Текст книги "Проси, что хочешь: сейчас и всегда (ЛП)"

Автор книги: Меган Максвелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

– Да. Я должна была это сделать. Из-за нее мы расстались, и…

Эрик отпускает меня и зарывается пальцами в волосы.

– Ради всего святого, Джудит! Мы же взрослые люди. Как ты могла такое сотворить?

Удивившись тому, как он это воспринял, я гляжу на него и со злостью говорю:

– Тот, кто думает, что может безнаказанно дразнить меня, должен за это ответить. И эта змея мне заплатит за это.

Встревоженная Фрида заходит в туалет. Обнаружив там Бетту, она, не раздумывая, подходит и дает ей пощечину.

– Что ты тут забыла, гадюка? – кричит она.

Бетта оглядывается вокруг. Нет никого, кто мог бы прийти ей на помощь. Всем известно, как она поступила с Эриком, и тогда она начинает орать, угрожая нам:

– Я позвоню в полицию и напишу на вас двоих заявление.

– Звони, – отвечаем мы с Фридой в унисон.

Эта идиотка достает свой мобильник последней модели, бросается набирать номер и тут же визжит от расстройства:

– Здесь, что, нет сигнала?

Мы с Фридой смеемся, и я язвительно замечаю:

– Да, выйди отсюда. Снаружи наверняка все работает. Давай… звони в полицию. Твои будущие свекры точно обрадуются, узнав, какие заведения ты посещаешь.

Заходит Андрес, он хватает свою женщину и упрекает ее за недостойное поведение. Фрида возмущается и разозленная выходит из туалета. Она Бетту на дух не переносит. Бьорн, который до этого момента стоял в дверном проеме, увидев своего друга таким взбешенным, тихо говорит:

– Ну, все, довольно. Возвращаемся в бар.

Ничего мне не говоря, Эрик выходит из туалета. Бетта улыбается. И я, не в силах сдержаться, толкаю ее, а она летит прямо в проем между двумя раковинами.

– Клянусь именем своего отца, что я это так не оставлю.

Как только я, кипя от злости, выхожу из дамской комнаты, меня хватает за руку Бьорн, и, заставив меня посмотреть ему в глаза, тихо объясняет:

– Так проблемы не решают, красавица.

– О чем ты? Я не хочу ничего решать с этой змеей!

Но, услышав о том, что произошло в Мадриде, в том числе и о нашем с Эриком разрыве, который спровоцировала Бетта, он произносит:

– Меня не удивляет то, что произошло. Более того, я сам готов подойти и дать ей еще одну пощечину.

Он поднял мне настроение. Бьорн, заметив выражение моего лица, улыбается и обнимает меня. В этот момент к нам подходит Эрик и, бешено глядя на меня, шипит:

– Я еду домой. Ты со мной или остаешься развлекаться с Бьорном?

Мы удивленно переглядываемся, и я отвечаю:

– Ты идиот.

– Джуд… – опять шипит Эрик.

– Никакой тебе Джуд, даже не начинай. На что это ты намекаешь такими словами?

Эрик не отвечает. Бьорн, веселясь от души, подталкивает меня к Эрику и добавляет:

– Идите, голубки! Закончите дискуссию дома в постели!

В машине мы не разговариваем.

Мы оба злимся, и я не понимаю, почему он на меня обижается. В конце концов, Бетта это заслужила. И мало того, она посмела прикоснуться к нему. Прикасаться к нам. Приблизиться к нам! Будь она проклята!

Пока мы едем, начинают трезвонить наши мобильники. Нам приходит множество сообщений. Мы оба не обращаем на них внимание. Мы сейчас не в том настроении. Уверена, что это от Фриды и Андреса, они хотят узнать, как мы. Когда мы приезжаем домой и ставим машину в гараж, я так сильно хлопаю дверью, что Эрик смотрит на меня, а я, желая устроить скандал, ору:

– Что-то не так?

Эрик широким шагом подходит ко мне:

– Ты могла бы быть поосторожней и аккуратнее закрывать дверь.

– Нет.

Он удивленно вскидывает бровь и повторяет:

– Нет?

– Именно. Я не хочу закрывать ее аккуратно! Не хочу, потому что очень на тебя зла. Во-первых, за то, что ты наорал на меня прямо перед этой тронутой Беттой, а во-вторых за те идиотские слова, что ты сказал про нас с Бьорном.

Эрик закрывает глаза.

– Почему ты мне не рассказала о том, что встречалась с Беттой?

