Текст книги "Когда море сливается с небом (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Дело одно есть… богоугодное, – он достал из своей сумы письмо из Авиньона. – Я теперь посланник у понтифика, – он открыл кожаный футляр и дал своим спутникам обозреть тугой свиток, скреплённый печатью с изображением ключа Петра [1].

– А можно к нему прикоснуться? – затаив дыхание спросил Бриан и осторожно протянул руку, едва коснувшись пальцами печати.

– Ну, как? – почти прошептал Раймунд.

– Божественно! Будто укрыл меня кто теплым плащом. Видать, благодать снизошла…

Джованни поспешил убрать свиток обратно в футляр: распыляться божественной благодатью от рук понтифика не хотелось.

К полудню они доехали до небольшого селения и решили там же заночевать, поскольку их лошади требовался отдых. Крестьяне с подозрением оглядели их повозку сверху донизу, и когда убедились, что в ней никаких болезных и прокаженных нет, позволили въехать за ограду.

Там путники узнали, что выбрали правильное направление в сторону Тура. Город Шартр был неподалёку. За ним на расстоянии одного дня пути друг от друга лежали Шатоден, Фонтейн, Вандом, и за шесть дней уже можно было достигнуть Тура.

Неожиданно их позвал к себе в дом один селянин, из тех, что уж слишком настойчиво проверяли их повозку. Поставив перед гостями огромную миску постной густой похлёбки, он ласково окинул каждого из них взглядом и присел за стол, хитро прищуриваясь:

– Я смотрю, вы все из рыцарей, хоть и одеты по-простому…

«Куда уж проще!» – подумал Джованни, опустив глаза вниз на свои заляпанные грязью ноги, которые он еле втиснул в старые башмаки.

– …хотя этот, – хозяин пятернёй махнул в сторону флорентийца, – больше похож на нищего, из тех, что бродят по городам и Salve Regina распевают. Мда…

– Мне бы помыться, – ответил уязвленный Джованни, – и я засияю как золотая турноза.

– Ты с юга что ли, по говору?..

– Из Нарбонны, – соврал Джованни. – А ты чего, уважаемый, от рыцарей-то хотел?

– Да я не только от рыцарей, я больше от вашей повозки хотел. Нравится она мне, с бубенчиками…

– Не продаётся, – ледяным тоном сказал Раймунд.

– Я понимаю, – селянин вздохнул с грустью и продолжил, – мне жену со свояченицей и дочкой в Тур нужно отвезти на празднование Пасхалий. Сам не могу, нанять некого. Отвезёте?

– А… м-м… – на разные голоса затянули все трое рыцарей.

– Вы про деньги? Не беспокойтесь, я вам провизией оплачу, и лошадь еще одну дам, чтобы вы быстрее доехали.

– Нам еще и помыться не помешает, – Джованни откликнулся первым. – Одежда мне нужна.

– …и на ночлег устроиться, – продолжил Бриан.

– …и пива выпить, – высказал своё пожелание Раймунд.

– Всё будет! Вы согласны? – с надеждой в голосе спросил селянин.

Еще бы они не были согласны! После мытья, надев чистую камизу и уединившись в маленькой комнате с занавеской, где стояла лохань, Джованни решился исследовать себя изнутри. Вчера зад горел огнём, сегодня отдавал тупой болью на каждой кочке. «Что же со мной делали?» – флорентиец отчаянно пытался вспомнить, оглаживая отёчный анус, разрабатывая пальцами, пытаясь впихнуть внутрь целебную мазь. Это хорошо, что он в последние дни почти ничего не ел и не ходил по нужде. Но сегодня вечером хозяин их вдоволь накормил, а в дорогу обещал дать столько пшеницы, что каши они теперь наедятся досыта. «Будто рожать буду…» – оценил своё состояние Джованни.

– Ой! – кто-то сзади пискнул тонким голосом, и что-то со звоном покатилось по полу. Джованни так и замер в полусогнутом состоянии с пальцами в заду, потом резко повернул голову: в дверях стояла хозяйка, непонятно зачем вошедшая, хоть её никто и не звал.

