Текст книги "Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы"

Автор книги: Майкл Дэвид-Фокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

Зарубежные поездки и транснациональный патронаж

Общества дружбы были структурными элементами более широкого явления – формирования аванпостов советской культуры и политики за границей. В городах, где существовали довольно значительные советские колонии, включая довоенный Берлин, Прагу и Лондон, вокруг посольских сообществ возникали своего рода «Советские Союзы за рубежом» – большевистский ответ более обширным, но неуправляемым организациям русской эмиграции, т.е. «России в изгнании». ВОКС снабжал общества дружбы своими бюллетенями и подборками литературы о культурных и политических событиях в Советском Союзе. Здесь, в этих обществах, советские ученые, специалисты, писатели и поэты регулярно читали лекции и давали концерты. Именно здесь советские дипломаты и коммунисты общались с интересующимися СССР представителями местной общественности.

Но общества дружбы были также и местом, где советское присутствие оставалось – из соображений политической и конструктивной необходимости – ограниченным и относительно ненавязчивым и где преобладала деятельность зарубежных сторонников и специалистов. Германское Общество друзей выступило инициатором создания специализированных секций по отраслям. Критические, независимые взгляды всегда были востребованы внутри обществ дружбы. Например, 2 ноября 1925 года Джон М. Кейнс выступал в лондонском Обществе (в том году этот экономист две недели пробыл в СССР после женитьбы на балерине Лидии Лопуховой) – он резко критиковал марксистскую экономику, считая ее полностью устаревшей, и называл марксизм-ленинизм «политической религией»^{284}. Получалось, что общества дружбы в конечном счете оказались не островками Советского Союза за рубежом, а синкретичной смесью советских идей и определенно несоветских, пусть и формировавшихся не без симпатии к советскому государству, подходов. Подобное явление, но большего масштаба – благодаря объединенному вкладу СССР и дружественных стран – возникло в 1930-х годах с появлением культуры антифашизма. Состоявшее также из разнородных элементов, европейское культурное антифашистское движение поддерживалось и распространялось в процессе культурного взаимодействия и через фасадные организации.

Поездки в Советский Союз и из него, а также режим советского патронажа, сопровождавшего их, сыграли определенную роль в становлении этого синкретизма. С самого начала Каменева поставила во главу угла «обслуживание» обществ дружбы – в том же смысле, как «обслуживались» зарубежные гости во время организации их визитов и поездок по СССР. Это означало применение обязательного набора средств: публикаций, выставок, встреч с представителями советской интеллигенции и политической элиты – от таких знаменитостей, как Луначарский и Маяковский, до целой плеяды менее известных личностей[25]25
  Приведу лишь один пример: академик Владимир Стеклов, математик и физик, которого Каменева просила выступить с докладом в Лондоне в 1925 году; он также занимал пост вице-президента ВОКСа. См.: Каменева, телеграмма В.А. Стеклову, 2 ноября 1925 г. // ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 1а. Д. 47. Л. 186.


[Закрыть]. В 1925 году Каменева просила главу Иностранного отдела ОГПУ предоставить ВОКСу информацию обо всех советских ученых, артистах, педагогах, инженерах и деятелях культуры, отправлявшихся за границу и обязательно получавших заграничные паспорта, – с тем, чтобы ВОКС мог гарантировать их участие в своих программах «культурного сближения». С другой стороны, начала практиковаться поддержка поездок на родину социализма ведущих зарубежных посредников из обществ дружбы в качестве награды за лояльность, а также с целью укрепления отношений этих обществ с ВОКСом. «На опыте Германии мы знаем, что такие поездки могут принести большую пользу», – писала в 1925 году Каменева уполномоченному ВОКСа в Париже^{285}. Зарубежные «друзья» оказывались добровольно вовлеченными в патрон-клиентские отношения, даже будучи на расстоянии от СССР. Предложение помощи со стороны советской организации на случай возникновения трудностей в ходе путешествия в СССР было весьма привлекательным. Зарубежные «друзья» даже приобрели некоторое влияние на непроницаемую бюрократическую систему, вовлеченную в организацию поездок граждан новой России на Запад. Например, в 1923 году Отто Хётч обратился в советское посольство в Берлине с просьбой поддержать продление визита в Германию этнографа, работавшего в МГУ, Бруно Фридриховича Адлера. Сотрудничество имело свои преимущества, и советское посольство в Берлине заверило Литвинова, что «идти навстречу ходатайству профессора Хётча» очень важно^{286}. В межвоенные годы официальные лица из обществ дружбы разных стран старались добиться наиболее благоприятных условий и финансовой поддержки для тех членов своих обществ, которые были рекомендованы для поездки в СССР. По мере того как в 1920-е годы репутация ВОКСа за рубежом укрепилась, просьбы о приглашениях и других видах помощи стали поступать не только от обществ дружбы, но и от многих других организаций. В 1928 году американский бизнесмен Арманд Хаммер, чья взаимовыгодная торговля с Советским Союзом в 1920-е годы положила начало тесным деловым отношениям, обратился в ВОКС с просьбой помочь сыну его американского друга поступить в Московскую консерваторию^{287}. Некоторые иностранцы, особенно те, что жили в СССР либо имели многолетние связи с Советским Союзом, старались быть полезными, добровольно предоставляя информацию и возможность использовать их связи^{288}.

К концу 1920-х годов обычной практикой стало приглашать активистов обществ дружбы в Москву, главным образом на торжества по случаю годовщины революции и на Первое Мая, – с тем, чтобы произвести на иностранцев впечатление и «углубить их работу путем живого их инструктирования»^{289}. Вскоре зарубежные «друзья» стали ожидать подобных приглашений как должного. В 1936 году, незадолго до первого московского показательного политического процесса, воксовская система координирования приглашений с посольствами была нарушена рядом инструкций ЦК, которые усиливали прерогативы «руководящих органов». Адвокат Дэнис Ноуэлл Притт, автор ряда просоветских брошюр по вопросам международной политики (позже он был исключен из лейбористской партии за поддержку советского вторжения в Финляндию), не получил одобрения высших органов для поездки в СССР. Такого одобрения не получил также секретарь лондонского Общества дружбы М.И. Физи. После этих неожиданных отказов Майский и уполномоченный ВОКСа в Великобритании С. Виноградов доложили о появлении «упадочного настроения» среди британских друзей. Поползли слухи о том, что раз ВОКС уже не имеет необходимых средств для приглашения руководителей лондонского Общества дружбы как прежде, то это означает, что он либо потерял свою значимость, либо находится на грани «ликвидации»^{290}. Статус «друзей Советского Союза» имел для западных интеллектуалов конкретную значимость постольку, поскольку они могли рассчитывать на приглашения в СССР и на другие выгоды, которые можно было извлечь из отношений с советским государством.

Определение «друг» стало ключевым и для советских чиновников. Достаточно привести один пример: в 1936 году заместитель председателя ВОКСа Чернявский написал заместителю председателя Культурно-просветительского отдела ЦК А.И. Ангарову о датском «пролетарском» писателе Мартине Андерсене-Нексё, решительном стороннике советского социализма, идеями которого Нексё проникся со времени своего первого визита в СССР в 1922 году; его характеристика как одного из первых европейских писателей, защищавших Советский Союз, с приложением биографии была расписана Чернявским очень подробно. Нексё был деятельным членом президиума датского Общества друзей СССР, а также активно выступал в печати против фашизма. Это была влиятельная фигура, но в то же время испытывавшая материальные затруднения: несмотря на то что его творчество имело широкий резонанс в Скандинавии, властями он был внесен в черный список и лишен средств к существованию. Чернявский высказывался в защиту писателя: «Приглашение его в СССР было бы для него и материальной, и моральной поддержкой»^{291}.

Таким образом, стремясь способствовать международному признанию СССР, ВОКС и другие советские организации брали иностранцев под свое покровительство и устанавливали с ними взаимовыгодные отношения (клиентелы). В то же время в условиях ужесточения ограничений на зарубежные поездки и усложнения бюрократических препон, которые необходимо было преодолевать, чтобы выехать из Советского Союза, доступ к внешнему миру становился все более и более ценным товаром, за которым охотились и о котором мечтали советская интеллигенция и культурная элита. Организации, подобные ВОКСу, выработали форму патронажа, которая способствовала достижению их целей и, естественно, содержала серьезную идеологическую составляющую. Зарубежным друзьям ВОКС предлагал помощь и услуги в расчете получить взамен благожелательные отзывы в средствах массовой информации и готовность участвовать в различных кампаниях; советской интеллигенции ВОКС предлагал зарубежные контакты и помощь в организации поездок за границу, с тем чтобы, в свою очередь, иметь авторитетных и ортодоксальных спикеров, прежде всего в обществах дружбы. Разумеется, на советских интеллигентов оказывалось гораздо большее давление, особенно с конца 1920-х годов, когда их нередко вынуждали ставить свое имя под международными обращениями и принимать иностранных гостей предписанным образом.

Что же конкретно ВОКС предлагал советской интеллигенции? В 1925 году он запросил 3 тыс. руб. из Валютного управления Наркомфина для выплаты ученым, выступавшим в обществах дружбы. В целом ассигнования ВОКСу со стороны советского государства в 1927 году составили 50 тыс. руб., поддерживавшихся золотом после реформы 1924 года, к которым можно было добавить 20 тыс. руб. в иностранной валюте. Однако, пожалуй, более важным и реальным фактором, чем прямые финансовые выплаты, являлась политическая поддержка избранных лиц в получении ими ассигнований в твердой валюте, включая суммы, выделявшиеся Валютным управлением Наркомфина вне лимита. Маяковскому для поездки по делам ВОКСа в Варшаву, Прагу и Париж выделили в 1927 году именно такую помощь, учитывая «серьезное политическое значение» его выступлений за границей. Писатель Всеволод Иванов получил аналогичную поддержку также в 1927 году для поездки в Европу и США^{292}.

Но это были случаи особых привилегий, нерядовые. В повседневной практике ВОКС рассылал типовые письма ученым, которых, по его сведениям, собирались послать за границу для изучения зарубежных достижений. В этих письмах адресатам предлагалось поделиться со Всесоюзным обществом своими зарубежными связями, а также высказывалась просьба устраивать за границей встречи с потенциальными гостями СССР. Кроме того, в советском обществе, становившемся все более закрытым, ВОКС действовал как курьер для интеллигенции, принимая и пересылая материалы для своих клиентов из ее рядов. Особую значимость такая деятельность приобрела с конца 1920-х годов – в качестве законного способа связи с внешним миром и как путь за рубеж для провинциалов, не имевших необходимых знакомств. Например, в течение нескольких месяцев 1929 года ВОКС переправлял фотографии и корреспонденцию между ученым из Нижегородской архивно-этнографической комиссии и Г.Ф. Осборном, ведущим специалистом по евгенике в США («Я всегда буду рад быть полезным Осборну и ВОКС», – писал благодарный ученый). Также ВОКС изыскал почтовый адрес Макса Планка для одного из советских физиков и в числе других подобных услуг осуществлял обмен корреспонденцией между Бодлеанской библиотекой в Оксфорде и Государственной публичной библиотекой в Ленинграде^{293}. ВОКС даже мог организовать для представителей культурной элиты публикации за рубежом. Вот лишь один пример: в июне 1929 года сотрудники ВОКСа активно искали парижское издательство, которое напечатало бы, как они надеялись, работу о театре Мейерхольда^{294}. Многие советские интеллектуалы ухватились за столь благоприятную возможность осуществить свои профессиональные, личные и творческие планы.

Далеко не каждому было ясно, что именно может сделать для него ВОКС. Например, в 1929 году инженеру из Уфы, который надеялся на помощь Всесоюзного общества в получении заграничного паспорта, в ответ на его обращение было предложено поработать – написать небольшую статью о культурном строительстве в его автономной республике для публикации в воксовском бюллетене^{295}. Академик Н.Я. Марр – лингвист, чьи теории и авторитет признавались даже во времена гонений на пытавшуюся сохранить независимость Академию наук, – в более язвительной и прагматичной манере наводил справки о том, как ВОКС собирается оказывать свои услуги в условиях все возрастающего риска, который представляли контакты с иностранцами в конце 1920-х годов^{296}. Он заявил Каменевой на очередном собрании ученых в 1928 году:

Мы говорим [об этом] дома… и должны поэтому говорить откровенно. Как сделать так, чтобы я был гарантирован, чтобы меня не только напечатали за границей, но и еще напечатали бы так, в таком издании, чтобы это не принесло бы мне потом целую массу неприятностей?^{297}

Конечно, гарантий никто дать не мог. Однако предлагалось не просто встречать гостей или представлять СССР за рубежом в выгодном свете, но еще и делать заявления, подписывать петиции и принимать участие в различных кампаниях.

Начиная с середины 1920-х годов партийные органы стали привлекать интеллигенцию к участию в тех или иных кампаниях, требуя подписывать составленные заранее декларации. Например, в 1925 году Коминтерн планировал распространять «открытые письма русских ученых и деятелей искусств» в защиту СССР; к концу десятилетия практика подобного рода стала более частой. В 1930 году ВОКС опубликовал в своем бюллетене 700 подписей в рамках кампании осуждения «вредителей» по делу «Промпартии», а собрание 23 ноября 1930 года в Доме ученых дало достаточную пищу для нужных сообщений по радио и в печати^{298}. Советские интеллектуалы, которым предоставлялась возможность ездить за границу, неизбежно должны были как-то расплачиваться со своими партийно-государственными покровителями – в первую очередь доказывая в более конкретных формах собственную идеологическую лояльность.

Изменился смысл отношений в системе «патрон – клиент», иностранные «буржуазные» контакты определенно стали более опасными. Если в начале 1920-х годов чиновники партийно-государственного аппарата боялись главным образом того, что представители интеллигенции, подолгу проживая за границей, не вернутся оттуда или будут печататься в эмигрантских газетах, то к концу десятилетия, в условиях ужесточения контроля за отъезжавшими за рубеж, у партработников появился страх, что наиболее востребованные деятели науки и искусств будут стремиться выехать за границу на короткий срок, но с не менее «вредоносными» результатами. Именно этот страх отражен в явно отрицательной характеристике артистов балета, адресованной Каменевой и предупреждавшей ее об опасности разрешения им отправиться в международное турне^{299}.

Поскольку предполагалось, что установление заграничных контактов через ВОКС обеспечивает некую политическую защиту, то желание интеллигенции вступить в ряды Всесоюзного общества проявилось заметно сильнее после ожесточенной критики специалистов в годы «великого перелома». Профессор Государственной академии художественных наук (ГАХН) А.А. Сидоров собственноручно написал обращение к Каменевой относительно своего изданного в Берлине альбома о Москве, который ВОКС рекомендовал немецким интеллектуалам. В апреле 1929 года альбом и его автор подверглись критике в советской печати, поскольку книга содержала подозрительно большое количество изображений и описаний церквей. Используя эмоциональную лексику просителя, Сидоров обращается к Каменевой «с большой внутренней болью»; далее следует деловая часть письма, в которой профессор указывает на свою «конкретную заслугу по культурной связи с Западом» и настаивает на том, что «ВОКС имеет все основания реабилитировать мою книгу от исключительно враждебных нападок»^{300}. Представитель авангардного искусства Сергей Третьяков, при содействии ВОКСа посетивший в 1930 году Берлин, полностью выполнил свою задачу, активно поддерживая за границей коллективизацию и оправдывая смертные приговоры по делу «Промпартии». Но также он установил долгосрочные интеллектуальные связи для заинтересованного и обоюдно важного творческого обмена с Брехтом, Беньямином, Пискатором и другими представителями берлинского авангарда, преследуя свою цель, не противоречившую целям ВОКСа, – представить Москву как центр международного авангарда^{301}.

ВОКС превратился в среднего ранга покровителя советской интеллигенции внутри византийской системы распределения разрешений на выезд из СССР, установившейся в 1920-е годы. Роль ВОКСа возросла благодаря простому факту: ученые и артисты гораздо чаще получали отказ в разрешении на выезд, чем технические и торговые специалисты, дипломаты и государственные чиновники. В 1921 году председатель ВЧК Феликс Дзержинский заявлял протест ЦК партии по поводу того, что народный комиссар просвещения Луначарский «систематически» оказывает поддержку деятелям искусств при выезде за рубеж. Некоторых из них Железный Феликс злобно обвинял в связях с иностранной разведкой. Необходимость в восстановлении сил и лечении едва ли могла быть достаточно убедительным основанием для зарубежной поездки: пусть, как он язвительно замечал, проводят отпуск в провинции. Это наводит на мысль, что начиная с середины 1920-х годов действительно «частные» поездки в основном остались в прошлом. Поездка должна была быть организована – даже если она осуществлялась за свой счет – через особое государственное учреждение, покровительствовавшее выезжавшему. Процедура получения разрешения и проверки документов у чиновников разных уровней, в их особых комитетах и комиссиях, становилась все более устрашающей. Чаще всего необходимо было заручиться поддержкой с места работы (и от партийной ячейки – для коммунистов), от организаций, финансировавших зарубежные поездки на конференции, выставки или соревнования, от комиссариата, к которому принадлежала организация (т.е. от Комиссариата просвещения, или здравоохранения, или народного хозяйства и т.д.), а после 1924 года – еще и от специальной комиссии при ЦК, носящей громоздкое название «Комиссия по проверке заграничных командировок государственных учреждений, общественных и хозяйственных организаций». Естественно, на каждом из этих бюрократических уровней возрастала угроза волокиты и отказа. Каждый отъезжавший подвергался проверке со стороны службы госбезопасности, представители которой входили в состав комиссии при ЦК. Наиболее посещаемой среди европейских стран до 1933 года была Германия (поездки для представителей культуры и науки, а также технических и экономических специалистов организовывал Наркомпрос), второе место – со значительным отставанием – занимали другие европейские страны и США^{302}.

ВОКС разными способами влиял на политику зарубежных поездок. Он сам по себе являлся распределительным центром для оформления приглашений из-за границы и мог, таким образом, быть главным спонсором поездок за рубеж. Начиная с 1924 года Комиссия заграничной помощи, а затем ВОКС, часто совместно с соответствующим советским посольством, играли заметную роль в определении желательности поездки тех или иных деятелей искусства, музыкантов и актеров на гастроли. ВОКС также зачастую поддерживал ходатайства о выезде за рубеж членов других организаций, так что масса ученых, студентов и прочих представителей интеллигенции активно искали содействия ВОКСа. И последний представлял ходатайства и официальные документы в поддержку отъезжавших соответствующим чиновникам. Связанные с реализацией инициатив ВОКСа деятели, такие как лингвист и фонетист С.К. Боянус, надеявшийся съездить в Лондон в 1928 году, получали помощь. Боянус помогал в осуществлении новой программы ВОКСа по продвижению «иностранных языков в массы», и его работа была поддержана как приносившая несомненную «общественную пользу». Когда специалист по саамскому языку профессор Грюнер – чей доклад об условиях жизни советских ученых произвел на уполномоченного ВОКСа в Швеции хорошее впечатление – в 1927 году, вынужден был «буквально голодать», ВОКС предпринял попытку достать 500 руб. в особом Валютном управлении, чтобы оплатить его долги, учитывая прошлые заслуги Грюнера и ущерб, наносимый престижу советского государства бедственным положением такого ученого. Профессор В.В. Бунак, директор Института антропологии при Первом МГУ, в 1930 году собрался поехать в Лондон на конференцию Международной федерации евгенических организаций. Англо-американский сектор ВОКСа полностью поддержал его заявление, потому что профессор был готов выступить в Британском обществе культурных связей с докладом о положении советских ученых, в котором опровергал информацию «Таймса» и других источников о том, что «беспартийным ученым не дают, мол, возможности заниматься научной работой и т.д.»^{303}

Итак, послужной список, предъявляемый кандидатом на выезд, и политико-идеологическое обоснование необходимости его поездки с точки зрения международной политики были главными соображениями при составлении характеристик, которые советские чиновники рассылали по инстанциям своей системы. Эти же категории обычно использовались при рассмотрении дел, связанных с групповыми поездками, выставками и политическими мероприятиями, в которых сотрудники ВОКСа участвовали в качестве членов комиссий высокого уровня. Соображения технической компетентности могли заменить политическое обоснование, как это имело место, например, на специальном заседании комиссии Оргбюро при участии Каменевой, когда была утверждена поездка советской делегации на международную кинематографическую выставку в Голландию. Решающим аргументом стало то, что одиннадцать советских режиссеров смогут познакомиться с новейшими достижениями «кинопроизводства на Западе»^{304}.

Когда чиновники, которые давали согласие (или отказ) на предоставление вожделенных командировок другим, сами изъявляли желание путешествовать, им приходилось использовать то же сочетание льстивого выпрашивания и демонстрации политической лояльности, какое они наблюдали у собственных клиентов. Сама Каменева сообщала в секретариат ЦК, что ее двухнедельный отпуск в Турции был рекомендован врачами и получил «полную поддержку» со стороны Чичерина и Микояна. Это было бы важно не только для ВОКСа, но и в целом для взаимоотношений с незападным миром: «Неоднократно восточные послы мне шутя отмечали, что я проявляю особые симпатии к Европе, а им не уделяю внимания». Выдача разрешений на зарубежные поездки была постоянной заботой партийной и государственной номенклатуры самого высокого уровня. Радек, который в начале 1920-х годов был главным странствующим стратегом Коминтерна, писал Сталину, что его не выпускают из страны, после того как он попал в опалу в качестве члена троцкистской оппозиции. Но теперь, будучи советником Сталина, он просил направить его как корреспондента «Известий» на конференцию по разоружению в Женеву; там он также смог бы, по его предположению, сыграть определенную роль в обеспечении признания СССР Соединенными Штатами, вступив в переговоры с американскими представителями после избрания Франклина Рузвельта президентом страны. Политбюро удовлетворило его просьбу^{305}.

Отношения по принципу «патрон – клиент», свойственные функционированию советской системы в целом, часто служили доказательством того, что в советском государстве личные связи преобладали над институциональными. Патерналистские связи, зародившиеся, по общему мнению, еще до Нового времени, – это именно то, что Шейла Фицпатрик назвала «архаизирующей» чертой сталинизма. При советском патернализме, как отметила Фицпатрик, «окончательные решения по распределению ресурсов принимались бюрократами исходя из личных, а не законных с бюрократической точки зрения соображений»^{306}. Однако взаимодействие между ВОКСом и интеллигентами, выезжавшими за границу, – это пример многолетних отношений между партийно-государственными патронами и их клиентами, основанных именно на институциональных целях партии-государства, а не на личностных интересах. Даже если интеллигенция выражала свою благодарность с помощью персоналистского языка, типичного для советских патерналистских отношений (глубокое уважение, благодарность, внимание и дружба), стратегии и приоритеты, регулирующие эту систему покровительства, определялись бюрократически и были мотивированы идеологически. Советская патерналистская система могла быть в одно и то же время субъективной и укорененной в официальных ведомственных подразделениях в высшей степени забюрократизированного партийно-государственного аппарата^{307}. Например, в своем исследовании покровительства и культа Сталина Ян Плампер доказывает, что, в отличие от нацистской Германии, «новые клиенты должны были “захотеть” стать клиентами и от них требовалось выказывать признаки “веры”»^{308}. Специфика этого характерного советского идеологического персонализма заключалась в том, что патерналистская система распространялась и на зарубежных клиентов. Данная система была включена в ведомственные структуры, охватывала международные связи и подчеркнуто отражала значимость идеологии в коммунистическом государственном устройстве.

ВОКС с его особым интересом к сфере, образовавшейся на пересечении пропаганды, влияния и культурных отношений, находился в авангарде согласованного и зачастую искусного использования новым режимом системы патронажа на службе культурной дипломатии. В то же время повторяющаяся изо дня в день рутина была изначально важной чертой советской международной бюрократической машины. Обычный репертуар зарубежной деятельности ВОКСа стандартизировался, вращаясь вокруг обществ дружбы, отсылки печатных материалов, нацеленных на заграницу, попыток влиять на зарубежную печать, а также вокруг использования советской интеллигенции посредством путешествий, публикаций и выставок. При этом какими бы компетентными и преданными делу ни были Каменева, Аросев и прочие, неизменными чертами международной деятельности ВОКСа оставались проволочки, путаница, отвратительные переводы, нехватка квалифицированных кадров и непонимание культурных особенностей других стран и народов. В этом смысле зарубежная деятельность ВОКСа была поистине продуктом и отражением общественной и политической системы, которая его создала.