Текст книги "Проси, что хочешь: сейчас и всегда (ЛП)"

Автор книги: Меган Максвелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Не отводи взгляда, любимая.

Я подчиняюсь.

– Вот так…, так… Вместе с нами… Медленно…, наслаждайся…

Я нахожусь между двумя мужчинами, которые мною обладают.

Двумя мужчинами, которые меня хотят.

Четыре руки держат меня с разных сторон, Эрик и Бьорн спереди и сзади нежно и страстно заполняют меня. Я чувствую, как их члены почти сталкиваются у меня внутри, и мне нравится видеть себя подчиненной им для их удовольствия. Эрик смотрит на меня, прикасается своими губами к моим, и забирает каждый мой вздох, говоря мне при этом сладкие и горячие слова любви. Бьорн щипает меня за соски, овладевает мною сзади и шепчет на ухо:

– Мы тебя трахаем… Ты чувствуешь в себе наши члены…

Жар…, мне ужасно жарко, и внезапно я замечаю, как вся кровь, что есть в моем теле, приливает к голове, и в экстазе я кричу. Я чувствую, как в меня проникают два пениса, и схожу с ума от наслаждения. Они выжимают меня для себя, требуя от меня все больше, я снова кричу, выгибаюсь и кончаю. Они не останавливаются, они продолжают свои точки. Эрик… Бьорн… Эрик… Бьорн… Их учащенное дыхание и отчаянные проникновения заставляют меня подпрыгивать между ними до тех пор, пока они не издают грубое мужское рычание, и я понимаю, что теперь игра окончена.

Бьорн бережно выходит из меня и валится на кровать. Эрик остается на месте, и я лежу, распластавшись на нем, позволяя ему ласково поглаживать меня по спине. Несколько минут мы все трое тяжело дышим, по комнате разносится голос Майкла Бубле, а мы в это время приходим с себя.

Минут через пять Бьорн берет мою ладонь, целует ее и шепчет с легкой улыбкой:

– С вашего позволения, я иду в душ.

Эрик продолжает обнимать меня, а я обнимаю его. Мы остаемся в постели одни, и я смотрю на него. Он лежит с закрытыми глазами. Я кусаю его за подбородок.

– Спасибо тебе, моя любовь.

Он удивленно открывает глаза.

– За что?

Я целую его в кончик носа, этим рассмешив его.

– За то, что научил меня играть и наслаждаться сексом.

Он так заразительно смеется, что я тоже начинаю смеяться вслед за ним, и веселюсь еще больше, когда он заявляет:

– Ты становишься опасной. Очень опасной.

Через полчаса, приняв душ, мы втроем идем к Бьорну на кухню. Там, сидя на барных стульях, мы едим, шутим и болтаем. Я признаюсь им, что их требовательность в определенные моменты меня возбуждает, и мы все вместе смеемся. Два часа спустя я снова оказываюсь раздетой в кухне на столешнице, они снова берут меня, а я предлагаю им себя.

Глава 26

Несмотря на наши ссоры, жизнь с Айсменом, если говорить в двух словах, идет отлично. У нас сладкие, страстные, безумные свидания наедине, а когда мы идем в гости к Бьорну, они становятся жаркими и похотливыми. Эрик предлагает меня своему другу, и я это с удовольствием принимаю. Здесь нет места ревности и взаимным упрекам. Здесь есть только секс, игра и вожделение. Мы вместе составляем исключительное трио, и сами это осознаем, каждую встречу мы откровенно наслаждаемся нашей сексуальностью. Между нами нет ничего низкого или грязного. Все беспредельно чувственно.

Другое дело Флин. Мальчик меня не воспринимает. Я замечаю, что с каждым днем он все больше меня избегает и старается убежать подальше, когда видит нас с Эриком вместе. Мы с моим немцем ссоримся только из-за него. Он источник наших постоянных стычек, и, кажется, ему это доставляет удовольствие.