– Потому что не посчитала нужным. Это касается только нас двоих.

– Вас двоих?

– Именно. И прежде чем ты начнешь возражать, позволь сказать тебе, что мой отец научил меня…

– Теперь мы заговорили об отце? Не впутывай сюда его!

Возмущаясь его реакции, я кричу:

– А почему я не могу говорить о своем отце, когда мне этого хочется?

– Потому что мы разговариваем о Бетте, а не о твоем отце.

– Ты придурок, тебе это известно?

Эрик не отвечает. И я, уже не сдерживаясь, продолжаю:

– Я собиралась сказать тебе, что отец научил меня не давать себя в обиду. Эта идиотка, если не сказать хуже, вздумала меня перехитрить. Она вела себя, как стерва, и хотела испортить мне жизнь. Что я должна была делать? Поздравить ее при встрече?

Не взглянув на меня, Эрик хватается за голову.

– Я не говорю, что ее надо встречать с распростертыми объятиями. Я просто хочу, чтобы ты не имела с ней ничего общего. Не приближайся к ней, и мы сможем жить в мире и спокойствии.

– А как же сегодняшний вечер? Эта…, эта… бессовестная змея посмела подойти к нам в темной комнате. Она прикасалась к тебе. Она трогала своими грязными руками твое тело, и я, не зная, кто она, помогала ей в этом. Она лапала тебя прямо у меня перед носом. Она снова меня провоцировала. Снова играла грязно. Ты считаешь, что я и на этот раз должна была ей все простить?

Эрик молчит. Он удивляется тому, что только что услышал.

– Она была той женщиной, которая…

– Да, она. Эта гадина. Она была в той темной комнате! – в отчаянии кричу я.

Я слышу, как он чертыхается. Мой немец подходит ко мне сначала с одной стороны, потом с другой, и наконец шепчет:

– Уже поздно. Пойдем спать.

– К черту сон. Мы разговариваем. Плевать, который сейчас час. Мы с тобою разговариваем как взрослые люди, и я не позволю, тебе уйти лишь потому, что тебе не хочется обсуждать эту тему. Я только что сказала, что эта гадюка опять нас обманула. Она опять играла грязно.

Эрик нервно ходит по гаражу. Он изрыгает ругательства.

Внезапно его взгляд на чем-то останавливается. И тут я вижу свой желтый мотоциклетный шлем. О, нет! Я закрываю глаза и чертыхаюсь. Боже, только не сейчас! Эрик направляется к своей цели и, сбросив синюю пленку, орет:

– Что здесь делает этот мотоцикл?

Я тяжело вздыхаю. Этот вечер превращается из просто плохого в отвратительный. Я подхожу к Эрику и отвечаю:

– Это мой мотоцикл.

Он недоверчиво глядит на меня, потом на мотоцикл и цедит сквозь зубы:

– Это мотоцикл Ханны. Что он тут делает?

– Мне его подарила твоя мать. Она узнала, что я занимаюсь мотокроссом и…

– Невероятно! Это просто невероятно!

Понимая, какие мысли возникли сейчас у него в голове, я смягчаю тон:

– Эрик, послушай. Ханне нравилось заниматься тем же, чем и мне, а здесь у меня не было мотоцикла, и…

– Тебе не нужен этот мотоцикл, потому что ты больше не будешь заниматься мотокроссом. Я тебе это запрещаю!

Я возмущена. У меня начинает чесаться шея.

Кто он такой, чтобы что-то мне запрещать? Я решаю отстаивать свое право и отвечаю:

– Ошибаешься, курносенький. Я буду ездить на мотоцикле. Здесь, там и везде, где мне захочется. И к твоему сведению, как-то утром я уже каталась с Юргеном и его друзьями. Разве со мной что-то случилось? Неееееееееееееет…, но ты, как всегда, устраиваешь из всего драму.

Его глаза пылают огнем. Не очень-то у меня получилось убедить его. Понятно, что я сунула голову в пасть льва, но теперь уже ничего не поделаешь. Длинный у меня язык! Эрик глядит на меня. Он кивает головой и кусает губы.

– Ты скрывала от меня это?

– Да.

– Почему? Я полагал, что когда мы возобновили наши отношения, первое, о чем мы договорились, быть искренними друг с другом. Разве нет?

Я молчу. Я просто не могу ответить. Он прав. Я гадкая. У меня чешется шея. Чертова сыпь! Вдруг дверь в гараж открывается, и появляются Соня и Марта. Они глядят на нас, и Соня спрашивает:

– Эй, вы, что у вас случилось с мобильниками?