– Ну, что, милая, – флорентиец отмер первым, – не видишь, зад я себе отсидел до кровавых мозолей, вот теперь и лечу.

– Как же это так вышло-то? – спешно кудахтнула женщина, продолжая его откровенно разглядывать.

– Восемь дней в седле, только коней менял, и даже ночью ехал, – начал вдохновенно врать Джованни. – Вот так мы трудимся для нашего святого Папы Римского. Не едим, не пьем, не спим, хотя… – он вынул пальцы из зада и распрямился. – Молиться не забываем. А ты чего пришла? На меня поглядеть?

В дороге, посреди городов и сёл, мировосприятие Джованни менялось: он как будто перерождался в того самого, забытого – Жана из Совьян, который был простолюдином, вёл себя как простолюдин и общался с такими же на равных. Вот и сейчас он смотрел на женщину, словно на соседку, что зашла в гости.

Хозяйка смутилась от его слов, начала шарить глазами по углам:

– Вы бы, господин, прикрылись чем-нибудь, а то – весь грех торчит!

Джованни опустил глаза вниз, себе на живот. Подол камизы был задран, а растревоженный анус, который он столь тщательно изучал, решив, что делает это он себе в удовольствие, «весь грех» и поднял. Джованни одёрнул рубаху, но теперь под ней выпирал бугор.

– Я… э… прикрылся.

– Я тут ковшик принесла… – хозяйка спешно подняла уроненную вещь с пола, но продолжила стоять у двери, опустив глаза. – Хотела посмотреть, кто нас завтра повезёт. Николя сказал, что рыцари. Двоих я уже видела… южане. А ты откуда будешь?

– Тоже с юга. Ты не беспокойся, довезём вас до Тура, обиды не причиним! – уверил Джованни, но хозяйка как-то странно на него посмотрела.

К читателю: 05.11.2017. У меня к “Рассвету над Байонной” осталось написать 2 главы. Дальше я занимаюсь исключительно своими героями – Джованни и Михаэлисом.

Комментарий к Глава 7. Выбор пути

[1] у каждого римского Папы была своя личная печать. Брат Доминик использовал ее, чтобы придать «вес» своей просьбе, изложенной в письме.

========== Глава 8. Шартрский лабиринт ==========

Николя довольно поспешно устроил их на ночлег на сеновале в хлеву для животных. Масляная лампада в руках хозяина была единственным источником света, и когда Николя отпер дверь, то пара любопытных коз чуть не сбила его с ног, выскочив наружу. Одну козу сразу перехватил Раймунд, а вторая умчалась в темноту.

– Вон она, ловите! – хозяйка дома, закутанная в тёплый платок, тоже вышла их провожать к ночлегу и теперь стояла на лестнице у заднего входа в дом. Животное заблеяло в ответ. Николя выругался:

– Да будь эта… неладна! Гата, тащи хлеб! – Его жена – Агата – быстро убежала назад в кухню. Из низкого сарайчика, стоящего чуть поодаль заорал дурным голосом козёл, призывая самку к себе, и начал биться копытами в закрытую дверь. Раймунд с трудом втолкнул второе животное в хлев и захлопнул дверь:

– Дай нам лампу, мы зайдём! А тебе потом поможем козу затащить, когда поймаешь…

Николя нехотя отдал ему свет, а сам закричал Агате, чтобы принесла вторую лампаду.

В помещении было душно, жарко и до рези в глазах воняло животными. Джованни попятился назад, отпихнув от себя курицу, бросившуюся под ноги:

– Давайте в возке поспим! У хозяина не хлев, а Ноев ковчег!

– Зато тепло, – Бриан резво забрался по лестнице на полати, устроенные под крышей, где хранилось сено, и открыл там деревянную ставню окна. – Не бойтесь, свежий воздух у нас будет.

В ответ ему промычала корова. Раймунд с Джованни переглянулись.