Теперь я иногда по утрам езжу с ним и с Норбертом в колледж. Вот только Флин не знает, что, когда Норберт заводит мотор и уезжает, я продолжаю тайно наблюдать за ним. Я не понимаю, что происходит, не могу разобраться, почему Флин стал мишенью для шуток своих так называемых друзей. Он постоянно получает тычки и удары, и не отвечает на них. Он всегда в итоге оказывается на земле. Я должна найти средство, чтобы его спасти. Мне необходимо, чтобы он улыбался, чтобы поверил в себя, но я не знаю, как это сделать.

Однажды днем, когда я сижу в своей комнате, напевая песню Пабло Альборана “Tanto”,[39] взглянув в окно, замечаю, что снова идет снег. Он ложится на землю, уже укрытую снежным покровом, и от увиденной картины мне становится, очень радостно на душе. Как это прекрасно! Исполненная счастья, я иду в игровую, где Флин в это время обычно делает уроки, и открываю дверь.

– Тебе не хочется пойти, поиграть в снежки?

Ребенок смотрит на меня и с каменным выражением лица отвечает:

– Нет.

Я замечаю, что у него разбита губа. Это приводит меня в ярость. Я беру его за подбородок и спрашиваю:

– Кто это сделал?

Парень смотрит на меня и со злостью отвечает:

– Не твое дело.

Моим первым порывом было ответить ему что-нибудь, но потом я решаю смолчать. Я закрываю дверь и отправляюсь на поиски Симоны, которая на кухне варит бульон. Подойдя к ней, я зову.

– Симона.

Она, вытирая руки о передник, глядит на меня.

– Слушаю вас, сеньорита.

– Ай-ай-ай, Симона, ради бога, я же просила тебя называть меня по имени, Джудит!

Симона улыбается.

– Я стараюсь, сеньорита, но мне трудно к этому привыкнуть.

Я понимаю, что, должно быть, ей на самом деле нелегко это сделать.

– Ты не знаешь, в доме есть санки? – спрашиваю я.

Женщина на мгновение задумывается.

– Да. Я вспомнила, одни хранятся в гараже.

– Замечательно! – хлопаю я в ладоши и, глядя на нее, говорю. – Я хочу попросить тебя об одолжении.

– Да?

– Мне нужно, чтобы ты вышла из дома и поиграла со мной в снежки.

Она недоверчиво, ничего не понимая, моргает. Я увлеченно беру ее ладони в свои и шепчу:

– Я хочу, чтобы Флин увидел, что он теряет. Он ребенок и должен хотеть играть в зимние игры и кататься на санках. Давай покажем ему, можно интересно играть не только в машинки.

Сначала женщина старается вежливо отклонить мою просьбу. Она не представляет, что от нее требуется, но, когда понимает, что я от нее хочу, снимает фартук.

– Дайте мне пару минут, чтобы надеть сапоги. Я не могу выйти на улицу в домашней обуви.

– Отлично!

Пока я в дверях надеваю свой красный пуховик и перчатки, появляется Симона со своим синим пуховиком и шапкой в руках.

– Пойдем играть! – зову я, потянув ее за рукав.

Мы выходим из дома и идем по снегу до тех пор, пока не оказываемся прямо напротив игровой комнаты Флина, там мы начинаем бросать друг в друга снежки. Сначала Симона ведет себя нерешительно, но, получив от меня четыре точных попадания, она оживляется. Мы сгребаем снег и, смеясь, кидаемся им.

Норберт, удивленный всем происходящим, выходит к нам навстречу. Сначала он уклоняется от нашего приглашения, но уже спустя две минуты мне удается его уговорить, и он присоединяется к нашим забавам. Флин за нами наблюдает. Я вижу, как он следит за нами через окно, и кричу:

– Давай, Флин… Выходи к нам!

Он отрицательно мотает головой, и мы втроем продолжаем веселиться. Я прошу Норберта, чтобы он принес из гаража санки. Когда он их достает, я обращаю внимание, что они красные. Беззаботно усевшись на них, я съезжаю по заснеженному косогору и, на полной скорости упав внизу, получаю весьма чувствительный удар, но снежный покров смягчает удар, и я заливаюсь веселым смехом. Следующей едет Симона, а потом мы скатываемся с нею вместе. Мы поднимаемся обратно все засыпанные снегом, но счастливые, несмотря на неодобрительные взгляды Норберта. Он не верит в наш успех. Внезапно, вопреки всем предположениям, я вижу, что Флин выходит из дома и смотрит на нас.