Я удивлена, встретив их здесь. Сколько сейчас времени? Но Эрик вопит:

– Мама, как ты могла отдать Джудит мотоцикл?

Женщина смотрит на меня. Я тяжело вздыхаю.

– Сынок, расслабься. Этот мотоцикл все равно простаивал у меня дома, а когда Джудит рассказала мне, что, как и Ханна, увлекается мотокроссом, я подумала и решила подарить ей его.

Эрик вздыхает и опять кричит:

– Сколько раз я должен вам повторять, чтобы вы не вмешивались в мою жизнь? Сколько?

– Прости, Эрик, но это моя жизнь! – обиженно встреваю я.

Марта, увидев гневное лицо брата, поворачивается к нему и орет:

– Не кричи на мать, это раз. Второе, Джудит – уже достаточно взрослая девочка, чтобы знать, что ей можно делать, а что нет. И третье, если тебе нравится жить в хрустальном дворце, живи, только не указывай нам, как нам жить.

– Заткнись, Марта! Заткнись! – шипит Эрик.

Но она подходит к нему и добавляет:

– Нет. Вас было слышно даже в доме. И должна тебе сказать, что понятно, почему Джудит не рассказала тебе ни о мотоцикле и об остальном. Как она должна была это сделать? С тобой же невозможно разговаривать. Ты же только и знаешь, что раздавать приказы и контролировать. Все обязаны делать только то, что тебе нравится, а иначе ты поднимешь такую бурю в стакане воды.

И, глядя на меня, спрашивает:

– Ты ему рассказала про меня и маму?

Я отрицательно мотаю головой, а Соня, закрыв рот руками, шепчет:

– Дочка, ради бога, замолчи.

Эрик, не веря своим глазам, смотрит на нас. Его лицо становится все мрачнее. Наконец, он снимает пальто. Ему жарко. Он кладет его на капот, ставит руки в боки и, глядя на меня устрашающим взглядом, интересуется:

– О чем это говорила Марта? Какие еще тайны ты от меня скрываешь?

– Сынок, не кричи так на Джудит. Бедняжка.

Я не могу вымолвить и слова. У меня язык прилип к небу, а Марта уверенно заявляет:

– К твоему сведению, мы с мамой уже несколько месяцев ходим за занятия по прыжкам с парашютом. Йес, вот я тебе и рассказала. Можешь теперь сколько угодно злиться и орать, братец.

Надо видеть лицо Эрика в этот момент.

– Прыжки с парашютом? Вы обе с ума посходили?

Они отрицательно мотают головами, и тут неожиданно в гараж заходит Симона с расстроенным лицом.

– Сеньор, Флин плачет. Он просит, чтобы вы поднялись к нему.

Эрик смотрит на женщину и отвечает:

– Почему Флин до сих пор не спит в такое время?

Он делает шаг, потом на секунду замирает, переводит взгляд на мать и сестру спрашивает:

– Что-то произошло? Почему вы обе здесь в такой поздний час?

Не дав им возможности ответить, он пулей выбегает из гаража и несется в комнату Флина. Соня идет за ним. Марта глядит на меня, и я ее испуганно спрашиваю:

– Что происходит?

Марта вздыхает.

– Солнышко, мне жаль тебе об этом говорить, но мой племянник упал со скейта и сломал себе руку.

Когда я это слышу, у меня подкашиваются колени. Нет. Этого не может быть!

– Как это случилось?

– Мы вам названивали по сто раз, но вы не брали трубки.

Бледная, как смерть, я таращусь на Марту.

– Там, где мы были, не было сигнала. Как он?

– Ничего, только все время твердит, что Эрик будет на тебя сердиться.

Пока мы проходим в дом, мое сердце тяжело стучит. Эрик не простит мне ничего из того, о чем сегодня узнал. Все тайны, терзавшие меня, одновременно вышли наружу. Это его сильно разозлит. Я знаю. Я это прекрасно понимаю.

Когда я захожу в комнату Флина, то вижу, что мальчику уже наложили гипс. Он глядит на меня, я хочу подойти к нему, но Эрик преграждает мне путь, говоря сквозь зубы:

– Как ты могла не подчиниться мне? Я же тебе сказал, что никакого скейта.

Меня трясет. Безостановочно трясет, и тоненьким голосом я шепчу:

– Эрик, мне жаль.

