Текст книги "Когда море сливается с небом (СИ)"
Автор книги: Марко Гальярди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
– Пусть полежит, я не против! – возразил Джованни, притягивая Агату к себе, обхватив за талию. Он изо всех сил пытался сдержать смех, хоть и губы невольно расплывались в улыбке. – Ты ей не полюбовник и не муж, читай свои проповеди в другом месте. – Женщина попыталась вырваться, но флорентиец удерживал. – Так что, милая, кого мы тут везём: твоего ухажера или беглого преступника?
Агата нервно хохотнула. Но тут опять встрял тот, кого назвали братом Маем:
– Сестра моя, давай, наконец, скажем, и он тебя отпустит! Нет, я сам скажу! – девица Мария принялась разматывать платки на своём лице, явив взору всех присутствующих свой довольно молодой лик, чуть тронутый морщинами из-за постоянного воздержания в еде и усердия в молитвенных трудах. Незнакомец смиренно сложил руки на груди, приготовившись начать речь.
***
[1] территория современной Венгрии. Не буду подробно излагать его Житие (см. Википедию), остановлюсь лишь на ключевых моментах.
[2] низшая степень в структуре адептов веры. Оглашенные допускались только в притвор церкви и не допускались к присутствию во время таинств – их вежливо просили покинуть помещение церкви после начала службы.
[3] все эти свойства имели высшую степень доверия, свидетельствуя о том, что Мартин Турский обладал способностями Иисуса Христа.
========== Глава 10. Тур ==========
От автора: с этого момента в моём повествовании начинаются события, направленные на знакомство моих читателей с другими средневековыми еретическими учениями. Они более сложные для понимания, поскольку происходят от тонкого догматического трактования слов Библии. Я постараюсь максимально их упростить и везде дать объяснения. Если до этих пор о ереси катаров, вальденсов и лжеапостолов я рассказывал, цитируя перевод книги Бернарда Ги и придавая его языку живость, то сейчас мы с вами будем наблюдать, как возникшая ересь распространяется и развивается.
Я намеренно ничего существенного не писал ранее о спиритуалах, братьях Свободного Духа и бегинах, поскольку это огромный объем информации. Сейчас я хочу изложить его не сухим языком учения, а посмотрев со стороны простого народа, того кипящего котла, в котором все эти идеи варились именно в это историческое время.
Брат Май – историческая личность, несколько раз упоминаемая в свидетельских показаниях. О нём практически ничего не известно, но по моим наблюдениям – костры в Лангедоке заполыхали, когда бегинки и бегарды севера Франции начали активную деятельность на Юге (1317–1318 гг.). Брат Май был сожжен в Нарбонне и вошел в мартирологи бегинов после расправы над спиритуалами в Марселе в 1318 г.
Я уже немного коснулся сути учения бегинов и бегардов о душе в своём произведении «Бегинка, ангел и инквизитор». Читать сложно, особенно понять суть переводов из книги Маргариты Поретанской, но сейчас я буду упрощать, адаптируя настолько, чтобы догматическую суть («сакральную лабуду») понял простой неграмотный французский крестьянин.
***
– Я не причиню вам зла, добрые люди! – брат Май в подтверждение своих слов в отрицании замотал головой. Рыцари рассмеялись ему в лицо.
– Кто бы говорил! – грозно воскликнул Раймунд. – Зачем прячешься, как вор?
Хозяйкина дочка всхлипнула, Бриан принялся ее утешать, приобняв за плечи.
– Мы решили… что так безопаснее путешествовать… с рыцарями, – выпалил брат Май. – Когда три женщины, то заботы о безопасности больше. А если у женщин уже будет один защитник, то вы бы на меня злыми волками смотрели. Вот как сейчас…
«Ловко вывернулся! Это кто еще из нас решил вести себя как Тренкавель?»
– А ты, уважаемый, не торговец ли шерстью? – Джованни расцепил руки и попытался выбраться из-под Агаты, но не тут-то было! Женщина уже сама держала его крепко и оглаживала многообещающе спину.
– Нет, – недоумённо ответил брат Май, – я ткачеством занимаюсь.
– Это между постами и проповедями? – не унимался Джованни. – Ну, что еще, Агата? – с недовольством обратился он к женщине, она ухитрилась подсунуть руку между их тел и тёрлась ладонью по члену.
– Пойдем в повозку, – шепнула она на ухо.
– Девственность мою хочешь проверить? Покоя не даёт? – промурлыкал Джованни, стараясь придать своим словам хоть какую-то долю куртуазности. – Может, сначала поцелуемся?
– Поцелуй женщины – смертный грех для вставшего на путь просветления! Поскольку природа наша может его отвергнуть, – уверенно заявил брат Май.
– Да? – живо откликнулся Джованни. – А как же… – он показал на пальцах, что имеет в виду, – вы нам размножаться предлагаете?
– Любое соитие не грех! – возразил брат Май. – Особенно во время искушения. И если его отвергать – значит, идти против своей природы! [1]
Рыцари от удивления пооткрывали рты: им-то всю жизнь твердили, что как раз – весь грех в соитии, точнее, в том удовольствии, что можно получить. А тут – брат говорит, что искуситься и излиться в страсти – можно, поскольку ничто не идёт супротив человеческой природы.
– Здорово сказано! – воскликнул Бриан, переводя дух. – А подробнее можно?
Брат Май ласково ему улыбнулся, расцепляя руки на груди и устремляя ладони по направлению к Бриану, будто желая заключить того в объятия:
– Конечно, брат мой, я еще многое могу тебе поведать.
Джованни опять почувствовал себя в одиночестве: его спутники прельстились. Он оттолкнул от себя Агату, поднял с земли миску с остывшей кашей. Пихнул полную ложку в рот, пожевал, собираясь с мыслями:
– Давайте так, если вы уже тут друг другу настолько полюбились, то спорить не стану. Едем в Тур, как договорились. Но речей твоих, брат Май, я слушать не желаю, и пищу теперь буду принимать отдельно, а не сидя рядом [2].
– Твоё право, брат. Душа твоя еще в начале пути к слиянию с Господом, и чтобы идти по нему – требуется твоя свободная воля, – мягко, без доли враждебности ответил брат Май, но внимательно оглядывая с ног до головы.
Джованни отвернулся, с жадностью поедая кашу, поскольку был сильно голоден, и ему уже не было дела до разговоров о душе, желудок требовал своё.
Последующие дни брат Май уже не так тщательно скрывался, переодевшись в рясу, но носа из повозки не показывал. Разговорами своими он занимал спутников только во время совместных трапез на природе, а в остальное время – молчал. Джованни, получив свою порцию, отходил подальше, чтобы у его спутников и сомнений не было, что он их не слушает. Агата больше не делала никаких попыток прижаться к нему теснее, видно, всё происшедшее было игрой в соблазнение, а не настоящим её желанием.
Вынужденное уединение благоприятно сказывалось на состоянии души Джованни, ему вспоминался Шартр и те истины, что он породил в голове. «Доберусь до Агда, возьму свои вещи, отдам письмо епископу, помолюсь за душу Стефануса и сразу уеду во Флоренцию, не буду задерживаться, одного дня мне хватит на устройство дел. А Михаэлис? Если любит – поймёт и отпустит, не станет преследовать и упрекать». Он смахнул с глаз навернувшиеся слёзы.
***
Миновав Шатодён, они достигли Клоэ – следующей остановки пилигримов в Компостеллу, рассмотрели яркие фрески на тамошней церкви Богоматери. Графский замок Вандома возвышался над городом, поражая крепостью своих стен, выдержавших немало осад в прошлом: говорили, что тут побывали короли Филипп Август и Ричард Львиное Сердце. В аббатстве Троицы среди сокровищ хранилась слеза, обронённая самим Христом у могилы Лазаря.
Замок в Лавардине тоже претерпел осаду англов и был освобождён французским королём, но больше пилигримов в городе интересовала церковь святого Генезия и огромная фреска в хоре – Христос во Славе. Рассмотреть настенные росписи предлагали церкви и в Монтуре, и в Сант-Жак-де-Гере.
Сюжеты не менялись, но имели особый смысл: человек, вступивший на особый путь, долгий и трудный, что должен был завершиться в Компостелле, отрешался от всего земного и суетного, настраивая мысли и чувства на божественные вибрации – в размышлении, созерцании, проникновении внутрь самого себя.
***
На шестой день как они покинули Шартр, перед путниками предстал Тур [3]. Сохранивший память о разрушительных и кровавых набегах норманнов и битвах королей, что проходили под его стенами, город обзавёлся внушительного размера стенами, замком и подвесным мостом. Поскольку совместный путь заканчивался именно здесь, то Бриан направил их повозку к мосту через реку, а не стал сворачивать влево – к аббатству Мармутье, основанному Мартином Турским, как многие из паломников, идущие рядом.
Более того, брат Май уверял, что именно в Туре ждут его друзья. Уж в этом Джованни нисколечко не сомневался – среди толпы, отмечающей Пасхалии, легко затеряться таким же еретикам, как этот брат. Но новое, наконец, озвученное Раймундом и Брианом известие сразило его наповал. Они не расстаются… Более того – их «весёлая» повозка ещё послужит замечательным убежищем не только для брата Мая, но и всех его друзей. Кроме Агаты с дочерью, которые, исполнив свою миссию, засобирались в обратный путь.
– И куда же вы поедете? – с немалой долей радости в голосе спросил Джованни. Вот ему в Туре точно было нечего делать. Конечно, очень хотелось постоять на пасхальной мессе, но следовало поспешить. Да и оба рыцаря, завороженные речами брата Мая, уже давно подзабыли и про Монтесу, и про Понче, и про сундуки с золотыми турнозами.
– Как куда? – удивился Раймунд. – С тобой! Брату Маю нужно в Нарбонну, а тебя высадим в Агде как раз по дороге. Потом вернёмся.
– Вы мне… предлагаете с толпой… еретиков? – Джованни сначала покраснел, а потом побелел от переполнившего его гнева и сжал руки в кулаки, встал в стойку как боевой петух.
– Ты что? Какие еретики? Они же такие милые люди! – встрял в их разговор Бриан.
– Надеюсь, Агатина дочка тебе хоть хорошо отсосала? Или сама Агата? С чего это они все вдруг стали такими желанными?
Бриан стушевался: он плохо представлял, что это такое. Рукоблудствовал – да, целовался – да, а вот…
– Тогда что же вас в них так прельстило? – Джованни всплеснул руками, согнутыми в локтях, выставив ладони с напряженными и прижатыми друг к другу пальцами по направлению к собеседникам, требуя немедленного ответа. Он злился и хмурился: либо они сейчас разбегаются в разные стороны, либо путешествуют одни.
– Брат Май добрый! – ответил за всех Раймунд. – Не ругается, не заставляет, не стращает. И в чем бы я ему ни покаялся…
– Так ты ему еще и исповедовался?! Stronzo! Merde! – Джованни уже не знал, как ему выразить то, что внутри «накипело» к этим двум тупоголовым рыцарям, которые по великой случайности избежали ареста, пыток и приговора инквизиции, а теперь наивно лезли на сложенный хворост, чтобы надёжно сгореть у столба [4].
– Жан, ну не понравился тебя брат Май, так и скажи! – Раймунд мягко прикоснулся к его плечу. – Что ты на нас злишься?
– Я не злюсь, – выдохнул Джованни. – Я за нас переживаю… но больше за себя! Мне теперь всю дорогу придётся идти поодаль, чтобы проповедей не слушать и делать вид, что я вас не знаю.
– Ну, хорошо… – Раймунд задумался. – Давай ты просто будешь изображать паломника, которому страшно путешествовать одному? Как тот старик? А мы попросим брата Мая и его друзей не слишком усердствовать. А если спросит кто, то ты – не с нами.
– Ладно! – согласился Джованни. – Я пойду пройдусь по городу. А вы повозку не переставляйте, чтобы я вас нашел.
Он направился к собору Сен-Гатьен – главному в Туре, горделиво возвышающемуся над домами, устремив вверх свои две башни. За ним была устроена церковь, где покоились мощи святого Мартина. Джованни задрал голову и долго рассматривал собор, дивясь на ряд высоких окон под его крышей, что были украшены разноцветными витражами, и огромную «розу» над тремя порталами. Охваченный мыслями о божественном, близкими к экстазу, флорентиец не сразу понял, что вызывает в нём беспокойство: к гомону толпы, выкрикам торговцев, скрипу обода колёс, стуку башмаков по мощеной площади примешивался еще какой-то звук, знакомый… И он пошел на него, чувствуя, как сердце переполняется радостью – это была кифара. И единственный человек, чьи пальцы могли исторгнуть это дрожащее звучание, был Антуаном Марсельским.
Уже сквозь одежды, спешащих по улице людей, Джованни разглядел седые волосы своего друга, собранные сзади в пучок, склонённую над инструментом голову… Антуан изображал из себя нищего, присевшего на каменные ступени одного из домов и выставившего перед собой глиняную плошку с мелкими монетами.
– Что, выгнала тебя Фина? – он склонился над его плечом, заставив вздрогнуть от неожиданности.
– Джованни! – кифара со стуком легла на камни, а Антуан вскочил, обнимая и расцеловывая в обе щеки. – Каким ветром?
Они присели рядом, наперебой делясь своими новостями. Нет, Фина не выгоняла: Антуан у нее всегда проводит зиму, а как солнце пригреет, отправляется на заработки. У него уже давно есть постоянные клиенты, что собирают группы паломников, и остаётся только дождаться праздника Пасхи, чтобы отправиться в путь.
– Ты со мной пойдёшь? – Антуан несколько раз задал свой вопрос, вглядываясь в глаза Джованни в поисках положительного отклика на своё предложение.
– Нет, – отвечал тот всякий раз и продолжал рассказывать о Флоренции, о Луциано, о Михаэлисе, о Готье, о своём побеге из Парижа.
– Тебя будут искать! – уверенно заявил кефаред.
– После того, что сотворили – вряд ли!
– Да, брось! – Антуан с сомнением покачал головой. – Судя по тому, что ты рассказываешь, у тебя был бред. А он бывает в сильной болезни. Лечили они тебя, парень!
– Но я же помню, что у меня руки были связаны! Насиловали, точно! – Джованни возмутился тому, что друг ему не верит.
– А почему тогда девицу нетронутую из себя строишь: тут помню, а здесь не помню? Если бы насиловали, ты бы помнил от и до. Ты же мне какие-то обрывки рассказал: уснул с больным задом, проснулся опять с больным задом. Что было между, кроме того, что ты был связан и один полюбовник тебя сзади держал, а второй спереди руки пихал? Не член же!
– Думаешь? – Джованни с сомнением напрягал память. И верно – кроме неясных теней, о той ночи он не знал ничего. Потом решительно тряхнул головой. – Всё равно, правильно, что я тогда от них ушел.
– Джованни – ты опытная шлюха, насилием тебя не удивишь. Что тебя сейчас беспокоит? – Антуан схватил его за подбородок, заставил посмотреть себе в глаза. – Плюнь на всё. Оставь в прошлом. Иди своим путём. Если кто и прискачет из бывших любовников, тогда и будешь с ним разбираться.
– Главное, чтобы первым Алонсо Понче не прискакал! – усмехнулся флорентиец.
– Отомстишь за смерть Стефануса, – спокойно ответил Антуан.
Внезапно кто-то тронул Джованни сзади за плечо и очень грустно спросил:
– Ты – мой ангел? Ты же мой ангел?
Он резко обернулся. Рядом стоял высокий человек в драной монашеской рясе, с коротко остриженными светлыми волосами и глазами, полными слёз и безумия. Но Антуан внезапно вскинулся на него, будто знал много лет, и был совсем не рад встрече:
– Пошел прочь, Змей! Я на этой улице работаю!
Однако незнакомец продолжал держать руку на плече Джованни, смотрел не отрываясь:
– Антуан, чего он хочет? – сквозь зубы проговорил флорентиец, не желая вызвать у безумца какой-нибудь приступ ярости, за то, что развеивает его видения.
– Это Змей, – устало откликнулся Антуан, прямо ему в ухо. – Любовника своего всё ищет, на этом и свихнулся. Имени его не помнит, только Ангелом и называет, – он повысил голос. – Змей, руки убери! Это – мой ангел, и зовут его Джованни, а ты какого ищешь?
– Филадельфийского…
***
[1] Осуждение ереси бегинов и бегардов произошло на Вьеннском соборе (XV Вселенский собор) Римско-католической церкви, проходившем с 16 октября 1311 г. по 11 мая 1312 г. в Вьенне (на юго-востоке Франции, близ Лиона). Общее число собравшихся – около 300 человек. Перед собором стояло три вопроса: рассмотрение обвинений против Ордена тамплиеров; вопрос о защите христианских святынь в Святой земле; перспективы церковной реформы.
В 28 постановлении изложено описание секты: «гнусная секта порочных людей, называемых «бегарды» и неверующих женщин, называемых «бегинки», распространилась в королевстве Германии. Эта секта, сеющая злые дела, хранит и утверждает в своих кощунственных учениях следующие ошибки». Было определено 8 ошибок. Я привожу седьмую: «В-седьмых, поцелуй женщины является смертным грехом, так как человеческая природа не смогла его отвергнуть, но половой акт – не грех, особенно во время искушения, так как это является отвержением самой природы».
[2] слушал проповеди и принимал пищу совместно – это первичные обвинения в ереси, которые использовала инквизиция, чтобы отделить тех, кто будут осуждён, от тех, кто ересь не поддерживал.
[3] описание Тура буду давать по плану города 1560 г. Других нет. https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/b/b9/Plan-Tours-.jpg
[4] исповедоваться можно было только действующим священникам. Право принимать исповедь было ещё только у францисканцев, но в начале XIV века, когда началась борьба со спиритуалами, им это было запрещено папской буллой.
========== Глава 11. Турский ангел ==========
– Филадельфийского [1]? А кто это? – почти одновременно спросили Джованни и Антуан.
– Эх, – вздохнул тот, кто звался Змеем. – Это самый важный ангел. Ему доверены ключи от Неба! Братская любовь – имя его.
– Змей, – нетерпеливо, с нескрываемым раздражением в голосе, ответил Антуан, – тебе пива выпить не с кем? Или денег еще за свои откровения не насобирал, поэтому – не на что?
– У тебя доброе сердце… – Змей сглотнул сухой комок, застрявший у него в горле. – А я бы тебя хлебушком угостил, а?
– Ну, ладно, – смягчился кифаред. – Сейчас месса начнётся, тогда сходим. А пока не мешай мне. Иди, постой в сторонке! – Антуан вновь взялся за свою кифару.
Змей отпустил плечо Джованни и медленно направился с протянутой рукой в сторону соборной площади.
– Уф! – облегчённо фыркнул Джованни. – Он тут один такой?
– Шутишь? – хмыкнул его друг. – Полгорода. Все собрались на Пасху, поскольку паломники дают сейчас щедро. У нас тут всё расписано – кто, где и когда работает. Если вон туда за угол завернёшь, – он мотнул головой, откуда слышался запах пригорелого хлеба и тёплого свежего навоза. – Там проход к городским воротам и пересечение улиц. И там они проповеди читают: один сменяет другого, а простецы слушают то, что им нравится. Самые красноречивые собирают огромные толпы и имеют хороший приработок.
– А что говорят?
Антуан повернул к флорентийцу голову, смерив насмешливым взглядом:
– Ты бы назвал ересью. Даже не так! У твоего знакомого отца Бернарда не хватило бы чернил, чтобы всё это описать. Людям нравится! Особенно когда про церковников начинают говорить: мол, все погрязли в золоте и разврате. В последний год как-то больше про Апокалипсис разглагольствуют, про откровение Иоанна, про Святого Духа…
– Как же ты всё выслушиваешь? Не боишься? – удивился Джованни, перебивая своим любопытством звуки кифары.
– Слушаю и осуждаю. Но деньги тоже нужны. Попадаются лишь наивные простаки или слишком упёртые в вере. Хозяева постоялых дворов или таверн не спрашивают же тебя, прежде чем налить кружку пива, верный ли ты католик или нет? Не прислушиваются к твоим разговорам с товарищами, вот так и я – простой проводник. А до этих споров с церковниками мне дела нет!
– Хорошие у тебя измышления, – задумчиво почесал голову Джованни. – А то я тут опять влип в одну историю…
***
Как только двери собора закрылись за всеми желающими посетить дневную мессу, друзья переместились в маленький трактир, спрятанный посреди узких улиц. Там Антуана знали и привечали как родного. Решетчатые ставни пропускали мало света, но и скрывали всех тех, кто находился внутри. Бродячие монахи позволяли себе смеяться, профессиональные нищие снимали с ног нашлёпки страшных язв, воры перебирали срезанные кошельки, проповедники заговаривали о делах мирских, в общем, работающие люди позволяли себе расслабиться и отдохнуть. Змей тоже вскоре появился на пороге, ведя за собой… брата Мая.
– Мир вам, – рассеянно промолвил тот, узрев перед собой флорентийца. Джованни кивнул головой.
– Это брат Май, мой добрый друг, – представил его Змей, уже слишком бодрым голосом, окончательно сняв с себя личину безумца.
– Мы знакомы, – признался Джованни, поймав под столом руку Антуана, чуть сжимая ее показал мысленно: «вот тот самый еретик, о котором я говорил».
– Рад встрече! – вежливо ответил Антуан, внимательнейшим образом разглядывая брата Мая. – Присаживайтесь к нам за стол.
Служка сразу поставил две кружки пива перед новоприбывшими. О пасхальном посте тут и не вспоминали.
– Я теперь понял, о ком мне толковал брат… Змей, – нарушил молчание брат Май, – рассказывая об ангеле.
– Змей, ты опять за своё? – недовольно откликнулся Антуан. – Я же тебе говорил!
– Нам ангел нужен… ну, пожалуйста! На денёк! До Пасхи! – ответил Змей и посмотрел на них так жалобно, что мог бы растопить ледники самых высоких гор, но не сердце Антуана Марсельского.
– Сколько? – бесстрастно спросил кифаред.
Змей предложил ливр до Пасхи.
– Джованни не работает меньше, чем за два, – начал торговлю Антуан. И теперь уже он сжимал руку флорентийца, упреждая его сказать хоть слово, позволив только открывать и закрывать от изумления рот. – Посмотри какой он красивый, а если ему еще и волосы распустить по плечам, а в руки дать кифару…
– Может мне вообще раздеться? – нашелся Джованни, совершенно не понимая, о чём речь, но четко осознав, что его продают, и от того наливаясь гневом.
– Друг мой, – Антуан повернулся к флорентийцу, – успокойся! Мы обсуждаем сейчас совсем иные твои достоинства. Мы не в заведении у Фины.
– А что тогда? – с вызовом спросил Джованни, продолжая распаляться.
– Нужна только твоя внешность! В весьма благопристойном и целомудренном виде.
Их собеседники были немало удивлены услышанным разговором.
– Жан не рыцарь? – изумлённо спросил брат Май.
– Рыцарь, рыцарь… – успокоил их Антуан, – у него еще много всяких разных достоинств имеется… Так вы согласны на два ливра?
– Я не согласен ни на что, пока вы все трое не объяснитесь! – заявил Джованни. Ему не нравился брат Май, не нравился Змей, не нравилось, что Антуан втягивает в какое-то тёмное дельце. «А еще друг называется!»
– Нам нужен ангел! – Змей отхлёбывал из кружки мелкими глотками, быстро, словно утолял жажду. – Я заплачу, – он уставился в раскрасневшееся лицо Джованни, будто пытаясь своим взглядом проникнуть под кожу. – Нам нужен фигляр, что сыграет ангела, пока брат Май будет читать свою проповедь и собирать народ.
– Что от меня требуется? – Джованни встретился с его внимательными, подёрнутыми какой-то мечтательной поволокой глазами. Змея терзали страсти, сродные в теми, что и других, представлявших флорентийца податливым в своих объятиях. Но эти мысли претендовали и на его душу, пытаясь захватить ее, изменить, подчинить себе всецело. И от этого становилось страшно. – Не смотри на меня так!
Змей разорвал их зрительный контакт и обратился к Антуану:
– Ты сможешь успокоить своего друга и объяснить, что ему ничего не угрожает?
***
Пока брат Май, рассуждая о божественном времени пришествия Святого Духа развлекал и смущал народ, Джованни, облаченный в длинную белоснежную камизу до пят, сидел на облучке их возка с бубенчиками и сосредоточенно касался струн кифары, помогая собирать деньги с тех, кто хотел бы облегчить путешествие своей души на встречу с Создателем.
Появление ангела во плоти произвело должное воздействие на умы простых людей, некоторые из них решили повременить с дорогой в сторону Компостеллы и посетить другие, не менее значимые места, где проявление святости чувствовалось намного сильнее, например, Монпелье или Нарбонн. Джованни не сильно разделял подобные устремления, но тщательно изображал из себя ангела, в чём сильно преуспел. Детям особенно нравилось трогать его за полу рубахи или ремешки сандалий, просить о том, чтобы «ангел возложил руки им на голову».
Сидеть весь день, изображая ангела, пока брат Май увеличивал ряды своих сторонников, было нелёгким делом. От неподвижности начинала болеть спина, внезапные порывы ветра были ещё холодными, и как только Джованни начинал дрожать и покрываться гусиной кожей, появлялся Змей с тёплым плащом, накидывал ему на плечи, согревая, и не слишком целомудренно обнимал за плечи или талию. Флорентиец тихо огрызался, Змей делал вид, что проявляет всего лишь заботу.
Следующий день встретил пасмурным небом и накрапывающим дождём. Сторонники брата Мая переместились в другую часть города, но те, кто хотел бы послушать речи проповедника, уже знали место, где его найти. Камиза намокла и липла к телу, большую часть времени Джованни кутался в плащ. Дождь полил не переставая в самом начале дневной мессы, когда большая часть паломников вошла внутрь собора.
Вначале плотная ткань возка еще могла укрыть от тяжелых капель, но когда на город опустилось облако, стихия разыгралась не на шутку, обратив улицы в мутные потоки нечистот, сливавшихся в реку. Так каждый город очищал себя от пыли, конского навоза, мусора, желтых плевков слизи из больных лёгких, гниющих ошмётков овощей, разложившихся трупов мелких птиц и грызунов, наполняя ими большие канавы под стенами, кишащие лягушками и комарьём. А когда те переполнялись, то воды широкой реки принимали этот гнилой коричнево-зелёный бульон и несли вниз по течению.
Спутники брата Мая заполонили аркады над входами домов – только там можно было укрыться от холодных потоков, льющихся с небес. Джованни со Змеем спрятались в одной из них, тесно прижавшись друг к другу из-за узости безопасного пространства. Змей обнял его за грудь и живот, положил подбородок на плечо и прикрыл глаза, уходя сознанием в какие-то безбрежные дали. В подобной недвижимости он действительно походил на аспида, свернувшего кольца вокруг своей жертвы. Джованни грелся теплом его разгоряченного тела с настороженностью, но не пытаясь освободиться, поскольку не чувствовал иного отклика от своего спутника, чем просто дружеские объятия.
– Так я обнимал своего Ангела, – неожиданно очнулся Змей, чуть приоткрывая смежившиеся веки. – Но его унесло от меня прочь людское невежество. Холодная метель безверия. И душа его теперь слилась с Богом, как и душа моей Маргариты… проклятые тамплиеры…
– Тамплиеры-то тут причём? – удивился Джованни, переходя на шепот.
– Если бы не они, то никто не осудил бы мою душу, мою девочку, мою Маргариту… – это женское имя Змей произнёс с нежным придыханием.
– А как же твой Ангел? Что произошло с ним?
– Он любил меня, как я любил мою Маргариту, и пожертвовал собой ради меня и вместо меня, защищая её и нашу Книгу. Я помню о них и продолжаю жить дальше: в снах, в скитаниях, в размышлениях… Чтобы не исчез светлый образ нашего союза в памяти людей [2].
– Печально, – проронил Джованни, не зная, что ещё ответить, поскольку жалости к вольнодумцам он не испытывал. Эти люди сами избрали свой путь, сражаясь гусиными перьями против хорошо вооруженного воинства Христа. И слишком много развелось таких, подобных Змею, что, начав задумываться в поисках смыслов, можно было вступить на зыбкую гладь болота. Вновь позволить опробовать на себе пыточный арсенал Джованни не хотел. Прошлые раны и так слишком долго затягивались, а вернувшаяся память вводила в трепет, хоть редко, но терзая ужасом перед теми, кого назначили «искоренять ересь» в любом ее обличии. Костры в Лангедоке горели и в то время нечасто, но своим наличием лишний раз напоминали о месте казни под стенами Агда и об именах Дамьена из Совиньи и Жана-Мари Кристофа.
***
Все постоялые дворы были заняты, люди спали в повозках, набившись, словно рыбы в бочку, и согреваясь дыханием друг друга. Так Джованни проработал три дня до Пасхи, и они с Антуаном честно поделили пополам полученные деньги. На этом друзьям пришлось расстаться: кифаред отправлялся со своими паломниками в Компостеллу, а брат Май и Змей, окруженные своими последователями, устремились в направлении к Шатору, чтобы пересечь поперёк несколько путей паломников и добраться до побережья Средиземного моря, вдоль которого уже следовал установленный веками краткий путь до Нарбонна.
Джованни пришлось уехать вместе с ними, как бы внутренне он ни сопротивлялся этому, но разум подсказывал, что так будет намного безопаснее, чем самому в одиночку пытаться достичь Агда другими путями. Раймунд и Бриан были этому рады, видно, еще взращивали в себе надежду добраться до золота. Джованни их не разочаровывал, наоборот, подбодрял, насколько позволяла совесть, строить планы на будущее. А будущее этих двух рыцарей теперь было накрепко привязано к брату Маю.
Только Джованни не оставляло чувство, что на его глазах сейчас вершится история: в почти свободный от еретической чумы Лангедок повозка с бубенчиками везёт новую заразу. И будет она уложена в стройную систему и описана летящим пером отца Бернарда, и еще много раз переписана Джованни.
Проезжая мимо гор Оверни, их повозка, сопровождаемая толпой сторонников брата Мая, остановилась на торговой площади одного из маленьких городков. Джованни прошелся вдоль узких улиц, вдыхая запахи теплого хлеба и свежего сыра и решая для себя, в какой из маленьких трактиров войти: тот, где на окнах верхнего этажа распускались бутоны герани в горшках или тот, что облюбовали местные старожилы. Но его внимание привлёк кузнец, в чьих умелых руках красовалась роза, искрясь нежными гранями железных лепестков на ярком солнце.
Роза была ИХ тайным символом. Любви запретной, страстной, чувственной, живой и вечной. Джованни не смог удержать себя от прикосновения к этому прекрасному цветку и понял, что обязательно должен увезти его с собой как добрый знак, посылающий силы и укрепляющий в желании соединиться вновь в трепещущем поцелуе, затапливающем незримым теплом слияние двух тел и душ.
***
[1] книга откровений Иоанна Богослова 3,7.
[2] подробнее в «Бегинка, ангел и инквизитор».
========== ЧАСТЬ IV. Глава 1. Поздняя весна в Агде ==========
Он приехал поздно. Миндаль уже давно успел отцвести, на полях поднимались ярко-зелёные травы, обещая обильный урожай. Городской мост через реку, такой памятный, отметивший начало долгого пути, был как обычно запружен торговым людом. Агд имел даже особый запах, манящий теплом и удовлетворением, словно вбирающим в родные объятия, обещающим напитать материнской любовью и нежными поцелуями. Первым человеком, что узнал путника, был стражник ворот, как всегда бдящий и имеющий долгую память на лица.
– Михаэлис! Михаэлис! – громкий окрик заставил вздрогнуть. Стражник, не замечая под собой ступеней, скатился с лестницы и еле удержался, скользя руками по гладким перилам. Его возглас привлёк к себе других людей. Коня обступили, не давая тронуться с места. К лекарю тянулись руки, оглаживали за икры, ступни, не решаясь поверить, что в город вернулись их счастье и надежда. – Палач вернулся! Наш лекарь вернулся!