– Давай, Флин, иди сюда!

Мальчик подходит, и я зову его сесть на санки. Он боязливо глядит на меня, поэтому я предлагаю:

– Давай я сяду впереди, а ты у меня за спиной. Ладно?

Подбадриваемый Симоной и Норбертом, парнишка усаживается на место, и я с величайшей осторожностью спускаюсь вниз по горке. Скоро я слышу, как его радостные крики присоединяются к моим, и, когда санки останавливаются, он с восторгом спрашивает:

– А можно еще?

Я с удовольствием вижу на его лице то выражение, которое еще никогда у него не замечала, и разрешаю прокатиться еще раз. Мы оба бежим вверх к Симоне и повторяем спуск.

Начиная с этого момента, все идет хорошо. Флин, впервые с тех пор, как я приехала в Германию, ведет себя, как ребенок, и, когда мне удается его убедить, он сам в одиночку скатывается на санках, и вид его довольной мордашки наполняет мою душу радостью.

Он улыбается!

У него заразительная, прекрасная, чудесная улыбка, но вдруг я вижу, как она сползает с его лица, и, обернувшись в его взгляда, замечаю, что к нам бежит Трус. Норберт оставил гараж открытым, и, услыхав наши крики, пес не мог не присоединиться к нам. Ребенок в страхе замирает, и тогда я свистом подзываю собаку к себе. Трус подбегает к нам, я глажу его по голове и шепчу:

– Флин, не бойся.

– Он меня укусит, – одеревеневшими губами шепчет он.

Я вспоминаю, что однажды мальчик рассказал, когда лежал в нашей кровати, и, поглаживая Труса, стараюсь успокоить Флина:

– Нет, солнышко, не все собаки кусаются. И Трус, уверяю тебя, не собирается никого кусать.

Но мальчика это не убеждает, и я, продолжая настаивать, протягиваю ему руку:

– Подойди сюда. Доверься мне. Трус тебя не укусит.

Парнишка не двигается. Он просто смотрит на меня. Симона начинает его подбадривать, затем к ней присоединяется Норберт, мальчик делает шаг вперед и замирает. Он боится. Я улыбаюсь и снова говорю:

– Дорогой, я обещаю, что с тобой ничего плохого не случится.

Флин опасливо смотрит на меня, и тут неожиданно Трус бросается в снег и, перевернувшись кверху лапами, начинает, нежась, валяться в снегу. Симона с улыбкой чешет ему брюхо.

– Видишь, Флин. Трус просто хочет, чтобы его пощекотали. Подойди…

Я тоже чешу псу брюхо, и он высовывает на бок язык от удовольствия.

Внезапно мальчик подходит, наклоняется и вне себя от страха осторожно пальчиком дотрагивается до Труса. Уверена, что впервые за много лет он прикасается к животному. Увидев, что собака на это никак не реагирует, Флин с воодушевлением снова трогает ее.

– Ну, как тебе?

– Мягко и мокро, – шепчет ребенок, протянув уже целиком всю ладонь.

Через полчаса Трус и Флин уже стали друзьями, и когда мы с криками и смехом скатываемся на санях, пес бежит рядом с нами.

Мы все промокли, и с головы до ног покрыты снегом. Всем хорошо. Мы веселимся от души, и тут вдруг слышим звуки, приближающегося автомобиля. Эрик. Мы с Симоной переглядываемся. Флин, завидев дядю, замирает без движения. Это меня удивляет. Он не бежит к нему. Когда машина подъезжает, я убеждаюсь, что Эрик за нами наблюдает, и по его лицу заметно, что он в плохом настроении. Ладно, все нормально. Я, не сдержавшись, шепчу Симоне:

– Ох-ох! Нас застукали.

Женщина кивает головой. Эрик тормозит, выходит из машины и настолько сильно хлопает дверью, что можно легко оценить, насколько он зол, еще до того как он с угрожающим видом подходит к нам.