Он, презрительно глядя, обращается ко мне с искаженным от ярости лицом:

– Не сомневайся, Джудит. Ты обязательно пожалеешь об этом.

Я закрываю глаза.

Я знала, что в один прекрасный день так и произойдет, но никогда не думала, что Эрик так сильно отреагирует. Я настолько сбита с толку, что не знаю, что ответить. Я вижу лишь его холодный взгляд. Бросившись в сторону, я подлетаю к ребенку и целую его в лоб.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Прости меня, Джуд. Мне было скучно, я взял скейт и в конце концов упал.

Ласково улыбнувшись, я шепчу:

– Мне жаль, солнышко.

Мальчик грустно кивает. Эрик берет меня за локоть и выводит из комнаты, оставляя со своей матерью и сестрой, а потом гневно приказывает:

– Идите спать. С вами я еще поговорю. А я останусь с Флином.

Этой ночью, зайдя к нам в спальню, я не знаю, что делать. Я сажусь на кровать и от охватившего меня отчаяния не могу пошевелиться. Мне хочется сейчас быть с Эриком и Флином. Хочется поддержать их. Но Эрик мне этого не позволяет.

Глава 36

На следующее утро, спустившись вниз, я нахожу на кухне сидящими за столом Марту, Эрика и Соню. Они ругаются. Когда я захожу, они замолкают, а у меня появляется какое-то нехорошее предчувствие.

Симона заботливо ставит передо мной чашку кофе. Взглядом она просит меня сохранять спокойствие. Она знает характер Эрика и понимает, что сейчас он в ярости, но также она знает и меня. Сев за стол, я гляжу на Эрика и спрашиваю:

– Как Флин?

Ответив тяжелым взглядом, который мне совсем не нравится, он произносит сквозь зубы:

– Благодаря тебе, плохо.

Соня смотрит на сына и отчитывает его:

– Черт возьми, Эрик! В этом нет вины Джудит. Почему ты продолжаешь обвинять ее?

– Потому что она знала, что не должна была учить Флина кататься на скейте. Поэтому, да, она виновата, – гневно отвечает он.

У меня дрожат колени. Я не знаю, что сказать.

– Ты дурак или притворяешься? – вмешивается Марта.

– Марта… – шипит Эрик.

– Что это значит: она не должна была? Разве ты не видишь, что ребенок благодаря ей изменился? Не видишь, что Флин уже не тот замкнутый мальчик, что был до ее приезда?

Эрик не отвечает, и Марта продолжает:

– Ты должен был бы поблагодарить Джудит за то, что Флин сейчас начал улыбаться и вести себя, как любой другой обычный ребенок в его возрасте. Потому что, представляешь, братец, бывает, что дети падают, но поднимаются и извлекают из этого урок. Только вот ты этому до сих пор так и не научился.

Он не отвечает. Эрик встает и, не глядя на меня, выходит из кухни. У меня сжимается сердце, но, взглянув на трех наблюдающих за мной женщин, я шепчу:

– Спокойно, я с ним поговорю.

–Дай ему подзатыльник, да посильнее, он этого заслуживает, – шипит Марта.

Соня глядит на меня, берет меня за руку и шепчет:

– Ни в чем себя не вини, золотце. Ты ни в чем не виновата. И уж тем более в том, что взяла мотоцикл Ханны и каталась с Юргеном и его друзьями.

– Я должна была ему об этом сказать, – настаиваю я.

– Да, конечно, как будто так легко что-нибудь сказать этому ворчуну, – возражает Марта. – Ты с ним слишком терпелива. Ты, должно быть, очень сильно его любишь, потому что невозможно понять, как ты все это терпишь. Я люблю его, и он – мой брат, но уверяю тебя, я не выношу, когда он такой.

– Марта… – шепчет Соня, – не будь с Эриком так сурова.

Она встает и зажигает сигарету. Я прошу у нее еще одну. Мне нужно покурить.

Выйдя через двадцать минут из кухни, я подхожу к двери в кабинет Эрика, делаю глубокий вдох и захожу. При виде меня он впивается в меня своим обвиняющим взглядом и говорит сквозь зубы:

– Джудит, чего тебе нужно?

Я подхожу к нему.

– Мне жаль. Жаль, что я не рассказала те…

– Мне плевать на твои извинения. Ты солгала.

– Ты прав. Я многое скрывала от тебя, но…

– Ты лгала мне все это время. Ты скрывала от меня важные вещи, хотя знала, что не должна этого делать. Ты думаешь, что я такое чудовище, что мне ничего невозможно рассказать?

