Текст книги "Наследница"
Автор книги: Мери Каммингс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
Несмотря на не слишком веселую ситуацию, Рене было смешно. Все ее попытки протеста натыкались на обычный ответ:
– У моего папы несколько нефтяных скважин – и только одна дочь. Если бы не ты, я бы десять раз вылетела из школы. Не спорь – через двадцать минут все будет тип-топ. И с обувью... – снова в сторону: – Эрни, где у тебя носки? – и опять к Рене: – Без ночной рубашки обойдешься – при мужике это не обязательно. Захочет – подарит. Знаю, что друг, уже слышала. Я тебе в сумку пару упаковок таблеток положу – не забывай принимать!
На возмущенный вопль Рене:
– Ну при чем тут таблетки?! – был дан простой и исчерпывающий ответ – А притом!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Через четверть часа после ухода Рене в дверях появился все тот же громила в белой рубашке и торжественно возвестил:
– Прошу вас следовать за мной, мсье!
После чего Тед был препровожден в помещение, украшенное большим зеркалом в необычной стеклянной раме, образованной из переплетенных стеблей какого-то растения с бледно-розовыми цветами, похожими на вьюнки. В этом доме, как он успел заметить, стеклянные цветы являлись ключевым элементом дизайна – они вились по стенам, стояли в вазах и становились основной темой витражей – фантазия «госпожи баронессы» была поистине неистощима. Надо сказать, что выглядело это весьма красиво и оригинально – Тед бы не отказался иметь у себя дома нечто подобное.
В центре комнаты стоял стол, на котором располагалась вращающаяся подставка с полудюжиной блюд, полных самых разных бутербродов. Нечто подобное Тед видел как-то в Швеции – там это называлось, кажется, «смергасберд».
– Прошу вас! – громила сделал приглашающий жест в сторону стола. – Мадемуазель Рене будет готова через несколько минут.
Рене появилась лишь через двадцать минут – слава богу, уже одетая в джинсы и свитер – в сопровождении баронессы. Вид у нее был несколько смущенный.
– Прошу прощения за задержку, мсье. Рене сказала мне, что вы торопитесь, но ей необходимо было собраться, – нежнейшим голосом промурлыкала баронесса, тут же добавив взглядом: «И посмей только что-нибудь сказать на эту тему!» – Надеюсь, у вас найдется еще четверть часа, чтобы она могла перекусить перед дорогой? – и взглядом и интонацией: «Попробуй возрази!»
– Разумеется, мадам, – эту женщину лучше было иметь в союзниках, чем врагах.
– Садись и ешь! – повернулась она к Рене. – Без четырех бутербродов в животе я тебя не отпущу. Это тебе не овсянка!
При чем тут овсянка, Теду было непонятно, но упоминание о ней вызвало на губах у Рене внезапную веселую улыбку. Он засмотрелся на это необычное зрелище и отвлекся, лишь услышав вопрос баронессы:
– Куда вы сейчас направляетесь?
Она сидела на краю стола, совсем близко от него – все в том же распахнутом халатике. Казалось, от нее исходят волны энергии, имя «Брунгильда» – дева-воительница – действительно очень ей подходило.
Тед всегда неплохо чувствовал женщин, и дело было даже не в словах. Легкий непроизвольный поворот головы, какая-то особая интонация в голосе, быстрый взгляд из-под ресниц – вот то, что он истолковывал как приглашение начать игру.
Интерес этой женщины к нему был столь же очевиден, как если бы это было написано у нее на лбу. Она неплохо относилась к Рене, но это не мешало ее телу сейчас посылать сигналы, которые он мог безошибочно расшифровать. Скорее всего, она даже не замечала этого – флиртовать для нее было так же естественно, как дышать.
При других обстоятельствах Тед, возможно, подыграл бы ей, и через пару часов они оказались бы в постели – а еще через пару часов расстались, уже к вечеру забыв о существовании друг друга. При других обстоятельствах... Несколько секунд он представлял себе это, прежде чем ответить:
– Возможно, если не сегодня, то завтра у вас будут нежданные визитеры – и желательно, чтобы мы к тому времени оказались подальше отсюда.
– Что я должна им отвечать? Что ее здесь не было?
– Нет, зачем же. Была, уехала – куда, вы не знаете.
Рене сидела и послушно жевала бутерброды. Очевидно, для нее было привычно, что броская, эффектная и раскованная подруга, сама того не желая, узурпировала внимание мужчин, не оставляя ей ни малейшего шанса.
Было уже почти пять, когда они, наконец, вышли из калитки. Зайдя за угол, Тед кивнул на припаркованный в боковой улочке «Фольксваген».
– Лимузина, к сожалению, предложить не могу.
Все дальнейшие шаги были уже продуманы. Остановившись в тихой улочке, он достал с заднего сидения сумку, а из нее – лохматый светлый парик и тюбик губной помады темно-красного цвета.
– Надень и намажь рот – и постарайся изменить его форму.
Парик Рене надела сразу, а при взгляде на помаду сдвинула брови.
– Рене такой цвет не идет. Это что, твоей жены?
– Зато он идет к этому парику. – Теду внезапно стало смешно: удержаться от того чтобы попытаться узнать, женат ли он, она все же не смогла. – И у меня нет жены. – Неизвестно зачем добавил: – и никогда не было.
Полученный результат вполне удовлетворил его – узнать Рене в таком виде было почта невозможно.
– У тебя есть деньги? – спросил он, трогаясь с места.
– Да, – нерешительно ответила она, – но немного, Бруни мне дала пару тысяч марок. Она в последний момент спохватилась, а в доме наличных больше не было. Я же говорю – нужно продать драгоценности.
Значит, две тысячи марок, по ее мнению, это немного...
– А сколько стоят твои драгоценности?
– Примерно полмиллиона. – От этой фразы Тед чуть не проехал на красный свет. Дальнейшее объяснение поразило его еще больше: – Я вчера, когда убежала, только их и сумела с собой взять. Больше ничего: ни денег, ни кредитных карточек, ни даже документов.
– А как же ты добралась до Мюнхена?
– До границы – автостопом. А через границу – в грузовике с бревнами.
– С чем? – Теду показалось, что он ослышался.
– С бревнами. Наверх залезла и под брезентом спряталась. – Пока он переваривал услышанное, Рене, очевидно, вспомнила, с чего начался этот разговор, и спросила: – А тебе сейчас нужны деньги?
– Я только хотел узнать, есть ли у тебя мелочь. Тебе придется подождать меня в каком-нибудь кафе.
– Мелочи нет, – виновато улыбнулась она.
Доехав до центра, он оставил Рене в кафе, выделил ей двадцатку из собственных средств и поехал к вокзалу. Вернул в агентство взятый в аэропорту «Фольксваген», зашел в туалет – и через пару минут вышел оттуда уже в обычном виде, без парика и усиков. Вместо плаща на нем теперь была куртка с капюшоном.
В другом агентстве снова взял машину – на сей раз синий «Фиат» – и поехал обратно в центр.
Рене он увидел издалека – она сидела за столиком и беспокойно оглядывалась. Тед подошел почти вплотную, но она продолжала вглядываться в прохожих, и только когда он дотронулся до ее плеча, испуганно обернулась. Глаза ее широко открылись, лицо застыло. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы придти в себя, расплыться в улыбке и спросить:
– Это ты?
– Это я, – ухмыльнулся Тед, любуясь произведенным эффектом, – расплачивайся и пошли.
«Фиат» вызвал куда меньшее удивление.
– Ну вот, теперь нам до-олгая дорога предстоит, – сообщил он, отъезжая от кафе. – Ты не очень устала?
– Нет. А куда мы едем?
– В Париж. Сегодня переночуем в мотеле, а завтра к обеду уже будем там.
– А... там что?
– Там я знаю несколько крупных адвокатов, которые специализируются по разводам. Я выполнял для них кое-какие поручения.
Взгляд Рене стал жестким и чужим, почти враждебным.
– Я не могу идти к адвокату, пока ты не найдешь собак – я же сказала!
Стараясь не обращать внимания на злость в ее голосе, Тед попытался объяснить:
– Адвокат готовит документы на развод не день и не два. За это время я найду их, – улыбнулся, – я помню, я же обещал.
Она вымученно улыбнулась и кивнула. Отвернулась, глядя в окно и думая о чем-то своем – не слишком веселом.
– У твоей... Бруни очень красивые цветы везде. Я таких никогда не видел, – сказал он, чтобы как-то отвлечь ее.
– Да, она еще в школе брошки стеклянные всем делала, – лицо Рене просветлело. – Пару раз ее даже чуть не исключили.
– За что? – не понял Тед. – За эти цветы?
– Она тогда пользовалась такими штучками, вроде больших свечек, чтобы стекло плавить – сама их готовила. Ну, и... пару раз ошиблась в пропорции – слишком сильно горело.
– И что, подожгла школу? – хохотнул он.
Рене кивнула и улыбнулась.
– Она мне и сейчас брошку дала – на счастье. Хочешь посмотреть? – Полезла в сумку, достала маленькую коробочку и открыла. В ней лежал стеклянный цветок анютины глазки, фиолетово-бархатистый с переходом к голубому на концах лепестков и с тремя золотистыми бусинками вместо тычинок.
– Она сказала, что к этому надо купить серый костюм, – пояснила Рене. – Правда, красиво? – все так же улыбаясь, погладила пальцем лепесток и аккуратно спрятала все обратно на дно сумки. Потом как-то сразу посерьезнела и спросила: – А когда ты будешь продавать драгоценности?
– Доберемся до Парижа, а там посмотрим. Возможно, полиция будет пытаться найти тебя по этим драгоценностям.
– Думаешь, не удастся продать? – испуганно вскинулась она.
– Удастся, только намного дешевле.
– Наплевать! – отмахнулась Рене.
– Они у тебя далеко?
– Здесь, – она похлопала по сумке.
– Покажи хоть. В жизни не видел вблизи драгоценностей на полмиллиона франков.
– Долларов, – поправила она, вытащила из сумки свернутую шелковую тряпку и развернула – куда с меньшим пиететом, чем стеклянную брошку.
Сверкающая кучка, пожалуй, не поместилась бы на ладони. Что именно там было, Тед не стал разглядывать на ходу. С трудом сдержав готовое вырваться вульгарное «Ни фига себе!», он поворошил кучку пальцем, вернул на место грозившую выскользнуть на пол сверкающую полоску браслета, сказал:
– Можешь прятать, – и усмехнулся. – А вообще у тебя душа авантюристки, я это еще давно понял. Болтаться по всей Европе автостопом – с драгоценностями на полмиллиона долларов в кармане!
– Не в кармане, – рассмеялась она. – Я их на животе привязала, под свитером.
– Тем более!
– Выбора не было, – ответила она, внезапно помрачнев. Посидела, отвернувшись к окну и, когда он уже хотел спросить ее о чем-нибудь – просто чтобы нарушить молчание, сказала: – Без этих усов ты совсем как раньше выглядишь. А столько лет прошло... целая жизнь.
– Четыре года, – он накрыл ладонью ее руку, лежавшую на колене.
Рене спросила, не глядя в его сторону:
– Я очень изменилась?
– Я тебя узнал сразу.
– Спасибо, – поблагодарила она, непонятно, за что. – Я видела тебя тогда... на свадьбе.
Он не ответил – только слегка сжал ее руку.
Некоторое время они ехали молча. Рене сидела, уставившись вперед, в отблески на ветровом стекле. Темно, тихо – вот так бы ехать и ехать...
– Расскажи мне, – послышалось сбоку.
– Зачем? – Было ясно, о чем он спрашивал. – Хватит того, что ты был прав...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
После свадьбы жизнь Рене почти не изменилась, если не считать переезда этажом ниже, в комнаты, по традиции предназначавшиеся для хозяйки дома.
Она раздражала Виктора – чем дальше, тем больше. Он держатся любезно и предупредительно, особенно на людях, но она все равно чувствовала, что раздражает его, и старалась как можно реже с ним видеться – в таком огромном доме это было нетрудно.
Иногда раздражение все-таки прорывалось, потом он каялся, просил прощения, приносил лед или переносил ее на кровать – отлежаться. Правда, извинения становились все короче, а удары – все сильнее...
Ей часто казалось, что она погружается в какое-то болото, что не живет, а ждет, сама не зная чего – и кроме этого бесконечного ожидания, больше ничего и никогда в ее жизни уже не будет.
За эти четыре года она была счастлива всего несколько дней – когда через полтора года после свадьбы поняла, что беременна. Ее ребенок... ребенок, который сможет заполнить пустоту в ее душе и жизни, маленький человечек, которого она сможет любить, и ему будет неважно, богатая она или бедная, красивая или не слишком – она будет просто его мамой.
Он ударил ее, хотя уже знал, что она беременна – ударил сильно, наотмашь, так, что она покатилась с лестницы, тщетно пытаясь защитить живот от мраморных ступенек. Очнувшись в больнице, Рене поняла, что ребенка не будет.
После этого она еще больше замкнулась в своем мирке ее комнаты, собаки, книги...
Месяцев пять назад она попала в больницу со сложным переломом левой руки, на которую пришелся очередной удар. Обычно Виктор старался не оставлять следов – в крайнем случае, синяки – но тут или промахнулся, или просто не ожидал, что Рене успеет прикрыть грудь.
Отдельная палата, букеты цветов, визиты родственников и знакомых, перед которыми приходилось, улыбаясь, кивать в ответ на их: «Ах, как неудачно вышло с этой лестницей!» – хотя наверняка некоторые догадывались, в чем дело...
Может быть, именно это и заставило Рене взбунтоваться. Вернувшись домой, она в тот же день попросила Виктора зайти к ней и сказала, что хочет уехать от него и жить отдельно – под любым устраивающим его благовидным предлогом. Если же он не согласится, она подаст на развод.
Он не ожидал этого и сорвался, уже не думая о предосторожности. Первый же удар заставил Рене отлететь в сторону – она ударилась головой о дверь, сползла на пол и услышала дикий крик: «Сука! Ты хочешь разрушить то, что я строил годами! Я не позволю – я пожертвовал собой ради этого!»
Удары сыпались градом. Не в силах подняться, она пыталась уползти, а он бил ее ногами, продолжая что-то выкрикивать. И тут Нелли – старенькая, подслеповатая, которая в жизни никого не укусила – с лаем выскочила из-под кушетки и вцепилась ему в штанину.
Последнее, что увидела Рене, теряя сознание, была кровь на ботинках Виктора и на ковре вокруг раздавленного тельца.
Пришла она в себя снова в больнице. Наверное, ей кололи какие-то транквилизаторы – приступы забытья сменялись странным состоянием, когда все плавало в тумане и трудно было открыть глаза. Очередной раз очнувшись, Рене поняла, что находится уже дома, в своей прежней спальне на третьем этаже. Оглядевшись, она увидела женщину в белом фартуке, сидевшую неподалеку в кресле.
Где остальные собаки – это было первое, о чем Рене спросила. Сиделка ничего о них не знала. На просьбу позвать Робера, который всегда заботился о них в ее отсутствие, сиделка ответила, что об этом надо говорить с ее мужем.
Виктор заходил каждый день – спрашивал, как она себя чувствует, передавал приветы от знакомых – и уходил до следующего вечера. На все вопросы о собаках отвечал одно: «Мы поговорим об этом, когда ты выздоровеешь».
Однажды вечером, когда сиделка ненадолго отлучилась, Рене нашла в себе силы встать и спуститься вниз, в свои комнаты на втором этаже. Дверь была заперта, но оттуда слышались голоса, и она постучалась.
Ей открыла женщина – столь неправдоподобно красивая, что Рене на несколько секунд замерла, не в силах вымолвить ни слова. Светло-рыжие волосы, синие глаза – и лицо мадонны, прекрасное и безмятежное. Так она впервые увидела Марию.
Рене настолько опешила, что извинилась – она, хозяйка дома! – и спросила, нет ли здесь ее собак. И тут, отстранив женщину, в дверях появился Виктор. Мгновение они с Рене смотрели друг на друга – потом он схватил ее за локоть и повел на третий этаж, встреченной по дороге сиделке бросил на ходу, что она может убираться.
– Если ты достаточно здорова, чтобы встать – то достаточно здорова и для того, чтобы выслушать все, что я тебе скажу, – так начал Виктор разговор. Он стоял у камина, глядя на нее сверху вниз, говорил холодно и презрительно – но ударить не пытался. – Твоих собак в доме нет, – очевидно, он увидел ужас на лице Рене, потому что добавил: – но они живы... пока. Если ты будешь выполнять мои требования, то получишь их обратно, а если нет – я убью их у тебя на глазах. И не пытайся жаловаться кому-то – это всего лишь пара старых никчемных собачонок, от которых я вправе избавиться в любой момент. Тебя просто не поймут: подумаешь, какие-то шавки!
Требования Виктора были просты: она больше не имеет права выходить из дома без сопровождения и принимать гостей – это легко объяснить состоянием ее здоровья. Жаловаться кому-то или оспаривать перед слугами его слова и действия тоже было запрещено.
Уходя, он добавил:
– А на втором этаже теперь будет жить моя мама – она приехала неделю назад.
На следующее утро она попыталась найти Робера – ей ответили, что он больше в доме не живет. Зато Жанин, принесшая завтрак, очень обрадовалась, что «бедненькая мадемуазель Рене» наконец пришла в себя, и выдала целый ворох информации.
Мать Виктора приехала не одна, а с компаньонкой, молодой вдовой с пятилетним сыном. Робера отправили на пенсию через день после того, как Рене попала в больницу, но он иногда приходит чинить проводку и трубы, потому что только он знает, где что в доме.
Но главным было не это. Оказывается, Нелли убила сама Рене – во время одного из приступов ярости, которые начались у нее после потери ребенка. «Месье Виктор» скрывал от всех, что жена набрасывается на него с кулаками и бьется головой о стены, но после гибели бедной собачки вынужден был рассказать правду. А остальных собачек он увез – от греха подальше.
Когда Виктор вечером зашел к ней, Рене спросила, что это все значит.
– Надеюсь, ты не собираешься оспаривать мои слова? – ответил он.
Она молча покачала головой, помня о предупреждении. – Прекрасно, я вижу, ты поняла. Ты хотела жить отдельно от меня – я предоставлю тебе эту возможность: в клинике для нервнобольных, в горах. Если будешь себя хорошо вести, может быть, я привезу тебе туда твоих шавок.
– Когда? – сумела она выдавить из себя.
– Через несколько месяцев... я еще точно не решил.
В тот вечер Рене поняла, что должна бежать.
Она почти не выходила из своих комнат – не хотелось. Есть тоже не хотелось, и подносы часто возвращались на кухню нетронутыми.
В город Рене теперь выезжала редко – только в магазины, в сопровождении шофера, который не отходил от нее ни на шаг и платил за все выбранные ею товары; ни денег, ни кредитных карточек у нее самой не было. Иногда ей удавалось утаить остатки мелочи, которую она брала у него, чтобы купить прокладки в туалете или расплатиться за чашку кофе, однажды – украсть кошелек горничной, но там было совсем немного, всего сто восемь франков. Все это она прятала в потайном проходе за зеркалом, Виктор так и не узнал о его существовании.
Иногда она забиралась в этот проход и спускалась на второй этаж – смотрела, слушала... Там жила женщина, которую любил Виктор – мать его сына.
Едва увидев мальчика, Рене поняла, что это сын Виктора – такое сходство невозможно было объяснить просто дальним родством.
Едва увидев своего мужа рядом с Марией, она поняла, что он любит эту женщину. На лице его не было и следа обычной мрачности, глаза сияли нежностью – он улыбался и рассказывал что-то. Подбежал мальчик – Виктор схватил его, подкинул в воздух, поймал и рассмеялся вместе с ним. Рене никогда раньше не слышала, чтобы он смеялся...
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Километры автобана оставались позади, а Рене все рассказывала. Заплакала она лишь один раз, когда заговорила о Нелли. Почему-то именно это воспоминание было для нее особенно болезненным – не потерянный ребенок, не побои, не любовница мужа – а гибель старенькой беспомощной собачонки.
– Значит, он привез свою любовницу и поселил прямо в доме? – переспросил Тед.
Еще четыре года назад он понимал, что ей будет плохо с Виктором – но не предполагал, что настолько плохо. Неудивительно, что она так изменилась...
– Да, – Рене пожала плечами. – Зато он с ее появлением вроде как... успокоился и ни разу больше меня не ударил.
Ему захотелось сделать так, чтобы Виктор больше никогда никого не ударил – возможно, из-за усталого безразличия, с которым это было сказано. Чтобы подавить этот благой, но, увы, бесплодный порыв, Тед полез в сумку за сигаретами. Вспомнил, что положено спросить разрешения у дамы, и поинтересовался:
– Ничего, если я закурю?
Дама не стала возражать. Впрочем, мысленно ему трудно было назвать Рене дамой – девчонка, и все. Неважно, что ей почти двадцать пять, все равно девчонка, наивная, доверчивая и уязвимая – и в то же время сильная и упрямая.
– А как тебе все-таки удалось бежать? – спросил он.
– Из дома моей крестной. Я с самого начала знала, что это проще всего сделать именно там, только боялась, что он раньше отправит меня... в психушку. Но Виктор, как и все нувориши, изрядный сноб, – это прозвучало настолько презрительно, что Тед не смог удержаться от улыбки. – Моя крестная – графиня де Клери, кузина бабушки. Бабушка всегда говорила, что мозгов у нее меньше, чем у курицы, но для Виктора это не важно, зато можно сказать кому-то: «Моя родственница, графиня де Клери...» Вчера был ее день рождения – такого случая он упустить не мог, а идти туда без меня выглядело бы неприлично, – вдруг она осеклась и тихо сказала: – Господи, это только вчера было...
Только вчера... Рене специально выбрала себе серебристое платье – оно ей совершенно не шло, и кожа выглядела болезненно-желтой, что Виктор не преминул заметить, зато к нему отлично подходило подаренное им колье с рубином. И не только оно...
На прием они, согласно правилам хорошего тона, прибыли на пятнадцать минут позже, чем были приглашены. Тетя Жермен благосклонно кивнула Виктору и накинулась на Рене с объятиями, повторяя:
– Эта диета тебе не подходит! Ты себя просто губишь! Пойдем, я тебе расскажу, как я сбросила лишние полкило!
Рене постаралась изобразить маленькую наивную девочку – главное, чтоб никто не заподозрил, что ее бледность вызвана не диетой, а тем, что внутри у нее все трясется, как натянутая струна. Диета...
Она старалась держаться поближе к графине, всячески подлизывалась и внимательно слушала про диету. Их даже вместе сфотографировал репортер светской хроники – Виктор, не отходивший от нее ни на шаг, был явно доволен, что тоже попал в кадр.
Взяв с подноса бокал шампанского, Рене сделала вид, что споткнулась, и украсила подол мокрым розовым пятном. Мельком заметила помрачневшее лицо Виктора и огорченно обернулась к графине:
– Тетя Жермен... Мне, наверное, придется уехать! Простите... Вы же видите... – пару слезинок не пришлось выдавливать из себя, они потекли естественно. – А я так хотела потанцевать!
– Ах, деточка, как же это?! Виктор, не смотрите на бедную девочку так!
И тут – самый главный ход! Неуверенно, словно только сейчас это придумав, Рене спросила:
– А может, я переоденусь в какое-нибудь платье Алисы? Можно? Тетя Жермен?! – и улыбнулась робкой улыбкой наивной неловкой дурочки.
Графиня просияла.
– Конечно! Как же я сама не подумала! – взяла Рене за локоть и повлекла за собой к боковой двери. Виктор попытался было последовать за ними, но она, хихикнув, бросила через плечо: – Нет-нет, у нас, девочек, есть свои маленькие женские тайны!
Добравшись до комнат внучки, графиня открыла гардероб и с энтузиазмом начала перебирать платья.
– Тетя Жермен, мне так неудобно – вы тратите на меня время, а там гости! Давайте я поищу сама? – предложила Рене и, потупившись, добавила: – И... Виктор сердится, что я такая неловкая – может быть, вы займете его беседой на несколько минут?
Тетя Жермен понимающе закивала и удалилась, теперь счет шел на секунды. Хорошо, что Алиса в Англии, а то и ее бы пришлось куда-нибудь спровадить!
Быстро раздевшись, Рене отбросила в сторону платье и начала лихорадочно рыться в гардеробе. Нашла джинсы, примерила – оказались велики размера на два. Джинсы шестнадцатилетней девочки! Неудивительно, что Виктор как-то сказал: «Тощая, как щепка – ни морды, ни груди, ни задницы!»
Подпоясавшись потуже ремнем, она надела кроссовки; выдирая волосы и не чувствуя боли, расчесала тщательно уложенную высокую прическу – скорее, скорее! Свитер... неважно, что велик – сейчас все так носят!
Осторожно открыв дверь, выглянула в коридор – там никого не было. Выскользнула, повернула к выходу на галерею. На улице шел дождь, и никто не заметил, как она перелезла через перила и спрыгнула на землю.
Рене вспоминала, переживая заново каждое движение, каждый шаг – снова становилось страшно и приходилось напоминать себе, что все это уже позади. Она не стала рассказывать про этот страх и про то, как лежала на бревнах, повторяя:
«Господи, господи!» Наоборот, постаралась, чтобы получилось посмешнее: изобразила кудахтанье тети Жермен и мрачную физиономию Виктора, рассказала про Мадлен с зеленым «Фиатом» и про то, как ее хотели подвезти в Людвигсбург.
– Ну, а потом я позвонила Бруни... и тебе, – закончила она. – Бруни приехала за мной прямо в Штутгарт, так что я уже к утру была у нее.
Тед поглядывал на нее с легким восхищением – поистине, у пьяных и сумасшедших свой Бог! Наверное, к этой же категории стоило причислить и неопытную богатую девчонку, которая ухитрилась проехать автостопом чуть ли не пол-Европы, нафаршированная под завязку драгоценностями, ночью – да еще без документов и денег. Какой ангел помахал над ней крылышками?!
– Ты прирожденная авантюристка, – повторил он, – и жутко везучая. Я бы тебя с удовольствием к себе работать взял!
Рене улыбнулась столь необычному комплименту, но следующие слова заставили ее нахмуриться:
– Примерно через час, после границы, мы доберемся до мотеля, и ты сможешь отдохнуть. Я так понял, что с этими приключениями ты всю ночь не спала?
– А как мы через границу поедем? Я же...
– Положись на меня, – Тед снова накрыл ее руку своей, и ничего не бойся.
Похоже, его слова Рене не убедили – чем ближе они подъезжали к границе, тем больше ей становилось не по себе. Лицо приняло зеленоватый оттенок, как у человека, который пытается скрыть от окружающих, что его мутит.
– Ты все-таки боишься? – обернулся к ней Тед.
– Нет-нет, – она бодро, но неубедительно улыбнулась.
– А ты знаешь, тот договор я все-таки сфотографировал!
– Какой договор?
– Тот... ну, помнишь, когда мы с тобой познакомились?
– Ты что, снова к Виктору лазил? – удивилась Рене.
– Нет, была еще одна копия, в офисе «Релана». Я там курьером устроился – конечно, пришлось убрать настоящего курьера.
– Как – убрать?!
Мельком взглянув на знак, показывающий, что до границы осталось два километра, Тед небрежно пояснил:
– Очень просто. Я выследил кафе, в котором он обедал, сел за его столик, уронил монету – а когда он нагнулся, чтобы поднять ее, незаметно сыпанул ему в салат...
– Снотворного или... яду? – ужаснулась Рене.
Да кем она его считает? Киллером, что ли? Детективов, понимаешь, начиталась...
– Нет, ни того и ни другого – вполне хватило, – он сделал эффектную паузу, – хорошей порции слабительного! – Рене широко открыла глаза и рассмеялась.
Вся эта история была целиком выдумана, но цели своей достигла: лицо ее слегка порозовело. Они въехали на заправку.
