, пожалуйста! Это все из-за этого проклятого вора! Я не хотел! Ты же знаешь, на меня иногда находит. Господи, у тебя кровь!

Из ее левой ноздри действительно текла кровь, но лицо было совершенно спокойным, словно застывшим. Прикоснувшись к носу, она взглянула на свою руку.

– Полотенце, – это было первое слово, произнесенное ею с момента удара. – В ванной... намочи. И не выпускай собак.

– Да, конечно, я сейчас, – Виктор сорвался с места, устремившись куда-то в невидимую Теду часть комнаты. Отсутствовал он минуты две – все это время девушка сидела, наклонившись вперед и изредка вытирая ладонью кровь, продолжавшую капать из носа.

Наконец Виктор вернулся, сжимая в руках полотенце, и попытался вытереть ей лицо. Отстранившись, она забрала у него полотенце.

– Дай... я сама, – приложила полотенце к левой стороне лица, сказала сквозь него невнятно: – Повесь, пожалуйста, мое платье в шкаф, – и, опустив руки, добавила: – Сегодня мы уж точно на бал не поедем. – В последних словах чувствовалась горечь и злая ирония.

Встав, Виктор на секунду исчез из поля зрения, тут же прошел в дальний конец комнаты, держа в руках что-то светлое, и, вернувшись, остановился перед девушкой.

– Он успел что-нибудь украсть? – спросила она, по-прежнему прижимая полотенце к лицу.

– Пока не знаю, – коротко и отрывисто ответил Виктор. – Ладно, я пойду посмотрю... что там, – по тону чувствовалось, что приступ раскаяния уже прошел и он опять начинает злиться.

Когда щелкнул замок, девушка не шевельнулась – лишь медленно повернула голову в сторону Теда и вновь приложила палец к губам. Встала, вышла в невидимую дверь и через минуту появилась с собачонкой на руках – той самой левреткой, желтой и тощей.

Снова устроилась на кушетке, одной рукой прижимая к себе собачку, а другой периодически прикладывая к лицу заляпанное кровью полотенце. Кровь уже не текла, но, очевидно, от прикосновения холодной влажной ткани ей просто было не так больно. Даже издали Тед видел, что ее левый глаз заплыл, а губа слева распухла, сделав четко очерченный рот нелепо перекошенным.

Стук прозвучал примерно через четверть часа – так неожиданно, что Тед даже вздрогнул. Крикнув: «Я слышу!», девушка медленно встала и, не выпуская из рук собачку, пошла открывать.

Это снова оказался Виктор, только на сей раз без пиджака и с миской в руках. Слегка, но различимо нахмурившись при виде собачонки, он прошел к кушетке и поставил миску на низенький столик.

– Я тебе лед принес. Приложи – быстрее пройдет.

Кивнув, девушка посадила собаку на кушетку, взяла пригоршню льда и ссыпала в полотенце. Приложила этот импровизированный компресс к лицу – Виктор молча стоял на середине комнаты, сунув руки в карманы, и наблюдал за ней – и спросила:

– Ты уже вызвал полицию?

–Нет. Не стоит, – он говорил с виноватым раздражением, словно злясь, что ему приходится расписываться в собственной неудаче. – Он даже не успел открыть сейф, хотя пытался. Наверное, думал, что там деньги. Мы обыскали весь дом – его нигде нет, зато окно в моей спальне нараспашку... и в комнате твоей мамы – тоже.

– Это же второй этаж? – в ее голосе послышалось удивление.

– Воры бывают очень ловкими. Я скажу Лере, чтобы он завтра же заказал сигнализацию на окна.

– Пожалуй, стоит.

Разговор чем дальше, тем больше напоминал обычную легкую беседу двух людей – словно эта самая девушка всего полчаса назад не лежала, скорчившись на ковре, словно лицо ее не было до сих пор распухшим от удара Виктора.

– Сказать, чтобы тебе принесли ужин?

– Не сейчас, через полчаса. Я еще немного полежу со льдом.

– Хорошо, я скажу, – и, уже направляясь к двери, он обернулся и добавил: – Извини, что так получилось... и с балом тоже.

Девушка вздохнула и кивнула, заворачивая в окровавленное полотенце новую порцию льда.

На этот раз, стоило Виктору выйти, как она подошла к входной двери и заперла ее на задвижку. С минуту постояла, прислушиваясь, и направилась к Теду; еще мгновение – и дверь перед ним наконец распахнулась.

– Можешь выходить.

Попытавшись выпрямиться, он чуть не вскрикнул от резкой боли, вспыхнувшей в груди. На несколько секунд придержат дыхание и вновь попробовал встать, медленно и осторожно, придерживаясь за стену.

Дверь находилась сантиметров на тридцать выше пола – он аккуратно слез, не рискуя спрыгивать, сделал шаг вперед и, услышав тихий щелчок, обернулся. Снаружи это выглядело как зеркало – большое, старинное, в резной раме красного дерева. Дырочки, в которые он смотрел, очевидно, скрывались в этой резьбе.

– Проходи, располагайся, – девушка кивнула на миску со льдом и полотенце, – тебе это тоже, наверное, пригодится.

Подойдя, Тед захватил кубик льда, кинул в рот – очень хотелось пить – и сел в кресло, незаметно осматриваясь.

– Пока тебе придется побыть здесь, а ночью я тебя выпущу, – сказала девушка.

Сама она возилась с большим вделанным в стену телевизором. Нашла канал, где показывали какой-то исторический фильм, сделала погромче, после чего открыла большую двустворчатую дверь – ту самую, которую он не мог увидеть из своего убежища.

Оттуда сразу вылетели две собаки и, увидев Теда, подбежали к нему. Но он не слишком заинтересовал их – покрутившись вокруг и потянув носами воздух, они устремились ко входной двери. Девушка напряженно следила за ними и, стоило им вернуться, заметно успокоилась.

– Если хочешь умыться – ванна там, – кивнула она на двустворчатую дверь.

За дверью оказалась спальня: широкая кровать, огромный, явно антикварный, трельяж с парой таких же табуреток, тумбочка и – единственная современная вещь – еще один телевизор, поменьше. Рассматривать все как следует было неудобно, поэтому Тед быстро прошел к двери в дальнем углу спальни.

Умывшись, он посмотрел на себя в зеркало – как ни странно, заметных повреждений оказалось не так уж и много: щека распухла, глаз заплыл, шевелить челюстью было боль-новато – но в целом лучше, чем он мог предполагать. Хуже обстояло дело с ребрами – при каждом неловком движении грудь пронзал приступ боли.

К его возвращению в круглую комнату девушка уже успела устроиться в кресле с двумя собаками на коленях и бокалом в руке. Третья собака – фокстерьер – свернулась на кушетке. Перехватив взгляд Теда, устремленный на бокал, она кивнула на темно-красный шкафчик с инкрустацией, стоящий под телевизором.

– Там, слева. Только пей из круглого стакана.

Это оказался мини-бар – с подсветкой и зеркальной задней стенкой. Правда, спиртного, кроме пары бутылок белого вина, там не наблюдалось, только соки, несколько бутылочек содовой, еще какая-то газировка – и целый ряд бокалов и стаканов. Тед выбрал из них наиболее отвечающий определению «круглый»: толстую хрустальную сферу, издалека продемонстрировал девушке – кивком она подтвердила, что выбор правильный. Наливая себе содовую, услышал со спины:

– Так значит, ты вор?

На мгновение он замер, не зная, что отвечать, потом, не оборачиваясь, пожал плечами – пусть понимает, как хочет. Вернулся в кресло напротив нее и осторожно устроился, стараясь подобрать такое положение, чтобы боль в груди снизилась до приемлемого уровня. Похоже, девушка заметила выступившую у него на лбу испарину – достав из кармана халата пузырек с таблетками, протянула через столик.

– Прими, это поможет.

Тед нерешительно взял пузырек, вопросительно поднял глаза.

– Это обезболивающее. Ты действительно влез в окно второго этажа?

– Да.

– Значит, с первого этажа сможешь слезть?

– Постараюсь, – усмехнулся он, подумав, что это будет весьма болезненным мероприятием в его нынешнем состоянии.

Молча, маленькими глоточками отхлебывая вино, девушка пристально наблюдала за тем, как он проглотил таблетку, запил содовой и вернул ей пузырек. Теду было не слишкомуютно под взглядом этих темных глаз – тем более что не находилось ответа ни на один из возникших у него вопросов.

Кто она? Почему спасла его? И странное поведение Виктора – что связывает ее с ним? Спросить? Или промолчать – какое ему дело до чужой жизни?!

Неожиданно раздался странный звук, похожий на чириканье. Тед вздрогнул, не сразу поняв, что это всего лишь телефон, стоящий на полу у кушетки.

– Да? – отозвалась девушка, втащив аппарат себе на колени. – Да, Жанин, уже можно, спасибо. И попросите, пожалуйста, Робера подняться ко мне – я хочу, чтобы он погулял с собаками... Нет-нет, все нормально... Да, – повесив трубку, она встала и обернулась к Теду: – Придется еще немного посидеть там, – кивнула на зеркало.

Казалось, она чуть ли не извиняется перед ним за причиняемое неудобство.

Тед встал и подошел к потайной двери. Как она открывается, он так и не понял. Девушка скользнула рукой по резьбе – одно короткое движение, и перед ним распахнулся темный проем.

На этот раз ждать пришлось недолго – через пару минут в дверь постучали, и он привычно прильнул глазом к отверстию, наблюдая.

Это оказалась худая женщина средних лет с подносом. Пройдя в комнату и поставив поднос на столик, она осмотрелась, взяла миску с водой, оставшейся ото льда, и окровавленное полотенце, но не ушла, а остановилась с явным намерением поговорить. Собственно, разговор начался с момента, когда она появилась в дверях, и сводился к монологу.

Основной темой был «ужасный преступник», а также неудачное падение «бедненькой мадемуазель Рене», которая «опять поскользнулась!», и то, как «наш месье Виктор» сегодня переживал по этому поводу – «аж побледнел – ну, это понятно...»

В этом месте девушка прервала монолог, спросив, сказали ли Роберу про собак. Появившийся в дверях немолодой коротышка сделал ответ ненужным. С одного взгляда оценив ситуацию, он сообщил Жанин, что слышал, как на кухне звонил телефон – возможно, месье Виктор хочет кофе? – женщину как ветром сдуло.

Пройдя в комнату, Робер взял откуда-то поводки и начал нацеплять их на собак. В сторону девушки, молча стоявшей у камина, он не смотрел. Она заговорила сама:

– Про телефон – соврал?

– Само собой. Я же видел, что вы уже готовы ей эту миску на голову надеть, – буркнул он. Нацепил последний поводок, помедлил и спросил: – Опять?

– Да, – она вздохнула.

– Да что же это такое... – подойдя к ней ближе, он бросил пристальный взгляд на ее распухший глаз.

Она снова вздохнула и похлопала его по плечу.

– Ладно... погуляй минут сорок и... ничего, как-нибудь...

На этот раз девушка выпустила Теда почти сразу. Обезболивающее подействовало, и вылезал он с меньшими усилиями, чем в первый раз.

Хотя она приглашающе кивнула на стол с подносом, Тед остановился у камина, глядя на нее.

– И часто он так? – этот вопрос вырвался у него сам.

Девушка вскинула голову, слегка приподняв бровь и всем видом показывая, что он допустил вопиющую бестактность. Кажется, она даже собиралась сделать вид, что не услышала вопроса – села в кресло, снова указала на поднос:

– Угощайся! – но потом вдруг устало махнула рукой и ответила: – Нет, не очень. За последние полгода – четвертый раз.

– И ты продолжаешь с ним жить?

– Может, хватит? Еще ты тут будешь... – в ее дрожащем голосе Теду послышалась злость и боль. На секунду ему показалось, что сейчас она расплачется – но вместо этого девушка плотно сжала губы, глубоко вдохнула и сказала прежним вежливым тоном: – Поужинай, пока совсем не остыло.

Тед до сих пор не решил для себя, как к ней обращаться – на «ты» или на «вы», но поскольку она упорно говорила ему «ты», то и он решил действовать так же.

– А ты?

– Не хочется.

– Извини... – сказал он и, когда она удивленно вскинула на него глаза, пояснил: – Это все из-за меня вышло, а теперь я к тебе еще с вопросами лезу. Давай-ка вместе поедим. Давай я тебе вина налью?

Неожиданно девушка улыбнулась – правда, не слишком весело, но все-таки улыбнулась. В тот же миг и до него дошел комизм ситуации: находясь у нее дома, он – вор, только что пойманный на месте преступления – великодушно предлагает угостить хозяйку ее же собственным вином!

Ела она неохотно и медленно, хотя еда была вкусная. Салат, несколько ломтиков паштета, жареная картошка с сырным соусом, пара булочек, кусок дыни, нарезанный тонкими ломтиками, тарелочка с сыром, вазочка с шоколадным печеньем – и толстый керамический кофейник, полный горячего кофе.

Едва ли кто-нибудь мог рассчитывать, что такая хрупкая девушка справится со всем этим изобилием, но когда Тед спросил, не возникнут ли подозрения, если будет съедено слишком много, она отмахнулась, пояснив одним словом:

– Собаки! – прислушалась и добавила: – Робер их скоро приведет. Когда он постучит, тебе снова придется... туда, – кивнула на зеркало.

Стук раздался, когда они уже собирались приступить к кофе. По дороге девушка открыла потайной ход, впустила Теда, захлопнула и пошла дальше к двери.

Это действительно были собаки. На сей раз Робер не стал разговаривать – только спросил, не надо ли еще чего, пожелал спокойной ночи и ушел.

Не прошло и минуты, как Тед уже был на свободе. Вместо того чтобы вернутьсяк столу, он остался у зеркала, пытаясь понять, как оно открывается. Ощупав раму, участок стены вокруг – все выглядело совершенно монолитным и не вызывало ни малейшего подозрения.

– Не мучайся, – посоветовала девушка, снимая с собак поводки. – Если не знаешь – не найдешь.

Бросив бесплодные попытки, он вернулся к столу и налил себе кофе – все в тот же круглый стакан.

– Я просто хочу на всякий случай знать, наверняка мне скоро снова понадобится туда лезть.

Это была всего лишь шутка, но она ответила вполне серьезно:

– Нет, теперь только ночью. Я, перед тем как тебя выпустить, пойду разведать обстановку – вот тогда.

– Думаешь, больше никто не придет? – спросил он уже всерьез.

Только увидев застывшее лицо и плотно сжавшиеся губы девушки, понял, что она увидела в этом вопросе нечто другое.

– Тебе так упорно хочется знать – спит со мной Виктор или нет? – в ее голосе снова послышалась горечь. Тед не успел объяснить, что он не это имел в виду, как она уже ответила: – Нет. Я его в этом отношении... совершенно не интересую.

– Тебя это огорчает?

– Ну что ты все спрашиваешь?! – взорвалась она. – Ты же даже имени моего не знаешь – зачем все эти вопросы? Ты что, собираешься продать эту историю какой-нибудь газете?

Ей было плохо – очень плохо, он это уже понял. Она злилась на его вопросы – может быть, потому, что они ударяли в самые больные места – а сама не могла не думать о том же, неприятном и болезненном, как человек, машинально сдирающий ногтями полузажившую ссадину.

– Тебя зовут Рене, – сказал Тед, – я слышал, что тебя так называли. И я не собираюсь ничего никому продавать – просто спросил, и все. Не сидеть же молча весь вечер, – улыбнулся. – Если хочешь, тоже можешь меня о чем-нибудь спросить. Так, для разговора.

– И ты ответишь?

– Возможно, – он снова улыбнулся.

Девушка вздохнула.

– Как тебя хоть зовут-то?

– Тед.

– Врешь, небось?

– Почему это? – он даже обиделся.

– Ты же француз. А имя...

– Мой отец был американец.

– А-а.

Беседа снова увяла. Некоторое время они молчали, прихлебывая полуостывший кофе.

– Как ты себя чувствуешь? – наконец спросила она. Самая нейтральная тема: о погоде и о здоровье...

– Спасибо. Хорошее обезболивающее, помогает.

– Я тебе дам с собой несколько таблеток.

– Спасибо, – повторил он. – И... Рене, я не вор.

Девушка подняла голову и скорее недоверчиво, чем удивленно, взглянула на него.

– Я... мне нужно было сфотографировать кое-какие документы из сейфа. Ну... меня наняли. Это моя работа.

– Промышленный шпионаж? – поняла она сразу.

– Да, в том числе, – Тед пожал плечами. – Я предпочитаю называться специалистом по особым поручениям. Нечто вроде частного детектива.

– А какие именно документы?

Он поколебался, но все же ответил:

– Договор о слиянии.

– Кого с кем? – не отставала Рене.

– «Солариум» и «Релан».

Очевидно, эти названия что-то значили для нее – она нахмурилась и застыла, задумчиво уставившись в пустую чашку. Потом, выйдя из оцепенения, подняла глаза.

– Спасибо, – устало потерла ладонью распухшую левую щеку, губы искривились в невеселой усмешке. – Ну что же для разговора, так для разговора... Виктор – мой жених.

– Что?! – Тед не сразу понял, не сразу поверил – такой дикостью ему это почему-то показалось.

– Будущей весной я выйду за него замуж, – пояснила она спокойно, как нечто само собой разумеющееся.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Главной в семье была бабушка – это Рене знала с детства. Но еще главнее была фирма. Ей служили все – и папа, и мама, и бабушка.

Бабушка была президентом фирмы «Солариум», которую основал еще ее прапрапрадед – правда, тогда она именовалась «Перро и сын». Название «Солариум» придумал отец бабушки, когда понят, что сына у него не будет и придется оставить все дочери. И никто не смог бы сказать, что она не оправдала доверия – именно при ней фирма приняла тот вид, который имела сейчас: огромный косметический концерн с филиалами во многих странах.

Отца Рене почти не видела – он постоянно находился в разъездах, а приезжая – работал с утра до ночи. Маму – чаще. Иногда она заходила поцеловать дочку перед сном – прекрасное видение, пахнущее духами. Читая сказки, Рене всегда представляла себе принцесс и королев похожими на нее.

Больше всего времени Рене проводила с бабушкой. Конечно, ей и в голову не пришло бы попросить бабушку погулять с ней или рассказать сказку – для этого была гувернантка. Зато уже лет с пяти Рене знала, что может, когда бабушка работает дома, в своем кабинете, находиться там – при условии, конечно, что будет молчать и не мешать.

Часами девочка тихо сидела в огромном кресле, как правило, в обнимку с какой-нибудь собачонкой – бабушка любила маленьких собачек – пока за ней не приходила гувернантка.

Когда Рене было одиннадцать лет, самолет ее отца разбился над Пиренеями. После этого бабушка была вынуждена передать многие его полномочия невестке, которую всю жизнь недолюбливала.

К этому времени Рене начала ходить в школу. Точнее, ездить – школа находилась на другом конце Цюриха. Правда, мама настаивала на закрытой частной школе, но бабушка, не скрывая, что надеется когда-нибудь увидеть Рене в своем кресле, решила, что для внучки целесообразнее жить дома и заниматься по специально разработанной для нее дополнительной программе обучения, включающей в себя основы менеджмента, права и бухгалтерии.

Никто не спрашивал, чего хочет сама Рене – это само собой разумелось, тем более, что, по мнению бабушки, у нее в отличие от матери имелась «деловая хватка». Впрочем, Рене была послушной девочкой и с детства понимала, в чем ее долг перед фирмой: во-первых, стать хорошим руководителем, а для этого как следует учиться, а во-вторых – когда-нибудь выйти замуж, родить и воспитать наследника.

Планам бабушки не суждено было осуществиться – она скоропостижно умерла от инсульта, когда Рене едва исполнилось пятнадцать.

Через два месяца девочку отправили в закрытую школу. Единственное, что ей удалось отстоять, это своих собак – левретку Нелли и двух полугодовалых щенков-терьеров Тэвиша и Снапа, которых собирались после ее отъезда отправить в приют. Мать, обремененная свалившейся на нее ответственностью, в конце концов, разрешила дочери взять их с собой – главное, чтобы не путались под ногами.

В школе Рене нравилось – ей с детства нравилось учиться. Как и все, она ходила на тайные ночные сборища в чьей-нибудь комнате, где верхом шика было выкурить запрещенную в школе сигарету или выпить пару коктейлей, ездила с появившимися у нее подругами на вечеринки и танцы – и, как и все, целовалась с мальчишками, уединившись в уголке во время вечеринки. Не потому, что этого так уж хотелось, а потому, что так делали все – и потом по секрету делились своими «победами» с подругами.

Впрочем, особым успехом у противоположного пола она не пользовалась. Не очень красивая, слишком серьезная, а главное – в ней не чувствовалось того невидимого, но ясно различимого любой особью мужского рода призыва, который и делает девушек привлекательными в глазах их сверстников.

Рене еще не исполнилось восемнадцати, когда, приехав домой на каникулы, она впервые увидела Виктора Торрини – человека, который всего за год из младшего менеджера стал референтом и правой рукой ее матери. Возможно, бабушка была права – матери действительно недоставало деловой хватки – зато она сумела найти человека, у которого этой хватки было с избытком.

Он почти каждый день бывал у них в доме, и то, что для матери стал не только референтом, Рене поняла почти сразу. Саму Рене он почти не замечал, ограничиваясь формальным приветствием и иногда двумя-тремя репликами в застольной светской беседе.

Незадолго до выпускных экзаменов Рене спешно вызвали домой. Войдя в кабинет матери, она сразу поняла, что случилось что-то страшное – ее мама, всегда такая молодая и красивая, за несколько месяцев исхудала и постарела лет на двадцать.

Приговор врачей был беспощаден – рак груди с метастазами в легких.

Фирма находилась в процессе реорганизации, тщательно подготовленной и продуманной и требовавшей крупных капиталовложений. В банках были взяты краткосрочные кредиты, которые продлевались по мере необходимости, но в случае смены руководства банки могли отказать в дальнейшем кредитовании – это было очевидно, так же, как и то, что мадам Перро не проживет больше полугода. Значит, за это время следовало найти другого руководителя, чья кандидатура была бы приемлемой для банков, и при этом способного продолжить реорганизацию.

Разумеется, всем этим требованиям удовлетворял Виктор, но «Солариум» был семейным предприятием, и возглавить его мог только член семьи. Поэтому оставался лишь один выход – Рене должна была выйти за него замуж. Впрочем, пока достаточно было ограничиться помолвкой, о которой следовало объявить как можно быстрее – до того как известие о болезни матери невесты просочится в прессу.

Виктор тоже присутствовал при разговоре – молча стоял лицом к окну и барабанил пальцами по подоконнику. Рене сразу поняла, что ему не по себе и он не слишком рад возникшей ситуации.

Неделю она провела дома: принимала поздравления, с улыбкой фотографировалась для прессы – и только по ночам, закрывшись у себя в комнате и уткнувшись лицом в теплую собачью шерсть, давала волю слезам. Только с ними можно было быть самой собой – они не могли говорить, но сочувствовали и понимали, как ей плохо.

Через неделю она вернулась в школу, уже официальной невестой Виктора Торрини – чтобы сдать выпускные экзамены и выслушать многочисленные (и не всегда искренние) поздравления подруг. Такой красавец-жених, как Виктор, не мог не вызвать их зависти.

Самой Рене казалось, что ее жизнь кончается – точнее, уже кончена. Раньше, как и большинство девушек, она мечтала, что когда-нибудь выйдет замуж, и надеялась, что найдется кто-то, кому будет интересна она – не бесплатное приложение к фирме, не наследница – а она сама, Рене Перро. Но теперь всем этим мечтам пришел конец: то, что происходило, было сделкой – всего лишь сделкой, призванной обеспечить процветание фирмы.

Когда она вернулась домой, Виктор уже жил там, заняв комнаты ее отца, примыкавшие к кабинету. Было решено, что до замужества она будет продолжать жить у себя – на третьем этаже, в бывшей детской – а потом переберется этажом ниже, в апартаменты, которые когда-то занимала ее мать.

Мама к тому времени была уже в больнице. Она прожила еще две недели, почти не приходя в себя.

На похоронах они стояли рядом, принимая соболезнования – высокий мрачноватый красавец и худенькая девушка в трауре.

Они жили в одном доме, но мало общались – Виктор был занят делами фирмы, а Рене предпочитала сидеть у себя в комнатах, в своем маленьком мирке, где жили ее собаки, стояли знакомые с детства вещи, где все было мирно и уютно. Встречались они лишь за ужином, кроме тех случаев, когда, примерно раз в месяц, он уезжал на уик-энд к своей матери, живущей где-то на севере Италии.

Рене могла бы привязаться к нему, даже полюбить – если бы он был добр к ней, проявлял хоть малую толику интереса, сочувствия и понимания. Но она видела, что не интересует его ни как человек, ни как женщина. Временами ей казалось, что она даже раздражает его, но на людях Виктор был неизменно вежлив и предупредителен.

Естественно, она выполняла функции хозяйки дома: сопровождала его на балы и различные мероприятия, устраивала приемы – но к делам фирмы ее больше не допускали. Когда она осмелилась спросить о подробностях реорганизации «Солариума», Виктор впервые ударил ее.

Потом он долго просил прощения, обещал, что больше не будет – а у нее в душе было лишь чувство недоумения и безмерной обиды – даже не на него, а вообще: как же так, она ведь все сделала правильно, она четко выполняет условия соглашения!

С тех пор раздражение, которое она в нем чувствовала, иногда прорывалось – в ответ на какое-то случайное слово, вопрос, поступок. Потом он извинялся, но больше не обещал, что не сделает этого снова.

При людях Виктор не позволял себе ни одного грубого слова или жеста – лишь несколько человек из прислуги догадывались, что «бедненькая мадемуазель Рене» не так уж неуклюжа, и синяк на ее руке или лице вызван не ее собственной неловкостью...

Единственное, что давало ей силы жить – это сознание того, что она поступила правильно, так, как должна была поступить. А теперь этот долговязый француз своими дурацкими вопросами и замечаниями заставлял ее думать о том, о чем думать не следовало, чтобы не лишиться последней опоры.

Почему она слушала его и отвечала, вместо того чтобы просто оборвать разговор, и рассказывала то, чего не рассказывала никому и никогда? Что в этом человеке было такого, что заставляло ее делать все это? Широкий рот, который охотно и часто расплывался в улыбке – так, что невольно хотелось улыбнуться в ответ? Сочувствие в голосе? Смешно: он – нищий, вор – сочувствовал ей!

А может, это просто был первый и единственный человек, который прилепил ей на разбитое колено листик подорожника?

ГЛАВА ПЯТАЯ

– Ты с ума сошла! Ты что, не понимаешь, кто он такой?

– Он человек, который может руководить «Солариумом», – снова объяснила она. – Это главное.

– Это главное? – переспросил Тед, сам не понимая, почему эти слова вызвали у него такой приступ ярости. – Это – главное? А ты, ты сама – ты что, побоку?

– Я... – начала Рене – и запнулась, закрыв глаза. Что она хотела ответить? Что не все выходят замуж по любви, особенно среди людей ее круга? Что бывают разные обстоятельства, и не ему судить ее? Но вместо всего этого она только сказала беспомощно, почти по-детски: – Я должна. Я обещала.

Чего ему от нее надо? Скорей бы он уже ушел!

Она спасла его, как спасла бы собачонку, попавшую под машину – просто из нежелания видеть, что кому-то больно. А теперь он делал больно ей – и все никак не мог угомониться...