Я не отвечаю. Я молчу. Мы глядим друг на друга, и наконец он спрашивает:

– Что значит для тебя «сейчас и всегда»? Что значит для тебя обещание быть вместе?

Его вопросы приводят меня в смятение. Я не знаю, что ему ответить. Наконец, он произносит:

– Послушай, Джудит, я очень на тебя зол, да и на себя тоже. Лучше выйди из моего кабинета и оставь меня в покое. Мне надо подумать. Нужно расслабиться, иначе в таком состоянии я могу сказать или сделать что-то, о чем потом сильно пожалею.

От этих его слов меня охватывает возмущение и, не обращая на него внимания, я шикаю на него:

– Теперь ты опять выбрасываешь меня из своей жизни, как делаешь это всегда, когда тебе что-то не нравится?

Он молчит. Он долго-долго смотрит на меня, и я решаю, что пора развернуться и выйти из кабинета.

Со слезами на глазах я направляюсь в свою комнату. Я захожу и закрываю дверь. Я понимаю, что он имеет полное право сердиться на меня. Понимаю, что сама напросилась, но он должен сознавать, что я ему ничего не рассказывала лишь только потому, что мы все боялись его реакции. Я раскаиваюсь. Очень раскаиваюсь, но уже ничего нельзя поделать.

Десять минут спустя ко мне заходят Марта и Соня, чтобы попрощаться. Они выглядят очень встревоженными. Я с улыбкой прошу их, чтобы они уходили со спокойной душой. До кровопролития сегодня не дойдет.

Когда они уходят, я опускаюсь на мягкий ковер, лежащий в моей комнате. Долгие часы я думаю и сожалею о том, что произошло. Как я могла так поступить? Внезапно я слышу, как от дома отъезжает машина. Высунувшись из окна, я ошеломленно вижу, что это уезжает Эрик. Я выхожу из комнаты и ищу Симону. Она же, едва завидев меня, тотчас же объясняет:

– Он уехал к Бьорну. Сказал, что скоро вернется.

Закрыв глаза, я тяжело вздыхаю. Я поднимаюсь в комнату Флина, и мальчик, увидев меня, улыбается. Он выглядит лучше, чем прошлой ночью. Я сажусь к нему на кровать и шепчу, гладя по голове:

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Рука болит?

Мальчик кивает, и я с улыбкой говорю:

– Ой-ой-ой! Флин, ты еще и сломал зуб!

На моем лице написана такая тревога, что Флин шепотом успокаивает меня:

– Не волнуйся. Бабушка Соня говорит, что он все равно молочный.

Я киваю, а потом не перестаю удивляться его словам:

– Мне жаль, что дядя так рассердился. Я больше не буду брать скейт. Ты меня предупреждала, чтобы я не катался на нем без тебя. Но мне стало скучно и…

– Не волнуйся, Флин. Такое случается. Знаешь, когда я была маленькой, то однажды сломала ногу, упав с мотоцикла, а спустя несколько лет и руку. С этим ничего не поделаешь. Не надо об этом так переживать.

– Джудит, я не хочу, чтобы ты уезжала!

Его слова приводят меня в смятение.

– А почему я должна уехать? – спрашиваю я.

Он молчит. Он смотрит на меня и наконец я шепчу слабым голосом:

– Это тебе дядя сказал, что я уеду?

Ребенок отрицательно мотает головой, но я делаю из этого свои собственные выводы.

Боже, нет. Только не снова! Еще раз я этого не вынесу!

Горло сдавило от рвущихся на свободу эмоций.

Я тяжело вздыхаю и тихо говорю:

– Послушай, солнышко. Что бы ни случилось, мы в любом случае останемся друзьями, верно?

Он кивает, и я с сердцем, истекающим кровью, меняю тему:

– Хочешь, поиграем в карты?

Ребенок соглашается, и я, глотая слезы, с ним играю, пока моя голова постоянно возвращается к тому, что он сказал. Правда ли Эрик хочет, чтобы я ушла.

Эрик возвращается после обеда. Он сразу же направляется прямо в комнату племянника, а я сдерживаюсь, чтобы не войти к ним. Долгие часы я лежу на диване в гостиной и смотрю телевизор, пока уже больше не могу, и тогда отправляюсь погулять с Трусом и Кальмаром. Сделав круг по кварталу, я нарочно задерживаюсь в надежде, что Эрик меня ищет или звонит мне на мобильник. Но ничего такого не происходит, и по возвращении домой, Симона выходит из своего дома и сообщает, что сеньор уже пошел спать.

