Текст книги "Когда море сливается с небом (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

И последующие пятнадцать лет [12] лидеры этой группы пребывали в заключении, пока не были освобождены, что только усилило противостояние. Битва за идеи продолжалась долго, пока не был вынесен окончательный вердикт: «спиритуалы» – это ложные братья-минориты [13].

– Но кто же не знает имена величайших мужей? – испрашивал брат Понций всех, кто соизволил заслушаться его речью. – Анжело Кларено, Убертино да Казале и Пётр Иоанн Оливи. Брата Петра у нас в Нарбонне вообще почитают за святого. Паломники приходят к его могиле и всякие чудеса там совершаются [14]. А остальные – живы.

– Ты знал их, брат Понций? – с интересом спросил Джованни, вслушиваясь в его рассказ.

– Конечно! – с удовольствием отозвался тот, найдя во флорентийце благодарного слушателя. – Брат Анжело Кларено, урождённый Пьетро да Фоссомброне, из твоих земель [15]. Он уже очень стар, но память его ясная, и помнит он всё. Через пять лет после Лионского собора он был заключен в тюрьму, где провёл долгие десять лет, потом освобожден и послан проповедовать в Армению, откуда вернулся. И сразу же вместе с группой братьев обратился к Папе Целестину [16], который признал создание нового ордена спиритуалов – «Бедных отшельников Целестина V». Главным в ордене стал Пётр из Мачераты, который стал называть себя Либератом. И тогда Пьетро принял имя Анжело по имени Анжело Танкреди [17], одного из первых двенадцати товарищей святого Франциска. После того как Папа Целестин отрекся от Святого Престола, предварительно издав буллу о возможности самоотречения и буллу о признании нового ордена «Бедных отшельников», первым делом нового Папы Бонифация VIII стала отмена распоряжения об учреждении нового ордена. Мы все сочли это величайшей несправедливостью и поддержали кланы Конти и Колонна и короля Филиппа Французского в борьбе с этим лжепапой. Все считали, что этот понтифик не кто иной, как Антихрист, превративший Римскую церковь в Вавилонскую блудницу, – Понций тяжело вздохнул. – Но и последующие Папы – Бенедикт и Климент – не захотели признать новый орден. Теперь у нас надежда на Иоанна.

– А остальные братья почему не любят спиритуалов? – Джованни зевнул, явно намереваясь отойти ко сну. В стенах францисканского конвента в Нарбонне недовольные друг другом братья даже спали раздельно в комнатах, чтобы не смущать друг друга разговорами. Но у спиритуалов не было отдельных келий – общая комната, где все ложились в ряд, подстилая под себя лишь тончайшие плащи, чтобы не прослыть чрезмерно изнеженными.

Хотя Джованни и выделили отдельную келью, но флорентиец, памятуя о задании епископа, перетащил тюфяк к братьям, чтобы стать ближе к тем, с кем придётся делить тяготы путешествия. Да и разговоры интересные они вели…

– Как ты уже заметил, мы ведём суровую жизнь, а многие считают ее слишком тяжелой. Собственность даёт послабления: ты начинаешь задумываться, а не начать ли тебе собирать и копить зерно, а потом его распределять или продавать. Не начать ли тебе укреплять дом к зимним холодам, ведь это же теперь твой дом. Не зашить ли тебе прореху на рясе, ведь это же теперь твоя ряса.

– Понятно… – Джованни опять зевнул, подложив обе ладони под щеку, повернутую к брату Понцию. Мягких подушек тут тоже не жаловали. – А что же второй, Умбертино? Тоже мой земляк?

– Ага, а… – ответил брат Понций, вторя его зевку. – Только Пётр Оливи отсюда, из местных. В Сериньяне родился, что близ Безье…

– Как? – с изумлением воскликнул Джованни и спешно зажал рукою рот, чтобы не потревожить других братьев, находящихся в молитве или уже уснувших. Он перешел на шепот. – Я там работал одним летом… и не слыхал!