Матерь божья! Да он просто в бешенстве!

Когда он в таком состоянии, спасайся, кто может. Все замерли, не дыша. Я гляжу на него. Он глядит на меня. И когда Эрик оказывается рядом с нами, он с осуждением кричит:

– Что здесь делает эта собака?

Флин молчит. Симона и Норберт стоят, как парализованные. Все смотрят на меня, и я отвечаю:

– Мы играли в снегу, и он играл вместе с нами.

Эрик берет Флина за руку и рычит:

– А с тобой мне надо поговорить отдельно. Что ты натворил в колледже?

Меня возмущает то, каким тоном он разговаривает с ребенком. Разве это так уж необходимо? Но, уже собравшись сделать ему замечание, я слышу:

– Мне снова звонили из колледжа. Очевидно, ты опять ввязался в драку, и на этот раз очень серьезную!

– Дядя, я…

– Замолчи! – кричит он. – Ты добьешься того, что отправишься прямиком в интернат. Марш в мой кабинет и жди меня там.

Под тяжелым взглядом Эрика Симона с Норбертом и мальчиком уходят.

Женщина с грустью провожает меня глазами. Несмотря на то, что я понимаю, что мне сейчас крепко достанется, я ободряюще подмигиваю ей. Как же зол мой глупый немец. Оставшись наедине, Эрик замечает сани и, указывая на следы на горке, шипит:

– Я хочу, чтобы эта собака убралась из моего дома, ты меня поняла?

– Но Эрик… послушай…

– Я ничего не собираюсь слушать.

– А должен бы, – настаиваю я.

Скрестившись со мной взглядом, он, наконец, кричит:

– Я сказал, вон!

– Послушай, если тебе испортили настроение на работе, не надо отыгрываться на мне. Ты переходишь всякие границы!

Он тяжело вздыхает, проводит рукой по волосам и бормочет:

– Я тебе сказал, что не хочу видеть здесь этого пса, и, насколько мне известно, я не разрешал тебе ни давать моему племяннику санки, ни подпускать к нему это животное.

Удивляясь его плохому настроению, я решаю не уклоняться от ссоры и возражаю:

– Не думаю, что я должна просить у тебя позволения, чтобы поиграть в снегу. Или все-таки должна? Если да, то тогда с сегодняшнего дня я буду спрашивать у тебя разрешения, чтобы дышать. Черт, только этого еще не хватало!

Эрик не отвечает, и я со злостью добавляю:

– Что касается Труса, я хочу, чтобы он остался здесь. Этот дом достаточно велик для того чтобы ты мог даже не встречаться с ним, если тебе так хочется. Да у тебя сад размером с городской парк. Я могу смастерить для него будку, чтобы он в ней жил и охранял дом. Я не понимаю, почему ты настаиваешь на том, чтобы выгнать его на улицу в такой холод. Разве ты этого не видишь? Тебе его совсем не жалко? Ему, бедненькому, холодно. Идет снег, а тебе не терпится выставить его из дома. Эрик, пожалуйста.

В своем костюме и пальто глубокого синего цвета Эрик выглядит потрясающе. Он стоит и смотрит на Труса, который виляет перед ним хвостом, мой красавчик!

– Джуд, ты думаешь, я дурак? – говорит Эрик.

А так как я не отвечаю, а просто ошеломленно гляжу на него, он объясняет:

– Это животное уже давно живет в гараже.

У меня замирает сердце. Ему известно про мотоцикл?

– Ты знал?

– Ты думаешь, что я такой тупой, чтобы этого не заметить? Конечно, я знал.

Сначала у меня от удивления открывается рот, и, не дав мне ничего объяснить, он настаивает:

– Я тебе сказал, что не хочу, чтобы он жил в моем доме, но, несмотря на это, ты солгала и…

– Раз он теперь опять стал твоим домом… Знаешь, я могу и обидеться, – шепчу я, не упомянув про мотоцикл.

Если он молчит про него, то мне тоже сейчас лучше не поднимать эту тему.