Я смотрю на часы. Половина двенадцатого ночи.

Я растеряна, потому что Эрик лег спать, не дождавшись меня. Зайдя в дом и напоив собак, я осторожно поднимаюсь по лестнице. Я заглядываю в комнату Флина и вижу, что мальчик спит. Я подхожу к нему, целую его в лоб и направляюсь в свою спальню. Зайдя, я гляжу на кровать. Мне плохо видно Эрика в темноте, но я знаю, что неясно очерченная выпуклость на постели это он. Я молча раздеваюсь и залезаю под одеяло. У меня замерзли ноги. Мне хочется обнять его, и, когда я придвигаюсь к нему поближе, он поворачивается ко мне лицом.

Его презрение меня ранит, но решительно настроившись поговорить с ним, я шепчу:

– Эрик, мне жаль, любимый. Пожалуйста, прости меня.

Я вижу, что он не спит. Я же его знаю. И, даже не пошевелившись, Эрик отвечает:

– Ты прощена. Спи. Уже поздно.

С разбитым сердцем я сворачиваюсь в клубочек на кровати и, стараясь не дотрагиваться до него, пытаюсь уснуть. Я долго ворочаюсь, но в конце концов засыпаю.

Глава 37

На следующий день я просыпаюсь в постели одна. Меня это не удивляет, но когда я спускаюсь на кухню, и Симона мне сообщает, что хозяин уже уехал на работу, я негодую. Ну почему именно сегодня меня угораздило так долго спать?

Я провожу этот день с Флином и изо всех сил стараюсь не сорваться. Мальчик стал раздражительным. У него болит рука, и поэтому он отвратительно ведет себя со мной.

Отчаявшись, я усаживаюсь вместе с Симоной смотреть «Безумие Эсмеральды». В этой серии Луис-Альфредо Киньонес, возлюбленный Эсмеральды Мендосы, решил, что она изменяет ему с Ригоберто, молодым человеком, который служит конюхом в Альконес-де-Сан-Хуане. Когда эта часть подходит к концу, мы с Симоной расстроенно смотрим друг на друга. Как можно было закончить на таком месте?

Эрик не заезжает домой пообедать, он возвращается с работы поздно вечером и, увидев меня, не целует. Он приветствует меня сухим кивком головы и уходит к племяннику. С ним он ужинает, а когда приходит время спать, повторяет то же самое, что сделал прошлой ночью. Мой немец отворачивается и не разговаривает со мной. Не обнимает меня.

Так продолжается несколько дней. Он со мной не разговаривает. Не глядит на меня. А в четверг к моему немалому удивлению Эрик заходит за мной в мою комнатку и резко бросает:

– Нам надо поговорить.

Уф! Как недобро звучат эти слова, как губительно, но я соглашаюсь.

Эрик указывает мне, чтобы я проходила в его кабинет, а сам идет навестить племянника. Я делаю то, о чем он просит. Я его жду. Жду больше двух часов. Он меня провоцирует. Когда он заходит в кабинет, я уже нахожусь на грани нервного срыва. Он садится за свой стол и, развалившись в кресле, смотрит на меня так, будто давно не видел.

– Начинай.

Раскрыв от удивления рот, я гляжу на него и тихо говорю:

– Начинать?

– Да, начинай ты. Я тебя знаю и вижу, что тебе есть что сказать.

Выражение моего лица молниеносно меняется. Иногда его бахвальство выводит меня из себя, и тогда я выкладываю ему все, что накопилось у меня на душе.

– Как ты можешь быть таким холодным? Ради бога! Уже четверг, а ты не разговариваешь со мной с субботы. О, боже! Да я с ума сходила. Возможно, ты больше никогда мне и слова не скажешь? Будешь мучить? Собираешься распять и наблюдать, как я перед тобой истекаю кровью? Холодный…, холодный… вот ты какой: холодный немец. Вы все одинаковы. У вас нет чувства юмора. Когда я рассказываю шутку, вам не смешно, если я стараюсь быть милой, думаете, что я флиртую. В каком мире мы живем? Мне скучно, скучно! Как ты можешь быть таким…, таким… идиотом? – ору я. – Я сыта по горло! По горло! В такие моменты я не понимаю, что мы с тобой делаем вместе. Мы, как огонь и лед, и я устала противостоять тебе, когда ты пытаешься заморозить меня своей чертовой холодностью.