– Ладно, – протянул Раймунд, – не будем обижать хозяина, в возке будет совсем тесно. – Он передал лампу Джованни, а сам полез вслед за Брианом, помогая тому расстилать широкую, чистую, но со следами темных пятен, простыню, на которую расщедрился Николя.

– То есть я один тут, как девица благородных кровей, нос ворочу? – недовольно пробормотал Джованни, прислушиваясь к звукам извне. Его охватил беспричинный страх, хоть и уговаривал он себя, что предыдущий ночлег рядом с лесом, полным голодными волками, был намного опаснее.

Дверь снаружи открылась и Николя пинками загнал внутрь ещё сопротивляющуюся козу:

– Эти молодые про… ляди всё никак утерпеть не могут! – в сердцах ругался хозяин. – Как молодая листва появится, так я вас сразу к нему пущу. Вы там удобно расположились? Дай-ка мне… – он забрал лампаду из рук Джованни и поднял ее вверх на вытянутой руке, подсвечивая Раймунду и Бриану.

– Спасибо тебе, Николя! – откликнулся за всех Бриан. – Жан, давай к нам!

Джованни недоверчиво взглянул на хозяина, но подчинился призыву, прижался к боку Раймунда, которого с другой стороны уже согревал Бриан.

– Доброй вам ночи! – пожелал Николя и вышел, оставив их в кромешной тьме. С внешней стороны громыхнул запор.

«Эй, хозяин, куда лампаду унёс?» – Джованни захотелось крикнуть ему вслед, но только крепче сжал предплечье Раймунда.

– Жан, ты чего? – удивился тот.

– А зачем он светильник унёс? – недоверчиво ответил флорентиец.

– Жан, в своих подозрениях ты ведёшь себя как тот мальчик, что людоеду его же дочек подсунул!

– Не понимаю, о чём ты?

И парни рассказали ему страшную историю про то, как один мальчик… «Росточка он был не большого, но хитрый, бестия!». «И жрать им всем стало нечего, поэтому дровосек сказал жене, что всех детей отведёт в лес, чтобы избавиться от лишних ртов».

– Зачем? – в волнении прошептал Джованни. – Их же там съедят дикие звери! Разве он не мог продать детей в услужение?

– Тьфу на тебя, Мональдески! – презрительно откликнулся Раймунд. – У нас, особенно в северных землях, если одной семье жрать нечего, значит – голод по всей округе. Даже ежей начинают есть и хлеб из сухой травы пекут.

Сказка на ночь была страшной, Джованни долго не мог уснуть, прислушиваясь к звукам, доносящимся из темноты: мерно посапывали его спутники, перестукивали копытами лошади, вздыхали коровы, ворочались козы, иногда поквохтывали куры. А за стенами царила тишина, нарушаемая редким воем волков и ответным им заливистым переругиванием собак.

Грёзы были под стать рассказанной истории: Джованни казалось, что внизу под полатями кто-то ходит, огромный и жуткий, и дышит надрывно. И лестница скрипит под ним, прогибаясь от тяжести. И ещё шаг, и острые зубы его вопьются в тело Джованни и начнут рвать на куски, насыщая людоеда. И кровь будет хлестать из ран во все стороны. А жертва, завороженная колдовством, даже не сможет пошевелиться и будет безмолвно вопить от боли.

Джованни проснулся в холодном поту и ткнулся лбом в теплое тело, лежащее рядом с ним, в поисках защиты, и вдруг понял, что он не в Агде. И Михаэлиса, который бы сразу откликнулся и утешил, рядом нет. Больше нет… того – нет. С которым он прожил несколько лет в Агде, и которого любил всем сердцем. Неизвестно, что произошло той ночью в доме де Мезьера, почему оба любовника так его мучили, но о возвращении не могло быть и речи! За той зыбкой гранью лежал ещё один страх повторения того кошмара и безмерное разочарование в людях, которым доверился.

