Текст книги "Когда море сливается с небом (СИ)"
Автор книги: Марко Гальярди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
– Ну, и что же болтал ваш Данте о монархии? – снисходительно ухмыльнулся советник короля. Он тронул Джованни за плечо, призывая отпустить ограду и отправиться в обратный путь к дому.
– Говорил о двойственности природы человека, – начал Джованни, слегка нахмурив лоб, вспоминая, выворачивая на свет скрытые закоулки своей памяти. – У нас есть тело и душа, первое – предназначено для жизни земной, второе – для небесной. И обе эти природы должны стремиться к блаженству. Тело и разум должны упражнять себя в философских учениях при помощи моральных сил, а душа – через духовные учения. И если есть Рай на небе, то в силах человеческих построить свой Рай на земле. А для этого нужно справедливое общественное устройство – всемирная монархия или империя.
– А империей, как я понимаю, он называл устройство Небес… Так? Всё верно: Господь и дева Мария – венценосная чета, апостолы и святые – их слуги… Джованни, честное слово, вот где ересь! – воскликнул в сердцах советник короля и покачал головой. – Продолжай!
– Империя будет справедливой и мирной, ведь любой правитель стремится к завоеваниям, а если будет над ним верховный монарх, который и так владеет всем, то ему нечем соблазняться. Он будет заботиться о всех подвластных людях, заставит королей управлять их землями, а не идти войной на соседей. И это состояние мира и спокойствия принесёт благо и счастье городам, семьям, в общем – всем!
– И где же такого взять? Божьего агнца…
– Не смейся, – Джованни с укоризной взглянул на Готье, – это все же мой земляк-флорентиец придумал, хоть и изгнанный. И управлять этот император будет с помощью философии, изучив эту науку и слушая советы философов. Будет издавать справедливые законы, которые будут соблюдать не только простые люди, но и монархи.
– И что, этот Данте, – советник короля прикрыл рот рукой, давя в себе смешок, – мыслил себя тем самым философом, что будет советником императора?
– Возможно, – пожал плечами Джованни, – но Генриха Люксембургского уж как три Пасхи назад призвал к себе Господь. Не знаю, кого теперь господин Алигьери сватает в императоры…
***
[1] необходимо понимать, что в эти времена королевство Франция не была в тех границах по своему восточному побережью, как сейчас. Монпелье и Перпиньян принадлежали королям Майорки, посередине кусок, включая Агд, Безье и Нарбонн – королям Франции.
[2] теоретически (из того, что удалось найти в противоречивых источниках) 6 сентября 1311 года.
[3] были такие еретические группы, но о них позднее.
[4] Иоахим Флорский, еретическое течение, о нём позднее.
[5] источники о биографии Арнальда из Виллановы разнятся в датах, но можно сказать точно, что первое осуждение его богословских сочинений произошло в Париже в 1299 или 1300 годах, в 1301 он предстаёт перед Папой Бонифацием VIII, который его прощает, поскольку Арнальд становится его личным врачом. Но полемика вокруг его сочинений не утихает: в 1305 его книги осуждены инквизицией в Валенсии (спасен королём Хайме II), есть упоминания, что его опять осуждали в 1304 и 1309 гг. в Париже. Всё это время Арнальд путешествует по миру между дворами пап и королей, пишет блестящие сочинения по медицине и не забывает и о своих богословских трудах. Последнее осуждение, которое вошло в учебник по инквизиции Николая Эймериха, состоялось в Таррагоне в 1317 году, хотя в статьях указывается дата 1316 год (ноябрь).
[6] о том, что Данте Алигьери был в Париже, говорят два источника – Джованни Бокаччо и Джованни Виллани. Что он там делал? «Все своё время посвящая изучению философии, богословия и других наук, выветрившихся у него из головы за годы скитаний». Даты плавают между 1308 и 1310 гг.