Он молчит и просто смотрит на меня, а я продолжаю:

– Твоя сестра Ханна умерла, и ты заботишься о ее сыне. Думаешь, она бы одобрила то, что ты с ним делаешь?

Эрик тяжело вздыхает.

– Я не была с ней знакома, но судя по тому, что мне о ней известно, уверена, что она бы научила Флина всему, что тебе так не нравится. Как недавно сказала твоя сестра, дети познают мир. Они падают, но вновь поднимаются. Когда же поднимешься и ты?

– Что ты имеешь в виду? – гневно шепчет он.

– Я говорю о том, чтобы ты перестал бояться того, что еще не произошло. Чтобы ты позволил жить остальным и понял, что не всем людям нравится одно и то же. Чтобы ты осознал, что Флин – ребенок и должен научиться тысяче разных вещей…

– Хватит!

Я складываю руки вместе. Я очень переживаю и, заметив по его лицу, что он со мной не согласен, спрашиваю:

– Эрик, неужели ты не скучаешь по мне? Не тоскуешь?

– Да.

– Так в чем же дело? Ведь я же здесь. Прикоснись ко мне. Обними. Поцелуй. Чего ты ждешь? Что тебе нужно, чтобы поговорить со мной и попытаться искренне меня простить? Черт! Я же никого не убила. Я – человек и совершаю ошибки. Ладно, ты прав на счет мотоцикла. Я должна была тебе рассказать. Но давай-ка посмотрим, разве я запрещала тебе заниматься стрельбой? Нет, верно? А почему я тебе не запрещала, несмотря на то, что ненавижу оружие? Я отвечу, потому что я тебя люблю и уважаю твои увлечения, даже если они мне не нравятся. Что касается Флина, ты меня предупредил, что никакого скейтборда, но мальчику очень хотелось. Ребенку нужно было научиться делать то же, что умеют его товарищи, чтобы показать тем, кто называет его узкоглазым трусом и пугливым кроликом, что он может стать одним из них и иметь этот чертов скейтборд. Да, и это не говоря уже о том, что ему нравится в классе одна девочка, и он хочет произвести на нее впечатление. Разве ты об этом не знал?

Он отрицательно качает головой, и я продолжаю:

– Теперь про твою мать и сестру. Они просили меня, чтобы я тебе ничего не рассказывала, чтобы я хранила их секрет. И вот вопрос: когда мой отец молчал о том, что ты купил дом в Хересе, я тоже должна была на него обидеться? Должна была бросить в него камень? Да ладно, ради бога… Я всего лишь сделала то, что делают во всех семьях: хранила маленькие секреты и старалась помочь. И наконец про Бетту. Боже, как вспомню о том, что она прикасалась к тебе под самым моим носом, с ума схожу от злости. Я бы ей руки повыдергала, потому что…

– Замолчи! – разгорячившись, орет Эрик. – Я уже достаточно наслушался.

Это выводит меня из себя, и молчать я уже не способна.

– Ты ждешь, что я уйду, правда?

Его удивляет мой вопрос. Я его знаю и вижу это по его глазам. И не дав ему ответить, потому что уже близка к истерике, спрашиваю еще:

– Почему ты сказал Флину, что, возможно, я отсюда уеду? Вероятно, потому что собирался попросить меня об этом и уже готовил к этому ребенка?

Эрик удивлен.

– Я такого не говорил. О чем ты?

– Я тебе не верю.

Он молчит. Он долго-долго смотрит на меня, но в конце концов произносит:

– Джуд, я не знаю, что с тобой делать. Я тебя люблю, но ты выводишь меня из себя. Ты нужна мне, но твои поступки приводят меня в отчаяние. Я тебя обожаю, но…

– Ты как был идиотом, так им и останешься!

Он встает из-за стола и, нахмурившись, выкрикивает:

– Довольно! Не смей меня снова оскорблять.

– Идиот, идиот, идиот.

Матерь божья, как я себя веду! Но столько дней молчания превратили меня в ураган, сметающий все на своем пути.

Он яростно глядит на меня. А я, осмелев, язвительно заявляю:

– Тебе бы надо сменить имя на мистера Совершенство. Что такое? Ты никогда не ошибаешься? О, нет, сеньор Циммерман же подобен богу!