Рассвет и первое пение петуха разогнали еще одну тяготившую грёзу – Джованни прятался в тёмном чулане от Николя, подобно ламии, бродившего где-то рядом, и уже успевшего обратить Раймунда и Бриана в свою дьявольскую веру.

Вскоре заявился и сам Николя в своей человеческой плоти и принялся кормить животных, не обращая внимания на спавших наверху гостей. Потом его сменили заспанные жена и дочь и, подоив коров, начали выгонять животных из хлева. Джованни, которому уже не шел сон, спустился, чтобы помочь женщинам.

– А где же сестра твоя? – удивлённо спросил он у Агаты. – Или по дому хлопочет?

Они с дочерью переглянулись, не решаясь ответить, но потом Агата, словно опомнившись, что их гость спрашивает об обыденных вещах, бойко ответила:

– Мария в доме. Богомольная она у нас. Еще девица. Да и скромница по причине своего уродства. Рожала ее мать тяжело и прогневала Господа тем, что хулила его всуе. Поэтому Мария на всю жизнь калечной осталась. И в Тур мы едем, чтобы Мартину поклониться. Может, излечит? Что скажешь?

На такие вопросы, Джованни, будучи крепко наученным Михаэлисом – не лезть со своим искусством в дела божественные, воодушевлённо ответил:

– Конечно поможет! Даже не сомневайся. – о Мартине он знал мало: во Флоренции были свои святые, и мест почитания было предостаточно и для «старых» святых, и даже для тех, кого людская молва пророчила в блаженные. Одна Гумилиана де Черки чего стоила! Но больше сил и красноречия в прославлении своего святого прикладывали францисканцы, построившие Санта Кроче.

А после того как Антуан рассказал ему малую долю чудес, которые являли святые по дороге в Компостеллу, Джованни уже начал сомневаться: а нужны ли лекари? Но припомнил слова Михаэлиса, что по Божьему попущению – там, где заканчиваются молитвы и сила почившего святого, начинается труд лекаря. И одно другому не мешает.

У женщин оказалось довольно много вещей: они заполонили ими весь возок, оставляя себе мало места на то, чтобы удобно расположиться внутри. Сестра Агаты, представшая перед взорами рыцарей лишь на малое время, была поистине некрасива и уродлива. Высокая, угловатая, изможденная постами и молитвами и по брови закутанная в платки и плащи.

– Болезная она у нас, поэтому лицо прячет. – Агата как бы невзначай отогнула край платка на щеке своей сестры, показывая всем свекольного цвета пятно, потом тщательно прикрыла. – И так по всему телу. – добавила она со вздохом.

Первым городом, что лежал на их пути, был Шартр. Его знаменитый собор оказался хорошо заметен издалека: две высокие башни в форме остроконечных пирамид [1], устремленные в небо, приковывали взгляды путников. А по мере приближения становились заметными контрфорсы аркбутанов, поддерживающие на тот момент высочайшие своды во всей Франции. Огромный собор стоял посреди площади, окруженной домами горожан, и скульптура Христа во Славе взирала с вершины, увенчивая центральный портал. Над ним – поражала своими размерами «роза».

Оставив своих спутников на рыночной площади, Джованни вошел за стены собора и понял, что сердце начало биться чаще, а душа воспаряет к высоким сводам. Он обмакнул пальцы в святую воду [2] и осенил себя крестным знамением, хоть мессу в то время не служили.

Людей было немного. Паломники, отслушав утреннюю мессу, отправились в дальнейший путь, служки поправляли свечи и уносили святые дары с алтаря. В боковом нефе четыре брата-францисканца, собравшись вместе в круг, пели гимн о любви. Их хорошо подобранные голоса отражались от каменных сводов, порождая медитативное звучание, слышимое со всех точек внутри храма.

Посередине пространства собора на полу был начертан лабиринт, чем-то напоминающий «розу», и не менее прекрасный в своём великолепии, не уступающий по красоте ни резным порталам, ни ярким, преимущественно красно-синим, витражам на окнах.

– Моя роза… – прошептал Джованни, охваченный необъяснимым волнительным чувством, вглядываясь в шестилепестковый цветок, стройным стеблем простирающийся от его ног и венчающий лабиринт, обозначая его центр, его сердцевину. И одиннадцать кругов замыкали этот центр, предлагая жаждущему погрузиться в свои мысли, успокоив чувства, проникнуться экстазом и, добравшись до центра, получить ясный ответ на самый волнующий для себя вопрос.

Джованни без сомнений вступил на этот путь.

Поначалу мысли роились у него в голове, порождая вопросы и сомнения, но никак невозможно было выбрать главный. Джованни слушал. Этот нестройный хор успокоился лишь на второй петле, когда одна из мыслей взяла верх над всеми: «Кто для меня Михаэлис?».

Чувства обострились до предела, вызывая дрожь, затапливая теплой убаюкивающей волной, настолько чистой и лишенной внешних повседневных воспоминаний, что тело Джованни откликнулось расслаблением и ощущением наслаждения. Будто укрыли его сейчас со спины теплым плащом, обещая райское блаженство.

Тем, каким он сейчас стал, тем, что он сейчас имеет – он обязан лишь ответному чувству любви к нему единственного человека. Пусть иногда несдержанного и жесткого, требовательного и нетерпеливого, быстро вспыхивающего страстью, но нежного в проявлениях своей заботы.

Быть может, Господь и наделил Джованни красивой и притягательной внешностью физического тела, искушая ею других и заставляя похоти преобладать над искренними дружескими чувствами, но это – всего лишь внешняя оболочка, которой можно было лишиться в один миг, если оступиться и вызвать на себя божественный гнев. Однако внутреннее её наполнение – целиком заслуга Михаэлиса, спасающего, поддерживающего, обучающего, порой заставляющего переступать через себя, но сотворившего из Джованни полноценного и уверенного в себе и своих поступках человека.

И внезапно Джованни понял, что не стоит насильно заглушать в себе чувства, припоминая смутные действия и слова, брошенные в гневе, не нужно отвергать и гасить позывы сердца и желания души. А самому внести свою лепту, создавая новое, преображая старое, опереться на то, что уже имеешь, что уже вложено внутрь. И не оборачиваться, бессмысленно терзая себя прошлым.

Если они искренне любят друг друга, то не перестанут любить, поддавшись обстоятельствам, но любить – не значит ревниво требовать от другого близости и самоуничижения. Любить – это отпустить, наделив своим безмерным доверием.

Джованни дошел до центра и восхитился могучими силами, что были влиты сейчас внутрь его. Показалось, что он теперь обладает всеми ключами от жизни и получил от Господа разрешение и поддержку в дальнейших планах. Представления о последующих шагах уже не были зыбкими колебаниями, похожими на тусклый свет, выхватывающий неясные очертания предметов, а стали ярким и ясным сиянием. Джованни начнет свои странствия, довершив их до конца, и обязательно вернется, сохранив любовь в своём сердце. И будет принятым любым, пусть даже полностью изменившимся, но не переставшим быть по-прежнему желанным.

– Спасибо тебе, – прошептал Джованни, исполнившись слезами, обращая свой взор наверх, к небесам, к Творцу, что наблюдает постоянно за всеми, посылая им испытания.

Вытирая ладонями слёзы, он вышел из круга и направился к выходу, не сомневаясь, что все события, которые с ним произошли за последние месяцы: не только исчезновение Михаэлиса, но и договор с Готье, встреча с семьёй, странные ночные действия с телом в горячечном бреду, похищение двумя незадачливыми рыцарями – направляли именно сюда, под своды шатрского собора, к исцеляющему лабиринту, который Джованни должен был пройти, получив поддержку и наставления к дальнейшему своему пути.

***

[1] сейчас на соборе две разные башни. Северная башня в архитектуре «пламенеющей готики» была перестроена в XVI.

[2] если вы видели в притворах католических соборов или внутри встроенные в стену чаши, то раньше там была святая вода и символический акт – опускание в нее двух пальцев при входе, показывал очищение и присоединение к священнодействию.

