Текст книги "Когда море сливается с небом (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Помню, помню… – Раймунд прочистил горло. – Сразу перед началом дождей к нам в дом королевские солдаты пожаловали, мы еле ноги успели унести. Везде по дорогам засады были устроены, говорили, что некоторых наших братьев схватили. Памятная зима… мы еле обратно вернулись, потом сугробы разгребали и болели долго тяжелым кашлем и горячкой.

– Я тоже помню эту зиму, – уверенно сказал Джованни.

– Откуда тебе! – возмутился на его слова Бриан. – Небось отсиживался у теплого очага у себя в Риме. Ты же италиец?

– Да, – спокойно согласился Джованни, – я там родился, ты прав. Но в том году я был в Лангедоке и тоже помню эту зиму.

– Расскажешь? – неожиданно проявил интерес Раймунд. – А то мы тебя всё историями потчуем, а ты еще ничего нам не поведал. Развлеки уж, а то у нас с Брианом одни байки на двоих.

– Хорошо, тогда слушайте, – Джованни подогнул ноги под себя, отложил на время меч в сторону, поплотнее укутался в плащ и покрывало, чтобы не начать мерзнуть. В животе образовалась ощутимая пустота, даже слюна выделялась при мысли о еде, но голод не был для него незнакомым чувством – иногда можно было и потерпеть:

– Весной того года, когда был издан указ короля Филиппа о заключении под стражу всех рыцарей Храма, а потом понтифик распространил свою буллу о суде над орденом, великий магистр Жак де Моле отправился в дальний путь. Отплыв с Кипра, он прибыл в Марсель – удобный портовый город во всех отношениях: до резиденции понтифика в Карпантре три дня пути, до Парижа – две седмицы. Там он дожидался времени, когда король Филипп пришлёт приглашение посетить столицу, и постоянно был занят переговорами с понтификом о новом Крестовом походе и слухами, что появились в миру, о том, что орден Храма не занимается милостыней и делами милосердия, а только богатеет…

– Откуда тебе знать! – резко возразил Бриан. – Ты же не рыцарь! А если верить Алонсо Понче, то вообще – грешник и содомит.

– Так в том-то и дело, – продолжил Джованни, ничуть не смущаясь брошенного обвинения, – что в то же время магистр Ломбардии Джакомо Монтеккуо принял в орден Храма одного молодого италийца – не только перед лицом магистра, но и перед лицом Бога, – посвятил в рыцари и выслушал должные обеты, которые тот поклялся выполнять по уставу…

– Продолжай! – немного напряженно попросил Раймунд. Джованни смотрел перед собой, на колышущийся с каждым поворотом колеса полог, и чувствовал себя как на исповеди:

– Этот италиец последовал в свите магистра в Париж, выполняя обязанности простого оруженосца. Его схватили одной ночью вместе со всеми и препроводили в казематы Луврского замка. Его не пытали как других, наверно – пожалели из-за слишком юного возраста, но глаза италийца видели всё, и уши слышали всё, и сердце разрывалось от боли, наполняясь страданиями его братьев. И продолжалось это долго, – Джованни смахнул со щеки невольную слезу, – до конца весны следующего года, когда все тамплиеры, давшие признательные показания, были привезены в Пуатье, чтобы подтвердить их перед папской комиссией…

– Наших братьев жестоко пытали? – в голосе Раймунда прозвучала глухая ненависть. Бриан вообще сидел притихшим, только слышно было слова молитвы Pater noster, доносившиеся из его уст.

– Слишком жестоко, чем позволено применять к человеку, творению Господа, – жестко ответил Джованни. – Даже к еретикам не становятся настолько зверьми. А здесь королю и его людям были необходимы признания, чтобы предъявить их понтифику. Братьев нельзя осуждать за ложь, у каждого есть свой болевой предел…

– Но как же так? – подал голос Бриан. – Разве жители Парижа не знали, что за беззакония творятся у них под носом? Должны же были появиться слухи!

– Жители столицы, – успокоил его Джованни, – были заняты иным, не менее шокирующим делом – и более интересным, чем все братья-тамплиеры. Одна женщина по имени Маргарита обвинялась в ереси [4]. И самым интересным было то, что она оказалась настолько грамотной и сведущей в богословских делах, что написала книгу о душе и ее слиянии с Богом. Ошибкой было то, душа человека может соединиться с Творцом, ее прародителем, минуя совершенствования в добродетелях. Такая душа якобы теряет собственную волю и приобретает волю божественную. Но это всё сказки, – улыбнулся Джованни своим словам и переменил позу – прилег, облокотившись. Признания предполагали долгий разговор, словно рассказывал он сейчас не историю своей жизни, а длинную и красивую балладу.

– А отвлечь-то – она чем могла? – нетерпеливо спросил Бриан.

– Подумай сам, откуда взялась простая женщина, настолько ученая, чтобы вынести на суд богословам свой труд, во множественных копиях переписанный, да и снискавший положительные отзывы у известных магистров? И инициировал осуждение не кто иной, как епископ Камбре – Филипп де Мариньи, брат того самого – известного всем Ангеррана. Таинственность в этом деле и споры клириков в Парижском университете породили такой отклик, что все и забыли о тамплиерах. Обсуждали только будущий суд над еретичкой, – Джованни сделал многозначительную паузу и продолжил: – Вот и вы уже отвлеклись от дел ордена Храма и спрашиваете про женщину.

– Нет, не отвлеклись! – возразил Раймунд. – Мне любопытно, что сталось с юным оруженосцем дальше. Ты говорил про Пуатье!

– Да, я продолжу! Не все плененные братья были привезены туда, чтобы предстать перед посланниками понтифика, а только те, чьи показания явственно подтверждали выдвинутые королевской властью обвинения. В богохульстве, идолопоклонничестве, содомии… Тех, кто подтвердил свои грехи и покаялся, отпустили на свободу.

– И в содомии тоже? – изумленно воскликнул Бриан.

– Нет! – пламенно возразил Джованни. – Рыцари готовы были признать все грехи, кроме этого. И предложили судьям их осмотреть, если у кого-то из них есть сомнения, что отказ признать этот грех является лживым. Так юный оруженосец обрел свободу, примкнув к своим товарищам, намеревавшимся продолжать защищать орден Храма. Те, кто отказался от своих признаний, вернулись обратно в тюрьму.

– А нашего Великого магистра тоже пытали? – продолжал гнуть свою линию Раймунд, видно, какие-то мысли беспокоили его.

– Не знаю, скорее всего нет, – Джованни в задумчивости покачал головой, возвращаясь к собственным воспоминаниям. Он видел этого человека вблизи себя, подавленного тяжелым грузом ответственности за судьбу своих людей. Наверно, он тогда вспоминал всю блистательную историю ордена, своих предшественников – и не смог смириться, что у него самого не хватило мудрости и гибкости провести свой корабль через бурное море интриг и предательства. Первым его смертельным рифом был остров Руад, где тамплиеры были разбиты и многие из них захвачены в плен. Но величественный корабль поплыл дальше, будто не заметил этой пробоины. Великий магистр не смог разгадать тактические ходы, которые предпринимались его врагами, чтобы подточить столпы, на которых держался весь остов. Не понял, что к некоторым из его ближайших соратников может быть подобран подходящий ключ. Быстрого признания Жоффруа де Шарне оказалось достаточно – а остальных можно было считать особо упорствующими в своих грехах и ереси.

Дымовая завеса, созданная желанием понтифика и поддержанная королями по реформации орденов тамплиеров и госпитальеров, подготовке нового похода и созданию нового объединенного военного ордена, скрыла от непосвященных глаз направления ударов, которые потом нанес король Филипп по ордену Храма.

– Так почему же он не защитил нас? Почему отдал орден на растерзание? – воскликнул в сердцах Раймунд. – Скажи, раз столько знаешь!

– Он не отдавал, – возразил Джованни, – нападавшие оказались сильнее и хорошо подготовлены. Жак де Моле попросту проиграл свою битву. Юный рыцарь, о котором я веду речь, недолго услаждал себя свободой. Он вступил в ряды тех, кто пытался помочь защититься другим братьям. Так он нанялся работником в тюрьму в Шиноне, где содержались все, кто управлял орденом… – Джованни, рассказывая свою историю, приукрашивал и лукавил, всё больше завладевая вниманием и сочувствием слушателей, которые знали обо всех происшедших событиях только по слухам и не имели несчастья испытать на себе. – Потом вернулся в Париж, следуя за Великим магистром, на новое слушание дела тамплиеров, но уже папскими легатами.

– И наш магистр отверг все обвинения? – оба бывших тамплиера затаили дыхание.

– Он вообще не стал себя защищать. Понял, что признай он обвинения или не признай – ничего не изменится: орден будет уничтожен. Поэтому сомкнул уста и не проронил больше ни слова. Кроме одного… – Джованни сделал паузу, еще сильнее завораживая своим рассказом. – В ту ночь он поведал юному рыцарю, где скрыта большая часть казны ордена, как разыскать людей – хранителей тайны, и куда следует отвезти сундуки. Он указал точное место, где будут ждать – командорство на границе с Фуа, к Жаку де По.

Комментарий к Глава 5. История юного рыцаря

[1] Имя вымышленное.

[2] Большая часть горной цепи Пиренеи не принадлежала королевству Франция: в районе Перпиньяна (Руссильон) была власть королей Майорки, дальше королевство Арагон, Андорра, графства Фуа, Комменж и Наварра (частично, но управлялись местными), Аквитания (под властью Англии), виконтство Байона, королевство Кастилия и Леон.

[3] Домом для общежития членов ордена мог служить любой подходящий дом или замок, переданный ордену.

[4] Речь идёт о Маргарите Поретанской.

========== Глава 6. Мой дом не лежит в руинах ==========

– Так вот кого мы ждали столько дней! – воскликнул Раймунд. – Бриан, ты помнишь?

– Как тут забыть! – ворчливо откликнулся его друг.

Командор Жак де По места себе не находил: всё высматривал, спрашивал, посылал рыцарей проверять дороги, клял последними словами погоду, но всё было тщетно. Золото не довезли. А потом приехал вестник из Тулузы и сказал, что братья схвачены, но золота при них не найдено.

– Все верно! – отозвался Джованни. – За сокровищами охотились люди короля, были устроены засады, и рыцари решили разделиться. В конце концов остался только один. Тот самый юный рыцарь. И только он знал, где спрятана казна ордена.

– И что же было дальше? – с придыханием спросил Раймунд.

– Да, да, что сталось с рыцарем? – откликнулся Бриан, затаивая вздох, предвкушая открытие очень значимой тайны.

– Не торопите мой рассказ! – Джованни опять привстал на колени, придвигая к себе поближе меч. Помимо испытываемого голода чувствовалась и боль внутри тела. «Всё-таки меня насиловали, – подумал флорентиец, прислушиваясь к своим ощущениям, – что же так болит-то: будто нервы все обнажены?». Но он никак не мог вспомнить, с чего же всё началось, поэтому опять вернулся к рассказу. – Выпал снег, и трое последних рыцарей укрылись в маленьком, но гостеприимном доме на берегу моря, ожидая лодку, что должна была отвезти их на Майорку. Им почти удалось бежать, если бы не предательство одного из людей, что им помогали скрываться. И ранним утром, лишь забрезжил рассвет, дом оказался окруженным стражниками. Скованных железом, их отвели в город Безье, не зная о тайне, что они хранят.

Вы уже говорили о том, что слышали о так называемой «папской комиссии в Сансе», когда тамплиеров защищали учёные братья. Но не знаете, что председательствовал там архиепископ Нарбонны Жиль, который поставлен был надзирать за справедливостью суда. Но у него были иные цели…

– Ты хочешь сказать, что он был настроен против ордена? Он не хотел его оправдания? – перебил рассказ Раймунд, потрясенный до глубины души предательством, что исходило и от лица служителя церкви.

– Архиепископу нужны были признания вины, – продолжил Джованни, – четкие, ясные, заверенные клятвой. И не должно было быть сомнения в их подлинности или последующего отказа в суде. Такое предписание было передано инквизитору в городе Агд брату Доминику из Йорка вместе с тремя пленниками. И тот постарался выполнить приказ!

– Он их пытал?

– Жестоко. И ему даже удалось то, что было не под силу остальным: обвинить в содомии и установить этот факт!

– Как? – в один голос воскликнули изумлённые рыцари.

– Если приказать палачу вместо пытки три дня насиловать пленника в каменном мешке, то будет что предъявить на всеобщее обозрение. Уж поверьте!

Раймунд выругался, всем сердцем проникаясь жалостью. Бриан шумно засопел. Джованни продолжил:

– А еще юного рыцаря пытали на дыбе, плетьми и железом, пробили кисти рук гвоздями, а ногу – острыми шипами… И оставили так, решив, что он умер.

– Постой! – Раймунда внезапно осенила догадка. – Ты говоришь о себе? Я видел следы шрамов на твоей ноге!

– Ты забыл присмотреться к моим ладоням… – Джованни схватился за меч, ожидая действия со стороны Раймунда, но первым, кто сунул голову внутрь повозки, был Бриан. – Меня зовут Джованни Мональдески, и я тоже бывший рыцарь Храма, – лезвие меча уперлось похитителю в кадык, а за расширяющимися от удивления и страха глазами наблюдать было – одно удовольствие. – И нам придётся договориться!

***

– Я уезжаю, – Михаэлис стоял на пороге рабочего кабинета Готье де Мезьера. – Твои измышления ни к чему не привели!

Уже седмицу они были заняты безуспешными поисками Джованни. Никто похожий на флорентийца не покидал ворот Парижа и не появлялся в близлежащих городах на расстоянии одного дня пути. Джованни видели спящим и плывущим в лодке, и не было и намёка, что он сел в неё не по доброй воле. Но куда именно направил ее человек, сидящий на веслах – осталось неизвестным. Готье только хмурился, еле скрывая досаду, а Михаэлис сходил с ума, охваченный грезами и во сне, и наяву.

Мыслями он призывал Джованни к себе, обращал свои молитвы к Господу о милосердии, желал вновь ощутить близость: обнять и обласкать пламенеющее тело своего возлюбленного, одаривая поцелуями, нежными и страстными одновременно, почувствовать отклик в движениях, желание прижаться крепче.

«О, Боже! Жан – где ты? Ты так же звал меня, страдал в разлуке, услышь и меня, как я слышал тогда тебя!»

Денег на обратную дорогу оказалось достаточно: Джованни отдал все свои, когда Михаэлис ложно уехал, чтобы потом вернуться. Еще удалось заработать, благодаря Филиппе, которая поведала об опытном лекаре у советника короля. «И берёт немного, и исцеляет на совесть!».

Посещение открытой лекции медицинского факультета в парижском университете опять заставило вернуться к прежним ощущениям, что он – не шарлатан, а мастер. Ректор университета, Франческо Караччиоли, с которым он добился встречи, задержавшись еще на седмицу, подтвердил в записях университета, что Мигель Фернандес Нуньес обладает правом называться врачом и практиковать на землях французского королевства в диоцезе Агд.

Казалось, Господь одаривает его своими милостями, забрав в уплату чувственную часть души. Опять вынув обнаженное и трепещущее сердце из груди, лишая любви, заставляя краски окружающего мира поблёкнуть…

– Мигель, Мигель, да постой же! – он еще не вышел за ворота университета, а его нагонял какой-то незнакомец. Михаэлис обернулся и удивленно уставился на него:

– Простите, я вас не помню.

– Как же, учитель? – молодой человек, казалось, чуть не расплакался от унижения. Его язык говорил о нём, как об уроженце Кастилии. – Я Пабло Муньос Рохо, я учился у вас в Болонье, когда вы приехали туда из Неаполя. Но я думал, что вы сейчас на Майорке или Сардинии, не ожидал встретить вас в Париже!

– Я понял, – Михаэлис ободряюще улыбнулся, ощущая, как внутри его открываются невидимые плотины, затапливая воспоминаниями, которые были когда-то надежно заперты в сундуках памяти. – Вы знаете моего друга, Мигеля Мануэля из Кордобы. Нас часто путали в детстве и юности.

– Простите меня! – недоверчиво ответил Пабло. – Но вы слишком похожи!

– Лучше скажи мне, Пабло, как поживает Мигель Мануэль? Мы слишком давно расстались и не состоим в переписке, – Михаэлис мысленно приказал себе унять нервную дрожь, поскольку когда-то вынужденно распрощался со своим братом навсегда, а теперь получил возможность вернуть всё обратно.

– В прошлом году он оставил факультет, отправившись домой, но должен был вернуться через Пасхалию, так он нам сказал! Теперь же я уезжаю в Лериду, буду преподавать там в университете. А вы… как ваше имя, господин?

– Мигель Фернандес Нуньес, – торжественно произнес Михаэлис, давно свыкнувшийся с мыслью, что он пожизненно будет «кем-то из Кордобы». – Я мастер медицины из университета в Монпелье. Но живу в диоцезе Агд в Лангедоке.

– Моё почтение! Я очень счастлив познакомиться с другом своего учителя! – восхищенно ответил Пабло.

– А где сейчас Мигель Мануэль?

– Синьор Гвиди…

– Как ты его назвал?

– Синьор Гвиди – говорили, что он принял фамилию семьи своей жены, когда приехал в Болонью. У него была какая-то неблагозвучная, сарацинская что ли… – Михаэлис только усмехнулся про себя: после того, как много лет назад рыцари Калатравы вырезали большую половину кордобского квартала, где родился и жил Мигель Мануэль, смена семейного имени – еще малая часть того, что осталось в прошлом. «Значит, женился. На италийке… И здесь наши вкусы оказались схожи, брат!»

Той ночью давнейший кошмар терзал его грезы. Будто бродит он по улицам родного города по щиколотку то ли в мутной воде, то ли в крови, а с неба тоже падают крупные капли кровавого дождя. И жажда, терзающая его плоть, заставляет устремлять лицо навстречу этой влаге и ловить ее губами, насыщаясь, но не утоляясь до конца. В руке же его меч, на лезвие которого налипли остатки чьих-то волос с частью срезанной кожи. Но жажда мести гонит его еще дальше, и в сотый раз он тайно обрушивает своё оружие на головы тех, кто болтал и похвалялся. Двенадцать. Они называли себя «апостолами веры», убивая, насилуя, грабя, и при этом – не забывали отправлять молитвы по нескольку раз в день.

«Что же еще нужно делать, когда в Уставе ордена четко написано: клянусь вести битву с маврами?» – один из них попытался призвать к благоразумию, прежде чем Мигель Фернандес вырезал ему язык, обрекая на бессловесное мычание в последующих мучениях.

«Как ты смеешь поднимать руку на брата своего?» – кричал еще один ревнитель благочестия и обетов. И ярость плескалась в его живых глазах. А вот в мертвых, лежащих на ладони – нет.

Лишь двое не пытались оправдать себя, понимая, что выпитый яд давно проник в их сердце, и им остается только принять свою смерть, заглянув ей в лицо. Раскаяться? А есть ли высший суд, что оправдает совершенные грехи? «Останови меня!» – попросил один. «Убей меня, но не причиняй мук!» – молил другой.

А капли всё падают с неба, и нет им числа, пока Михаэлис не понимает главного: насилием не остановить насилия. Умением изощренно пытать и убивать себе подобных обладает единственное существо в мире – то, в котором содержится часть божественной души; но не она, а свободная воля, не вкусившая плода с дерева познания, не разделяющая добро и зло, не имеющая сострадания, уничтожает свет внутри души. А души темные, охваченные мраком, обречены на страдания в Аду. И утолять жажду кровавым дождём, возможно, будет тем, что уготовано ему в будущем.

***

Дорога в Агд по весенней распутице была длинной и тяжелой. Дни были еще короткими, а ночи холодными. Готье не отдал вещей Джованни, кроме меча, который принадлежал Михаэлису, сославшись, что всё еще надеется на возвращение флорентийца и будет один продолжать поиски. Добавил, что будет рад, если больше не увидит Нуньеса в окнах стоящего напротив через Сену постоялого двора и мрачно разглядывающего бурлящую воду.

– И что – если Жан вернётся, опять посмеешь требовать уплаты долга? – Михаэлис попытался прояснить для себя мысли советника короля. Тот нахмурил брови, намереваясь сказать что-нибудь обидное в ответ, но потом раздумал:

– Возвращайся домой, Михаэлис! Мой дом, по крайней мере, не рухнул и не лежит в руинах. Будем ждать, когда Джованни вернётся… Тебе будет в сто раз хуже терзать себя этим ожиданием, чем мне – жалеть о невыплаченном долге.

Такие длинные расстояния, как путь из Парижа в Агд, преодолевались медленно, и не важно, на чём ты следуешь: пешком, в повозке или верхом на лошади. У всех этих способов передвижения есть положительные и отрицательные стороны, но они не меняют затраченное количество дней. Можно ночевать и в поле, и в лесу, но тогда опасность, что на тебя или твоего коня нападут голодные волки, возрастает в разы. Поэтому дневной переход тщательно отмеривался – от одного города в другой, от одной деревни в другую, и, если ты поспешил, не учел времени наступления темноты, не добрался до дома, где есть свет и теплый очаг, значит – подверг себя опасности [1].

Михаэлис возвращался через Орлеан, выбрав дорогу на Клермон в Овернь через Бурж. Это отняло у него двадцать дней. Иногда он задерживался, чтобы заработать денег, если случалось, что требовался лекарь.

Овернь – исключительное место на земле: когда приближаешься к ней, то кажется, будто предстает перед тобой королевство серых гор с выбеленными шапками, залитыми ярким солнечным светом. И под глубокой синевой небес твердыни эти охраняет густой лес высоких вечнозеленых елей. А поднявшись с весенней равнины, попадаешь в снежную зиму, где сугробы достигают высоты человеческого роста.

Михаэлис прошелся по рынку, выспрашивая про дальнейший путь, и завороженно остановился у лавки кузнеца, искусно создающего из тонких пластинок железа великолепную розу, чтобы поместить ее потом на застёжку для плаща.

– Понравилось? – спросил его старик-мастер.

– Изящная работа! – похвалил Нуньес.

– Я уже одну такую продал не так давно! Целый золотой флорин отдал один человек, не торгуясь!

– Флорин? – удивился Михаэлис. – Откуда же такое богатство в ваших краях?

– Сам не пойму! – пожал плечами кузнец, старательно прокаливая будущие лепестки. – Италиец какой-то, хоть и одет был просто, и на девку похож – коса в три пальца толщиной. Я его спросил: зачем тебе коса? А он рассмеялся и говорит: зато хозяйки за мою красоту с меня плату за постой не берут, сразу на размер косы смотрят! А глаза яркие, наглые…

Михаэлис вздрогнул от неожиданности, не веря услышанному: «Жан! Здесь?»

– Когда это было? – почти выкрикнул он в волнении. – Умоляю! Расскажи подробнее: откуда пришел, куда отправился? Говорил еще что-нибудь?

Кузнец рассказал занятную историю. Через город прошла толпа паломников из Тура: с песнями, свечами, крестами, восторженная, продолжая торжества пасхальной недели. Но необычным было то, как они призывали жителей города обратить на себя внимание: в центре ехала повозка, увешанная бубенчиками – вроде как для прокаженных, но в ней сидели счастливые люди в чистых камизах.

– Не ходят у нас так паломники, – слегка раздраженно посетовал старик. – Обычно кругом обходят через Ле-Пюи на Орийяк или из Невера, а эти – из Тура. И тот парень, что купил розу, сказал мне, что они все отправляются в Агд.

Комментарий к Глава 6. Мой дом не лежит в руинах

[1] средняя продолжительность пешего перехода 30-31 километр в день, максимум – 35. Есть и марш-бросок на 50 километров, но после него человек ложится и дня три отдыхает. Средняя скорость пешехода – до 5 км/час, по ровной сухой дороге. То же самое с повозкой: средняя скорость 6 км/час, при плохой дороге – падает до 3-4 км/час. Можно гнать, но если ехать на длинное расстояние, то необходимо беречь животных и давать им отдых. Повозка дает преимущество перед пешеходом только в том, что на ней можно везти груз и быстрее прибыть в следующую точку отдыха.

Со всадником иначе: можно гнать лошадь до 70 км в день и галопом, но на следующий день, она уже так не повезет. Гонцы меняли лошадей на специальных стоянках (отсюда взялось понятие – «почтовая станция»), поэтому всадник мог проехать на лошади около 50 км, но с отдыхом, и тем самым сократить время, затраченное на долгий путь.

========== Глава 7. Выбор пути ==========

Острие меча скребло по горлу в такт движению повозки, и казалось, одно неверное движение в шаге коня или случайный камень, подвернувшийся под обод колеса, и даже крепкие руки, сжимающие сейчас рукоять оружия, не спасут от проникающей раны.

Ответ Бриана показался странным: он зажмурил глаза и затрясся мелкой дрожью, начиная легонько поскуливать. Раймунд, уцепившись одной рукой за полог повозки, полностью открыв для себя обзор, бросил поводья, предоставив путь совести коня. Вторую же руку он распростёр по направлению к Джованни, покачивая ладонью вверх и вниз, призывая к спокойствию:

– Тише, тише! Хочешь договориться? Давай! Только отпусти Бриана, – в ответ на эти слова скулёж его спутника стал более слышимым.

– Чего это он? – Джованни был удивлен. Реакция Бриана на оружие никак не вписывалась в представления о безжалостности людей Алонсо Понче.

– Боится! Сам не видишь? – раздраженно выкрикнул Раймунд, потом опомнился и, понизив тембр голоса, добавил более спокойно. – Убери меч, Богом клянусь, мы не причиним тебе вреда!

– Не уберу, пока не договоримся! – решительно отказал Джованни. – Ты меня за простачка держишь? Если Понче послал вас меня выкрасть…

– Да не посылал он!

– Врешь!

– Мы сами вызвались. Давай поговорим!

– Говори!

– Он только послал нас следить и ждать его приезда. Откуда мы знали, что ты сам свалишься нам в лодку? Кто первым крикнул, чтобы его увезли? А? – Раймунд сосредоточенно хмурился, взывая к памяти Джованни, но не находил в ней отклика.

– Ты хочешь сказать, что я, вот такой, в одной камизе и с сумой, спокойно взобрался в твою лодку, дал себя связать и увезти? – Джованни не хотел верить во весь этот бред.

– Горячка у тебя была, – Раймунд старался сдерживать эмоции, крутя головой во все стороны, настороженно наблюдая и за Брианом и за их пленником. – Бриан видел из окна постоялого двора, что было напротив, как мы отплываем. Добежал до ближайшей пристани, прикрыл тебя плащом, потому что ты спал беспробудно и жаром полыхал. И не знали мы, что с тобой делать: нам же не приказывали тебя похищать до прибытия сеньора Понче! И мы решили, раз уж ты теперь наш, то можем действовать дальше. Опусти меч!

Бриан всхлипнул и вздохнул с облегчением, когда Джованни убрал лезвие от его горла, и тут же упер его в грудь Раймунда:

– Мы заботились о тебе! – еще раз всхлипнув, внезапно заговорил он. – Думаешь, легко найти в Париже повозку и подготовить ее, увешав бубенчиками?

– Твоя идея? – усмехнулся Джованни, теперь краем глаза наблюдая за движениями Бриана.

– Моя, я в детстве такое видел, когда путешествовал с отцом по Аквитании. Тогда прокаженных гнали куда-то ближе к морю, где устроили для них отдельное поселение, – Бриан медленно возвращался в нормальное состояние, но сидел неподвижно, чтобы чем-то не спровоцировать Джованни. Казалось, он вообще не знает, что теперь делать, поэтому судорожно сжимал пальцами борт повозки, не меняя изначальной позы.

– Мы правду говорим, – поддержал его Раймунд. – Ты весь вчерашний день и ночь пролежал в беспамятстве. Мы тебя решили связать только когда жар спал.

Джованни мучительно обдумывал собственное положение: раз он решил сбежать в болезни, то тому были причины, но сейчас у него был иной план, который рождался вместе с его рассказом о злоключениях юного тамплиера. Он прекрасно помнил тот день, когда Готье де Мезьер, нарезая кусок мяса тонкими ломтями, рассказал о своём способе вести переговоры.

«Все дело в интересе: необходимо увлечь своего собеседника разговором, заставить сопереживать твоим трудностям, выкажи своё участие или заинтересуй деньгами. Как только почувствуешь колебание или неуверенность, бей в эту цель – лги, но так, будто предлагаешь сладчайший мед, без вкуса которого последующая жизнь потеряет смысл. Вливай яд в его уши, создавай привлекательный образ, услаждающий взгляд».

– Как же вам до сих пор не пришло в головы, что Понче ищет меня не просто так? – обратился Джованни к своим горе-похитителям. – Только я знаю, где спрятано золото, поэтому он меня и ищет. Пять сундуков, полных золотыми монетами, не под силу вновь обрести одному человеку. Так почему бы вам не помочь мне? Вы тамплиеры или хотите, чтобы всё досталось арагонцу Понче, а вам за это даже не добавят мяса в похлёбку от ордена Монтесы?

Рыцари переглянулись в нерешительности. Именно сейчас их озарила догадка, что перед ними единственный человек, который знает о золоте, недовезенном к командору Жаку де По. А Джованни продолжал:

– Решайтесь! Меня уже два раза пытались убить за эту тайну, но я хочу разделить ее со своими братьями, с которыми давал единую клятву. Одному мне не под силу. Давайте сделаем это вместе?

– Ты предлагаешь, – Раймунд облизал пересохшие губы, – поделить деньги на троих?

– Можно и так! Или найти золоту достойное применение: поддержать наших братьев или отправиться в Святую землю.

– Ч-чёрт! – выдохнул Бриан.

– Заткнись! – прикрикнул на него Раймунд. – Сколько раз я просил тебя не поминать дьявола всуе, особенно, когда уже начинает темнеть.

– Вы оба помолчите! Где мы сейчас? – Джованни еще внутренне трясло от испытанного переживания: ему удалось стать ведущим у своих похитителей и заманить лживой сказкой.

До самой темноты они следовали по проторенной дороге, пока не перестали её видеть, но ни города, ни селения, ни огонька в округе не было.

– Нам же сказали, что будет небольшой город, только свернуть нужно на развилке направо, – причитал Бриан.

– А он, наверно, и был направо, – Джованни указал пальцем на неясные всполохи пламени от факелов почти на горизонте, у подножия невысокого холма. – А пока мы беседовали… лицом к лицу, лошадь продолжила идти прямо…

– Ага, – согласился Раймунд, – и нас ждет ночлег на опушке леса.

Дежурить у костра вызвались по очереди. Иногда где-то далеко в густой чаще выли волки. Лошадь всхрапывала, переминаясь с ноги на ногу, иногда решаясь лечь, но потом вновь подскакивала, поводя ушами, и косила глазами в сторону толстых деревьев, которые отгораживала от нее повозка.

За ночь путники собрали и сожгли все опавшие ветки в круге, очерченном пламенем костра, и отогнали всю мошкару чадящим дымом. Лес был влажным и не хотел гореть.

С первыми проблесками зари Бриан разбудил Раймунда и Джованни, крепко спавших, прижавшись друг к другу внутри повозки. Было зябко, рассвет выбелил густые облака тумана, скопившегося в низинах, на верхушках деревьев подали свои голоса первые птицы. Дорога впереди была проторена, хоть путники теперь и не знали, куда она ведет.

– Если хотим ехать на юг, то нужно спрашивать направление на Тур, – деловито заявил Раймунд. – Оттуда идут все паломники, поэтому знают дороги.

– А до Агда тогда – как? – позёвывая спросил Джованни.

– Зачем тебе туда? Ты же говорил, что нужно от Тулузы ехать?