– Ты можешь заткнуться и послушать меня? Мне нужно тебе кое-что сказать, и я хочу тебя попросить, чтобы…

– Хочешь попросить меня, чтобы я ушла, ведь так? Стоило мне только тебе не подчиниться, как ты уже готов снова выкинуть меня из своей жизни.

Он не отвечает. Мы смотрим друг на друга, как враги.

Я хочу поцеловать его. Я хочу его. Но сейчас не время. И тут открывается дверь, и в кабинете появляется Бьорн с бутылкой шампанского в руках. Он глядит на нас, а я, не дав ему опомниться, подхожу, крепко хватаю за шею и целую в губы. Я просовываю ему в рот язык и замечаю его удивленные глаза. Он не понимает, что я делаю. Оторвавшись от изумленного Бьорна, я гневно гляжу на Эрика и говорю:

– Я только что нарушила твое самое большое правило: с этого момента мой рот тебе не принадлежит.

Надо видеть лицо Эрика. Я знаю, что от меня он такого не ожидал. И на глазах у ошеломленного Бьорна объясняю:

– Я облегчаю тебе задачу. Теперь тебе не нужно меня выбрасывать, потому что я сама ухожу. Я заберу все свои вещи и навсегда исчезну из твоего дома и твоей жизни. Мне тошно. Тошно от необходимости все от тебя скрывать. Тошно от твоих правил. Тошно! – кричу я.

Но прежде чем уйти я дрожащим голосом тихо говорю:

– Я только хочу попросить у тебя о последнем одолжении. Я прошу тебя дать мне возможность воспользоваться твоим самолетом, потому что не хочу везти Труса в клетке в багажном отделении и…

– Почему ты никак не заткнешься? – злобно ругается Эрик.

– Потому что не желаю.

– Ребята, пожалуйста, успокойтесь, – просит Бьорн. – Мне кажется, вы преувеличиваете и…

– Я достаточно молчала, – продолжаю я, обходя Бьорна, и смотрю Эрику прямо в глаза, – четыре дня тебе было все равно, что я думаю или чувствую. Тебя не волновала ни моя боль, ни мой гнев, ни мои переживания. Поэтому не проси меня сейчас замолчать, потому что я не собираюсь этого делать.

Бьорн изумленно за нами наблюдает, а Эрик шепчет:

– Зачем ты говоришь эти глупости?

– Для меня это не глупости.

Напряжение. Мы яростно глядим друг на друга, и мой немец спрашивает:

– Почему ты забираешь Труса?

Я в бешенстве подхожу к нему:

– Что такое? Ты собираешься бороться за опеку?

– Ни ты, ни он никуда не уедете. Забудь об этом!

После этих слов я, подняв подбородок, убираю с лица волосы и цежу сквозь зубы:

– Хорошо. Вижу, что ты не собираешься мне помочь с твоим чертовым самолетом. Отлично! Трус остается с тобой. Я найду способ перевезти его потом, потому что не хочу, чтобы он летел в самолете в багажном отделении. Но, чтобы ты знал, в воскресенье я уезжаю!

– Ну и катись ко всем чертям! Убирайся! – выйдя из себя, орет Эрик.

После этого я выхожу из кабинета, чувствуя, что мое сердце опять разбилось на куски.

Этой ночь я сплю в своей комнатке. Эрик не приходит меня искать. Он не беспокоится обо мне, и это угнетает меня окончательно и бесповоротно. Я добилась того, чего он хотел. Я облегчила ему задачу, сделав так, что ему не пришлось самому вышвыривать меня из своего дома и своей жизни. Лежа с Трусом на пушистом ковре, я гляжу в окно и понимаю, что моя прекрасная история любви с этим немцем только что подошла к концу.

На следующий день, когда Эрик уходит на работу, я чувствую себя разбитой. Хоть ковер и был мягким, спина у меня разламывается. Я захожу на кухню, и Симона, которая еще пребывает в неведении относительно наших с Эриком дел, как обычно говорит мне «доброе утро». В полном молчании я пью кофе, а потом прошу ее сесть рядом. Когда я ей рассказываю, что ухожу, ее лицо сморщивается, и впервые за все то время, что живу здесь, я вижу, как эта женщина безутешно плачет. Она меня обнимает, а я обнимаю ее.

В течение нескольких часов я по всему дому собираю свои вещи. Я укладываю в коробки фотографии, книги, диски, и каждый раз, когда перевязываю очередную коробку, у меня сжимается сердце. Днем я встречаюсь с Мартой в баре, где работает Артур, и когда говорю ей, что уезжаю, она с удивлением спрашивает: