Текст книги "Когда море сливается с небом (СИ)"
Автор книги: Марко Гальярди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Сам хозяин сидел, принимая посетителей, в широком резном кресле, обложенном мягкими подушками. Ноги его покоились на низком мягком табурете, но были полностью прикрыты длинными струящимися шелковыми тканями расшитой туники, составлявшей его домашний наряд. Рядом вертелись слуги: они подносили кушанья и питьё, записывали то, что диктовал глава дома Моцци, зачитывали ему письма, докладывали о хозяйственных делах; и в этой круговерти Джованни показалось, что о нем забыли, хотя привратник, услышав имя, сразу же пропустил. Но тут он услышал, как хозяину доложили, что прибыл Джованни Мональдески, и не мог поверить ушам, как же тяжело привратнику пробиться к хозяину, не потревожив сложившийся порядок ведения дел. Вано, казалось, сразу же воспрял, повернул голову ко входу и впился взглядом в своего гостя, смущая его откровенностью и своим вниманием.
– Все вон! – тихо произнёс Вано, будто управляя бесшумными тенями, которые сразу же выскользнули из комнаты, прикрыв за собой тяжелые двери. – Джованни, мальчик мой! – тот поклонился и поцеловал протянутую руку. – Как я рад тебя видеть! – Вано погладил его по щеке, принуждая присесть на отдельный табурет перед ним. – Ты повзрослел, но краснеешь всё так же, как и в юности. Как же я себя укорял, что не остановил тебя в твоих страстях! Но не будем ворошить прошлое. Я вот, видишь, совсем превратился в старика и больше ничего не могу, как прежде… один мой вид пугает, – он осторожно приподнял край своей туники, являя взгляду Джованни узловатые ноги, перетянутые намокшими бинтами, скрывающими язвы. – Твой брат сказал всем соседям, что ты лекарь…
– Да, можно я посмотрю? – Джованни поймал утвердительный кивок и поискал глазами треножник с тазом для умывания. Он омыл руки теплой водой, потом сел на пол перед Моцци и начал осторожно разматывать бинты. После откровенно произнёс:
– Меня убьет ваш лекарь – за то, что вмешиваюсь, но он плохо следит за ранами.
– Сможешь вылечить? Я именно тебе смогу довериться, а не этому учёному приблуде! – Вано понизил голос.
– Вылечить не смогу, – честно ответил Джованни, прямо взглянув в водянистые глаза старика, – но смогу облегчить состояние. Сможете ходить. Самостоятельно. Без палки. Мне нужно сходить домой за своими снадобьями, а вы пока прикажите подготовить теплой воды и таз для мытья ног.
Теперь Джованни стал частым гостем, посещая палаццо Моцци утром и вечером. Пока он ухаживал за ногами хозяина, они нашли друг в друге интересных собеседников. Вано каждый раз ждал его визита, получал наслаждение, пребывая в благодушном состоянии. И как обмолвился его сын, оставшись раз наедине с Джованни, он сотворил чудо, превратив нервного желчного старика в доброго отца семьи. Днём, накануне своего отъезда, ученик палача получил запечатанный пакет от синьора Моцци. В нем лежало вексельное обязательство оплатить все расходы на учебу и экзамены на факультете медицины в любом из университетов в италийских землях на выбор.
***
Но Флоренция так легко не отпускала. В ночь разразилась буря – с громом и молниями. Дождь шел стеной так, что невозможно было выглянуть наружу. А жена Райнерия, Кьяра, решилась опять родить. Такое событие, как роды, женщины всегда решали промеж собой, не вмешивая мужчин, скрывая и не посвящая. Поэтому Джованни сначала не понял, почему отец его, тихо разбудив, заметался по комнате с горящей свечой, не в силах высказать ни слова, жестами умоляя не будить спящего рядом Пьетро.
Он выскочил в холодный коридор в одной камизе, сразу поёживаясь и обхватывая себя за плечи. Райнерий-старший старался унять мелкую дрожь, но то, что поведала ему Фиданзола – страшило:
– Повитуха не пришла. Кьяра умирает. Что-то не так! – Яркая вспышка молнии озарила окно. – Вы все мне дороги. Я не прощу себя, если что-то случится плохое, а я не испробовал все средства.
Из раскрытой женской утробы торчала… нога младенца. Он рождался неправильно, ногами вперед, лицом вверх – застревая в родовых путях. В таком положении плод зажимался, уродовался, а потом задыхался, а женщина при этом, теряя последние силы, умирала, ибо, если уже у мёртвого нерождённого младенца отделить туловище, то голова оставалась внутри, убивая роженицу.
Фиданзола рыдала, сидя рядом, обнимая Кьяру, внимая в себя ее боль. Вскинула голову при виде ворвавшегося в комнату побледневшего от напряжения Джованни:
– Тебе нельзя!
– Можно, – бросил ей сквозь зубы ученик палача, спешно расстилая на краю стола чистую ткань, на которую выложил два своих ножа и горшочки с мазями, извлёк из сумки флакон с дистиллятом. – На руки мне полей, быстро!
Филанзола послушно взялась за кувшин с теплой водой, потом по ладоням был растерт дистиллят. Джованни подошел к кровати, встав между раскинутых ног женщины. Она приподняла голову, потянулась затуманенным от боли взглядом:
– Ангелы…
– Мама, сядь и обними ее сзади, делайте то, что я скажу.
Джованни осторожно запустил сначала одну руку внутрь Кьяры, ощупывая свой путь: две ножки, тельце…
– У тебя будет мальчик… – с любовью сообщил он, почувствовав, как тело женщины дрогнуло, Кьяра слышала его голос краем уплывающего в небытие сознания. Пальцы дошли до естественного сужения, где кости женского таза нависали, устраивая препятствие, осторожно выправили маленькие ручки, еще раз прикоснулись к груди, убедившись в том, что хрупкое сердце бьется, хоть и слишком часто. Джованни положил ладонь на грудь, обращенную к нему, потом начал осторожно, но уверенно просовывать ладонь второй руки под спину младенца. – Я сейчас правильно переверну твоё дитя, а ты терпи и дыши. Помни, что от твоих молитв и спокойствия зависит его жизнь.
Время, отпущенное на их жизнь, истекало, и Джованни, с внутренней молитвой о помощи, перевернул младенца в утробе матери – спиной к себе. В таком положении тазовая кость упиралась в кончики пальцев лекаря, лежащие на затылке младенца, а лицу маленького человечка было естественно заскользить по мягким тканям утробы.
– Теперь собери силы и тужься! – Фиданзола изо всех сил старалась растормошить Кьяру, глаза той были закрыты, но природные силы откликнулись упругим толчком вперед, которого и добивался лекарь, совершая огибающее движение для головы и тела: сначала вниз, а потом резко вверх, вытаскивая новорожденного на свет Божий.
– Помоги мне! – Фиданзола приняла на руки внука, Джованни перерезал пуповину и заставил шлепком по ягодице издать младенца свой первый крик. – Мама, займись им, – Джованни опять вернулся к находящейся в беспамятстве Кьяре, позаботился о том, чтобы вышел послед, проверил, нет ли разрывов.
Когда же он разогнул спину и развернулся, чтобы омыть в тазу окровавленные руки, то увидел перед собой брата Райнерия с совершенно обезумевшим взглядом:
– Ты что здесь делаешь?
– Спасаю жизнь твоей жене и твоему сыну. Дай мне пройти, – Райнерий отстранился и бросился к Кьяре, со скорбным стоном обнимая ее неподвижное тело. Фиданзола подошла к нему с ворохом пелёнок, в которые завернула уже чистое тельце живого малыша. Показала, дав новоиспеченному отцу поцеловать того в лоб.
– Кьяру нужно обмыть, – промолвил Джованни, – будет лучше, Райнерий, если мы это сделаем вместе с матерью. Потом тебя позовём, может быть, она к этому моменту уже в сознание придёт.
– Иди, сынок, – поддержала Фиданзола, – на вот, – она вручила ребенка Райнерию, – посиди с ним рядом с очагом в тепле на кухне.
Когда старший сын скрылся за дверью, Фиданзола подошла к стоящему посреди комнаты Джованни и обняла его:
– Лекарь – это твое призвание и Господня воля. Следуй за ней.
========== Глава 10. Цена спасения ==========
Готье де Мезьер проводил Нуньеса на кухню, познакомил с Филиппой, своей кухаркой, показал, где можно омыть тело с дороги, потом завел в гостевую комнату наверху:
– До приезда Джованни ты пока можешь жить здесь. Располагайся! – он жестом указал на застеленную кровать. – В сундуке лежат вещи Джованни. Я принимаю пищу внизу в столовой, утром и вечером. В остальное время работаю в кабинете. Если не тяготишься моим обществом, то присоединяйся к моей трапезе. Я не хочу, чтобы ты покидал мой дом без крайней нужды, но сходи к брадобрею, твой внешний вид меня не вдохновляет. Думаю, Джованни будет того же мнения. Тебя что – на хлебе и воде держали?
– Почти так, – признался Михаэлис. – Я сильно заболел ближе к Рождеству, уже не мог ходить, когда слуги архиепископа за мной приехали.
– Этот молодой Понче, кто он тебе?
– Сын моего врага, – уклончиво ответил Нуньес.
– Предполагаю, мёртвого? – на губах де Мезьера заиграла кровожадная улыбка.
– Уж много лет, – Михаэлис заставил себя улыбнуться в ответ.
– Понятно. Но сынок еще доставит тебе много хлопот… Ладно, отдыхай, приходи в себя, иначе Джованни сильно расстроится, увидев тебя таким! – он повернулся и закрыл за собой дверь.
«Джованни, сокровище моё, я жду тебя. Постараюсь не огорчить…» Михаэлис тронул завязки на плаще, стянул верхнюю тунику, намереваясь лечь в постель. Его взгляд задержался на сундуке. Он приподнял крышку, заглядывая внутрь. Сверху лежала незнакомая одежда, дорогая, из тонкого сукна. «Подарки от де Мезьера», – мелькнуло в голове. Он пошарил рукой под ней и извлёк потёртую камизу, уткнулся в нее лицом, она ещё хранила неуловимый запах теплого тела его любимого. Михаэлис застонал от нахлынувших чувств, быстро стянул с себя шоссы и забрался в постель, заворачиваясь с головой в одеяло, подкладывая камизу Джованни под щеку, погружаясь в приятные воспоминания и грёзы.
***
Спустя три дня привратник опять с кем-то пререкался через узкое оконце в двери, потом обернулся, увидев насупленный взгляд своего хозяина, внезапно оказавшегося позади него, и с приторной улыбкой доложил: «Жан, дальше не разобрал. Впустить?» «Дур-р-рак!», – гаркнул на него де Мезьер. Привратник бросился отпирать засовы. Джованни ступил во двор, ведя за собой лошадь, сощурился, когда яркий солнечный свет, вырвавшийся из-за тучи, ударил ему в лицо. Готье стоял, опершись рукой о стену дома и завороженно на него смотрел, гадая, с каким настроением приехал флорентиец: получается, что он проторчал всё это время в Марселе, так и не решившись уехать на родину. Но темно-синий плащ на его плечах, новый, шерстяной и отменной выделки, говорил об обратном. «Подработал шлюхой», – догадался де Мезьер, заключая Джованни в крепкие объятия, опять наталкиваясь на учтивую твердость каменной статуи, которая улыбалась – как бы искренне, но не делала ни малейшей попытки самостоятельно сорвать поцелуй:
– Как твоя семья?
– Все живы, – ответил флорентиец, отстранился и смерил насмешливым взглядом. – А ты? Думал, что не вернусь? Вселил в меня надежду, что с Михаэлисом всё сложится благополучно, а потом испугался, что нет, и пошел на попятную? Нет, я всё равно не остановлюсь в своих поисках!
– Михаэлис здесь.
– Что?
– Он здесь, – Готье кивком указал на третий этаж своего дома, замечая, как внезапно побледнело лицо его собеседника. Джованни хотел рвануться, но де Мезьер удержал его, шепнул в ухо: – про наш договор помнишь?
– Не беспокойся. Никогда не забывал… – тихо огрызнулся ученик палача, вырываясь из его рук, – но я сам скажу, с какого момента мы начнём отсчитывать время!
***
Джованни постарался не шуметь, затворяя за собой дверь. Михаэлис спал на боку, подложив обе ладони под щеку. Вид у него был изможденный и совсем незнакомый. Сколько времени прошло с тех пор, как он поцеловал его в последний раз, проснувшись утром в Агде? Полгода! Проклятая чужая немилосердная воля!
Ученик палача присел рядом на пол, положив подбородок на кровать, вбирая движение дыхания, срывающегося с чуть подрагивающих во сне крыльев носа. А если чуть податься вперед… коснуться, вложив всю нежность…
Михаэлис внезапно вздрогнул, просыпаясь, широко распахивая глаза. «О, Господи!» – сорвалось с его губ, накрываемых жарким поцелуем. Он обхватил Джованни за шею, притягивая к себе, заставляя подняться с пола и переместиться, усевшись сверху, накрывая телом. Они целовались, лаская друг друга, будто желая восполнить все время разлуки, на которую были обречены.
– За что же тебя так мучили? – руки Джованни нежно скользили по исхудавшему телу, не узнавая. Он поймал губами темную бусину соска, вызывая ответный стон, почувствовал, как наливается силой член любовника в плену теплого одеяла, прижатого животом.
– Хочу чувствовать тебя целиком! – прошептал Михаэлис непослушными губами. Джованни отстранился, срывая с себя одежду, обнажая свой совершенный торс, который сразу был захвачен в объятия утративших силу рук. Бушующее море слилось с небесной синевой и не хотело отпускать, отводить взгляда, стараясь надышаться, насмотреться, наласкаться, напиться звучанием и вибрациями общей души.
***
Они долго лежали, просто обнимая друг друга, потом наблюдали, как комната всё больше погружается в темноту.
– Нам нужно спуститься вниз, в столовую, – Джованни заставил себя произнести эти слова, хотя и долго откладывал тот момент, когда ему придётся это сделать. Они были в доме советника короля, и власть его настойчиво напоминала о заключенном договоре. Внутри своей души Джованни надеялся, убеждал себя, что Михаэлис с Готье уже успели поговорить и просто деликатно молчат, оберегая чувства друг друга. И его чувства…
***
– Я думаю, что нам нужно обсудить положение дел, – нарушил затянувшееся молчание Готье де Мезьер. Его собеседники, разделенные столом, тихо вкушали предложенную пищу, бросая друг на друга вожделеющие взгляды: это раздражало и злило одновременно. Рыцарь не сидел сложа руки всё это время, пока Джованни путешествовал, он вернул себе былую форму и напитал тело силой, ежедневно подвергая себя физическим упражнениям, подготовился к тому, чтобы полностью насладиться возможностями тела своего любовника. Он поймал на себе удивлённый взгляд со стороны Нуньеса – и тревогу, смешанную со страхом, со стороны Мональдески. – Понятно, – Готье тяжело вздохнул и обратился к ученику палача, – значит, ты предпочел ни о чем не рассказывать. И как долго ты собираешься скрывать?
Джованни вздрогнул, шумно и обреченно вздохнул, отодвинул от себя тарелку, сразу потеряв интерес к еде:
– Мы с Готье… господином де Мезьером, – но оговорка не укрылась от внимательного и напряженного слуха его собеседников, – заключили договор. Я не знал, где искать тебя, – Джованни сглотнул застывший комок в горле и поднял беспокойный взгляд на Михаэлиса, – поэтому хотел узнать всё о твоем прошлом, думал, может быть там отыскать причину твоего исчезновения? Господин королевский советник был очень добр, помог мне, и то, что ты сейчас свободен и сидишь передо мной – целиком заслуга его ума и находчивости. Я же… – флорентиец повернул голову к Готье, – обязан расплатиться, выполнить свою часть договора…
Михаэлис побледнел, между его бровей пролегла глубокая складка. Он догадывался о цене, вот только не мог поверить, что она будет так откровенно объявлена.
– …и последующие три седмицы я в полном распоряжении советника короля как… шлюха, – Джованни выделил последнее слово, дав понять Готье, какое решение он принял.
Тот только глубоко вздохнул и пожал плечами, и уже сам заговорил:
– В общем, договор должен быть исполнен. Я еще могу потерпеть день-два, пока ты, Михаэлис, не отбудешь обратно в Агд, а Джованни тогда вернется позднее. Но если ты решишь его дождаться, то предлагаю переселиться на постоялый двор. Сегодняшнюю ночь я ещё смогу поспать в одиночестве.
Глаза дракона полыхнули таким гневом, что Джованни стало страшно.
– Договор есть договор, – услышал он незнакомый голос из уст любимого, – можно и не откладывать исполнение. Я завтра уеду в Агд.
Джованни дернулся всем телом как от хлёсткого удара плетью, открыл рот, не в силах вздохнуть от спазма в горле, на глаза навернулись слезы. Он опустил голову и сжал руки, лежащие поверх стола, в кулаки до побеления в костяшках, стараясь совладать с собой:
– Я слишком устал с дороги, господин де Мезьер… – наконец глухо выдавил он, – если желание шлюхи что-либо значит, то можно я поднимусь наверх?
– Да, – спокойным голосом ответил Готье, – моя спальня готова, располагайся. И не забудь… очистить тело и подготовить себя.
– Спасибо, господин де Мезьер, – Джованни невидящим взглядом мазнул по лицам своих собеседников и вышел, прикрыв за собой дверь.
– Ты идиот! – Готье обдал Михаэлиса жарким презрением. – Он был всецело твой – и телом, и душой, а ты своей ревностью всё уничтожил!
– Желаю с удовольствием попользоваться! – Михаэлиса затопило безумие, и он мало что соображал и умом, и сердцем. Кроме неутолимой жажды саморазрушения в нем сейчас не было ничего.
***
В себя он пришел в постели в гостевой комнате, на которую, не раздеваясь, лег сверху, обессилев от пережевывания собственных обид. И тогда услышал первые стоны, издаваемые Джованни. Они тихо отражались от каменных стен безмолвного дома. Видно, де Мезьер решил основательно пытать флорентийца, запретив тому сдерживаться или утапливать свою боль в глухоте простыней и подушек, намеренно терзая сердце Михаэлиса. Безумная ревность исчезла, он лежал и вслушивался в каждый звук, что доносился снизу, представляя, как Джованни прогибается, вскидывая голову, под каждым резким толчком вперед. Его сокровище, его возлюбленный – сейчас в руках чужого человека и терпит муки ради него, скорбит, будучи отверженным. А он – вероломно не принял эту жертву, разрушил одной мимолётной фразой то доверие и чувство, что взращивалось между ними долгие годы!
– Мне больно. Полегче… – Михаэлис выскочил из комнаты, впечатал тело в запертую дверь спальни де Мезьера, вслушиваясь и понимая, что только усилил собственную пытку, прикоснувшись к непреодолимой преграде. Прижавшись спиной к двери, он присел на пол и мысленно перебрал события прошлого вечера. «Как… шлюха» – Жан особо выделил эти слова, значит: было предложено нечто иное? И Готье, сукин сын, всё правильно рассчитал, приложив усилия к возвращению Нуньеса: в любом случае, даже если бы Михаэлис не зажегся ревностью на его слова, он вносил ощутимый раскол в их отношения. Да где же была та грань, за которую не следовало переступать?
«Он был всецело мой, а я… осудил его за способ, который он выбрал… Осудил бы я его, если бы отдал за мою жизнь свою руку или глаз, свою красоту? Наверно, нет. Потому что я люблю именно Жана – и видел его и в худшем состоянии. За что же я обидел его сейчас? Если бы он пошел торговать собой в бордель, я бы тоже понял. Значит, дело в де Мезьере?»
***
Когда утром дверь спальни открылась, спящий Михаэлис просто ввалился спиной внутрь комнаты, судорожно просыпаясь. Полностью одетый Готье де Мезьер недовольно хмыкнул и прошествовал мимо, спускаясь вниз по лестнице. Джованни уже проснулся, потягиваясь на ложе, и вскинулся, услышав необычный звук.
Михаэлис быстро, в несколько шагов, преодолел расстояние до кровати и заключил его в свои объятия, склоняясь и укладывая обратно на подушки:
– Прости меня, – его губы попытались прикоснуться к его губам, но Джованни отвернулся:
– Я даже не мог помыслить, что ты меня осудишь! – голос его был тихим, глухим, он прикрыл глаза, чтобы не видеть перед собой ничего. – Когда я решился продать своё тело, я стоял у крайней черты – отчаяние от того, что потерял тебя, затмевало моё сердце и разум. Вот такой ценой оплачена твоя свобода! Не прикасайся ко мне, ведь я слишком грязен для тебя: на коже следы чужих поцелуев, да и нутро наполнено чужими соками.
– Ты не прав, Жан! – Михаэлис прижал его к себе ещё крепче. – Я никогда не разговаривал с тобой о прошлом именно потому, чтобы никакие воспоминания о чужих объятиях и поцелуях не стояли между нами. Я хочу к тебе прикасаться, тебя ласкать…
– Это похоть… – упавшим голосом ответил Джованни. – Когда я сегодня ночью стонал под де Мезьером, то всё думал: как спится тебе, мой любимый? Неужели так крепко, что ты ничего не слышишь?
– Я все слышал, – Михаэлис, ласкал языком изгиб его шеи, шептал в ухо, – каждый твой вздох переживал… и понял, как это больно. Открой глаза, посмотри на меня! Я люблю тебя, и мне не важно, каким способом ты спас меня! Главное – это то, что мы теперь сможем быть вместе. Живыми…
Джованни заплакал. Михаэлис насильно повернул его лицо к себе, покрыл поцелуями, стирая слезы подушечками пальцев:
– Открой глаза, доверься мне… пожалуйста! – небесная синева, затянутая влагой, завораживала. – Я не могу расторгнуть ваш договор с де Мезьером, это не в моих силах, к сожалению, но не думай, что мне всё равно и я не переживаю за тебя! Я не оставлю тебя, буду жить рядом, на постоялом дворе, и ждать. По договору ты всё время должен проводить с ним?
– Да. И ни с кем больше не встречаться. Его личная шлюха, – с горечью произнес Джованни последнюю фразу. – Он любит власть, хоть в душе и неплохой человек.
– Тогда он не должен знать, что я рядом, – разумно прошептал Михаэлис, – иначе намеренно будет тебя унижать, чтобы задеть мои чувства. Для него я уеду в Агд. А ты не позволяй ему смутить свой разум, договорились?
Черная тоска, поглотившая душу Джованни, сменялась знакомой теплотой, с каждым вздохом, с каждым поцелуем, что дарил ему Михаэлис, и флорентиец обнял его за шею, прижавшись к губам разгоряченным лбом:
– Наконец-то ты вернулся, таким, как я знал тебя прежде! – прошептал он ложь непослушными губами. «Не знаю, возможно…»
========== Глава 11. Послевкусие ==========
Михаэлис действительно уехал. Жоффруа, посланный вслед, преследовал его в течение двух дней, потом вернулся, доложив, что палач направляется в Агд. Это известие успокоило де Мезьера, который уже на протяжении четырех дней терзался подозрениями, немилосердно срывая свой гнев на Джованни, заставляя того чувствовать себя приниженной шлюхой, ставя на колени по нескольку раз за день. Потом понял, что былого доверия ему уже вряд ли добиться от равнодушного и покорного его капризам любовника, поэтому изменил тактику: опять вытащил из дома на прогулку по Сене и заставил упражняться с палками во внутреннем дворе. А вечером за трапезой решился на обстоятельный разговор, подлив в серебряный кубок карминного густого вина из личных запасов, хранившихся на особые случаи.
Как только нежный румянец окрасил щеки флорентийца, безучастно не следившего за тем, что именно пьёт, заливая напряженное беспокойство перед очередным ночным испытанием, советник короля решился заговорить:
– Мигель Нуньес уехал в Агд, – спокойная, будничная, будто ничего не значащая фраза.
– Я знаю, – в тон ему отвел собеседник, не поднимая взгляда от тарелки.
– А я послал проследить. Правда уехал…
Сегодня на Джованни была камиза и темно-синяя туника, выгодно подчеркивающая цвет его глаз, подсвеченных пламенем двух канделябров, стоящих на столе. Одеваться в красивое и чистое, пожалуй, было единственным его волевым пожеланием. В остальное время он сидел на кровати в своей комнате, скрестив ноги, упираясь взглядом в стену, и занимался тем, что сплетал и расплетал косички. А сегодня у цирюльника попросил остричь его коротко, но де Мезьер вовремя встрял в разговор и запретил.
– Я сам заплачу. Волосы мне мешают, – нерешительно попробовал возразить Джованни.
– Нет! – рявкнул Готье, еле сдерживая себя, чтобы не ударить флорентийца по лицу, лишь бы вернуть его из плена бессмысленного самоуничижения.
После некоторого молчания нож с грохотом выпал из его руки:
– Успокоились? Легче стало? – внезапно вскинулся Джованни, впервые за эти дни выглянувший из своей скорлупы. Нахмурился, уставился, не мигая своими нереальными глазами, да так, что Готье окатило горячей волной желания. – А то я уже себе все колени стер, чтобы доказать вам, что я теперь всего лишь бесправная шлюха. Чего вы теперь добиваетесь? Показать, насколько я жалок? Или обиделся на то, что я не назвал тебя своим любовником?
– Чуть тише, Джованни… – Готье накрыл его руку, лежащую поверх стола, своей ладонью и слегка погладил указательным пальцем чувствительное пространство между большим и указательным пальцами своего собеседника. – Конечно, я надеялся. Да, мне обидно.
– А теперь ты скажешь: я не умею просить прощения, Джованни, но ты меня прости… ты не шлюха, я тебя люблю, будь со мной поласковей… Так? – он отдернул свою руку, освобождая из плена, и погладил себя по лбу, расправляя глубокую складку между бровей.
– Если хочешь именно это услышать, то я скажу, – без тени сомнения ответил де Мезьер.
– Хоть какое-то разнообразие! – Джованни потряс головой, и его внезапно разобрал нервный смех: – А то – повернись спиной, хочу взять тебя сзади… повернись передом, хочу видеть твои глаза… – он хлебнул глоток вина больше, чем нужно, и закашлялся.
– Будь поласковее…
Джованни продолжал саркастически смеяться, шумно вздыхая, будто не хватало ему воздуха, выплёвывая слова сквозь сведенные усмешкой губы:
– Ты и Михаэлис – оба хороши: один не умеет просить прощения, а другой сдерживать ревность, но оба с лёгкостью способны причинять боль и требовать… именно – требовать, чтобы я был ласковым и всепрощающим.
– Ты во многом не прав! – Готье медленно встал со своего места, оказавшись за спиной у Джованни, положил ладони на напряженные плечи, разминая их пальцами. – Михаэлис не умеет благодарить. Именно так! Пока он гостил в моём доме, ни разу не удосужился спросить, каким образом с него были сняты обвинения в ереси, всё время молчал, принимая как должное. И с тобой поступил так, потому что не хватило ему смелости, чтобы сказать: спасибо тебе, Джованни, за все те жертвы, на которые ты ради меня пошел…
– Зачем ты всё это мне говоришь? – он поразился точности, с которой де Мезьер определил испытываемые чувства, и слегка подался назад, подставляясь под его руки.
– Я ведь прав! – Готье склонился и поцеловал его в висок, с нежностью провел по волосам. Джованни повернул к нему голову, взглянул снизу вверх: не шутит ли? Но советник короля заставил его встать со стула, а потом присесть на край стола. Приблизил лицо так, чтобы его глаза оказались на уровне глаз флорентийца, уперся руками в его колени. – Помнишь, я говорил тебе о лете и о зиме? Мой страх лишь в том, что я всё больше привязываюсь к тебе своим сердцем. Зачем ты вернулся? Уж лучше бы остался с семьей, я бы успокоился… Но нет, вернулся! Чтобы заставлять меня отталкивать тебя вновь и вновь, унижать, причинять боль. Хочешь понять, почему я это делаю?
– Да, – прошептал Джованни, растворяясь сознанием в полупрозрачных глазах де Мезьера, что смотрели сейчас на него с пронзительной грустью и сожалением.
Готье погладил своим большим пальцем его нижнюю губу, обнажая зубы, будто проверял искренность вырвавшегося пожелания:
– Внутри меня идёт борьба любви и разума. Я мог бы сейчас воспользоваться твоей беспомощностью, внушить… или заставить полюбить себя, но не хочу. И так же не желаю тебе вернуться к Нуньесу. И я не думаю о будущем, а если начинаю думать, то страх взрастает в моём сердце. Такие, как я, заканчивают свою жизнь на Монфоконе или с арбалетным болтом в животе, или выпив яду. В любом случае ты живешь столько, сколько отмерил Господь для твоего покровителя, короля. Я уже попадал в опалу, когда внезапно почил король Филипп. Спасался как мог, уповая на Божью волю и милосердие, но второго такого шанса у меня может не быть. И поэтому я не хочу испытывать сильные чувства к кому-либо: для меня станет пыткой их потерять или своей смертью причинить боль тому, кто искренне меня любит.
Де Мезьер разогнул спину и сделал шаг вперед, оказавшись между двух расставленных ног Джованни, который, в свою очередь, отодвинулся глубже, только бы не соприкоснуться с телом советника короля, но не смог избежать захвата его рук. Они мягко скользили по его спине, оглаживали бока, ягодицы, были теплыми, почти горячими, натирая кожу сквозь двойную ткань надетых рубашек.
– Я не получаю удовольствия, – нарушил затянувшееся молчание Джованни, который уже не знал, как избавиться от жара, терзающего его вены изнутри и идущего извне, заставлявшего мысли спекаться в тягучую смолу.
– А должен? – губы де Мезьера растянулись в мягкой усмешке. – Что сделал ты, чтобы его получать? Раньше я совал свой член в холодную каменную статую, теперь сую в холодную тряпичную куклу. Знаешь, когда ты был куском мрамора, ты даже мне как-то больше нравился! А ты заговорил об удовольствии… – Джованни начал краснеть от стыда, внутренне ругая себя за длинный язык. – Уверен, что те клиенты, что ты обслуживал в борделе, платили тебе не за это. И не за мокрую от слёз подушку…
– Ты и про это знаешь? Ты же крепко спишь! – отчаяние прорывалось в голосе флорентийца.
– Ну, я же не дурак! – умиротворённо ответил Готье. – Я всё чувствую. И мне не нравится иметь покорную шлюху, что потом изливает своё горе, думая, что никто об этом не знает. И раз ты заговорил об удовольствии… – рука советника короля уверено огладила молчащий пах Джованни, – то оно должно быть обоюдным. Не так ли?
– Да, – неуверенно согласился он.
– А значит, – продолжил де Мезьер, – нам лучше стать любовниками и дарить друг другу удовольствие, и хотя бы на время отрешиться от прошлого, отдавшись настоящему. Или я тебе настолько противен, что любое моё касание вызывает в тебе страх?
– Нет, – покачал головой Джованни, он даже протянул руку и коснулся груди Готье, почувствовал жар его тела сквозь камизу и пошел еще дальше в собственных ощущениях, представив, как пальцы зарываются в жесткую и густую поросль светло-рыжих волос, отыскивая нежный ореол соска, поигрывая с ним, потирая. Как начинают напрягаться развитые грудные мышцы, вызывая легкую подрагивающую волну, устремленную вниз живота. Как он поджимается, откликаясь на ласку. – Мне многое в тебе нравится.
– Тогда что же? Или ты привык чувствовать собственные запястья связанными и от того уже не способен сделать что-то сам?
Джованни зарделся от стыда и осознания того, что Готье сейчас раскрывает суть их тайного соглашения с Михаэлисом. Ведь только так, с осознанием полной власти над телом своего любовника, палач получал своё удовольствие: не просто изливался, а смаковал каждый миг приливающего наслаждения:
– Откуда ты…
– Знаю? Простая догадка. Ты же как-то попросил связать тебе руки, и тогда ты получишь удовольствие. Я отказался, потому что я – не Нуньес. Потом много размышлял над всем, что заметил. Ты сам внушил себе запрет на удовольствие иным путем, а теперь боишься, что, получив его, развеешь собственные иллюзии, связанные с Михаэлисом. Но его сейчас нет, и он сам позволил тебе быть свободным и проживать свою собственную жизнь. Поэтому, раз ты хочешь удовольствия, давай попробуем? Согласен?