– Ну, о нём так громко не говорят, как об Умбертино, хоть тот и называет себя учеником Оливи. Генуэзец обучался сначала в Париже, потом вернулся и стал в Греччио учеником Иоанна Пармского, услышал от того предсказание, что через четыре года явится тот, за кем нужно следовать. А когда брат отправился на небеса к нашему Всевышнему, Умбертино встретил Петра Иоанна Оливи. Он много странствовал потом в ваших землях и встречался с прославленными женщинами-невестами Христовыми, записывая их откровения, наставляя… Маргарита Кортонская, Чечилия из Флоренции, Анжела из Фолиньо, Клара из Монтефалько, Маргарита из Читта де Кастелло – все они знали о том, как трепетно относится к ним брат Умбертино. А потом брат покинул Перуджу, отправившись на гору Аверна, где написал величайшую книгу для всех наших братьев [18].

– И что же было в той книге? – продолжил допытываться Джованни, поскольку рассказ брата Понция казался ему таким необычным и сказочным, ведь флорентиец никогда не увлекался идеями францисканцев: да, слышал проповеди о Франциске и о бедности, но ни разу ему не удавалось познать большего. Он читал многое об идеях еретиков, но в чём разошлись францисканцы-спиритуалы с мнением официальных церковных властей – ускользало от понимания.

– Может, ты слышал… – брат Понций понизил голос до шепота, – об Иоахиме дель Фьоре [19]? Его идеи еще были осуждены? Но часть из них была правильной! Он говорил о скором пришествии Антихриста. И тот приходил, как правильно определил его всеми уважаемый Конрад из Оффиды [20]. Папа Бонифаций и был предсказанным «зверем из моря» [21], а зверем из земли – Папа Бенедикт [22]. Они – основные враги францисканской бедности.

– А доказательства? – невольно вырвалось из уст Джованни. Обвинить понтифика может каждый, но чтобы так неприкрыто, голословно… Знакомый холодок пополз по спине, будто послышался сейчас голос брата Мая, предрекающего скорый конец и яростно клеймящего служителей католической церкви. «Опять я среди еретиков! – с тоской подумал Джованни. – Мне давно пора нарастить толстую кожу. Как сказал Антуан? Я их не слушаю, я им только дорогу к святым местам указываю».

– Евангелие и история! Умбертино делит церковную историю на семь периодов и три эры, следуя приёму Иоахима Флорского. Не сомневайся! Даже Папа Климент с радостью принимал его… хоть и непросто было его убедить. Ох как непросто! – начал сокрушаться брат Понций.

– И как? – Джованни смежил веки. Тихая речь брата Понция навевала сон.

– Бог направил к нам человека, любящего правду, учителя Арнольда из Виллановы [23], врача…

Услышав эти слова, Джованни резко встрепенулся и распахнул глаза. Он уже слышал это имя и многое знал об Арнольде. Из-за него пострадал Михаэлис, которого с трудом удалось вырвать из-под осуждения инквизиции. С одной стороны, Джованни сейчас мог бы восхититься этим величайшим лекарем, ведь наследие, переданное Мигелю из Кордобы, теперь перешло и к нему, но с другой – судя по дальнейшим словам брата Понция, тяжелыми каплями бившимися о крепкую веру флорентийца, Арнольд был и величайшим из еретиков.

– …он говорил с Карлом [24], королем Сицилии, которого побудил написать жесткие письма генеральному министру ордена в защиту братьев, потом тайно побудил Папу Климента призвать к себе многих выдающихся братьев и разобраться в том, что в ордене должно быть изменено, чтобы примирить стороны и избежать вражды и гонений, решить всеобщий спор о бедности Христа. И этот Папа обманул нас! – вдруг быстро зашептал брат Понций. – Как и предыдущие. Прямо на Соборе во Вьенне! Да, он позволил высказаться нашим братьям в том, с чем мы не согласны с конвентуалами, но в это же время – осудил всем миром и учение Оливи, и секту еретиков свободного духа.

– И вы, – продолжил Джованни, – ничего не смогли ответить: Умбертино, что написал для вас трактат, использовал идеи тех, кто был причислен к еретикам.

Понций кивнул в подтверждение его слов:

– Мы так и не смогли сформулировать понятие pauper usus – истинной бедности! Так и живём теперь раздельно! [25]

***

[1] Николай Гумилёв

[2] Мф.19:21

[3] Мф.16:24

[4] Лк. 14:26

[5] Мф.19:29

[6] Мф.19:24

[7] Мф.19:24

[8] историческая личность

[9] В подчинение к Римской церкви, таким образом, попадает большое количество людей, охваченных религиозным рвением и стремящихся к евангелическим идеалам, которая могла примкнуть к вальденсам, составляющим оппозиционное движение. Так же к францисканцам примыкает большое количество мирян, которые не вступают в сам орден, но ведут жизнь близкую к предложенному идеалу.

[10] Первое житие Фомы из Челано составлено по поручению Папы Григория IX. Автор не был среди братьев, близко стоявших к Франциску. Вступление в орден неизвестно. До с 1220 г. Фома не был рядом – Франциск отправился на Восток, а потом Фома был отправлен с миссией в Германию, откуда вернулся около времени смерти Франциска. Характер жития больше назидательный, а не биографический.

Свидетельство братьев Леона, Ангела и Руфина появилось после 1244 г. («Послание из Греччо»). Написано по предложению генерального министра Кресченция. Братья являлись близкими друзьями Франциска. Приложенное к рукописи письмо датируется 11 августа 1246 г. Подлинная рукопись не сохранилась, но была переписана в обработке различными авторами.

Второе житие Фомы из Челано – написано с использованием труда «трех братьев». Написано «монахом для монахов во славу Ордена». XVIв появилась обширная компиляция по истории Ордена «Зерцало жизни» (издано Сабатье «Зерцало совершенства» 1898 г.). Одна из рукописей «Зерцала» codex Mazarinus помечена 1227 годом, названа записки брата Леона, но была найдена флорентийская рукопись «Зерцала» Ognisanti, помеченная 1318 г., поэтому датировка первой считается сомнительной. В 1901 г. было издано новое «Зерцало» францисканцем Лемменсом, 45 глав из издания Сабатье и 80 новых глав.

Legenda trium Sociorum – 16 глав жизнеописания Франциска до его возвращения из Рима – обращение, растрата отцовского товара, разрыв с отцом и пр.

Большая легенда св.Бонавентуры была утверждена Генеральным капитулом в 1263 г., в 1266 г. на Парижском Генеральном капитуле было принято постановление уничтожить все предыдущие биографии.

[11] II Лионский собор, 1274 г.

[12] до 1290г. Освобождены новым генеральным министром францисканского ордена Raymond Geoffroi (Raimondo Gaufridi, 1289–1295 гг.).

[13] pseudo fratri minori. Eimeric, Nicolau. Summa errorum et haeresium per inquisitors haereticae pravitatis damnatarum. 1500.

[14] могила была разрушена в 1318 г. «правильными» францисканцами-конвентуалами, тело исчезло.

[15] историю жизни Анжело Кларено мы знаем из его труда «История семи бедствий ордена меньших братьев».

[16] Папа Целестин V (5 мая-13 декабря 1294 г.), святой отшельник Пьетро Мороне, живший около Перуджи.

[17] Angelo Tancredi был знатным рыцарем из Риети. Около 1223 г. находился на службе кардинала Leone Brancaleone в Риме. Находился в последние годы жизни св. Франциска рядом с ним и ухаживал во время болезни. Вместе с братом Леоном и Руфином написал «Легенду трех товарищей» в 1246 г. Похоронен рядом с гробницей св. Франциска в Ассизи.

[18] Arbor vitae crucifixae Jesu Christi» (Древо распятой жизни Христа), написана в 1305 г.

[19] иоахимизм – течение, связанное с сочинениями аббата Иоахима дель Фьоре (Флорского), который пытался определить будущие судьбы человечества, толкуя и сопоставляя священные тексты. Установив смену царства Бога Отца царством Бога Сына, он ожидал наступления царства Бога Духа, первоначально намеченное на 1260 г. Аналогизируя будущее прошлому, он ожидал второго мессию, противопоставлял духовенству прошлого духовенство будущего, смутно намекая на какой-то орден, который преобразует мир. И спиритуалы-иоахимиты видели в св. Франциске нового Христа, в его ордене – предсказанный орден.

[20] 1241–1306 гг., беатифицирован в 1817 г., похоронен в Перудже. По словам Анжело Кларено: 55 лет носил одну рубашку, ходил босиком, никогда не прекращал молитву, все время бодрствовал и держал пост. Еще при жизни за ним укрепилась слава, что еще с детства он мог возноситься над землей в экстатической молитве. Конрад не только подал идею спиритуалам обратиться к папе Целестину об образовании нового ордена, но своим авторитетом принялся защищать Петра Иоанна Оливи и его сочинения.

[21] «И увидел я, что одна из голов его как бы смертельно была ранена…». Апок.13:3

[22] Апок.13:11. Бенедикт XI.

[23] Arnald (Arnau) Villanova (1240–1311 гг.), каталонец, врач короля Педро III Арагонского, Бонифация VIII и Климента V. Поддерживал апокалиптические воззрения, что конец Света наступит в 1376 г., читал лекции в Парижском университете (1300 г.). За свои взгляды был заточен в тюрьму при Бенедикте XI. В 1318 г. францисканец Бернард Делисье был обвинен в том, что инициировал отравление Бенедикта XI, сговорившись с Арнольдом.

[24] Карл II, король Неаполя и граф Прованский (1254-1309), сын Карла I Анжуйского, родного брата короля французского Людовика IX, владел Провансом как приданым своей матери Беатрис.

[25] здесь 2 крайности: если образец апостольской жизни – это истинная бедность с полным отказом от владения собственностью, то вся церковная организация должна быть перестроена. Если разрешить владение собственностью без ограничений, то орден францисканцев превращается из «нищенствующего» в самый обыкновенный и теряет своё смысловое значение. На момент лета 1317 г. францисканский орден напряженно живет по булле «о мире и единстве» «Exivi de Paradiso» от мая 1312 г.

========== Глава 4. Разговор по душам ==========

Человеческая память имеет интересное свойство: яркие события и переживания страстей сначала сливаются в одно целое, горячее, заволакивающее разум туманом сладости, будто опьяняя. И тело вспоминает лишь тесноту объятий, жар сжимающих прикосновений, дрожь от наслаждения, что испытали мышцы напрягаясь и расслабляясь, и наполняется притупленной тянущей ломотой от множественных проникновений, приятной, но в то же время беспокоящей. Более подробные воспоминания возвращаются позднее, когда схлынет первая волна восторженности, разум проснётся, а в одиноком сердце зародится тоска по оставленному где-то вне досягаемости взгляда или касания руки.

Когда ранним утром Джованни появился на площади перед собором святого Стефана, братья-францисканцы заканчивали свои совместные утренние молитвы, стоя коленопреклонённо на твердых камнях обмостки центральной улицы, окруженные другими группами паломников. Он дал о себе знать брату Понцию, опускаясь с ним рядом и присоединяясь к общей молитве. Тот с удивлением оглядел его короткие волосы и лицо, тронутое тёмными тенями бодрствования, но ничего не сказал.

Волосы флорентийца были обрезаны рукой Михаэлиса по его просьбе:

– Не хочу нести на себе печать прошлого, не хочу, чтобы брат Доминик видел во мне того Джованни, о котором похотливо грезит. Хочет созерцать меня рядом? Пусть попробует принять таким, каков я есть! – заявил Джованни, протягивая ножницы. – Мой прежний красивый облик только для тебя!

– Я люблю тебя не за длину волос, – усмехнулся Михаэлис, но противиться не стал.

И лишь к середине дня, когда путешествующие францисканцы расположились на отдых в тени деревьев, Джованни с удовольствием вытянул заплетающиеся ноги, улёгшись на траве, и впервые почувствовал укол сожаления и тоски по покинутому Агду. «Как там Михаэлис?» Лег ли спать, проводив своего любимого и заперев за ним засов двери? Прямо на простыни со следами страсти? Обнял подушку, еще хранящую тепло? Думает? Вспоминает, прижимая к груди подаренную розу? Или стоит близ раскрытого окна, наблюдая за облаками, что проносятся мимо, представляя, что и Джованни провожал их глазами всю дорогу?

Флорентиец коснулся своих губ отломанным кусочком от булки, и поймал себя на чувстве, будто этим нарушил очарование поцелуев, что этой ночью дарил своему возлюбленному. Михаэлис лежал на спине, приобнимая одной рукой за шею, второй – поглаживал по бедру закинутой сверху ноги, а Джованни ласкал языком его шею и ключицы, утопая чувствами в цветочном аромате масел, будто находился в дивном саду далёкой родины Михаэлиса. Этим запахом были напитаны руки и кожа тел там, где они прошлись, щедро одаривая блаженством и восстанавливая силы.

– Я так и не сказал тебе спасибо… – внезапно проронил палач из Кордобы. Видно, многое ещё терзало его разум. – Не знаю, как выразить словами… но то, что мы сейчас вместе – полностью твоя заслуга. Я же не сделал ничего…

Джованни попытался прикрыть ему рот кончиками пальцев, призывая к молчанию, но Михаэлис мотнул головой, высвобождаясь и продолжая говорить:

– Хочу сказать… должен… – он заговорил быстрее. – Теперь знаю, ты меня настолько любишь, что готов отдать жизнь, свободу, душу…

– Ты же меня тоже когда-то нашел и вернул, – нетерпеливо перебил Джованни. Он положил голову на грудь Михаэлиса, прижимаясь ухом, вслушиваясь в быстрый бег сердца. – А сколько раз спасал жизнь! Нет, amore mio, это не благодарность, у нас с тобой одна душа на двоих, и любовь – одна. Что тебя беспокоит?

Михаэлис вздохнул, казалось облегченно, но продолжил:

– Моя ревность, вспышки гнева. Да, я ревную тебя до сих пор. К единственному человеку. Ты знаешь его имя.

– Почему именно к нему? – искренне удивился Джованни, не понимая. «Почему не к Гийому де Шарне? Ах, он же не знает!» Флорентиец уже давно постарался вычеркнуть де Мезьера из своей памяти волевым усилием, но больше от стыда за то, что нарушил слово договора. Позорно сбежал, хотя сам же и появился на пороге дома советника короля, соблазнил и использовал в своих целях. И не хватило терпения спокойно отработать обещанное. Джованни множество раз задавал себе этот вопрос: почему? Не потому ли, что Готье был ему чем-то близок? Затрагивая тайные струны души, он вызывал восхищение своим умом, широтой взглядов, находчивым обращением с людьми, от которых хотел чего-то добиться, и мудростью изворотливого служителя власти. У Готье было в избытке того, чем был обделен Джованни, отправляясь на зыбкий путь, указанный духовными властями. Не было лишь любви. – Нет, твоя любовь ко мне сильнее! – он поднял голову и подался вперед, овладевая губами Михаэлиса, не желая, чтобы тот продолжал вспоминать о том, что было оставлено позади. – Молчи!

– Нет! – продолжил упорствовать Михаэлис, разрывая поцелуй.

– Накажу! – шутливо пообещал Джованни.

– Я сам тебя накажу, – рука лекаря ощутимо сжалась на его ягодице, притягивая к себе, и устремилась в щель между двумя полукружиями. Джованни даже ойкнул от столь неожиданного и болезненного вторжения. – Ваш договор расторгнут. Ты больше ничего де Мезьеру не должен.

– Кто же так решил? – флорентиец приподнялся на руках, разгибая локти, усаживаясь на проникающие пальцы.

– Он сам, – убеждённо соврал Михаэлис, стараясь поставить в этом вопросе жирную точку. – И я, – уже по-честному продолжил. – Своими действиями он довёл тебя до болезни. Ты мог погибнуть, если бы Готье вовремя не позвал меня. Твоя болезнь таилась внутри, там, где мои пальцы сейчас… Если бы ты тогда не исчез, охваченный горячкой, то всё бы разрешилось тем же утром. Мы тебя искали, испугались, что тебя похитил Понче, – он запнулся, лихорадочно соображая: а знает ли его возлюбленный что-либо об арагонце?

– Это и вправду были люди Понче, – спокойно ответил Джованни и облизал языком пересохшие губы. Ему не хотелось продолжать, но раз уж зашел разговор о де Мезьере, то в памяти явственно всплыли слова советника короля: «Как же ты мог прожить пять лет бок о бок с человеком и ничего о нём не узнать?». – Кто такой Алонсо Хуан Понче? Что ему нужно от тебя?

Михаэлису явно не понравился столь откровенный вопрос, он замер, попытался высвободиться и привстать, но Джованни не позволил, удержав за плечи:

– Тебе придётся раскрыть откровением своё сердце, не сопротивляйся! Я должен знать, какая опасность нам с тобой угрожает. Мы встречались с Алонсо в Реймсе, стояли очень близко, да так – что смогли нашептать друг другу на ухо множество обещаний, – на лице Михаэлиса отразилось изумление, он полураскрыл рот, не найдя ответа на услышанное, и Джованни продолжил. – Он пообещал мне жестокие пытки железом, я – поклялся именем Божьим, что отомщу ему за смерть Стефануса. А седмицу назад я еще раз повторил свои клятвы на могиле нашего друга. Так что враг у нас теперь общий!

– Хорошо, – согласился Михаэлис, расслабляясь и возвращаясь к прежним ласкам. – Ложись тогда рядом и слушай.

Они улеглись на бок, лицом к лицу, сцепив объятия, столь близко, что касались друг друга телами, разогревая промеж себя еще не до конца утолённую страсть. И Михаэлис начал свой рассказ.

До того, как христианский мир, вооружившись железом, принялся отвоёвывать свои же, как он считал по праву, захваченные язычниками [1] земли, мавры, пришедшие с юга на родные земли Михаэлиса, прочно там обосновались. Они смешивались с местными христианами, устанавливали законы, изменяли культуру, заставляли говорить на своём языке, жестоко расправлялись с недовольными, являя миру сонмы новых мучеников. Поэтому идея о возвращении этих земель оказалась очень важной. Более того – оставшиеся христиане могли оказать всяческую поддержку своим братьям по вере.

– …ты даже представить себе не можешь, как там все тесно жили, – рассуждал Михаэлис, – не только в Кордобе, но и в других городах. Магометане, иудеи, христиане… их дома стояли рядом, хоть и селились они кварталами отдельно, но за стеной своего сада ты мог слышать чужую речь, быть приглашенным в чужой дом или на свадьбу, занять государственную должность по уму, а не по вере, – он чуть замолчал, раздумывая над подходящими словами, чтобы объяснить своё происхождение и свою любовь к иной культуре, не раскрывая тайны рождения:

– Мои предки были из Арагона, воины-рыцари, не слишком известного рода, но они завоевали свою славу в бою. Мой отец, Фернандо Нуньес, владел Кордобой, имея большой дом и богатые земли, но по ошибке или стойкому убеждению встал на сторону другого короля. И был казнен как изменник, однако семья не утратила своего влияния. Я был тогда еще очень мал, а мать – занята младшими детьми. Поэтому никто мне не препятствовал все мои дни проводить за стенами дома в играх с соседскими мальчишками в гостях у кормилицы. Там я был своим, почти родным.

– И ты выучил другой язык, – продолжил Джованни, – ел и пил в домах магометан, и твоя другая мать пела песни на своём языке?

– Всё так! – Михаэлис улыбнулся, вспоминая своё беззаботное детство. – Я даже учился вместе с друзьями у их учителей. А приставленный ко мне брат Постумий, доминиканец, человек не слишком образованный, мне не сильно докучал, быстро разъяснив основы веры и научив молитвам, только требовал освоить латынь и письмо. С этим я легко справлялся и убегал играть. Когда я стал старше, появились учителя, показавшие, как владеть оружием, но я тогда не сильно в этом преуспел, чем вызывал смех.

– Ты плохо обращался с мечом? – Джованни не смог подавить смешка. – Не верю! Ты владеешь им великолепно!

– Всему есть свой час, – Михаэлис лукаво улыбнулся, но внезапно посерьёзнел, поскольку теперь его рассказ приблизился к более страшным и печальным событиям. – Юный Мигель Нуньес совершил своё путешествие в Севилью ко двору короля Санчо, чтобы принести оммаж и подтвердить свои права на владение землями близ Кордобы. Он был благосклонно принят королём, но постоянно терпел неудачи в состязаниях на ловкость, устроенных в Севилье для таких же, как и он, титулованных отпрысков семей, приближенных ко двору. Там он и познакомился со всеми тремя братьями Понче – Педро, Руем и Хуаном. Ему нужно было найти покровителя, и король уже раздумывал над тем, чтобы отдать Мигеля на воспитание Рую Перезу Понче, магистру могущественного ордена Калатрава, хотя тем самым у семьи Нуньес был бы отобран наследник. Но это мало волновало короля Санчо, который сам же и отдал приказ о казни Фернандо Нуньеса, и получил отрезанную голову в качестве подарка от Переза Понче – отца братьев.

– Жутко! – в страхе прошептал Джованни. – Получается, что твой отец был не просто убит, но и опозорен прилюдно?

– Война и политика – жестокие вещи, – согласился Михаэлис. – Как и люди, облеченные властью…

– И что же стало с Мигелем?

– Он исчез!

– Сбежал и от короля, и от Руя? – продолжил допытываться Джованни.

– Нет. Его похитил Хуан Перез Понче. Потом сказался больным и спешно отбыл в свой замок в далёких горах северной части Арагона.

– Зачем? – изумился флорентиец, не в силах домыслить произошедшее.

– Юный мальчик с гибким станом, черноволосый и смуглый, как мавр… Зачем еще мог понадобиться этот несорванный бутон розы? Наивный и глупый. Прельстившийся речами, что из него сделают прославленного воина, что он затмит славой своего отца, что сделано это будет от чистого сердца, в покаяние за то, что оставили его сиротой, – голос Михаэлиса был пронизан печальной грустью и сожалением, но такие ошибки делаются в жизни лишь единственный раз, оставляя глубокую печать из горчайших последствий.

– Теперь понимаю, – обронил Джованни, сопереживая всем сердцем. – Мой отец первый раз продал мою девственность в тринадцать. Но тогда нам было нечего есть. Ты тоже обо мне много не знаешь.

Михаэлис с нежностью погладил его по щеке:

– Знаю, что и у тебя многое скрыто в прошлом. Что неспроста мне повстречался такой красивый парень, слишком опытный в мужской любви для своих лет. И как бы мы ни хотели, прошлое никогда не оставляет нас. Но мы нашли друг друга, и это – правильно. В этом я вижу замысел Господа, его Провидение. Мигель после жизни с Хуаном Понче уже не мог возлежать с женщинами, да и с мужчинами тоже. Ему одна была дорога – в монастырь, в забвение. Если бы один человек, которого я считаю своим вторым отцом, не указал иной путь. «Ты можешь стать лекарем, – сказал он, – и исцелишь себя сам».

– Какой праведный человек! – воскликнул Джованни. – Как его имя?

– Мануэль. Он жил в соседнем квартале с нашим домом в Кордобе и был лекарем. Моя кормилица была его женой. Сейчас оба они на своих небесах. Их смерть и послужила причиной, что я связался с орденом Калатрава. Только ради отмщения.

– Расскажи! – потребовал Джованни, в благодарность оставляя на устах Михаэлиса лёгкий поцелуй.

– Хорошо, – согласился лекарь, – если обещаешь не сильно волноваться из-за количества убитых мною людей. Все они и каждый в отдельности – это заслужили.

– Обещаю! – Джованни опять чмокнул своего любимого в губы.

– В уставе ордена Калатрава записано: «Клянусь перед лицом Господа сражаться с маврами везде, где бы они ни находились» [2]. Сам орден был создан исключительно для целей возвращения земель, и если более храбрые рыцари действительно сражались с маврами, то малодушные трусы, дабы исполнить свой обет, громили кварталы иноверцев в городах. Эти ублюдки числом двенадцать как-то «повеселились» в моей родной Кордобе, оставив сиротами детей или родителей безутешно рыдающими над телами своих детей. Понимаешь? В моей Кордобе! И никто из христианских властителей не пожелал их защитить и наказать виновных. Они даже не питали ненависти к иноверцам – мусульманам, иудеям, просто равнодушно взирали на творимые бесчинства. И тогда я вступил в орден Калатрава, выяснил имена этих двенадцати и послужил карающей рукой возмездия, – Михаэлис тяжело вздохнул, – по крайней мере, я избавил других людей от гибели. Эти рыцари действовали не только в Кордобе, но и в других городах и селениях.

– Значит, Алонсо Хуан Понче, сын того Хуана, что выкрал тебя, теперь мстит тебе за этих рыцарей?

– Не совсем так, – возразил Михаэлис, – он кое-что подозревает, но в его глазах я предал орден Калатрава, выйдя из него, отказавшись от устава. А больше всего ему нужен отцовский замок, который принадлежит теперь мне, и был подарен в качестве щедрой платы за годы, проведенные под его сводами. В сердце Алонсо нет ни капли благородства: ему нужен всего лишь замок.

Комментарий к Глава 4. Разговор по душам

[1] мусульман называли язычниками в то время.

[2] так и написано.

========== Глава 5. Радость совершенная ==========

К концу дня хлеб, взятый братией в дорогу, закончился, как и вино, что им щедро предложили в Агде. Запасов же Джованни хватило бы на скромный ужин для семи человек, но францисканцы вежливо отказались.

– Смирение – вот, что должно таиться в наших мыслях, а в сердце укрепляться надежда на волю Божью, – брат Симон остановил его руку, тянущуюся к дорожной суме. – Хочешь, я поведаю, что для нас совершенная радость?

– И что же? – с любопытством спросил Джованни.

– Вот ты мне сперва скажи, мирской человек, что означает радость для тебя? Когда сердце трепетно бьётся в груди, тело наполнено возвышенной лёгкостью, а душа просветлена и ликует вместе с ангелами на небесах?

– Я… мне… – замялся флорентиец, вспыхивая лицом, устыдившись образов, что пронеслись перед его глазами, и от которых тело наполнилось истомой и желанием, отяжеляющим пах. – Когда руки мои касаются… – «чресел любимого» – вежливо подсказало сердце, но Джованни разумом подавил столь откровенные признания, – чего-то теплого, даже горячего, пылающего…

– Горшка в печи, полного сытной похлёбки? – весело вмешался в их разговор брат Руффин, невольно огладивший ладонью свой урчащий живот, но осёкся под назидательным взглядом брата Симона и ускорил шаг, оказавшись впереди. Ворчливо проговорил сквозь зубы: – Достигнуть бы затемно Монпелье!

– Вот и повод для подтверждения моего рассказа! – воскликнул брат Симон. – Как-то раз возвращался святой Франциск с братом Лео из Перуджи, и терзал их обоих холод. О, брат Лео, воскликнул святой, если Господь сделает так, чтобы братья-минориты служили примером святости и назидания всем, то это не будет радостью совершенной. Брат Лео удивился, но смолчал. И вновь воскликнул святой: если даст Бог братьям-миноритам способность возвращать зрение слепым и слух глухим, исцелять от всех болезней и воскрешать из мёртвых, то и это не будет радостью совершенной. Брат Лео опять промолчал. И в третий раз воскликнул святой: если братья-минориты познают все языки и премудрости, будут говорить на языке ангелов, пророчествовать и постигнут все тайны мира, то и не в этом будет радость совершенная. Наконец брат Лео с удивлением спросил: так в чём же, отец? – брат Симон замкнул уста, с хитрецой поглядывая на своих заслушавшихся товарищей.

Повторить вопрос брата Лео осмелился только Джованни, не скованный узами смирения и воздержания на скорый язык. Удовлетворённый брат Симон продолжил:

– И ответил святой Франциск: когда мы дойдём до Богоматери Ангельской [1] промокшие, продрогшие, голодные, покрытые грязью и измученные дорогой и постучимся в двери, то привратник не впустит нас в обитель, посчитав за мошенников, что обманывают, прикидываясь нищими. И мы смиренно будем ждать снаружи под снегом и дождём, посчитав такую обиду за Божью милость, то в этом будет радость совершенная. И если мы опять начнем стучать, томимые голодом, холодом и темнотой, а привратник изобьет нас пощечинами, а затем палкой, что мы перенесём терпеливо с радостью и любовью, то в этом будет радость совершенная. И будем мы думать о муках благословенного Христа, которые мы потерпим из любви к Нему. Запомните же, братья, и передайте другим, – возвысил голос брат Симон, заканчивая притчу: – выше всех даров Духа Святого и благодати – это заставить себя самого охотно терпеть из-за любви к Христу горести, обиды, унижения и лишения! И лишь этим мы можем хвалиться.