Текст книги "Когда море сливается с небом (СИ)"
Автор книги: Марко Гальярди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Джованни вздрогнул, ярко представив сцену, описанную де Мезьером.
– …и заметь, – продолжил он, – прошло ровно четыре седмицы с того дня [3], как народ парижский жадно всматривался в горящие костры на этом острове [4] перед королевским дворцом, где сожгли тамплиеров: Жака де Моле и Жоффрея де Шарне.
– Что же тогда произошло? – с интересом спросил Джованни, вглядываясь в тёмные окна мрачной башни. Она стояла на другом берегу от Луврского замка, где он провёл в заключении около года. Страшного года, о котором уже совсем не хотелось вспоминать.
– Обратимся в прошлое, примерно на двенадцать Пасхалий назад. Ты жил тогда во Флоренции, но не мог не знать, что рядом с вами в Перудже проходит конклав кардиналов и выборы нового понтифика. Тогда под именем Папы Климента был избран Раймонд Бернард де Гот, архиепископ Бордо. Король Филипп поддерживал его, поскольку он был из французского королевства и состоял с ним в добрых отношениях, но выбирали кардиналы – в большинстве своём ставленники ненавистного Бонифация, которого следовало признать воплощением Антихриста. И вот, положение было сложное – если выигрывает наш король, то в лице Папы Климента находит себе друга, но если выбирают другого, ненавистного французской короне, мстительного до такой степени, что сразу наложил бы на всё королевство интердикт, а самого Филиппа отлучил от церкви, то все реформы и вся власть могли рухнуть в одночасье. Наш король очень нуждался в поддержке – земли, граничащие с нами, стали бы отдаляться, королевство бы рассыпалось в прах. Поэтому наиважнейшей оказалась Бургундия.
В то время, как и сейчас, Бургундия состояла из двух частей. В обеих правили вассалы Филиппа, связанные родством по женской линии. Все потомки Людовика Святого. И наследники мужского пола были в каждой из этих земель. Но и юные девочки тоже были: Маргарита и Жанна от Роберта, герцога Бургундского, а Жанна и Бланка от Отто, графа Бургундского. Поначалу наш король Филипп хотел женить своего первенца Людовика на Жанне, дочери Отто, но из-за того, что нужна была поддержка Бургундии в случае проигрыша, передумал и сосватал Людовику Маргариту, дочь Роберта, а ее сестру обручил с Филиппом Валуа, первенцем своего брата Карла Валуа. Сестрам от Отто остались младшие принцы – Филипп и Карл.
Папой был выбран ставленник короля Филиппа – архиепископ Бордо. Он сразу же заявил, что хочет быть провозглашен понтификом в Лионе, а потом и вовсе переселился из Рима в Авиньон, поближе к Французскому королевству. Кстати, в Лионе во время шествия произошел удивительный случай, сразу же избавивший нового Папу от непотизма [5]: неожиданно рухнула городская стена, погребя под собой некоторых рыцарей и брата Климента, а второй его брат на следующий день был найден зарезанным после пьяной драки… Но это я так, отвлекаюсь от сути.
Что делать! Увы, уговор есть уговор, и бургундские принцессы связали свою судьбу с французскими принцами, хоть и без толку – за все эти годы не народили ни одного наследника, кроме девчонок. Только Бланка родила мальчика за три месяца до осуждения по делу Нельской башни, но кому он был нужен? Слабый отпрыск самого младшего принца!
От принцесс было решено избавиться, тем более, что Папа Климент был уже сломлен болезнью и не смог бы осудить короля Филиппа за этот шаг.
– Но как же так? – не утерпел Джованни. – Ты говоришь, что измены не было, и в то же время принцесс и их любовников осудили. И все они, наверно, признались? Значит были виновны!
– Ах, наивный ты, Джованни… – де Мезьер снисходительно покачал головой и опять погладил по щеке, потом приобнял, прижимая к себе крепче. – Если бы я тебе, такому молодому и горячему, воспитанному на балладах и куртуазных рассказах о благородных рыцарях и дамах, сказал: посмотри, вот этой красивой принцессе взгрустнулось, не мог бы ты ее развлечь? Разве ты бы отказал своему синьору? Нет. А вот когда бы тебя потом на дыбе растянули и плоть твою раскалёнными щипцами терзали, то ты бы многое поведал – и не только про coplas, что пел даме, но и про другое, на что хватило бы воображения, лишь бы остановить мучения.
– Ты прав, – согласился Джованни, леденея от ужаса, представляя себя на месте этого бедного юноши, пылко увлеченного юной принцессой. – Пыткой можно добиться всего…
– Вот и Филипп д’Оне пострадал, потому что был слишком красив и глуп. А брат его Готье – тоже был осуждён, поскольку оказался рядом и был слишком с ним дружен. Любовника Жанне не нашли, да и наш теперешний король-регент Филипп был сильно против обвинения в измене, пошел наперекор отцу [6].
– А почему не тронули Жанну, сестру Маргариты?
– Она слаба здоровьем. Карл Валуа, сменивший уже трёх жен, всё надеется, что сама помрёт, у неё же прозвище «Хромоножка»! Хотя… такие обычно живут долго… – цинично добавил де Мезьер.
Комментарий к Глава 9. Дело Нельской башни
[1] Это факт! Приговорённый к костру сразу получает ожог верхних дыхательных путей, поэтому «вещать» на публику неспособен.
[2] 1314 г.
[3] 18 марта 1314 г. Братья д’Оне были казнены 19 апреля 1314 г.
[4] Еврейский остров, Île aux Juifs
[5] назначение ближайших родственников на высшие духовные должности
[6] существует красивая легенда про кошели и про королеву Изабеллу. Как она приезжает к отцу и разоблачает жен братьев. На самом деле: Изабелла приехала 16 апреля, а братьев д’Оне казнили уже 19 апреля. Времени на следствие и выяснения истины не было, кроме как пытать.
========== Глава 10. Cura te ipsum ==========
Лодка, подхваченная течением, легко заскользила дальше – в другой проток, огибающий остров. Нельская башня осталась позади. В душе же Джованни поселился страх перед безжалостностью людей, облечённых властью, которые не пожалели ни молодость, ни красоту. Он склонил голову на плечо де Мезьера, тот продолжал согревать его руки в своих.
– Не понимаю, разве королю Филиппу уже не нужна была поддержка Бургундии?
– Уже нет, Папа Климент давно болел, и весть о его кончине пришла через несколько дней после того, как состоялась казнь и прошел суд над принцессами. А значит, наш король возвратился к тому состоянию дел, что были перед избранием папы Климента: нужно было искать новые союзы, да и на Бургундию уже была управа – принцессы оказывались заложницами.
– А сейчас? – под сводами моста царил промозглый холод и гулял ветер, что невольно заставило Джованни ещё крепче прижаться к де Мезьеру.
– С середины лета у нас новый Папа Иоанн [1], он слишком стар и немощен, чтобы сыграть какую-то роль. А потом посмотрим…
Лодка легко обогнула остров, явив взору грандиозную часть собора Богородицы с мощными контрафорсами по бокам, и пристала к тому месту, откуда и начала свой путь. Джованни легко забрался на пристань, разминая ноги. Де Мезьер же выходил с осторожностью, опираясь на подставленную руку Петра.
– Ты не замёрз? – участливо спросил советник короля. – Я хочу еще погулять по городу. Угощу тебя отменным пивом!
***
Над замком, вросшим нерушимым бастионом в высокую скалу, окруженную не менее высокими горами, сгустились сумерки. И только в главной зале горел очаг, на длинном столе были расставлены уже тронутые постные блюда, и вино не раз наполнило до краёв серебряные кубки. Но трое собеседников, сидящих в креслах, занимали лишь одну часть стола: двое из них сидели за шахматной доской напротив друг друга, а один – чуть поодаль, с торца стола, но не вмешиваясь в разговор двух игроков. Он был одет в монашескую одежду ордена цистерианцев, но дорогие перстни, что украшали его пальцы, выдавали в нём не простого брата, а скорее аббата или магистра. Один из игроков был достаточно молодым рыцарем. Его светло-каштановые волосы были обрезаны, но не коротко, прикрывали уши и затылок. Руки – с широкими ладонями, мозолистые от частого упражнения с мечом и привычно натёртые поводьями. На нём – теплая верхняя туника темного цвета и искусно сшитая из дорогой материи, а на плечи накинут светлый плащ с вензелем ордена Калатрава. Его противник был одет в простую камизу с шнуровкой на груди, имел черные вьющиеся волосы ниже плеч, лицо, поросшее курчавой нестриженой бородой.
Их партия уже началась, сопровождаемая неспешной беседой:
– Если бы мог, ты бы нас уже всех отправил к праотцам, не так ли, Мигель? – рыцарь Калатравы, по выговору арагонец, начал передвигать свои фигуры.
Тот нехотя оторвал взгляд от предложенного кубка с вином и, шумно вздохнув, кивнул головой, соглашаясь со своим собеседником.
Люди поговаривали, что свою диковинную внешность он впитал с молоком кормилицы. Уж не очень-то он походил на своего младшего брата Альфонсо: волосы вьющиеся и черные, глаза тёмные – серо-синие, да и кожа смуглее, будто понесла донья Леонор Нуньес, в девичестве де Сааведра, не от мужа своего, благородного дона Фернандо, а от мавра. А как минуло Мигелю семь лет, так он еще сильнее стал похож на сына своей кормилицы и няньки Гилы, но донья Леонор не слушала сплетен, а сердцем знала, что это её ребенок, а когда через год голова дона Фернандо, вместе со знаменем города Кордоба, была доставлена в Севилью к королевскому двору, то такие разговоры внезапно стихли, поскольку Мигелю по старшинству доставалось управление домом Нуньес.
И только много лет спустя молочный брат Мигеля Нуньеса, тоже Мигель, самый близкий друг, почти как брат, поведал своему синьору то, что рассказала его мать на смертном одре о ночи их рождения. Беременность доньи Леонор проистекала очень тяжело, особенно подкосило ее здоровье накануне родов страшное известие о гибели двух старших сыновей – Муньо и Руя, их лодка перевернулась во время прогулки по реке, и они оба утонули. Донья Леонор рожала долго и мучительно. Ее повитуха, сестра Гилы, не находила себе места, мечась между двумя домами: Гила тоже решила родить именно в эту ночь. Так повитуха случайно столкнулась с доном Фернандо, обезумевшим от горя, который приставил меч к ее шее и поклялся всеми святыми, что «ежели она тотчас не займётся его женой и ее родами, то он вырежет весь их нечестивый квартал, и ему плевать, что они все христиане, поскольку вера их не столь крепка: это только при короле Фернандо, что завоевал этот город, они спешно покрестились, а так – совершали святотатство и поклонялись проклятым маврам». Донья Леонор пребывала в беспамятстве, и жизненный вопрос стоял уже о том: спасать мать или дитя. Тут повитухе и пришла мысль выдать сына своей сестры, которая только родила младенца, но продолжала тужиться дальше, за новорождённого ребенка Нуньесов. «А уж если обман вскроется – то столько времени пройдёт!» – решила она, чувствуя своё господне предназначение – спасти своих сородичей от гнева дона Фернандо. Решение принималось быстро: муж Гилы – Мануэль, тоже лекарь, уже вынимал из родовых путей их второго ребенка и, убедившись, что тот дышит, сразу передал его своей свояченице-повитухе и поспешил помочь в этом тайном деле, забрав для похорон тельце мертворожденного ребёнка Нуньесов.
Дон Фернандо был вне себя от счастья, щедро наградил повитуху и нанял ее сестру Гилу кормилицей. А в двух семьях города Кордобы начали расти два Мигеля, щедро питавшиеся молоком своей же матери. Тайну своего рождения Мигель Фернандес не открывал никому, и никто не мог указать на то, что он не сын дона Фернандо, поскольку отец его признал, и этого было достаточно. Неизвестно, как сложилась бы его судьба в дальнейшем, будь Фернандо Нуньес жив: добрые люди намекнули бы ему про обман, который с каждым годом становился столь очевиден – оба Мигеля были не идентичны, но очень похожи друг на друга. И единственным человеком, которому удалось заставить сердце Мигеля приоткрыться, был Джованни, «его Жан», только ему хотелось говорить слова любви именно на том языке, что впитал с молоком матери.
– Да тебя, малолетнего бастарда, надо бы высечь и выебать хорошенько, чтобы спесь твою согнать, – не повышая тона, ответил Мигель Нуньес своему собеседнику.
– Тебе мало? – арагонец смерил его презрительным взглядом, вопросительно приподнимая бровь.
– Этого? – Мигель оттянул воротник камизы, где багровел, налитый кровью, след от удара плетью. – Меня такое только согревает! Неужели ты решил, что я забыл, как холодно в казематах МОЕГО замка?
– Замок мой по праву!
– Твой отец им щедро расплатился со мной, иначе лишился бы головы и не успел заделать тебя!
Хуан Перез Понче из Леона был знаменитым воином из известной семьи: его брат Фернандо, тот самый, что когда-то доставил голову названного отца Мигеля Нуньеса в Севилью, руководил тогда обороной всей границы с Андалузией, будучи доверенным лицом короля Санчо, брат Педро был магистром ордена Сантьяго, а брат Руй – магистром ордена Калатрава. Вот ему как раз и отдали на воспитание юного Мигеля, точнее – решение еще не было принято ни семьёй, ни королём Кастилии, но Хуан Перез опередил всех и попросту похитил Нуньеса, когда тот прибыл в Севилью, и увёз в свой замок, который был дарован ему королём Арагона. Через три года разразился скандал, когда о местонахождении Мигеля Нуньеса стало известно. Неблаговидный поступок рыцаря из столь именитого семейства грозил опалой, но семейство Понче откупилось захваченными кордобскими землями и отдало во владение замок в Арагоне, будто не Нуньес содержался там пленником, а Хуан Перез Понче провел всё это время у него в гостях.
Мигель Фернандес вернулся в родной город, став ещё богаче, познав в совершенстве владением мечом, но с полностью выжженной изнутри душой. О том, что он подвергался насилию, узнал только отец Мигеля Мануэля, когда Мигель Фернандес обратился к нему, как к близкому другу, поведав, что больше не сможет стать мужем для женщины, но и под мужчину никогда не ляжет. Мануэль выслушал его внимательно и вынес вердикт: «врач да исцелит себя сам!». Мигель Мануэль уже два года как жил в Салерно, обучаясь искусству врачевания, но можно было уехать и в Монпелье, тем более, что преподаватель медицины там – Арнольд из Виллановы, уроженец Валенсии, мог помочь на первых порах с устройством и языком. Так, Мигель Фернандес Нуньес, оставив все владения на попечение своего брата Альфонсо, отправился в свой долгий путь.
– Играешь словами, – снисходительным тоном ответил его собеседник и покачал головой, передвинул фигуру вперёд, – а самому-то несладко узнать, что друг твой мёртв. Как он умолял меня сохранить ему жизнь за то, что он всё расскажет! – арагонец прикрыл глаза от удовольствия созерцания представшей его взору сцены. – А я медленно проткнул ему живот, а потом резал, рассекая до паха, наматывая кишки на остриё моего меча. А он только стонал и плакал, потому что я сначала отсёк ему язык, – он посмотрел на Мигеля затуманившимся от вожделения взором, но не увидел, чтобы на лице того дрогнул хоть один мускул. Его пленник только смотрел на него своими почерневшими от ярости глазами, а потом уверенно протянул руку вперед и сделал свой ход.
– Раз уж, – кастилец разомкнул побелевшие от напряжения губы, – ты не похвастался сразу, значит, до моего ученика тебе добраться не удалось.
– До твоего любовника? – арагонец криво усмехнулся, снимая с доски пешку противника и делая свой ход. – Это дело времени! Я-то гадал, почему же ты так долго молчал? Ты ждал условленного дня – у вас с этим Жаном или… Джованни, короче – Хуаном, так привычнее, всё заранее было определено: он исчез на следующий день, когда ты решился заговорить. Конечно, мы опоздали. Самое смешное, что разминулись по дороге, в Нарбонне. Я смотрю, у тебя даже нет предположения, куда он мог направиться…
– Что скрывать? В Тулузу! – Мигель опять поднял на него глаза и откинулся на спинку кресла. – Но и там ты его не нашел! Наверно, Хуан умнее тебя, раз сумел исчезнуть бесследно. Тебе шах.
Рыцарь Калатравы поспешно передвинул свою фигуру, уводя её с линии огня:
– Дело времени…
– У тебя его не так много, Французское королевство такое большое… а я умею ждать.
– Посмотрю я еще на тебя, что скажешь, когда я твоего Хуана в цепях приведу сюда! – зло бросил арагонец. – Он не знает обо мне ничего, а я знаю о нём всё, даже о его исключительной внешности, люди такую запоминают!
– Я хорошо его подготовил ко встрече с тобой, – Мигель сохранял спокойствие, но холодная угроза слышалась в его голосе. – И даже если я не доживу до момента вашей встречи, то уже предвкушаю, как сладка будет для него месть! Он по капле будет выпускать тебе кровь, внимая стонам от твоих мучений, с радостью следить, как жизнь вытекает из твоего тела и душа отправляется в Ад!
– Тебе, Мигель, песни нужно слагать, под стать твоим любимым прованским труверам, – заметил арагонец, легко передвигая фигуру, ожидая, что его противник сдастся.
– Тебе мат! – Мигель красноречивым жестом указал на доску.
***
Готье де Мезьер отвёл своего спутника в таверну на другом берегу Сены, где, по его словам, располагалось здание парижского Университета, часть лекций которого была открытой, и если Джованни захочет каким-либо образом занять себя богословием или правом, то сможет по возвращении из Реймса туда сходить, чтобы не сидеть без дела в четырёх стенах дома.
Хозяин таверны передал обе кружки, наполненные до краёв пивом, де Мезьеру, тот повернулся лицом к Джованни, но внезапно пальцы его на одной из кружек разжались, и она скользнула вниз. Ученик палача мягко поймал ее двумя руками, не дав пенной жидкости даже расплескаться, и в задумчивости поставил кружку на стол, опустил голову и покраснел, понимая, что выдал себя.
– Так я и знал! – спокойным тоном промолвил Готье. – Простачка из себя строишь. А у самого реакция как у опытного воина. Когда вернёмся, я хочу посмотреть на тебя в деле – попробуем потренироваться с мечами, – он жестом указал присесть за стол.
– Может, объяснишься? – после некоторого молчания Готье снова решился заговорить, поскольку Джованни так и продолжал сидеть, уперев глаза в пол, будто там были начертаны архиважные письмена: – это Михаэлис тебя учил?
– Да, – ученик палача отхлебнул пива и решился поднять взгляд на советника короля. – Только Вы больше никому не рассказывайте! Мне проще быть лекарем… или шлюхой… в чужих глазах, чем кто-то прознает о моих других талантах. Я не хочу расспросов, где и у кого я обучался. Более того – пусть те люди, что убили Стефануса, и теперь разыскивают меня, считают, что я не смогу оказать им сопротивления.
– Так, значит, – де Мезьер развеселился, – я приобрёл в пользование не только красивую шлюху и искусного лекаря, но и опытного телохранителя? Мне всё больше нравится наш договор! – он заговорщицки подмигнул: – Когда я в следующий раз вспылю и захочу отослать тебя обратно в Агд, напомни мне наш сегодняшний разговор.
– Будет лучше, если Вы его вспомните, когда вновь захотите в постели пропустить мои просьбы мимо ушей, – Джованни постарался ответить как можно мягче.
Комментарий к Глава 10. Cura te ipsum
[1] с 7 августа Иоанн XXII (1244-1334) из Кагора. Он изучал медицину в Монпелье и право в Париже. На момент избрания ему было 72 года, дожил он до 90 лет. Никто такого не ожидал, но Папа был с юмором, хоть и под конец своего правления чудил, однако признавал метод насилия самым чудодейственным, поэтому ему удалось решить ряд проблем с ересями, которые никак не могли решить его предшественники.
========== Глава 11. Идеи вольнодумцев ==========
– Я не знаю, насколько стоит обвинять нашего доброго наихристианнейшего короля Филиппа в жестокосердии, но любой из его поступков можно оправдать, ибо делался он во благо и для укрепления государства, – они вышли из таверны, прошли немного вглубь квартала и свернули налево к низкой церкви, стиснутой домами, но окруженной оградой с садом. Де Мезьер остановился:
– Скажи мне, Джованни, ты счастлив в этой своей земной жизни?
Ученик палача положил руки на прутья ограды и сильно сжал их, облокотившись, вглядываясь в темные алтарные окна:
– Я был здесь… кажется…
– Это не ответ, – мягко напомнил советник короля.
– Да. Счастлив, – Джованни повернул к нему голову. – Еще бы вернуть Михаэлиса. Когда чувствую его рядом – мне спокойно.
– Нет! – покачал головой де Мезьер. – С ним – ты не свободен. Он же берёт над тобой руководство, а не ты. Когда последний раз ты принимал сам решения? Я имею в виду не нужды тела, а такие: когда поехал к Гийому или ко мне?
Джованни надолго замолчал, прислушиваясь к себе. То, о чём сейчас толковал де Мезьер, отравляло душу, поскольку было истиной, которую никак не хотелось признавать.
– Надеюсь, он не осудит меня… – наконец выдохнул ученик палача, – наши чувства крепки, как и наша любовь…
– Дай вам Господь, – покачал головой Готье, – вот вам и суть испытания: ты не будешь упрекать его в той жизни, что он скрывал, а он не станет гневаться на тот путь, что ты избрал по своей воле.
– Вы хотите смутить меня? – с вызовом спросил Джованни, и его брови нахмурились, устремившись сойтись на переносице.
– Нисколько! – советник короля погладил его по плечу, успокаивая. – Я слишком хорошо изучил людские нравы.
– Тогда не стоит говорить о пустом! Лучше скажите, почему мы остановились именно здесь? Что это за церковь?
– Это Сен-Жюльен-ле-Повр. Именно здесь проходят встречи тех, кто ревниво изучает богословские науки. Эти стены слышат немало идей, которые можно счесть и ересью, и государственной изменой. Богословы собираются здесь, а студентов учат вон там, – де Мезьер указал рукой направление, – в паре кварталов отсюда. Так называемое Studium generale, где преподают такие дисциплины, как искусства, богословие, юриспруденция и медицина. Слышал о таких? Если бы твоя семья могла заплатить хоть немного денег за обучение, то и ты мог бы в свои тринадцать лет пойти учиться, а не торговать своим телом.
Джованни покраснел, опустив глаза, вспоминая тот памятный вечер, когда с молчаливого согласия семьи он избрал иной путь. В словах де Мезьера сквозила истина, несомненно, так бы оно и случилось, будь воля Господня иной.
– Этого не произошло. Зачем жалеть и вспоминать былое? – ученик палача постарался оправдаться. – Даже если бы и были лишние деньги, то их вложили бы в дело. Зачем лавочнику или держателю постоялого двора искусства?
– Не в этом суть, – Готье заметил то замешательство, которое он намеренно произвёл в душе своего собеседника, и пошел дальше, взяв его ладонь в свои, слегка поглаживая пальцами вдоль начертанных линий по тонкой коже запястья, вызывая наслаждение и внутренний трепет своими касаниями. – Молодые юноши, вступая на путь обучения в тринадцать-четырнадцать лет, изучая грамматику, риторику, диалектику, арифметику, геометрию и музыку, навечно попадают в так называемое «студенческое братство», ведь длительность обучения зависит от их талантов: от шести до двенадцати лет. И все эти годы они равны: ни титул, ни богатство не делает одних выше других. Ты знаешь, почему студенты и преподаватели такие вольнодумцы? И не боятся ничего, когда напьются и гуляют ночами по улицам, горланя песни?
– Нет. – Лёгкие поглаживания де Мезьера удивляли и сбивали Джованни с толку: что же в советнике короля таится изначально? Напускная грубость или деланная нежность? Сейчас он вел себя осмотрительно, видимо, памятуя о том случае, когда выгнал его из своей комнаты в холодную ночь. Считать ли это извинением? – Расскажите мне.
– Причина в вольностях, что дарованы монархами и понтификами: студенты не подлежат суду светской власти, а значит, городская стража не имеет права их задержать и препроводить в тюрьму. Вот они этим и пользуются, а власть церковная, которая должна их судить, не ходит по ночам со стражей. Хоть не так давно и определили специального человека, которому дали полномочия препровождать студентов в церковный суд, но он один, кто же захочет быть побитым разбуянившимися молодыми людьми?
– А их учителя тоже нарушают законы по ночам? – лукаво спросил Джованни.
– Учителя, – со смешком продолжил де Мезьер, – замечены в другом: своим вольнодумством они попирают законы, рассказывая с кафедр, как должен быть обустроен наш мир и каким образом принизить власть церкви над королём – и наоборот, толкуют Святое Писание и Предание, как хотят, зная, что судить их может только понтифик, предварительно выслушав.
– И что из того, если один учитель в одном городе начнёт богохульствовать?
– Почему в одном? – удивился его словам советник короля. – По их вольностям этот мастер, входящий в гильдию и получивший право на преподавание, может спокойно перемещаться из города в город, из одного университета в другой, без сдачи особого экзамена.
– А ты? Ты сам был студентом? – продолжил допытываться Джованни.
– Конечно! – де Мезьер улыбнулся, предавшись каким-то своим воспоминаниям. – Все принцы крови, сыновья нобилей и богатых горожан постигают науки. Сколько понтификов, кардиналов, архиепископов, советников, законников учились вместе, а потом, заняв свои высокие должности, прекрасно продолжают давнее знакомство! В Парижском Университете все разделены на четыре факультета или нации: французы, англичане, включая германцев, нормандцы и пикардийцы. Все они сначала обучаются на своих языках, а потом сливаются в общую «семью». Для всех, кто не является жителем Парижа, созданы специальные «коллегии», этакие резиденции, где студенты и преподаватели могут жить и не платить высоких цен за съемное жильё.
– Интересно… – задумчиво произнёс Джованни, – но мне уже поздно, к сожалению…
– Почему же? – пожал плечами де Мезьер. – Если сдашь экзамены, то сможешь быстро продвинуться. А без разрешения и бумаги об окончании факультета ты сможешь заниматься своим лекарским делом только под крылышком Михаэлиса, но не сам!
– А разве Михаэлис учился в Университете? – Джованни познавал всё новые грани тайной личности своего учителя.
– По моим сведениям – да. Мигель Фернандес Нуньес – Мастер медицины, получил свой диплом в Монпелье, потом переместился из-под власти короля Майорки и лорда Монпелье под власть короля Франции в Агд [1].
Джованни был поражён до глубины души. Он не знал об этом – не по собственному недомыслию, а по скудости тех сведений, что доносились до него. Ему никто и никогда не рассказывал, как можно стать лекарем, ведь Михаэлис всегда был простым палачом города Агд, что было занесено во все реестры по выплатам довольствия и жалования, а его практика, как полагал Джованни, просто исходила из опыта и желания помочь больным и нуждающимся.
– Так вот что он имел в виду, говоря «учился у лучших»! – единственное, что мог произнести ученик палача, выражая собственные чувства, заставляющие кровь вскипать от возбуждения перед открытием чужих тайн. – Но Михаэлис – простой палач, а не лекарь! Почему так? Я не понимаю! Может, у вас есть объяснение?
– Объяснение можно дать только от собственного ума, – Готье выпустил его ладонь и положил обе руки на плечи. Со стороны можно было решить, что двое собеседников просто о чём-то спорят, если бы левая рука де Мезьера, невидимая окружающим, свободно не заскользила вниз, под плащ, медленно оглаживая бок и спину Джованни. – Я могу только предполагать, что двигало Мигелем Нуньесом, когда он решил скрыть от большей части людей своё искусство. Всё дело в его учителе – Арнальде из Виллановы. Он настолько был знаменит, что лечил королей и понтификов, если бы…
Готье замолчал, выбирая слова, какими можно было бы преподнести опасную истину.
– Был? – Джованни внимательно слушал, но цеплялся к словам. – Уже умер?
– Господне провидение! – с печальным вздохом покачал головой де Мезьер. – Ехал к Папе Клименту, чтобы его вылечить, а корабль попал в шторм и разбился у берегов Генуи [2]. Давай-ка дальше пройдёмся, обойдём церковь кругом, иначе кровь застынет в ногах, и мы вскоре начнём замерзать, – они двинулись вдоль ограды, причем Готье так и не убрал свою руку с пояса Джованни. – Я много наслышан об Арнальде, но твой учитель должен знать больше. Видишь ли, когда наш добрый король Филипп боролся с властью Папы Бонифация, то возникла в народе… не без помощи некоторых умов того времени… идея объявить этого Папу Антихристом, а значит, согласно откровениям, в будущем нас ждала эпоха перемен и наступление власти Святого Духа… – Готье запнулся, а потом быстро резюмировал, – по мнению некоторых вольнодумцев, которых сочли еретиками. Так вот, этот Арнальд, вместо того, чтобы заниматься своей медициной, как человек большого ума, тоже начал писать богословские сочиненьица, призывая к «реформации христианства», что очень тогда нравилось королю Федерику Сицилийскому, под чье покровительство этот Арнальд из Виллановы бежал, покинув своего прежнего защитника – короля Хайме Арагонского. Посмотри на церковный вход. Не помнишь?
– Я был здесь, – подтвердил Джованни, – только не помню с кем и зачем.
– Ну, давай еще круг сделаем, а ты пока вспоминай… – они пошли дальше, осторожно перешагивая через лужи, наполовину покрытые тонкой корочкой льда. Окружающие стены домов давали лишь узкий проход между ними и церковной оградой, поэтому де Мезьер убрал свою руку, позволяя Джованни идти вперед, вполоборота повернув голову к собеседнику. Было явственно видно, что ученику палача интересно, но он силился понять, связать воедино всю ту мощную лавину новых сведений, что вывалил на его голову советник короля, пребывая в смятенном состоянии.
– Продолжу… учитель Михаэлиса был талантлив: много переводил с мавританского, иудейского, переосмысливал старые труды врачей прошлого… Его даже называли «новым Галеном». Я подробностей не знаю, но труды его по медицине известны всему божьему миру, ибо часто просвещал он монархов, и те следовали его советам. И, видно, известность эта и ощущение могущества вскружили голову: он «спутался» со спиритуалами, потом с бегинами [3], вспоминал иоахимизм [4], защищал тамплиеров, в общем – его осудили здесь, в Париже, по всем церковным правилам его же товарищи – богословы [5], но Папа Бонифаций был снисходительным и простил его, заявив, что лучше бы тот занимался медициной, в которой больше разумеет. Не знаю, успокоились ли уже церковники или нет…
– Данте, – внезапно прошептал Джованни, он остановился, прильнул к церковной ограде и опять вгляделся в окна, – господин Алигьери. О монархии. Я был здесь с ним и ещё двумя другими флорентийцами [6]. Вспомнил! – он так разволновался, что даже покрылся потом с ног до головы, стало жарко. Джованни торжествующе повернулся к де Мезьеру: – Теперь я понимаю, о чём они вели речь. Флорентийцы на чужбине всегда стараются быть вместе: я познакомился с ними здесь, в Париже, когда меня привезли обратно после папской комиссии в Пуатье и приказали скромно жить на той стороне… – Джованни показал рукой на противоположную сторону города, – за островом, в торговых кварталах. А господин Алигьери жил здесь, сначала у францисканцев, потом в студенческом общежитии. Одиноко жил… Нет, вы только не подумайте, господин де Мезьер, что я и его соблазнил! – он опередил Готье, хотевшего уже вставить в их разговор острую скабрезность. – Мне же было запрещено… э-э-э, заниматься ремеслом, иначе я мог быть осуждён за ересь, а этого тогда было совсем не нужно!