========== ЧАСТЬ II. Глава 1. Прислушайся к своим желаниям ==========
Готье де Мезьер протянул ему две крепкие палки. Джованни усмехнулся, примеряя их вес к своим рукам, вспомнив ту науку, что практиковал Гийом де Шарне ещё в Тулузе. Они встали друг напротив друга во внутреннем дворе, медленно, не спеша покружили, пока де Мезьер не начал делать выпады, пользуясь своим основным преимуществом – ростом, мощью тела и длиной рук. Но у ученика палача были и свои – гибкость, реакция, точность ударов. Ему удавалось сдерживать наступления де Мезьера, но не напрямую, а уклоняясь и уворачиваясь, постоянно находясь в движении, заходя тому за спину. Спустя некоторое время удары советника короля стали более смазанными: он вкладывал в них силу, напирая корпусом, загоняя противника в угол. Почувствовав, что Готье выдыхается, Джованни умело сдался на милость победителя, опустив руки, позволив прижать себя спиной к шершавой каменной стене дома.
– Ты такой горячий! – де Мезьер обхватил руками его бока и крепко сжал. – Хочу тебя, прямо сейчас. Идём!
Он буквально с силой толкнул его в комнату и запер засов. В Джованни действительно не утихла та буря, которая распалилась от схватки, и не хотелось терять время на раздумья. Договор следовало выполнять. Он скользнул взглядом по незажжённому очагу:
– Мы не замёрзнем?
– Сейчас согреемся! – советник короля был настроен решительно, заваливая его спиной на кровать и одаривая поцелуями лицо и шею – то, что не было скрыто под одеждой. Он нетерпеливо запустил свою руку под подол верхнего платья не сопротивляющегося Джованни, расшнуровывая шоссы, потом стянул их вместе с брэ, откинув прочь, расположившись между раскинутых в стороны ног. – Как ты хочешь?
Слова де Мезьера развеселили Джованни: шлюху ещё спрашивают – иметь ее задом или передом! Он не смог удержаться от смешка:
– Снизу или сверху? – ехидно поинтересовался он. – Свяжи меня!
– Ну уж нет! – возмутился Готье. – Я в ваши с Михаэлисом игры не играю. Маслом смажу, где нужно, но всё остальное – без затей. От женщины ты отличаешься лишь тем, что вход узкий и сисек нет. Я тебя спросил, чтобы ты потом не верещал, что больно.
– Ты мне вчера ночью чуть член не оторвал! Ладно, – Джованни прикинул, что такие шаги навстречу для де Мезьера – редкость, поэтому он просто постарается его сдерживать. Отношение ученика палача к своему покровителю после приятной прогулки, познавательного рассказа, размышлений и тренировочного боя начало меняться – тепла прибавилось. И он даже не заметил, как перешел с советником короля на «ты». – Мне нужны ласки, если хочешь потом спокойно творить со мной, что тебе вздумается.
Джованни приподнялся на локтях, а Готье резво присел на колени перед ним, положив свои руки ему на бёдра:
– То есть – поцелуев недостаточно? А где поглаживать?
– Да везде! Давай… пока я тебя ртом буду возбуждать, ты меня руками: помнишь, что Гумилиата пером проделывала? Вот как-то так… а не просто пальцем в зад тыкать, – он начал стягивать с себя одежду, оставшись полностью обнаженным. – И активнее, иначе я замёрзну, – он внезапно почувствовал, что внизу, где-то внутри живота и поближе к анусу разгорается огонь от предвкушения скорого соития, игры волн боли и наслаждения. «Это – похоть, а не желание сердца!» – успокоил себя Джованни.
Готье де Мезьер всё делал тщательно и прилежно, не замечая, как сам втягивается в предложенную игру, проявляя желание. Джованни действительно казался совершенным творением сразу нескольких опытных скульпторов: Господа, что дал жизнь и облик, Мигеля Нуньеса, что усилием воли довёл тело до идеальной красоты, и самого Мональдески, что послушно и ежедневно подпитывал свою форму, упражняя ее.
– Давай уже! – нетерпеливо требовал де Мезьер, следя за движением кончиков собственных пальцев, оглаживающих глубокую ложбину между двух налитых силой ягодиц, в которую хотелось поскорее войти, сминая сопротивление. Джованни сдвинулся – медленно, со стонами, насаживая себя на узловатый от своей наполненности и твердый стержень. Потом он вдруг прогнулся в спине, откидывая голову, выпячивая вперёд грудь, выгибаясь назад, притягивая де Мезьера к себе за шею, обращаясь за поцелуем. При этом взгляд у него был при неясном свете дня такой затуманенный, вожделеющий.
– Гийом говорил мне, что ты очень гибкий… – Готье не ожидал, что его любовник так скоро сам начнёт требовать поцелуев, задвигался, крепко сжав руки по обе стороны талии Джованни, потом перехватил поперёк груди, повалил его ничком на кровать, навалившись сверху, рывком входя полностью в уже разработанное отверстие, обхватил одной рукой за плечи, прижимая к себе и в то же время вдавливая в кровать. Шепнул на ухо: «Всё хорошо?» и, получив кивок, начал двигаться внутри: то вынимая член почти до головки, то резко насаживаясь до самого основания. Джованни поднимал голову, вскрикивал, когда Готье глубоко вталкивался. Он то ускорялся, то замедлял движения, будто никуда не спешил, с упоением вслушиваясь в стоны. «Если я что-то делаю неправильно, хватай зубами мою руку». «Продолжай, stupido!». Любовник дрожал в его руках от удовольствия и боли от распирания изнутри, что пронзала, а потом уходила, доставляя удовлетворение. Кричал, с трудом переводя сбитое дыхание, утапливая голос в простынях, когда Готье уж слишком рьяно и быстро двигался.
***
Заботливо укрытый одеялом, Джованни горько плакал в подушку. Де Мезьер, расположившийся рядом, целовал его в шею и успокаивающе гладил по спине:
–… ты просто не можешь признаться себе, что тебе нравится само соитие. И если есть в тебе желание им заниматься, получать удовольствие таким способом, то это – прекрасно. Беда твоя вся в том, что твоё прошлое наложило отпечаток на твою душу: ты теперь во всём видишь только своё ремесло, подавляешь желание. Может, у вас с Михаэлисом всё было не так…
– В том и дело, – Джованни повернул к Готье мокрое от слёз лицо, – что не так… и сейчас было – не так! Шлюха не должна хотеть, не должна желать чувств… от клиента.
– Это всё твоя боль по делла Торре! – сразу отозвался де Мезьер. – Разочарование затопило твоё сердце, закрыло его для других. Но ты позволил себе полюбить Михаэлиса, хоть он и порядочная сволочь. За то, что он творил, я бы не простил, это только ты такой добросердечный и отходчивый. И Гийома ты тоже по-своему любишь. На мне-то ты чего так ломаешься?
– Ты… – Джованни не знал, что сказать, терялся в сумеречном беспокойстве, а от того и жалел себя до слёз, что не может осмыслить, что происходит: он сам захотел, чтобы Готье его взял, грубо, напористо. В один момент сломались какие-то преграды, и он сам притянул его для поцелуя, а потом продолжал целовать ещё и ещё… И когда Готье перевернул его на спину и взял как женщину, он не лежал, раскинув руки по сторонам, тяжестью чужого тела вдавливаемый в кровать, а ласкал шею, спину, бока – до чего мог дотянуться. Может быть, глаза его на тот момент и были закрыты, но Джованни никого не представлял перед внутренним взором, а просто наслаждался ощущениями. – Ты смутил мой разум своими речами!
– Давай так, – Готье снисходительно улыбнулся, стараясь не выдать своё внутреннее торжество. – Мы приостановим твою часть нашего договора на время поездки в Реймс. Я не буду ничего требовать, если ты опять сам не захочешь. У тебя будет возможность всё обдумать, прислушаться к своим желаниям, а потом, когда вернёмся в Париж, ты точно скажешь, какие между нами отношения: ты – шлюха, а я твой клиент, или мы – любовники. Согласен?
Джованни утвердительно кивнул. Де Мезьер кратко поцеловал его в губы, утверждаясь во взгляде, полном благодарности:
– Я сейчас попрошу Филиппу согреть для тебя воду, потом вернёшься в спальню, поспишь немного. Ручаюсь, что прошлой ночью ты почти не сомкнул глаз! А к вечерней трапезе я тебя разбужу, чтобы ты успел собрать вещи для поездки.
***
Они выехали на следующий день. Из низких серых туч шел промозглый холодный дождь, поэтому начало путешествия не сулило никаких радостей, кроме промокшей насквозь одежды под конец дня и продрогших до костей тел, что могло принести только горячку и надрывистый кашель. Де Мезьер выбрал странную дорогу – не вдоль езженого тракта, а параллельно ему, через маленькие деревушки, что удлиняло время, затраченное на путь. Только потом Джованни разгадал его план: хозяева постоялых дворов и харчевен на главной дороге взвинтили цены до небес, зная, что весь цвет французской знати устремится в эти дни в Реймс. В деревнях можно было делать остановки чаще, что-то перекусить, а главное – согреться и обсушить одежду у тёплого очага.
Готье де Мезьер не обманул, предлагая временное прекращение договора, вел себя осмотрительно, только к поздней ночи, когда они решили лечь спать, предложил выбор: тёплая хозяйская спальня или комната наверху. Джованни долго не колебался: Готье заверил, что кроме невинных объятий и поцелуя на ночь, как тогда, в Тулузе, ничего не будет.
За ужином советник короля постарался растолковать в общих чертах, что именно их ожидает в Реймсе.
– Нашему новому королю Филиппу досталось тяжкое наследство: блистательное время его отца-короля закончилось, а все свершения были утрачены. Он умер, не успев претворить своих последующих замыслов в жизнь, а его верные советники потеряли власть, а некоторые лишились и головы с приходом на царствие короля Людовика. И хуже всего – крепкие корни деревьев, сыновья своего великого отца, Людовик, Филипп и Карл так и не обзавелись потомством мужского пола. А ведь дела наследования – великая вещь! Господь не был милостив к Людовику, старшему сыну, по праву занявшему престол, дав всего две Пасхи – и то не целиком – на правление. И сын его от королевы Клеменции Венгерской был ещё в утробе, когда умер его отец. Кто наследник? От Людовика осталось двое детей – Жанна, что от Маргариты Бургундской, и нерожденное дитя. Тут такое началось! Полное помутнение в умах: Карл Валуа, второй брат нашего доброго короля Филиппа хотел сам стать регентом. Наш нынешний Филипп тоже имел права как второй сын, его поддерживал Карл, третий брат, поскольку они все от одного корня. А бургундцы, обиженные за Маргариту, затаились и только ожидали момента, чтобы поддержать малютку Жанну.
Нынешний король Филипп оказался мудрым, доверившись и собрав к себе в помощь тех, кто был верен его отцу. Всего лишь от нескольких дней зависело, как скоро доберется Филипп до Парижа, чтобы утвердиться в своей власти регента. Нам это удалось! Хоть и лишен сейчас король всей мощи и поддержки своих вассалов, но я уверен, что они вновь к нему вернутся. После смерти младенца Клеменции Карл Валуа остался обиженным, герцог Одо Бургундский поддерживает свою племянницу Жанну, Эдуард Английский, встававший на колени перед отцом для оммажа как герцог Аквитании, ни во что не ставит сына. Только графство Бургундское радуется тому, что к Филиппу вернётся его законная жена Жанна и будет объявлена королевой. Роберт Фландрский тоже за Филиппа, но исключительно чтобы насолить Эдуарду Английскому.
Так что, при наличии стольких недоброжелателей, церемония будет весьма скромной. Шесть епископов, которые будут нести святую Стеклянницу, скипетр, мантию, кольцо, корону и меч короля Карла Великого. А вот шесть вассалов, которые, как было заведено в давние времена, должны быть из герцогов Бургундии, Нормандии и Аквитании и графов Тулузы, Фландрии и Шампаньи не будут присутствовать и вовсе. Их заменят доверенными людьми короля. Я, например, буду нести королевское знамя. Остальные – корону, второе знамя, военное знамя, меч и шпоры. Всей церемонией будут руководить архиепископ Реймский, аббат из аббатства святого Ремигия и аббат из святого Дени.
В общем, гостей съедется не так уж много, в основном – мелкие вассалы из королевства Франции и посольства от королей, что хотели бы установить дружеские отношения с будущим королём, ну и просто поглазеть на церемонию, – довершил свою речь советник короля.
– А у нас, в италийских землях, нет короля, – с печалью в голосе отозвался Джованни, – только папа и кардиналы с одной стороны и императоры священной Римской империи – с другой. Я теперь понимаю, господин Алигьери и ему подобные вольнодумцы, как вы их назвали, хотят лучшей доли для наших земель. У нас и так постоянно идёт война между сторонниками императора и сторонниками Папы, а теперь стало ещё хуже – понтифик-француз в Авиньоне и два самопровозглашенных императора, Людвиг и Фридрих, которые никогда в моей стране и не были. А еще и распри из-за Неаполя под французской властью и Сицилийского королевства под властью брата короля Арагона.
– Ну и что? – возразил де Мезьер, – у вас двойная власть: под Папой и Императором! Вы же кичитесь тем, что наследники Римской империи, а на самом деле – между собой не можете определиться, кто вам милей. Это даже не зов сердца, а зов денег – кто больше даст привилегий городам или знатным людям.
– Быть может, – с сомнением покачал головой Джованни, – но что делать простолюдинам вроде меня?
– На всё воля Божья! – советник короля был уверен в собственной правоте. – Ты же слышал, наверно, в церкви – всё Им предопределено, и если тебе кажется, что ты несёшь наказание, то это только для твоего же блага, чтобы ты обратил свой взор на заповеди и следовал им, морально улучшаясь. Каждая божья душа должна принимать всё, что с ней происходит, как Божественное предопределение [1]. Так что ты свои измышления держи в себе и под крепким замком. Тебе отец Бернард достаточно про ереси поведал? А какой вывод? Не иди от своего ума против учёных мужей: они уже обо всём договорились, – Готье подлил своему гостю ещё вина. – Когда мы будем в Реймсе, твоё дело рот понапрасну не открывать. Если что и будут спрашивать, то пусть спрашивают у меня. Ты не знаешь, как разговаривать со знатными людьми, поэтому я и переживаю, чтобы какой беды не случилось от твоих вольнодумных мыслей. Понятно?
Комментарий к ЧАСТЬ II. Глава 1. Прислушайся к своим желаниям
[1] Учение о предопределении лежит в основе христианской веры, разработано ещё Августином Блаженным. Суть – свободы воли практически нет, всё предопределено Богом, но только доброе, поскольку предопределения к нравственному злу не существует (то, что совершение греха предопределено – ересь 9 века Готшалька). Если сознательно отвергать всякую помощь Бога, то для такого человека нет спасения, а значит, он предопределён Богом на исключение из Царства Божьего. Соответственно, последствия зла (например, жизненные неудачи) предопределены божественной волей ради последующего исправления. Ересь говорить, что Бог предопределяет само действие (греховное действие), поскольку это ведёт к дальнейшим тезисам: таинства бессильны, роль церкви – ничтожна.
========== Глава 2. Коронация в Реймсе ==========
Пять долгих дней они добирались до Реймса, а потом остановились в деревенском доме недалеко от города, куда Готье уезжал утром и возвращался обратно ближе к вечеру вместе с Жоффруа, поэтому Джованни был предоставлен сам себе еще на три дня. По дороге единственными местами ночлега для них служили верхние этажи коровников, где хранилось сено. Всё-таки Готье был экономным, но не прижимистым, просто не видел смысла тратить лишние деньги на спорные удобства в виде соломенного тюфяка у очага в большом крестьянском доме, если можно было поспать на той же соломе в помещении, согретом теплом животных. И похоже, его не сильно раздражал запах навоза, прелого сена, конского и телесного пота, который пропитал насквозь их дорожную одежду.
Жоффруа, казалось, принимал все тяготы с невозмутимостью каменной статуи. Вытянуть из него драгоценное слово стоило немало усилий. Видно, «неболтливость» была его ценнейшим качеством. Он оказался младшим братом Жерара, известного Джованни по тулузским событиям, тоже из Нормандии, но давно осевшим в Париже, где получил образование в университете. А господину де Мезьеру он служил неполный год, с прошлой Пасхи.
Для Джованни, привыкшего спать на чистых простынях и нечасто ездившего верхом, эта дорога, наоборот, оказалась тяжким испытанием, которое он постарался сносить без жалоб. Хоть и руки опять оказались стертыми поводьями, а тело в конце каждого дня ломилось болью в спине, он находил утешение в живом тепле Готье де Мезьера, который всегда ложился посередине, заворачиваясь в плащ, а сверху накрывая их обоих толстым шерстяным покрывалом. Жоффруа спал по его другую руку, но укрывался отдельно.
Только в последней деревне, где они сняли половину дома, можно было беспрепятственно и долго расслаблять тело в горячей воде, купаясь в лохани, а заодно – постирать одежду, чтобы смыть запахи, пропитавшие его насквозь и въевшиеся в кожу. Оставшийся без дела Джованни был представлен к готовке утренней и вечерней трапезы, причём Готье убедил его в значимости такой работы настолько виртуозно, что ученик палача даже не нашелся, что возразить:
– Ты же хотел бы меня чем-то порадовать? – склонился Готье к его уху, чуть касаясь губами и обдавая пылким жаром тела. – Я буду очень-очень благодарен тебе, если отведаю вкусной похлёбки, приготовленной твоими прекрасными руками.
Джованни покраснел, скосив на него взгляд. Хотел спросить: «Я что – тебе жена?», но промолчал, решив, что будь они в походе, то сеньор вправе такое потребовать от своего оруженосца. А вечером де Мезьер развлёк всех рассказом о священной реликвии, что доведётся им всем лицезреть в Реймсе.
– Старинная легенда гласит, что как-то апостолу франков святому Ремигию удалось обратить в христианство могучего короля Хлодвига – первого от Бога на этой земле. И накануне священной церемонии явился ему ангел в виде голубя и принёс он в клюве фиал, наполненный маслом для помазания, и теперь этот сосуд, заключенный в ковчежце, хранится в Реймсе и достаётся только в день, когда в нашей земле появляется новый король. Эту легенду, записанную Гинкмаром, архиепископом Реймса, свято чтят. Сосуд этот называется Святой Стеклянницей и хранится он теперь в аббатстве святого Ремигия. Во время церемонии коронации аббат берёт его в руки и несёт по улице до главного собора, а над ним, на высоких шестах, проносят сребротканый балдахин четверо так называемых заложников Святой Стеклянницы, влиятельных лиц в городе, призываемых хранить святую реликвию.
А еще на алтарь во время церемонии помимо иных предметов – короны и скипетра – ставится чаша для вина, которая тоже видела времена короля Хлодвига, когда он был ещё язычником [1]. Его воины как-то ограбили монастырь и принесли добычу своему королю для честного дележа, но Ремигий, который склонял его к христианству, упросил вернуть чашу в церковь. Хлодвиг тогда решил, что сможет сделать доброе дело, и заявил права на эту чашу, но тут вышел один из воинов и сказал: по закону – вся добыча должна быть разделена и ударил своим мечом по чаше, отчего осталась на ней зарубка. Другие воины не стали спорить и отдали чашу Хлодвигу, а тот потом, при удобном случае, лишил наглеца головы.
Де Мезьер умел рассказывать увлекательные истории, особенно на ночь.
***
Церемония коронации являлась определённым ритуалом, который изменялся со временем в деталях, не утрачивая своей духовной сути – установления священных отношений между королём и служителями церкви, властью светской и властью церковной. И этот ритуал производился не только над будущим королём, но и над его супругой – королевой и будущей матерью династии.
В начале церемонии король, уже номинально являющийся таковым, был еще не совсем «королём», когда прибывал в Реймс. Он должен был отвечать трём важным условиям: первое – быть богоизбранным, о чём объявлялось в начале ритуальных действий, второе – иметь право считаться королём по рождению, и третье – должен быть «помазан» на царствие, что означало бы его окончательное становление во главе королевства.
Служители церкви, как вторая сила, стояли перед ним и обладали священной властью, дающей исключительное право изменить просто короля в короля, обладающего этой священной, почти магической властью. Король во время церемонии должен был произнести клятву: защищать Церковь и своих людей и быть хорошим христианским королём. Таким образом, между священниками и людьми ставилась новая фигура, обладающая определёнными правами и обязанностями: quatenus mediator Dei et hominum te mediatorem cleri et plebus constituat.
Архиепископ Реймса выступал «возлагающим корону», за ним следовали согласно рангу: шесть церковных правителей, викарии архиепископа и другие епископы. Другая группа являлась непосредственными, вовлеченными в церемонию участниками: это настоятель аббатства святого Ремигия, несший Святую Стеклянницу, с монахами и настоятель аббатства святого Дени, хранитель королевских знаков отличия – меча и короны Карла Великого.
Третьей группой были вассалы Французского королевства, которые сопровождали короля после церемонии, передавали ему личные знаки власти, приносили оммаж. Во главе их стояли шесть светских правителей: герцоги и графы, за ними следовали более мелкие лорды, советники и слуги короля. Верховный канцлер надевал на короля туфли с золотыми лилиями, герцог Бургундии – золотые шпоры, также ему передавался меч.
Еще одной группой, участвующей в церемонии, был народ. В самом начале, когда король первый раз приносил клятву, архиепископ обращался к людям и спрашивал: хотят ли они быть под властью этого принца? Все отвечали «да, да». В конце же церемонии, после завершающего Te Deum, народ пел Kyrie eleison, но допуск основной массы людей в собор был физически невыполним – они оставались на площади, а за них отвечали их местные нобили или богатые люди.
***
Ранним утром в день коронации [2] они отправились в Реймс все вместе и по праву привилегированных лиц, приближенных королю, заняли свои места внутри главного собора: Готье де Мезьер ближе к алтарю, взяв в руки знамя, а Джованни и Жоффруа – дальше, среди знати города.
Внутреннее пространство собора было богато украшено: на стенах висели гобелены и знамёна, колонны были убраны искусственными цветами и яркими лентами, на полу лежали ковры, очерчивающие путь от входа до специального возвышения перед алтарём. За ним на креслах, образующих полукруг, сидели высшие священнослужители, толпились епископы рангом пониже и хор. На самом алтаре лежали предметы королевской власти, и священная корона, усыпанная драгоценными камнями, была среди них.
Как рассказал Готье, в эту ночь король Филипп ночевал во дворце архиепископа на специальной кровати, окруженный своими слугами, а утром за ним должны были прийти два епископа и разбудить его, подобно двум крёстным родителям. Потом короля должны были облачить в праздничные одежды и вывести из дворца, причём оба епископа, стоявшие по правую и левую руки, оставались с ним постоянно до входа в собор.
Судя по приближающемуся шуму, король Филипп был уже близко: толпа взрывалась громкими приветствиями. И наконец он с епископами зашел внутрь, быстро проходя по образованному коврами проходу к самому алтарю, и остановился на возвышении. За ним следовала королева. Джованни не мог и мечтать оказаться сейчас так близко с теми, кто казался такими далёкими, почти пребывающими высоко в райских садах, поэтому вытягивал в волнении шею, крепко уцепившись за рукав Жоффруа, стараясь рассмотреть всё возможное, накрепко запечатав в памяти.
Следующим этапом церемонии было внесение Священной Стеклянницы. Люди, несущие балдахин над аббатом, медленно проследовали мимо. Ковчежец был поставлен на алтарь, открыт, и филиал оказался в руках архиепископа Реймского, поднявшегося со своего места и вставшего сбоку от алтаря.
Король произнёс на латыни свои первые клятвы королевству и церкви по известным формулам. Затем были спрошены люди о приятии этой клятвы и хором пропето Te Deum. Два епископа помогли Филиппу встать на колени, и он вновь произнёс клятвы о мире, справедливости и милосердии, что даст людям. После этих слов священники и сам король пали ниц, и были пропеты литании. Затем архиепископ спросил у людей, собравшихся в соборе: «Принимают ли они этого принца?». И после получения дружного и громогласного ответа позволил королю вновь подняться на колени и в третий раз произнести свои клятвы.
После обещаний король снял свою верхнюю одежду и обнажил плечи и руки, в это же время на его ноги были надеты сандалии, украшенные лилиями, шпоры, на пояс закреплены ножны с мечом, что олицетворяло теперь значимость короля как защитника и воина церкви.
Архиепископ помазал ему священным маслом из Стеклянницы лоб, грудь, плечи, локти, руки, а затем на нового короля была надета новая туника глубокого синего цвета, плащ, кольцо, в левую руку дан скипетр. И, наконец, надета сама корона. С этого момента свершилось таинство, и король дал свою последнюю клятву «перед лицом Господа, священства и народа». На возвышение внесли большой резной стул, символизирующий трон, на который усадили полновластного монарха. Вновь над головами собравшихся было пропето Te Deum, и началась месса, во время которой была также миропомазана и королева.
По окончании службы священная корона на голове короля Филиппа была заменена на более простую и лёгкую, и он, обратившись наконец лицом к своим подданным, столпившимся в соборе, медленно проследовал обратно ко входу, где его уже ждала ликующая толпа, выстроившись по обе стороны пути к дворцу архиепископа.
***
В честь такого яркого события, как коронация, в городе были устроены гуляния и накрыты столы для народа прямо на площади перед собором, где от щедрот французской короны предлагались вино, хлеб и сыр.
Джованни и Жоффруа, которых толпа вельмож вынесла из собора, приложили немало усилий, чтобы не разлучиться и дождаться, пока выйдет де Мезьер. Советник короля, казалось, пребывал в собственных мыслях: быстро сгрёб с ближайшего стола кружку с вином и выпил сразу не меньше половины, потом закусил куском сыра, подобранного там же, и уж после – огляделся в поисках своих спутников.
– Сейчас погуляем немного по городу, а потом пойдём туда. На званый обед, – деловито сообщил он, ткнув пальцем в сторону архиепископского дворца. Готье допил остатки вина, и его губы расползлись в довольной улыбке. – Вот чёрт! А ведь так и не приехали! – он сокрушенно покачал головой, беспокойно окидывая взглядом столы в надежде найти того, кто бы наполнил его кружку заново.
– Кто не приехал? – с интересом спросил Джованни, единственный из всех, кто не понимал, о чём речь.
– Часть Бургундии, Наварра, Шампань, англы только послов отправили, хотя сестрица могла бы и сподобиться: прибыть к брату на коронацию. А то, как прижмёт, куда она побежит? Ладно, это я так – ворчу. Пойдем смотреть на этот «зверинец», что доехал, и решать, с какой целью.
Джованни привлёк взгляды многих, казалось, что де Мезьер нарочно таскает его за собой, выставляя и кидая определённый вызов: «Мол, смотрите, с каким красавчиком я приехал!». «Еще немного выпьет, и станет меня предлагать…» – мелькнуло у ученика палача в голове, но он постарался отбросить прочь такие суетные мысли. Его узнал только Джакомо Монтеккуо, бывший магистр ордена тамплиеров, а теперь госпитальеров, обронив мимоходом, тронув за плечо и внимательно посмотрев в глаза: «Кажется, я тебя в рыцари посвящал!». Потом, видно, вспомнил, при каких обстоятельствах и условиях это произошло, поэтому поспешил исчезнуть.