– Ты постоянно твердишь мне, чтобы я считала этот дом своим, а сейчас только из-за того, что я приютила бедного песика в твоем чертовом гараже, чтобы он не умер на улице от холода и голода, ты ведешь себя как…, как…

– Идиот, – заканчивает он.

– Точно, – соглашаюсь я. – Ты сам это сказал: «Идиот»!

– А что касается тебя и моего племянника…

– Что Флин натворил в колледже? – обрываю я.

– Он ввязался в драку с другим мальчиком, после которой его сопернику пришлось накладывать швы на рану на голове.

Это меня удивляет. Я не представляю себе Флина таким отъявленным хулиганом, хотя у него и разбита губа. Эрик в бешенстве зарывается пальцами в волосы, глядит на Труса и кричит:

– Я хочу, чтобы он убрался отсюда!

Напряжение. Холод, стоящий вокруг, не может сравниться с холодом, который я чувствую в своем сердце, и прежде чем Эрик еще что-то скажет, я предупреждаю его:

– Если Трус уйдет, то я уйду вместе с ним.

Эрик холодно поднимает брови и, оставляя меня в полном изумлении, прежде чем развернуться и уйти, произносит:

– Делай, что хочешь. В конце концов, ты всегда так поступаешь.

И, не сказав больше ни слова, он уходит. Он оставляет меня в немом потрясении с идиотским выражением лица и желанием что-то ему доказать. Проходит десять минут, а я продолжаю стоять вместе с собакой во дворе. Эрик не выходит. Я не знаю, что мне делать. С одной стороны, я понимаю, что поступила плохо, поселив Труса в гараже, но, с другой стороны, не могла же я оставить бедное животное на улице.

Я замечаю, что Флин показывается в окне своей игровой комнаты, и машу ему рукой. Он машет мне в ответ, и у меня подпрыгивает сердце. Ему понравились игры в снегу, санки и Трус, но я не могу оставить собаку у Эрика. Я сознаю, что это стало бы еще одним источником проблем. Появляется Симона и подходит ко мне.

– Сеньорита, вы простудитесь. Вы промокли и…

– Симона, мне нужно найти приют для Труса. Эрик не хочет, чтобы он здесь находился.

Женщина закрывает глаза и огорченно кивает головой.

– Знаете, я могла бы забрать его в свой дом, но тогда сеньор бы обиделся. Вы ведь понимаете, правда?

Я признаю это.

– Если хотите, мы можем позвонить защитникам животных. Они точно, найдут ему место, где он мог бы жить.

Я прошу ее найти мне нужный номер телефона. У меня нет другого выхода. Я не захожу в дом. Я отказываюсь. Если я увижу Эрика, это меня убьет, в плохом смысле этого слова. Я бреду с Трусом по дорожке к огромным воротам, выхожу наружу и играю с ним, а он счастлив быть рядом со мной. У меня слезы наворачиваются на глаза, и я позволяю им литься. Сдерживать их гораздо хуже. Я плачу. Я безутешно рыдаю, бросая Трусу палку, чтобы он за ней бегал и приносил мне обратно. Бедняжка!

Через двадцать минут к нам подходит Симона и протягивает листок бумаги с номером телефона.

– Норберт передал, чтобы мы позвонили сюда, спросили Генри и сказали, что звоним от него.

Я благодарю ее и достаю из сумки мобильник, с разбитым сердцем я делаю то, что сказала Симона. Я разговариваю с этим самым Генри, и он сообщает, что через час они приедут и заберут животное.

Уже наступил вечер. Я убеждаю Симону зайти в дом, чтобы накормить ужином Флина и Эрика, а сама остаюсь снаружи с Трусом. Я замерзла. Но это ничто по сравнению с холодом, который пришлось испытать псу, пока он жил на улице. Эрик звонит мне по телефону, но я сбрасываю звонок. Я не хочу с ним разговаривать. Пошел он к черту!

Десять минут спустя я замечаю вдали огоньки и понимаю, что это приближается машина, которая заберет собаку. Я плачу. Трус смотрит на меня. Небольшой фургон подъезжает ко мне и останавливается. Я вспоминаю о Курро. Он ушел, а теперь уходит и Трус. Почему жизнь так несправедлива?