– Ну вот, до границы еще километра четыре, – сказал Тед, откинувшись на сидении. На самом деле оставалось меньше километра, но ей об этом знать было не обязательно. – Хочешь, пока я заправляюсь, сходи в туалет? А поедим и кофе попьем уже в мотеле.
Она смутилась и замотала головой – очевидно, упоминание о туалете для воспитанницы закрытой школы было чем-то совершенно неприемлемым.
– А ты знаешь такую собаку – боссерон? – спросил он, поглядывая на шоссе и изучая обстановку.
Рене кивнула.
– Я тут про слабительное говорил и вспомнил еще одну смешную историю – как раз с боссероном связано. Давай здесь пару минут посидим, а то у меня уже спина устала от этой машины – и я тебе пока расскажу. Было мне тогда лет девятнадцать...
Повествуя о том, как, чтобы сфотографировать сквозь окно некую парочку в разгаре адюльтера, он влез на дерево и, спускаясь, наткнулся на поджидавшего его внизу боссерона, Тед присматривался к движущимся по шоссе машинам. В это время дня движение здесь было довольно интенсивным – многие жители Страсбурга работали в Германии и сейчас ехали домой. Нужный момент настал минут через пять: на дороге появилось сразу несколько грузовиков, а следом – три легковушки. Плавно выехав на шоссе, он пристроился за ними, продолжая говорить:
– Он мне, зараза, штаны в клочья уже разорвал, а сам все...
Осталось метров пятьсот. Тед прибавил скорость и, обогнав пару легковушек, вклинился перед ними. Триста метров...
– ...Я чудом вылез – весь исцарапанный, а он мне еще вслед лаял наглым голосом...
Сто метров... Впереди остановили один из грузовиков – отлично! Так его, так его – займитесь им как следует!
– ...А потом, в метро... – сбоку мелькнули фонари и полицейские, приглядывающиеся к проезжавшим машинам... меня чуть не забрали за появление в непристойном виде: на мне только трусы снизу оставались, да и те рваные!
Рене, очевидно, представила себе всю эту картину (на самом деле пес только выдрал у него клок из штанов, и в метро пришлось ехать, прислонившись к стене, чтобы не светить трусами) – смутилась, хихикнула – и тут Тед с облегчением выдохнул:
– Все!
– Что – все? – испугалась она.
– Мы уже во Франции. Граница – это вон те огоньки сзади.
Она оглянулась, потом непонимающе уставилась на него.
– Ты же сказал, что еще четыре километра?!
– Я тебя обманул, – рассмеялся Тед. – Ты очень боялась...
Он думал, что Рене рассмеется в ответ, и никак не ожидал, что она вдруг скажет, нахмурившись:
– Больше никогда так не делай... пожалуйста.
– Чего – не делай?
– Не обманывай меня.
– Тебе же так было лучше – проскочили, ты даже не заметила! – Тед не понимал, в чем дело – ведь все прошло просто отлично!
– Я понимаю, спасибо, но больше не надо. Всю жизнь все считали возможным решать за меня, что я должна думать и чувствовать, что-то умалчивать, что-то не договаривать,– решать за меня мою судьбу, – голос Рене неожиданно сталжестким. – Больше я этого не хочу. Я не хочу быть пешкой, которую для ее же блага двигают из угла в угол, – замолчав, она угрюмо уставилась в окно.
Тед не ожидал такой реакции и не знал, что ответить. Черт возьми, она что, считает его участником вселенского заговора, призванного «двигать ее из угла в угол»? Да еще этот холодный тон – как с проштрафившимся лакеем!
В результате до мотеля он ехал молча и не в лучшем расположении духа.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Выражение легкой паники, замеченное им на лице Рене, когда она вошла в номер, не способствовало улучшению его настроения. Номер как номер: кровать, два стула, стол и шкаф. Может, их светлости племяннице графини подавай апартаменты? Она быстро взглянула на кровать, затем – украдкой, с испугом – на него, после чего на ее лице появилось и прочно обосновалось выражение усталой угрюмой покорности. Ну прямо Жанна Д'Арк, всходящая на костер!
Тед сам не понимал, почему так взбесится, и попытался взять себя в руки – даже пошутил, чтобы смягчить обстановку:
