Текст книги "Беременная вдова"

Автор книги: Мартин Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Внезапно, совсем внезапно выяснилось, что они перешли к фруктам – было без десяти десять. Голова Лили опустилась еще на дюйм, а рот ее складывался в трагическую маску. Глория поднялась на ноги и начала собирать тарелки и журналы. Кит с некоторой беззаботностью отложил «Антиномианизм у Д.-Г. Лоуренса» (с виду не так уж сложно, довольно много о том, как Фрида со всеми ебется) и сказал:

– Я тут как раз думал о сексе в другой жизни.

Что его заставило нарушить правило второе? Первое он уже нарушил (ничего не делать); теперь он нарушает второе (и ничего не говорить). Что его заставило? Отчасти сила. Каждое мгновение с восточной стороны сияло ею, силой класса и силой красоты, с бесконечно малой добавкой (не будем о ней забывать) силы торжественного открытия призвания, силы выражения своих мыслей собственноручно выбранными словами (и одновременно упорядочивания ближайших карьерных перспектив Марвина М. Медоубрука). Но поделать с этим он все равно ничего не мог. Потому что каждый его вдох сделался чистым гелием, много, много легче воздуха. Все кончено, и это – высшая точка моей юности, подумал он, продолжая:

– С переселением душ – тут, наверное, все зависит от того, кем родишься снова: тигром или гиеной, а в Израиле они же вообще с места не сдвинутся до Судного дня, а в раю, который у Амина с Руаа, там у них девочки, а мальчиков нет, плюс неплохое prosecco, Лили, так Уиттэкер говорил, а что касается нас, тут не все потеряно, ведь Гавриил сказал Адаму, что даже на небесах ангелы занимаются взаимным проникновением, и потом…

Он замолчал, затих, издавая себе под нос негромкое ржание, и обвел собравшихся взглядом исподлобья. Никто не слушал. Никто не заметил. Кит хладнокровно взял «Энкаунтер» и открыл его и нахмурился в его адрес.

– Оставлю вас, – медленно произнесла Лили, – наедине с вашими картами. Ой, глядите. Не может быть… «Let It Be».

– Да, жалко, правда? Последний диск «Битлов», – сказала Шехерезада. – «Let It Be».

Глория, приложив сбоку к подбородку раскрытую ладонь, говорила:

– Новая английская библия. Нет, это плохая идея… Так-так, а времени уже много. Ну что ж. Йоркиль добрался до Монако. А Бьютимэн надо как следует выспаться. Пойдем, Лили, удалимся рука об руку… Притворимся, как будто мы с тобой такие разговорчивые, современные. Нет, это точно ошибка. Новая английская библия.

– Согласен, Глория, – сказал Кит. – Библии, библии. Я вот читаю про библии.

– Да? И что?

– Вот послушай. На самом деле, довольно смешно. Послушай. Какой-то любитель соваться в чужие дела, придурок и вообще странный тип по имени преподобный Джон Джонсон, попался при попытке вывезти пять тысяч контрабандных Библий в Россию через Чехословакию. А до того он уже вывез четверть миллионав Болгарию и на Украину. Зачем? Короче, этот идиот несчастный находится в московской тюрьме. В самой худшей московской тюрьме.

Кит почувствовал, как Лилина туфля, копошась, тычет его в голень. Он поднял глаза. А Глория начала с теплотой в голосе:

– О, это прелесть – нет, это просто прелесть. Нахальный юнец вроде тебя несет такое о посвященном в сан миссионере. Ты меня очень обяжешь, если будешь следить за своим языком, когда говоришь б подобных вещах. Рисковать тюрьмой ради своих убеждений. Прошу прощения, но я католичка. И моя страна – это моя вера. Да, это правда, я верю в Бога – так уж сложилось. И я считаю, что этот человек обладает невероятной смелостью.

– Скажи мне, Глория, – попросил Кит, – а в Деда Мороза ты случайно не веришь? Нет? Ну конечно. Ты это переросла. Конечно, переросла. Знаешь, а жаль, что про Деда Мороза в твоей священной книге ничего не говорится. А то бы ты, глядишь, и Священное Писание переросла. Да, жалко все же – они что, не могли по крайней мере предвозвеститьДеда Мороза в Новом Завете? – Он продолжал тонким голосом: – Ну, знаешь: и будет приходить человек, каждое Рождество Христово, и одет он будет в красный костюм с белой оторочкой, и будет он ехать по воздуху на санях, запряженных летающими оленями… Может, это помогло бы всем вам, идиотам несчастным, увидеть вещи в их истинном…

Лили снова пнула его. Движением головы она направила его взгляд – на этот раз не на Глорию, а на бесцветное лицо Шехерезады. Та изменилась, стала другой. Знаете, на кого она была похожа? Она была похожа на фотографию девушки, которая отличилась в игре на клавесине, или накрутила пять тысяч миль, работая в «Обедах на колесах», или спасла кошку, залезшую на огромный дуб позади ратуши.

* * *

Когда около двенадцати, проведя два часа за пасьянсом в оружейной комнате, Кит пришел в темную башню, неровный свет, покачиваясь, пробирался вниз, а на крутых ступенях его встретила леди с фонарем.

– А я тебя искать собралась, – сказала Лили.

– Зачем?

– Не знаю. Какое-то странное чувство было.

Она повернулась и стала подниматься. Он пошел следом.

– Ты рано. – Она наблюдала за ним через плечо. – Да еще пьяный.

– М-м. Ну да. – Начиная примерно с одиннадцати двадцати Кит выпил три больших стакана чего-то под названием «Парфэ амур» – розового, липкого и оскорбительно сладкого. За этим последовала большая часть бутылки бенедиктина. Он вошел в комнату следом за Лили со словами:

– Да. Ну да. По моим меркам.

– Полегчало тебе небось, – сказала Лили, забираясь в постель.

– Полегчало? Полегчало? С чего бы это мне полегчало?

– Что не вышвырнули за порог. После такого выступления. Дело не просто в том , чтоты говорил, а в том , какты говорил. По-садистски. Повезло тебе.

– О да, повезло, это точно. Откуда мне, черт возьми, было знать, что она религиозная?

– Ты про Шехерезаду?

– Да, я про Шехерезаду. – Он расстегивал рубашку, ремень. Свалившись, он сказал: – По виду и не скажешь, что она религиозная.

– Про тебя тоже… Это же Тимми, идиот ты эдакий.

– Тимми? Тимми что, такой религиозный?

– Религиозный? Он верующий-маньяк. Ты вообще когда-нибудь слушаешь? Ввозить контрабандные Библии – это как раз именно то, чем Тимми все время занимается. За этим он и в Иерусалим ездил. Они туда ездят евреев обращать.

Он выключил свет и опустился на кровать.

– И Бухжопу ты тоже обидел.

– Ой, да шла бы она на хуй.

Последовало короткое молчание. Потом она сказала:

– Ты разницу заметил? Глория вся так и поднялась на защиту. А Шехерезада-то. У нее глаза были ледяные.

– Жалкий цирк, – ответил он.

– Знаешь, мне кажется, с Шехерезадой что-то не в порядке. Тебе не кажется? Видел, какая она бледная была?

– Бледная?

– Ты что, хочешь сказать, что не заметил? Глория сказала, у нее вид – прямо доброе привидение Каспер. Как ты мог не заметить?

– Не заметил, и все, – сказал он. – Нет , с видуона не религиозная . Сиськиу нее с виду не религиозные. И вообще, ты чего не спишь?

Последовало долгое молчание. Потом ее торс, жесткий и пугающий, разом поднялся, и Кит обнаружил, что сжимает веки в свете электрической лампы.

– Я чего не сплю? Я чего не сплю? – повторила она. – Ты хочешь сказать, после того, как меня накачали наркотиками?

Меня здесь нет, подумал он. Меня здесь нет, и кроме того, это вообще не я.

– Господи. Это все равно что стакан бариявыпить. Я решила, что у меня, наверное, овуляция. Сообразила, в чем дело, только когда вернулась сюда и у меня началась отрыжка.

Отрыжка? Видишь ли, Лили, я, честно говоря, довольно сильно разочарован тем, как все сложилось сегодня вечером. Да-да, разочарован. У меня были другие идеи – другие планы и надежды.

– От азиума бывает вонючая отрыжка, – продолжала она.

Вонючая отрыжка? У тебя, Лили, случайно нет такого ощущения, будто кое-что слегка не оправдало ожиданий? Согласен, это если взглянуть с моей точки зрения. Позволь мне объяснить. В этот момент я должен быть в позиции «морской узел» с твоей подругой Шехерезадой, в спальне за апартаментами; где-то в этот момент я должен отирать рот о шелковистое бедро, прежде чем приняться за вторую пинту ее телесных выделений. А вместо этого? Вместо этого я оказался в мире придирок – бьющих в цель придирок, овуляции, вонючих отрыжек.

– Погоди. – Его глаза постепенно раскрылись. – Я перепутал бокалы – вот и все. Твой предназначался для меня.

– Тебе-то зачем транквилизаторы понадобились? Дилькаш? Нет, – сказала она. – Врешь ты все. У тебя было назначено какое-то сексуальное свидание с Шехерезадой – что, разве нет? А ты обосрал Бога и все прощелкал.

Так продолжалось до половины четвертого. Версию Кита, по сути, нельзя было опровергнуть (так он, по крайней мере, считал тогда), и он решил от нее не отступать. Так продолжалось до половины четвертого. Потом Лили погасила свет и оставила его предаваться своим мыслям.

* * *

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Кит Ниринг обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Его комната, настоящая, разве что слишком маленькая, но обычная комната, мирно покоилась в своих четырех хорошо знакомых стенах [76]76
  Ф. Кафка, «Превращение». Перевод С. Апта.


[Закрыть]; глаза же у него были человеческие. Дело, однако ж, обстояло именно так – он стал огромным насекомым с человеческими глазами.

4. Torquere – «перекореживать»

«Давай скорее, кончай начинать». Воздух вокруг него подрагивал и вибрировал – каждой волны по объему хватило бы, чтобы заполнить телефонную будку, – воздух вокруг него звенел и гудел, но ему надо было войти в кухню. В кухню ему надо было войти, потому что ему надо было выпить кофе. А кофе ему надо было выпить, чтобы подпитаться никотином, по которому рыдал его зловонный рот…

При его приближении три девушки не стали ни кричать в голос, ни забираться с ногами на стулья, ни пробиваться, как младшая мисс Замза, к широкому окну, чтобы глотнуть полной грудью пригодного для дыхания воздуха. Оставшись сидеть на своих местах, они уставились на него. «Кончай скорее». Лили смотрела на него с какой-то бесконечной усталостью, Глория – с презрением, что предназначается раздавленному врагу, а от пустого взгляда Шехерезады Кит почувствовал себя невидимым – морально невидимым, как, говорят, индусам высших каст невидимы нищета и убожество. «Давай кончай».

Потея и ругаясь, дрожа, плача и куря, он сидел на западной террасе, на двухместном диванчике, в компании профессора Медоубрука и «Антиномианизма», Ноттингема и Сардинии с Гвадалахарой, Д.-Г. Лоуренса с Фридой фон Рихтхофен. Если ужасная теория правильна и внешность зависит от того, насколько ты счастлив, то у Кита в действительности имелись шесть беспомощных ножек, беззубые слюнявые челюсти, выпуклый коричневый живот, металлический панцирь, а на спине виднелось зашвырнутое туда яблоко, гниющее и источающее вонь. Приближалась гроза – слишком поздно. Не небо – сам воздух был гангренозной системой. Сам воздух вот-вот должно было стошнить. А с дерева доносились голоса желтых птиц – они готовы были описаться от смеха.

В общем, жалость к себе присутствовала – охваченный ею, он, тем утром в зеркале, напоминал зародыш, лицо – зародыш похмельной жалости к себе. Что же касается того, другого дела, связанного с Лили, он носом чуял обтекавшие его сточные воды неблагодарности. И свою побочность он тоже чувствовал. «Побочный! В чем позор?» – шептал он раз за разом. «Зачем же // Клеймят позором? – Грязь! Позор! Побочный!» [77]77
  У. Шекспир, «Король Лир». Перевод М. Кузмина.


[Закрыть]. Здесь, в Италии, Кит походил на Сало [78]78
  Республика Сало– созданная фашистами в 1943 г. Итальянская социальная республика, где одновременно с немецкой администрацией имелось марионеточное правительство Муссолини.


[Закрыть]в 1944 году – республика распада и поражения, импотенции и пустоты…

Но мужчины изворотливы. Они сами не знают, насколько они изворотливы. Изворотливы даже в глубине своего изворотливого «я». Жизнь констатировала его смерть, но где-то внутри, возможно, в паху, пульсировала надежда. Он чувствовал ясность, какая сопутствует концу света.

Кит разработал стратегию в отношении Лили. В заднем кармане его джинсов в данный момент находилось письмо Николаса об их сестре, Вайолет, – так и не прочитанное. Тактическое благоразумие требовало, чтобы он ознакомился с его содержанием; раз или два он раскрывал конверт и рассматривал его. Но решимость его не могла противостоять садистскому запрету его нутра, его желудка, и он лишь как мог набирался храбрости, глядя на твердые завитки братнина почерка.

Итак, Кит разработал стратегию в отношении Лили. Еще он разработал стратегию в отношении Шехерезады.

Она послышалась вновь, издалека, очищающая, как принято считать, молва грома.

* * *

Около полудня он поднял голову и увидел, что через двери в сад на него неотрывно глядит Лили. На лице ее читалась квинтэссенция того судебно-аналитического выражения, на которое он вдосталь насмотрелся прошлой ночью. По резкости ее движений, когда она открывала стеклянные двери, Кит понял, что она явилась к нему, вооружившись фактами, серьезно подкрепленными исследовательской работой. Он почувствовал объяснимый испуг; однако каким-то образом ему удалось прижать ее к себе, эту воздушную ясность конца света.

– Вид… у тебя… ужасный, – сказала она. – Значит, так. Не хватает двух. Я пересчитала свои таблетки – там не хватает двух. Это еще почему?

Он промолчал.

– Молчишь. Две. Ты одну на себе попробовал, да? И решил, что она безвкусная. Выкуриваешь по блоку французских сигарет в день, поэтому и решил, что она безвкусная. Ты попробовал ее на себе. А потом накачал меня, чтобы переспать с Шехерезадой.

Кит закурил «Диск бле». В солнечном сплетении у него был тугой шар, надутый газом – газом веселящим и газом слезоточивым; газ этот был сладковатым и бесцветным, от него Киту хотелось рыдать и хихикать. Ибо даже от него не укрылись тихий артистизм, приглушенное равновесие его судьбы: вот он, сидит, разбирается с последствиями плана переспать с Шехерезадой – не переспав сШехерезадой. И потом (подумал он в изнеможении), есть ли оно, хоть какое-то, нет ли его никакого, не известного никому нечта: есть ли на свете какое-либо вознаграждение, какая-либо моральная компенсация за то, что он не переспалс Шехерезадой?

– Лили, я перепутал бокалы. Вот и все.

– Перепутал? Как ты мог их перепутать? Они были разные… Я спросила у Глории, она говорит, ты перед ужином пил пиво.

Он не ждал этого удара с нетерпением, однако он его предвидел – этот удар в самый пах своей защиты. Глория была права. Пиво, причем в массивном стакане, а не в бокале на тонкой ножке из закаленного стекла.

– Это позже было, – сказал он. – Сначала я выпил prosecco. Как и предыдущим вечером.

– Мне вроде бы помнится, ты сразу пошел и взял себе пива.

– Вроде бы помнится, Лили? Откуда тебе помнить? Тебя же накачали наркотиками. Извини, но тут ничего не попишешь.

– Да, накачали. Ради вашего с Шехерезадой свидания.

Кит выдохнул и подумал о мужском гневе: мужской гнев в качестве тактики. В голове у него уже была готова первая фраза. «Лили, да как ты смеешь» – и так далее… Неопытный, но наблюдательный Николас как-то дал ему совет: гнев так или иначе стоит попробовать; когда положение твое действительно тяжелое, мужской гнев так или иначе стоит попробовать – потому что некоторые женщины так или иначе инстинктивно боятся его, даже лучшие и смелейшие из них. Даже самые опытные террористы, сказал Николас, все равно не способны устоять против мужского гнева – потому что он напоминает им об их отцах. Кит в нынешнем своем состоянии: согбенная фигура на диванчике, под тундрой Лилиного взгляда – нет, Кит не собирался прибегать к мужскому гневу. Он был не способен к гневу – гневу, во власти которого лишь оттягивать события.

Лили сказала:

– Не свидание. Не ебля. Она не такая. Нету в ней этого… Нет. Ты подумал, что она с тобой заигрывает, и собирался что-то предпринять. Вот почему ты плескался в ванной полтора часа.

Кит пошевелился. Согласно Николасу, это, разумеется, было аксиомой – тебе следовало ухватиться за него, за тот момент, когда ведьминский радар впервые дал сбой в показаниях. Он сказал (чихнув, как невежа, отчего ладонь его втайне покрылась соплями):

– Да ладно тебе, Лили. Ты же так гордишься своей рациональностью. Подумай. Я провел – сколько? – двадцать вечеров наедине с Шехерезадой. Если бы я был вроде… Если бы я был из этих, я бы уже давно что-нибудь предпринял. Господи. Она мне нравится, она милая девушка, но это не мой тип. Мой тип, Лили, – это ты. Ты.

Она поизучала его.

– А таблетки? – Она еще поизучала его. – М-м. Твой рассказ звучал бы убедительнее, не будь у тебя такой суицидальный вид.

Тут Кит решил пойти на риск дважды – в обоих случаях это было необходимо (изучала ли она вчера ночью «Джейн Эйр»? как часто пересчитывала таблетки?). Он сказал – он продекламировал:

– Значит, ты заметила.Так слушай. Первую таблетку я принял после того, как прочел первое письмо от Николаса. Вторую таблетку я принял – вернее, попытался, – чтобы подготовиться к прочтению второго. О'кей?

– Ты на него даже не взглянул. Оно по-прежнему в «Джейн Эйр».

– Нет. – Он сунул руку в задний карман. – Оно было у меня при себе вчера вечером. Я прочел его вчера вечером. Потому-то и напился. У меня нет слов, Лили. Вайолет. Это правда не на шутку страшно, очень. Помоги мне. Мне нужна твоя помощь, Лили, чтобы все это обдумать. Помоги мне.

Она согласилась дать себя довести за руку до дивана-качалки, где он расправил письмо у нее на коленях.

Кит, дорогой мой малыш!

Что толку эту рухлядь ворошить! От боли сердце замереть готово // И разум на пороге забытья. Не беда, что голова не так лежит, лежала бы душа правильно [79]79
  Фраза, приписываемая Уолтеру Рэйли – английскому аристократу, фавориту Елизаветы I, казненному в 1618 г. по обвинению в заговоре против короля.


[Закрыть].

– Йейтс, Китс, – пробормотал он. – И сэр Уолтер Рэйли. – Теперь Кит очутился в забавном положении – он надеялся, что новости о сестре будут правда не на шутку страшны, очень. – Это были последние слова Рэйли, – продолжал он. – В тот момент он клал голову на плаху.

Они начали. И Вайолет, не самая надежная из молодых женщин, не подвела своего брата.

* * *

Немного позже Лили появилась опять с чашкой кофе, предназначенной для него, и он поблагодарил ее и молча пил, пока она стояла, глядя в окно, со сцепленными руками и обновленным блеском в глазах.

– Ну ладно. Глория говорит, она не уверена насчет пива. Совсем не уверена. Так что я, наверное… Так, а это что еще такое? Нет, ты погляди, ну и видик.

Шехерезада с Глорией, одетые в угольно-серые костюмы с осиными талиями, рука об руку шли по террасе, направляясь к ступенькам, что вели к тропинке и в деревню.

– Церковь.

– Жалкое зрелище, правда? – сказал Кит. – Совершенно жалкое, черт побери. Глория ведь католичка, так? Шехерезада – нет. Какой веры Шехерезада?

Лили объяснила ему, что Тимми, по крайней мере, принадлежит к пятидесятникам, – надо признать, Кит по-прежнему считал, что эта информация ему необходима.

– Ну вот, – снова начал он. – Санта-Мария. Католическая. Не до жиру, черт побери. А?

– Что ты так заводишься по этому поводу? Слышал бы ты себя прошлой ночью. Как ты стонал и завывал во сне.

– Это все лицемерие.

– Визжал, как свинья, которой операцию делают.

– Лили, дело в принципе. Они верят в Деда Мороза. Почему? Потому что подарок, который он несет, – вечная жизнь.

– Что такое антиномианизм?

– Это когда делаешь все, что хочешь, в любое время дня и ночи, и шли бы они все. «К словам „нужно“ и „должно“ я никакого отношения не имею» [80]80
  Фраза, приписываемая Д.-Г. Лоуренсу.


[Закрыть]. – Почувствовав, что его тело расслабилось, Кит продолжал: – Это, Лили, означает «против закона». Странно, что ты этого не знала. Фрида такая же была. Немка, понимаешь. Нудизм и йогурты. Поклонение Эросу. Ницше. Отто Гросс. «Ничего не подавлять!»

– Ты есть не хочешь? – спросила Лили. – Просто мне показалось. Ты похудел. Всю неделю не ешь ничего.

– Ага, давай. Пока они там стоят на коленях, дуры набитые. Господи. На коленях. Не знаешь, смеяться или плакать.

Оставшись на секунду один, он подошел к стене и взглянул поверх нее. Там виднелись две затянутые, пышногрудые фигурки, передвигающиеся по булыжникам. Под ногами у них путались дети, однако ни у Глории в арьергарде, ни у Шехерезады впереди никакие молодые люди не образовывали вьющихся колец.

* * *

В библиотеке он отложил профессора Медоубрука и склонился над полуграмотной книжкой в мягкой обложке, озаглавленной «Религии мира», которая в конце концов отослала его к Книге Иоанна. Затем он расчехлил «Оливетти» и напечатал на ней записку:

Дорогая Шехерезада! Я хочу тебе кое-что сказать. Буду читать в оружейной после ужина. Всего несколько слов.

К.

Закончив, он выполз в салон и двинулся в те края, где был разжалован – словно незваный гость, словно некий раболепный, ничтожный призрак, место которому, возможно, в развалившемся коттедже, но не в крепости на склоне горы в Италии… Казалось, приговор, вынесенный ему, – вечное отлучение, поэтому призывом из внешней тьмы прозвучали слова Глории, когда та завернула в коридор и покровительственным тоном произнесла:

– О, Кит.

– Да, Глория.

– Сегодня вечером есть выбор – мясо или рыба. Рыбу я уже пробовала, и мне показалось, она немножко подтухла. Закажи мясо.

– Благодарю, Глория. Как предусмотрительно с твоей стороны. Я так и сделаю.

– Давай, – сказала она.

Этим все и ограничилось. Чуть-чуть осмелев, Кит вручил Шехерезаде свою сложенную записку, когда они разминулись в приемной, и она приняла ее, не встречаясь с ним взглядом.

Все четверо заняли свои места в кухне: одна католичка, одна протестантка, одна атеистка и один агностик. Да, Кит, в отличие от Лили, был агностиком: он прекрасно знал, что умрет и что рай с адом – вульгарные пощечины человеческому достоинству, но знал он и то, что понимание людьми вселенной оставляет желать лучшего. По его мнению, такой результат был бы интересен главным образом своей банальностью, однако могло бы оказаться, что Бог – правда. Заявлять обратное, как говорил он Лили, когда они спорили об этом, – заумь, самонадеянность «и нерациональность, Лили. Я колеблюсь на грани» – на грани безбожия, Лили. Но делать это приходится. Колебаться. Сейчас, сидя за столом, он сказал ей:

– Мне не надо. – И прикрыл рукой свой бокал.

Они принялись за салат, и Глория обратилась к Шехерезаде:

– Когда будем меняться комнатами? Не сегодня. Я слишком… слаба. По-моему, у меня то, что было у тебя вчера вечером. Подташнивает.

– Это быстро проходит. Сейчас я хорошо себя чувствую. Во вторник утром. Эудженио поможет.

– Йоркиль во Флоренции. Бедная ты, бедная. Ох, как жаль, что нет Тимми.

Китова стратегия в отношении Шехерезады была, таким образом, бесчестной лишь на девяносто девять процентов – в ней имелась мертвая зона размером с пылинку. Он собирался сказать ей, что в нем произошла перемена – он передумал, сердцем и умом. «Да, Шехерезада, это так. Не знаешь ли ты какого-нибудь викария…» Нет, викарий не годится. Светило разума?«…Какого-нибудь духовного наставника, к кому я мог бы обратиться за советом, когда мы все вернемся в Лондон?» Кит понимал, что шансов на успех не намного больше, чем на космическое явление всесильного существа прямо сегодня вечером. Но попытаться следовало. Пока же он искал утешения в разговорах на темы о гармонии, как их вовек не заглушить, эти пробивающиеся нежные побеги надежды, – и тому подобное.

– М-м-м, – произнесла Лили, попробовав свою камбалу.

– М-м-м, – произнесла Шехерезада, попробовав свою.

– Я уверена, что рыба абсолютно свежая, – сказала Глория. – Но мы с Китом вполне готовы удовольствоваться бараниной. Так, Уиттэкер сказал – в полвосьмого. Думаю, надо пораньше лечь. Чтобы нам всем встать свеженькими и бодренькими, – добавила она в заключение, – перед встречей с развалинами.

* * *

С «Антиномианизмом у Д.-Г. Лоуренса» было покончено, он был отброшен в сторону к без четверти двенадцать.

Шехерезада, между прочим, сунула голову в дверь оружейной по пути наверх, а Кит, между прочим, из положения сидя сумел объявить, что неожиданно готов обсуждать вопросы существования Бога и, в частности, достоинства пятидесятнических убеждений (включая упор, который делается в этой вере на пророчество, чудеса и экзорцизм).

– Я довольно хорошо знаю Библию, – сказал он, – и меня всегда очень трогал этот стих у Иоанна. Потом, на этом ведь зиждется идея рождения заново. Помнишь: «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» [81]81
  Евангелие от Иоанна, 3:8.


[Закрыть]. Это, я считаю, не может оставить человека равнодушным.

Он продолжал в том же духе пару минут. Шехерезада ровно хмурилась, глядя на него. Словно его слова были не то чтобы заведомо неправдоподобными, но попросту бестолковыми и неуместными. И скучными – не забывайте, скучными. Киту никак не удавалось ее истолковать: одна видимая рука на одном видимом бедре, смены позы. Ее безразличие. Было в этом что-то… что-то прямо-таки нехристианское. Он сказал:

– Я был совершенно не прав, когда вот так пренебрежительно высказывался. Это было с моей стороны недалекостью. Мне бы хотелось обдумать все это гораздо основательнее.

– Что ж, – ответила она, послушно пожав плечами, – раз уж ты спрашиваешь, в церкви Святого Дэвида в полях есть один человек по имени Джеффри Уэйнрайт. Я ему черкну пару слов насчет тебя. Если хочешь.

– Хорошо. Прекрасно.

Хорошо. Прекрасно. А теперь, Шехерезада, когда со всем этим религиозным дерьмом покончено, что ты скажешь насчет партии в карты и бокала шампанского?По крайней мере, тут все было ясно. По сути, это впервые в жизни бросилось ему в глаза с такой силой: религия – антихрист эроса. Нет, эти две темы – гоночный демон и Бог, Бог и гоночный демон – друг с другом не сочетались. Так он, во всяком случае, решил тогда.

– Тимми в Джеффри Уэйнрайта верит безоговорочно, – добавила Шехерезада. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Не рассказывай Лили, – сказал он, когда она закрывала перед ним дверь. – Она это не одобрит.

И вот, чтобы придать законченность достигнутому за эти выходные, всем своим моральным и интеллектуальным прорывам и победам, он сунул руку в задний карман и перечел письмо снова, на сей раз без Лилиного дыхания на шее.

Что толку эту рухлядь ворошить! От боли сердце замереть готово // И разум на пороге забытья. Не беда, что голова не так лежит, лежала бы душа правильно.

День на работе выдался скучный (август), и я решил оживить вечер фильмом с элементами насилия. Я был не прочь посмотреть «Человек по имени лошадь» – два часа мучений за счет Ричарда Харриса. Мне захотелось пропустить стаканчик-другой чего-нибудь покрепче, чтобы создать настроение, и я заглянул в. «Голову сарацина» у Кембридж-серкус – местечко, по описанию Вайолет, «хорошее». Почему, думал я, Вайолет считает его хорошим – разве что потому, что тут подают алкоголь? Что вообще за отношения у Вайолет с алкоголем – у Англии с алкоголем?

Это оказался далеко не самый плохой из пабов, ковры не намного сырее, чем коврики в ванной, пепельницы-миски еще не переполнены, посетители не замышляют твое убийство вслух. Тут следует заметить, что на той неделе я два дня подряд занимался вечерними новостями (Вьетнам). Когда заказывал, я почувствовал дрожжевой ветерок у себя на щеке и похлопывание по плечу и, еще прежде чем повернуться, почувствовал приближение насилия (насилия за мой счет). Странное это было ощущение. Тип, категория съезжает – приближается нечто в корне неизвестное (мне кажется, это хорошо схвачено в «Оги Марче», когда он наблюдает, как его брат избивает пистолетом пьяного: «Когда лопнула кожа, сердце мое повернуло вспять, и я подумал: неужели ему кажется – сейчас, когда у парня пошла кровь, – будто он знает, что делает?»). Страшно мне не было. Как тебе известно, страшно мне не бывает. Но ощущение было странное.

Я повернулся и обнаружил, что уперся глазами в большое, ромбовидное, тяжелое снизу лицо, причем со ртом, похожим на люк, а язык без дела разлегся на нижних зубах. Это лицо, несомненно, хотело сделать мне больно. Но физическая сила ему не понадобилась. Он сказал: «У тебя же есть сестренка по имени Вайолет?» Я медленно и подчеркнуто сказал: «А что?» – поскольку знал, что за этим последует.

Тут он обнажил свои верхние зубы и ухмыльнулся, кивнув. А после начал смеяться. Да, он хорошенько надо всем этим посмеялся. Потом этот чертов кретин оглядел меня сверху донизу и отвалил обратно к другим чертовым кретинам, сидевшим возле печки для разогревания пирогов, и они тоже принялись за это. Глазеют, ухмыляются, смеются. Между прочим, статус этого кретина в качестве кретина отнюдь не был не имеющим отношения к делу. Стоит ли подчеркивать, что я не подверг презрению кретина qua [82]82
  Как (лат.).


[Закрыть]кретина. Но когда речь заходит об особо тяжелых сексуальных провинностях твоей сестрицы, только чертов кретин станет тебе об этом рассказывать.

Кит, дорогой мой малыш, предлагаю тебе обдумать кое-какие положения. 1) Представь себе, что за парнем надо быть, чтобы тебе хотелось рассказывать такое брату. 2) Этот парень из тех, кого Вайолет считает хорошими, 3) Он подверг меня прямому насилию (Ну что, старший брат, и что ты теперь будешь делать?), причем из классовых соображений – месть мудаков; таким образом, вполне вероятно, что он подвергает прямому насилию и ее. 4) Ответ их был – двух мнений быть не может – групповым. Иными словами, Вайолет – из тех девушек, что гуляют с целой футбольной командой.

Помнишь, когда мы были маленькими, мы всегда говорили, что убьем всякого, кто к ней хоть пальцем притронется? Мы очень переживали по этому поводу. И так и говорили, снова и снова. Что убьем.

После этого стало казаться, что «Человек по имени лошадь» как-то не потянет. Поэтому я отправился в «Табу» и выжал что мог из «Подземелья, где капает кровь».

Я отчасти затронул эту тему в разговоре с ней, косвенно, а она сказала, причем с некоторым возмущением: «Я фемпераментная молодая девушка!» Почему она разучилась говорить по-человечески? Почему она говорит как человек, который привык сидеть в тюрьме?

Ты – единственный, кому это известно. Поспеши домой.

А потом Кит пересек двор, замерший в ожидании звезд, и вскарабкался по ступенькам в башню.

– Слышал? – произнесла Лили в темноте. – Не громыхание. Санта-Мария. Еще удар, и тебе – двадцать один.

Он не ответил. Поцеловал ее ухо, ее шею. Он не ответил. Ее рука, поласкав его плечи, его грудь, двинулась вниз. Пришло время выказать благодарность Лили. Пришло время быть благодарным Лили. Но Кит более не испытывал благодарности.

– Не могу, – сказал он. – Вайолет.

В его теле, стоящем на пороге двадцать второго года, возник соответствующий рефлекс. Однако Кит не откликнулся. Лили подержала его. Потом отшвырнула в сторону.

– Знаешь что? Член у тебя, – сказала она, – гораздо меньше среднего.

Он тут же решил не воспринимать это слишком серьезно. С другой стороны, он знал: все, что говорит тебе девушка на эту тему, по определению незабываемо.

– Правда? – ответил он. – Как интересно. Гораздо меньше, чем у всех остальных. Это ценная информация.

– Да, гораздо меньше. – С этими словами она перевернулась на другой бок. – Гораздо.