Из кабины входит мужчина, который представляется, как Генри, смотрит на пса и гладит его по голове. Я подписываю бумаги, которые он мне дает, и, открывая задние, двери он говорит:

– Попрощайтесь с ним, сеньорита, Я уезжаю. И, пожалуйста, снимите то, что висит у него на шее.

– Это шарф, который я для него связала. У него болит горло.

Мужчина глядит на меня и настаивает:

– Пожалуйста, снимите его. Так надо.

Я чертыхаюсь, закрываю глаза и делаю то, о чем он меня просит. Взяв шарф в руки, я вздыхаю. Уф! Какой грустный момент. Я не спускаю глаз с Труса, который глядит на меня своими огромными глазищами, и, наклонившись, шепчу, гладя его по обтянутой кожей голове:

– Мне жаль, родной, но это не мой дом. Если бы он принадлежал мне, уверяю тебя, никто бы не выкинул тебя отсюда.

Пес вытягивает шею, тыкается мне лицо своей влажной мордой и лижет его, а я добавляю:

– Тебе найдут прекрасный приют, теплое местечко, где с тобой будут хорошо обращаться.

Я больше не могу говорить. Меня разрывает плач. Я как будто снова прощаюсь с Курро. Я целую его в лоб, и Генри забирает его и заводит в фургон. Животное сопротивляется, но Генри к этому привык и поэтому легко с ним справляется. Когда двери закрываются, он прощается со мной и срывается с места.

Я, не шевелясь, стою и наблюдаю за тем, как машина уезжает, а вместе с ней уезжает и Трус. Я зарываюсь лицом в шарф и реву. Мне хочется плакать. Я довольно долго стою на темной и холодной улице и плачу, не замечая, сколько времени прошло. Все в Мюнхене очень непросто. Флин едва меня терпит, Эрик иногда бывает холоден, как лед.

Когда я поворачиваюсь, чтобы вернуться в дом, я с удивлением вижу за воротами Эрика. Я не могу в темноте разглядеть его глаз, но чувствую, что они пристально смотрят на меня. Мне холодно. Я подхожу, и он открывает мне дверь. Я, ничего не говоря, прохожу мимо него.

– Джуд…

Я в бешенстве поворачиваюсь к нему.

– Довольно. Не беспокойся. Трус уже покинул твой проклятый дом.

– Послушай, Джуд…

– Я не хочу тебя слушать. Оставь меня в покое.

И с этим я начинаю удаляться. Он следует за мной, но мы не говорим друг другу ни слова. Мы заходим в дом, снимаем пальто, и он берет меня за руку. Внезапно я вырываюсь и бегу вверх по лестнице. Я не хочу с ним разговаривать. Поднявшись наверх, я лоб в лоб встречаюсь с Флином. Мальчик глядит на меня, но я прохожу мимо него и бросаюсь в свою комнату, громко хлопнув дверью. Я снимаю сапоги и мокрые джинсы и иду в душ. Я продрогла до костей, и мне нужно согреться.

Горячая вода возвращает меня к жизни, но вместе с ней приходит и отчаяние, и я снова начинаю плакать.

– Жизнь – дерьмо! – кричу я.

Из горла у меня вырывается стон, и я захожусь плачем. Сегодня день слез. Я слышу, как дверь ванной комнаты открывается, и сквозь запотевшее стекло вижу, что это пришел Эрик. Несколько минут мы смотрим друг на друга, пока, наконец, он не покидает помещение, оставляя меня одну. Я ему за это благодарна.

Выйдя из душа, я заворачиваюсь в полотенце и вытираю волосы, потом надеваю пижаму и ложусь в кровать. Мне не хочется есть. Внезапно меня охватывает сон, и я в испуге просыпаюсь от того, что чувствую, как кто-то до меня дотрагивается. Это Эрик. Но я со злостью шепчу ему:

– Оставь меня. Не прикасайся ко мне. Я хочу спать.

Он убирает руки с моей талии, и я поворачиваюсь к нему спиной. Я не хочу его ни видеть, ни слышать, ни чувствовать.