Текст книги "Когда море сливается с небом (СИ)"
Автор книги: Марко Гальярди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
Шестой же век церковной истории зародился столетием ранее, сначала с пророческими дарами, пожалованными Иоахиму Флорскому и позднее, более определенно, с рождением святого Франциска и окончательным формированием францисканского ордена. Именно Франциск возвестил полное наступление шестого периода, и на этом месте мы подходим ко второй основной теории Оливи или Иоахима.
Мировая история была разделена на три века – Отца, Сына и Святого Духа. Век Отца продолжался до воплощения Христа. Он отметил дословное толкование Ветхого Завета. Век Сына продолжался от Христа до Франциска и был обращен на дословное толкование Нового Завета. Потом Франциск стал вестником третьего века, века Святого Духа, который еще предложит духовное понимание обоих Заветов.
По мнению Оливи, Христос не будет заменен, а будет три пришествия Христа: в первом веке – во плоти, в тринадцатом – в духе, а в конце – для суда. Писал он: «три горы, разделенные двумя долинами, впечатляют человека, который видит их с большого расстояния, принимая за одну гору… Потом, когда он встанет на второй горе, то увидит две долины и три горы. Поэтому евреи до пришествия Христа подобны тому, кто стоит у первой горы и не постигли, что первая – она же последняя из всех, а приняли первую за все три.
Христиане до шестого века разглядели за первой остальные две, потому что стояли на первой и видели промежуточное пространство… между первым и последним пришествиями, но обычно они не различают двух последних пришествий – в шестом веке и во время Страшного Суда… Те, конечно, кто будут помещены в шестой век или те, кто увидят в духе, познают их пришествия с первого до последнего.
Тогда они видят это различие в книгах пророков, и также в тех вещах, сказанных Христом и апостолами о последнем пришествии Христа и последнем веке всего мира. Потом они также увидят соответствие различных событий в первые пять веков мира с теми же пятью периодами церкви, также и симфонию семи периодов в соответствии с законом и семью периодами церковной истории».
Изменится и церковь… Понимаешь, Джованни, о чем я толкую? Нам нужны перемены, и блаженный Франциск говорил о них, создав свой орден. А мы – спиритуалы, охваченные экстазом Святого Духа, несём миру эту благую весть и трудимся, и трудимся…
Ибо третий век Святого Духа соответствует шестому и седьмому периодам церковной истории. Он простирается не только вперед, но и назад, с тех пор, как новая эра была учреждена.
Нечто совсем новое уже случилось, и это – евангелическая жизнь, описанная в Новом Завете и в Правиле Франциска – жизнь в мире, смирении и бедности. Дважды о ней говорится, Новый Завет и Правило Франциска – это напоминание нам всем о том, что святой Франциск имеет такое же огромное отношение к третьему веку, как Христос – ко второму.
И Христос, и Франциск при этом – равнозначны. А роль, которую играли высшие священники, писцы и фарисеи во время Христа, теперь исполняют Папы, кардиналы и епископы.
Пётр Иоанн говорил, что слышал от истинных спиритуалов, истинной и достойной веры и истинно близких к брату Льву, исповеднику и товарищу блаженного Франциска, нечто, что согласуется со Священным Писанием, что во время воздействия Вавилонского соблазна, в котором состояние Франциска и его Правило будут распяты на кресте, он сам будет заместо Христа и вновь восстанет в славе, и поэтому он был сам уподоблен Христу в своей жизни – стигматами от распятия, и будет уподоблен Ему в воскрешении, необходимом для подтверждения и воодушевления своих учеников, подобно тому, как воскрешение Христа было необходимо для подтверждения апостолов и воодушевления их основать и управлять будущей церковью.
С наступлением нового века Святого Духа те, кто имел власть по старому Божьему позволению, станут в оппозицию к новому с возрастающей яростью. Их будут вести не менее двух Антихристов, мистический и великий. Святейший брат Оливи предрекал, что оба будут Папами, поддерживаемые могущественными правителями [7].
Окруженные приверженцы нового века будут подвергнуты гонениям, и многие убегут в нехристианские страны, где найдут лучших слушателей, чем на родине и начнут великое действие обращения в веру всего мира [8]. В итоге Христос выступит и уничтожит великого Антихриста, расчистив путь для нового века, чтобы он наступил как можно скорее.
Преобразования уже совершаются, Джованни! И любой может увидеть в каждодневных событиях исполнение пророчеств, признаки скорого пришествия Антихриста – всеобщую молниеносную войну зла, в которой силы тьмы получат контроль над папством. И лишь горстка избранных, приведенных в боевую готовность, будет защищать веру, сражаясь с собственными лидерами за то, чтобы история вошла в новый век Святого Духа! Как этого хочет и Иисус Христос, и сам Господь!
Глаза Бернарда Роша горели таким духовным огнём, что мнилось Джованни, что и в комнате стало светлее, а в голове звучал голос отца Бернарда, словно бесстрашного судьи: «новое учение, новая ересь и новые нападки на Римскую матерь нашу церковь».
«Идеи Оливи подвергают сомнению не только структурную иерархию существующей Римской церкви, но предлагают новое образование и описывают создание его духовного руководства, новую церковь – это ересь. Его сочинения, что стали Библией для францисканцев-диссидентов и их сторонников в южной Франции – бегинов, будут осуждены! Все, кто проповедует пришествие Святого Духа – будут осуждены».
– Вы будете осуждены, – тихо повторил Джованни, следуя за образом инквизитора.
***
К читателям: к этой части мне осталось дописать четыре главы, чтобы традиционно уложиться в 11 глав к каждой части. Поэтому немного повременю с выкладкой: я часто пишу кусками или сценами, а потом соединяю.
Хотел сделать временной перескок на 1324-1325 гг., а не получится, но это уже будет другая часть по событиям с конца 1319 г.
***
[1] 1283 г.
[2] 1298 г.
[3] все описанные выше явления являлись в то время явным доказательством соприкосновения с Божественным.
[4] Bernard Gui. Manuel de l’inquisiteur. Глава 12 раздела о бегинах. Описание смерти брата Петра Иоанна Оливи, которого бегины – мужчины и женщины – почитают и часто читают или слушают чтение.
[5] Иоахим Флорский (ок. 1132–1202 гг.) – итальянский монах-цистерцианец, мистик-прорицатель, родоначальник средневекового хилиазма. Около 1169 года совершил паломничество в Святую землю, где пережил духовный кризис и потерял интерес к мирской жизни. Вернувшись, несколько лет жил отшельником, затем странствовал и проповедовал, после чего поступил в аббатство цистерцианского ордена в Самбучине возле города Луцци в Калабрии, где занимался проповедью мирянам. Около 1191 года основал в Калабрийских горах монастырь, ставший оплотом нового, более строгого течения внутри цистерцианского ордена – флоренсов (Florenses). Основные труды – «Согласование Ветхого и Нового заветов» и «Комментарии к откровениям Иоанна Богослова».
[6] Отк. 11:3 и 12:6
[7] Согласно тому, что через образ зверя, вышедшего из моря, отмечаются – звероподобная жизнь и люди плотские и светские христиане, зверя, который с четвертого века, приобретает много голов в форме земных королей и прелатов, и это продолжается уже шестьсот лет до сего дня. В этом шестом веке одна из голов была полностью уничтожена евангелическим состоянием Франциска, в еще более высокой, широкой и идеальной евангелической бедности и совершенствования, которая оставляет след в сознании и восхваляется в церкви, уничтожается еще более могущественная голова земной алчности и низкой похоти. Но сейчас эта голова, полностью уничтоженная, возрождается, когда плотские христиане восхищаются и следуют ее плотской славе. Когда зверь-отступник из земли веры восходит со своими двумя рогами псевдорелигиозности и псевдопророчества, ложно похожими на настоящие рожки ягненка, случается наиболее могущественный соблазн мистического Антихриста… Псевдорелигиозное и псевдопророческое станет причиной алчности и похоти или земной славе мирского зверя все будут поклоняться. И появятся в конце великие знаки – первый – его церковного признания, противоречие, в котором проявится неповиновение, неподчинение и восстание схизмы; второй – общее вселенское мнение всех учителей и знатоков права или всеобщее мнение всех, в котором проявится глупость, безумство и ересь; третий – доводы и ложно невнятные писания, как и некоторые поверхностные, древние и разнообразные верования, подтверждаемые и торжественно отмеченные длительной преемственностью от античности. Таким образом, эти знаки покажутся пламенем божественности гневно нисходящими на тех, кто будет им сопротивляться… и будет указ, что тот, кто не подчиняется, должен быть анафематствован, отторгнут от общества, и, если необходимо – отдан на суд светским властям первого зверя. Они примут образ зверя, как только псевдо-Папа будет поставлен королем первого зверя и будет почитаться превыше Христа и его Завета и восхваляться, будто он и есть Бог в этом мир.
[8] Ибо во времена апостолов их основным и верным развитием было – обратить в веру язычников, и их второстепенное дело – обращение евреев, потому что они чувствовали, что не преуспеют в «ловле рыбы» в стране евреев, но будут успешны в море язычников, так и этот ангел почувствует, что не преуспеет среди верующих плотской латинской церкви, а будут успешен среди греков, сарацин и татар, и уже позднее – среди евреев… Более того, от времени Франциска до сегодняшнего дня этот ангел рыбачил в море мирян, беспокойно мечущихся по земле монахов и каноников. Простым, необразованным людям легче прийти к покаянию, чем великим клирикам и монахам.
Комментарий к Глава 7. Семь времён истории
Мне придётся подзадержать выкладку: сейчас собираю вместе исторический материал и думаю, как уложить его в сюжет. В начале XIV века на умы простых людей и францисканцев-спиритуалов влияла фигура еще одного человека, который сейчас, по действию, уже томится в тюрьме Авиньона – брата Бернарда Делисье. И не упомянуть о нём было бы неправильно. Сейчас самый конец августа 1317 г., а 6 октября выйдет самая значимая папская булла Ad extirpanda… которой будет объявлена война всем, кто поддерживает спиритуалов.
А Михаэлиса и Джованни ждёт серьёзный разговор о будущем.
========== Глава 8. Многоликость ереси ==========
От автора: к этой главе мне необходимо уточнить историческое время – самый конец августа 1317 года, поскольку это очень важно для установления последующих событий, которые будут тесно связаны с моими героями.
По источникам: можно опираться на папские буллы, сочинение Анжело Кларено «Хроника семи бедствий ордена братьев-миноритов», которое потом цитирует ряд других, более современных авторов, но некоторые вопросы остаются открытыми.
Где именно происходили встречи Папы Иоанна с лидерами спиритуалов и теми братьями, которые добрались до Авиньона? Папская резиденция была в Карпантре, дворец архиепископа только начал перестраиваться (чтобы построить папский дворец, каким мы его сейчас видим в Авиньоне, нужно было уничтожить постройки прежнего здания), и есть очень большие сомнения, что Папа «мотался» вместе со всеми своими кардиналами туда-обратно. Еще один факт подчеркивает зыбкость местонахождения папского двора, тюрем и прочего: памятное сожжение братьев-спиритуалов произошло в Марселе – это еще два дня пешего пути от Авиньона.
Второй вопрос: выстраивание цепочки событий. Когда, кто, где и зачем? Не совсем ясно, когда именно собрались спиритуалы в Авиньоне. Уже ясно, что шли они разными группами из Тосканы и Лангедока, точкой их прибытия была Пятидесятница (самый конец мая 1317 года). Но все ли они прибыли вовремя и были вместе на встрече с Папой Иоанном XXII?
Поэтому в последующих главах я изложу свой авторский взгляд на события осени-зимы 1317 г. и начала весны 1318 г.
***
На следующее утро Понций Роша засобирался в путь. Джованни, седлавший лошадь во дворе францисканского конвента, слышал яростные крики, раздававшиеся за его спиной: братия призывала своего диакона к повиновению. Но тот только сыпал проклятиями на головы конвентуалов и заявлял, что отправляется к братьям-спиритуалам в Безье и оставляет конвент «проклятым еретикам».
Наконец красный от негодования Понций с дорожным мешком выбежал во двор и уцепился за стремя коня Джованни, как бы находя у того поддержку в своих последующих устремлениях.
– Я не могу ехать с тобой! – растерянно воскликнул Джованни, спешивший обратно в Агд, но увидев отразившуюся на лице брата Понция обиду, смягчился, взгромоздил его мешок с вещами на лошадь, и так они добрались к вечеру до Безье, чтобы там переночевать по дороге у дружественных братьев-францисканцев. Пеший путь в ускоренном темпе дался непривыкшему Понцию тяжело, Джованни пришлось пересадить его на лошадь к концу дня, а самому идти рядом, слушая болезненные вздохи брата, стёршего себе ноги.
В Безье их встретили с радостью, накормили с дороги за общим столом, а затем увлекли расспросами. Имя брата Бернарда Делисье в речах братии всплывало не раз, но Джованни не знал об этом человеке ничего и стеснялся спросить, пока Понций Роша, раскрасневшийся после трапезы, не мазнул взглядом в сторону скромно сидящего за столом флорентийца:
– Жан, мой любезный друг, я вижу, что наши разговоры тебе малопонятны, не так ли?
Джованни оторвался от созерцания свежих царапин, оставленных неизвестным братом на деревянной крышке стола, и поднял голову:
– Ты прав, брат Понций. Я человек мирской!
– Но охотно слушаешь нас, спрашиваешь, запоминаешь, а такие наши друзья, не носящие тонзуры, как раз и называются братьями и сёстрами третьего ордена святого Франциска.
Джованни улыбнулся ему в ответ, податливо кивнув головой, соглашаясь, хоть напряженное тело его взывало совсем к иному: «Беги от ереси!». Еще у городских ворот брат Понций торопливо, проглатывая слова, предупредил, что братия может быть слишком подозрительной в отношении чужаков, поэтому следует быть немногословным и представиться одним из почитателей идей спиритуалов.
– Наверно, мне следует отправиться ко сну, – Джованни, потягиваясь, обнял себя за плечи. – Вы, братья, слишком ученые, а я лишь помощник писаря и многого не понимаю.
Флорентиец, сопровождаемый одним из братьев, сосредоточенным юнцом, беспрестанно перебирающим в руке молитвенные четки, поднялся на второй этаж в гостевую келью и смежил веки в тишине и спокойствии.
И мнились ему руки, что выводили летящие строки письма. «Делисье!» – раздался голос отца Бернарда Гвидониса, инквизитора из Тулузы, и внезапно Джованни вспомнил себя сидящим в скриптории авиньонского дворца и слушающим шепот двух братьев доминиканцев, перечитывающих очередное обращение от францисканских братьев в защиту правила святого Франциска о бедности. «Это тот самый Делисье, о котором я тебе рассказывал. Разве не помнишь? Я же показывал тебе его дело!». Братья говорили на италийском, думая, что их никто не понимает, а стеллаж со свитками скрывал от них Джованни.
Брат Бернард Делисье был приором во францисканском монастыре в Каркассоне, однако появление его в этих стенах окутано тайной. Как человек ученый и сочувствующий жителям города, брат Бернард впервые выступил против доминиканцев, занимающих епископские места и должности инквизиторов, когда щедрый дар монастырю от человека, посмертно признанного еретиком, был оспорен.
Это произошло в те времена, когда сам Джованни еще жил во Флоренции и удил рыбу в Арно, радуясь счастливому детству, а Лангедок уже был охвачен страстями: любой мог быть обвинен в ереси своим же ближайшим соседом, оказавшимся под угрозой жестоких пыток. Люди годами сидели в казематах, оборудованных в стене Каркассона, без надежды выжить. Их родные бунтовали, изгоняли епископа, город находился под отлучением, а всесильные доминиканцы всё сильнее затягивали оковы страха, выжимая деньги. Тогда и было заключено тайное соглашение между городскими властями и епископом, что за снятие отлучения в ереси будут обвинены неугодные горожане по списку.
Бернард Делисье поднял восстание в городе, обвинив доминиканцев в сговоре. Подлог был еще и в том, что некоторых свидетелей, назвавших имена «еретиков», не существовало в природе. Волнение охватило весь юг и заставило инквизиторов спешно забрать свои регистры и бежать под защиту Тулузы. Его отголоски докатились и до короля Филиппа, едва отправившегося после Битвы золотых шпор [1] при усмирении Фландрии. Неспокойный юг страны был совсем не нужен королю, поэтому он отправил двух своих доверенных лиц – Жана де Пикиньи и Ричарда Леневу расследовать этот случай.
Королевские слуги вернулись обратно, сопровождаемые братом Бернардом Делисье и толпой женщин из Каркассона и Альби. Францисканцу удалось убедить Филиппа в надуманности обвинений, но ссориться с доминиканцами и их покровителем – понтификом – король не спешил. Он принял изящное решение – всё остается по-прежнему, но действия епископа и инквизитора будут контролироваться королевским сенешалем.
Доминиканская партия собрала теперь свои силы в Тулузе, осуждённые остались в своих казематах, но новых расследований не затевалось. Такое состояние дел продолжалось недолго. Брат Бернард Делисье объединил свои силы с неким Гелием Патриче и его молодчиками, произнёс с кафедры центрального собора пламенную речь [2], по риторике напоминающую инквизиторскую sermo generalis, и объявил себя подобным Иисусу Христу. Новое восстание охватило город: громили конвент доминиканцев, их церкви, а из казематов замка Каркассона были выпущены все узники.
А в это время в самом королевстве Франция наступали тяжелые времена – Папа Бонифаций подготовил буллу с отлучением короля Филиппа от церкви, и только спешно посланный в Ананьи Гийом де Ногаре решил этот вопрос смертельной пощёчиной [3]. Преемник Папы, Бенедикт XI, был избран через десять дней, и лишь его добрая воля и желание замириться позволяли королю вновь не испытывать угрозы отлучения. Новый Папа был доминиканцем, и некоторое время ранее даже магистром ордена.
Поздней осенью король Филипп с королевой Жанной были вынуждены предпринять дальнее путешествие на юг Франции. Первой остановкой была Тулуза, где состоялись дебаты между францисканцами во главе с Делисье и доминиканцами [2]. И как следствие – с последними никто ссориться в этот год не собирался.
– Вспомнил, там еще документ был приложен о событиях в Руссильоне! Этот Бернард вознамерился отдать Каркассон под власть короля Майорки Хайме, но тот мудро отказался. Поэтому Папа Бенедикт приказал изловить Делисье. Но тот опять спрятался за спинами своих покровителей и скрылся у друзей в Безье [4].
– Вот там он и организовал новый рассадник ереси.
– А сейчас попался в руки нашего Папы! Как же просто было выманить его из этих стен вместе со всеми товарищами-спиритуалами!
– Ты погоди, в казематы заключили только Делисье, теперь дело за другими. А их – полный Авиньон!
Джованни распахнул глаза. Сон уже не шел. Флорентиец лежал и вслушивался в тишину, опустившуюся над городом, крепко схватившись за нательный крест. Страх перед будущим, будто осторожный кот, мягкими лапами пробирался к сердцу, трепетавшему в груди. «Подставят! И даже архиепископ не спасёт! А Ричарду… – Джованни шепотом чертыхнулся, – отцу Доминику, еще много раз отсасывать придётся, чтобы не дал хода делу, что путаюсь с еретиками!». Но ночью не сбежишь, все двери на запоре!
Джованни охватила дрожь, будто зима пришла в эти края и задела своим ледяным дыханием. Он плотнее закутался в тонкое одеяло, которое ему выделила братия, поджал ноги к животу, свернувшись на жестком ложе, и постарался заставить себя заснуть, чтобы с приходом рассвета спешно отправиться в Агд, подальше от опасных мыслей и слов.
***
– Я нахожусь в тяжелых раздумьях, Джованни. Обращаюсь к Господу, прошу послать знак, и вижу руку его везде – в каждом движении, слове, взгляде… Так не может дальше продолжаться! Все эти годы ты был моим возлюбленным… учеником, помощником, а теперь? Джованни, где ты сейчас? С кем?
Тяжелое лезвие топора опустилось на деревянное полено, четко раскалывая его напополам. Михаэлис трудился обнаженным по пояс, привораживая Джованни игрой упругих мускулов, перекатывающихся под смуглой кожей.
Джованни примчался в Агд спустя церковный час после того как забрезжил рассвет, и францисканец-привратник, поспешивший после утренней молитвы, отпер двери конвента. С Понцием Роша он даже не попрощался – так сильно был испуган открывшимися огненными безднами, но успокоился по дороге, приободрившись свежестью утренней прохлады, оставившей на убранных полях бессчётные капли росы. По дороге то и дело попадались виноградники, все ждали еще седмицу до начала сбора созревших плодов. Эти мысли уносили флорентийца в приятное море воспоминаний, связанных с Совьяном и Агдом.
Ровно год назад Михаэлис был похищен людьми Понче, и жизнь, по божественной воле, развернулась таким немыслимым образом, что Джованни пришлось в этот год пересечь столько земель, побывать в стольких новых городах и поучаствовать во множестве событий, о которых он и помыслить не мог, привыкнув к спокойной жизни в Агде. А что теперь?
Если Провидение толкает его на разные дороги, то чем заняться дальше? Опасная близость к людям, что проповедуют еретические идеи, была не страшнее риска быть схваченным рыцарем Калатравы и увезённым для пыток в тайные казематы. Михаэлис уже утвердился в своей судьбе, связанной с Агдом. «А я?» – испрашивал себя Джованни, надеясь на четкий глас с неба.
Бертран, открывший ему дверь тюрьмы, сказал, что Михаэлис уехал рано утром в одно из ближайших хозяйств: с ним расплатились деревянными поленьями, но их нужно было порубить, связать веревками и отвезти к Раймунде Виталис.
– Он ждал тебя еще вчера, думал, что ты ему поможешь! – добавил служащий тюрьмы, с беспокойством наблюдая, как Джованни спешно забирается обратно на коня.
Ехать было недалеко. Джованни поприветствовал хозяйку, та махнула рукой в сторону рощи, видневшейся на окраине поля, дальше флорентиец только следовал на стук топора. Михаэлис заметил его еще в отдалении, но не прекратил работу. Молча кивнул, чтобы тот присел рядом. Лицо палача было хмурым, напряженным, даже злым. Будто не рад он был появлению своего ученика. Слишком уже было необычным читать в его душе невидимую и нелюбезную отповедь: было ясным, что-то произошло, чем-то Джованни вызвал гнев.
– Ты с каждым днём всё глубже увязаешь в отношениях с братом Домиником, – продолжил Михаэлис, ставя на широкий пень очередное полено и замахиваясь. – С чего он начал? С грёз? И ничего более? А что ты позволил ему в обмен на свободу? – Полено раскололось и обе половинки упали на землю. Палач наклонился, подобрал одну и начал опять пристраивать для последующего удара. – Ты недоговариваешь, но разум мой видит намного дальше. То, что он тебя отпустил – не равнодушие и не успокоение Доминика, а послание мне: смотри, палач, я выпустил узду, но всегда могу ее натянуть, – Михаэлис перевёл дыхание и потянулся за следующим поленом.
Джованни сидел на расстоянии, опасаясь неудачно отколовшейся щепы, и молчал, не сводя взгляда со своего любимого.
– Так больше не может продолжаться! Я не хочу! Я вчера, пока тебя ждал, передумал о многих вещах, вспомнил, что ты мне рассказывал. Ты путаешься с церковниками и еретиками одновременно, проводишь время за переписыванием сухих строк на латыни, забыв обо всём, – он снова опустил топор, точно ударив в середину. – Да, год был непростым… но до этого… вспомни, Джованни, как мы жили. Чему я тебя учил? Чужеземные языки, прекрасная поэзия, интересные книги, свойства трав, способности человеческого тела… а сейчас… будто всё пошло прахом! – Михаэлис стер рукой обильный пот, струящийся по его лицу. – И твои еретики…
– Да с чего ты взял! – обиженно попробовал возразить Джованни. – Я только ночевал у францисканцев, но проповедей спиритуалов не слушал. К тому же сам архиепископ послал меня вместе с ними в Авиньон!
– Спиритуалов, – с грустью усмехнулся Михаэлис своим мыслям. – Ты их даже научился различать! Нет, любимый мой, – палач, наконец, положил топор на землю и подошел вплотную к Джованни, опустился на колени и обнял, прижимая к себе. Ладони флорентийца провели по мокрой от пота спине Михаэлиса, поглаживая, стараясь показать, насколько дороги эти долгожданные объятия, а не жесткая проповедь. Кожа палача пахла благовониями его загадочной родины. Так знакомо порождая воспоминания обо всех удовольствиях и восторгах, что они дарили друг другу, когда оказывались вместе.
– Что – нет? – решился шепнуть Джованни, нарушая установившуюся гармонию.
– Кто на самом деле были те люди, с которыми ты выехал из Тура? В повозке для прокаженных? Ты молчишь, решил не говорить ничего. Но я слышал рассказ кузнеца в Оверни.
***
[1] Битва при Куртре́ или Битва шпор – битва фламандцев с французской армией 11 июля 1302 года возле города Куртре во время Фламандского восстания 1302 года.
[2] 4 августа 1303 г.
[3] Бонифаций готовил к обнародованию 8 сентября буллу «Super Petri solio», но 7 сентября французы с Ногаре и итальянцы с Колонна ворвались в папский дворец в Ананьи. Папу освободили через два дня и спешно повезли в Рим, где он умер 11 октября.
[4] этот случай вошел в обвинение Бернарда Делисье в государственной измене, и он был признан виновным. В то время в земли французского королевства двумя «языками» вторгались владения королей Майорки (область вокруг Монпелье и Перпиньян). К Франции принадлежали Агд, Безье и цепочка городов и земель вокруг – Нарбонна, Каркассон, Кастельнодари и Тулуза. Отторжение земель, включая Каркассон была бы «лакомым кусочком», но король Хайме II на это не пошел, не желая ссориться с Филиппом.
========== Глава 9. Сложный разговор ==========
Джованни нервно сглотнул, замер, но Михаэлис не выпускал его из своих объятий, даже не подумал отстраниться: положил подбородок на плечо и, видно, всматривался вдаль. Туда, где кривая ограда из связанных между собой кольев отграничивала поле от огородов, где между невысокими холмами с виноградниками вилась желтоватая лента дороги, где между пологими склонами за белой дымкой угадывалась синева моря, нагретого и искрившегося под яркими лучами солнца, где в серо-голубом чистом небе парили коршуны, высматривая на земле зазевавшуюся добычу. Мелкие птицы иногда быстро проносились над головой, резко покрикивая, перемещаясь от рощ к черепичным городским крышам или расщелинам в стенах Агда, где лепили свои гнёзда.
Сердце Михаэлиса отбивало ровные и четкие удары, дыхание было спокойным. У Джованни мелькнула мысль, сколько же волевых усилий сейчас предпринимает его возлюбленный, ожидая ответа, который всё никак не ложился на язык, бродя в голове смутными образами.
Флорентиец облизнул пересохшие губы и поцеловал Михаэлиса в шею, нарушив тем самым его созерцание и сосредоточение.
– Я люблю только тебя, – проронил Джованни как бы в своё оправдание.
– Я знаю, продолжай! – палач старался остудить собственные чувства и унять беспокойство сильных пальцев, свободно оглаживающих столь желанное тело любовника сквозь тонкую шершавую ткань камизы.
Джованни рассказал всё, что с ним приключилось, начиная с того, как очнулся связанным в повозке с больным задом и мыслями о совершенном насилии до того момента, как расстался со своими спутниками в Агде. Михаэлис не торопил, только, когда тело затекло, переменил положение, усевшись рядом, обняв за талию. Джованни несколько раз безуспешно пытался заглянуть ему в лицо, но Михаэлис каждый раз прятал свой взгляд за тенью ресниц и отворачивался.
– То есть, – медленно подводя итог услышанному, промолвил палач, – ты стал свидетелем, как люди Алонсо Понче, бывшие тамплиеры, провезли через всё королевство некоего ересиарха из Фландрии, чтобы он смущал умы простых людей в Лангедоке. Занятно!
– Поверь мне, я крепко помню то, что мне заповедовал отец Бернард из Тулузы, – Джованни восхитился тем, как Михаэлис запросто перевернул всю ситуацию в оправдательное заключение. – Я не принимал пищу вместе с ними, я не слушал их проповедей, а в Туре согласился изображать ангела только ради денег.
– И твоя миссия была – благополучно доставить письмо от Святого Престола епископу Агда, чтобы тебя не раздели и не обобрали по дороге. Факт твоего похищения в Париже может засвидетельствовать достаточно много лиц. Так…. – Михаэлис в тяжелых раздумьях встал со своего места и прошелся перед Джованни, разминая ноги. – Нам нужно всех опередить, пока твоё имя кто-нибудь не назвал под пытками.
– Ты хочешь… – Джованни задохнулся и покраснел, внутренне переполняясь негодованием. Он всё же испытывал некую долю симпатии к людям, с которыми провел бок о бок целый месяц тяжелого пути. – Хочешь, чтобы я рассказал всё инквизитору? Покаялся?
– Тебя сейчас никто не тронет! Ты под защитой церковников: нашего епископа, архиепископа Нарбонны, канцелярии понтифика. Но если начнутся настоящие дознания, то все эти люди откажутся от тебя в один миг и осудят. Тебе придётся сделать донос или навсегда распрощаться со спокойной жизнью, уехать в другие земли, сменить имя. Скажешь, что готов совершить паломничество в Компостеллу, когда тебя отпустят дела понтифика, но думаю, что до такого наказания дело не дойдёт. Пойми же, – Михаэлис вновь опустился перед Джованни на колени, чувствуя бескрайнее смущение и страх в душе флорентийца. – Стоит кому-либо из твоих спутников начать говорить, чтобы выторговать себе мягкое наказание, и назвать имя Джованни Мональдески – ты погиб! А за тобой потянут и меня. Ты хочешь, чтобы нас вместе поставили у столба? Тебе припомнят и твоих спиритуалов. Нужно решаться, Джованни, пока есть время и это колесо дознания не закрутилось.
Михаэлис проникновенно вгляделся в его лицо, потом резко встал, возвращаясь к оставленному топору и пристроил очередное полено:
– Как ты думаешь, когда нищие братья будут осуждены?
Джованни поднял голову, его глаза были полны слёз, страшное решение давалось с трудом:
– Скоро. Может быть, уже через месяц. Я сейчас привёз с собой письмо для епископа Бернарда. В нём булла Папы о том, что следует присмотреться ко всем, кто разделяет их идеи.
– Вот-вот! – Михаэлис взмахнул топором, раскалывая очередное полено. – Медлить нельзя. – Сегодня отправимся к инквизитору, отцу Гийому, доминиканцу. Скажешь ему, что не явился сразу, поскольку его еще не было в Агде, а архиепископ Нарбонны тебя специально приставил проследить за спиритуалами. Но душа твоя требует покаяния, и ты больше не можешь сносить этих мук, не покаявшись.