Во время мессы двери в церкви закрывались. «Опоздал минут на пять» – такое объяснение не проходило. В закрытые двери никто не ломился.

Месса служится даже если никто на нее не пришел. Даже в современности (сам был свидетелем) – в церкви, очень старинной, в маленьком французском городе, основной вход был заперт, но защелка бокового входа легко отходила, поэтому было несколько двусмысленно – можно или нельзя. Внутри никого не было, даже священника. Музыка, пение, священные тексты – всё читалось в записи.

========== Глава 9. Девица Мария ==========

Раймунд и Бриан терпеливо дожидались его возвращения в том конце площади, где были сгружены повозки торговцев. Агата с дочерью неторопливо прохаживались между рядов, присматриваясь к лентам и платкам. Мария так и продолжала сидеть, спрятавшись в повозке. Когда они вновь тронулись в путь, перекусив хлебом и вареными яйцами, ибо неделя строгого поста еще не началась, Агата перебралась внутрь, усевшись рядом с сестрой, Раймунд развалился посередине, намереваясь поспать, заняв всё свободное пространство – только ноги торчали. Бриан ласково улыбался дочке Николя и усадил её рядом с собой управлять повозкой, а Джованни осталось лишь плестись за ними сзади, придерживаясь за подпругу второй лошади. Николя не дал им в дорогу седла, а флорентиец не был уверен, сможет ли долго держаться верхом на спине животного, имея в руках только повод уздечки.

Дорога, по которой они следовали, была проторена и утоптана ногами многочисленных паломников, спешащих из Шартра в Тур. В середине дня стало теплее, солнце вышло из-за свинцовых туч, и было заметно, что кусты на открытых полянах, согреваемые лучами, уже подернулись нежной салатовой листвой, распустив почки. Трава в полях давно налилась зелеными соками и стала пригодной для выпаса. Когда путники проходили мимо одной из многочисленных рощ, что часто встречались им по дороге, наперерез их лошади кинулся нищий старик.

Бриан натянул поводья и остановился. Незнакомец смиренно, со слезами на глазах, умолял разрешить ему следовать рядом с повозкой, поскольку отбился от основной группы паломников, а идти в одиночестве было очень страшно. Он пристроился рядом с Джованни и шел достаточно уверенно, опираясь на длинный посох.

Старик оказался монахом, на что указывала его выбритая тонзура, и был из тех, кто видит смысл своего существования в путешествиях от деревни к деревне, выступая с проповедями на площадях, и зарабатывает на пропитание подаянием.

Вначале все продолжали путь молча, погруженные в собственные мысли. И только Джованни не сомневался, что Бриан, будучи скрытым от чужих глаз, уже вовсю милуется с хозяйской дочкой. Их головная лошадь шла неровно, поводья то отпускались, то внезапно опять натягивались, заставляя её ускорять шаг.

Старик заговорил первым, назвавшись братом Сульпицием:

– Как вижу, вы, господа добрые, следуете к святым местам, что почитаются издревле, благодаря славе Мартина Милосердного из Тура. Позвольте же мне скрасить ваш путь увлекательным рассказом о деяниях святого. Почтите за благость услышать о нем из первых уст, ибо говорить о духовных подвигах его я могу бесконечно, восторгаясь…

Всем показалось интересной возможность развеять затянувшееся молчание хорошей историей. И Сульпиций начал свой рассказ:

– С тех пор, как арианская ересь широко распространилась по миру, и истинные католические верующие начали притесняться, появился Мартин, ведомый рукой Господа…

– А что за ересь-то такая, отец? – перебил его Джованни. В сочинениях отца Бернарда, тех, что он переписывал, говорилось о ересях, но не об этой. – Какая-нибудь из старых?

– О, да! И самая заразная. Ибо многие первосвященники, что были посланы к другим народам рассказывать о Христе и обращать язычников в веру, были ей заражены, и эти народы – галлы, германцы, готы и те, что на Востоке, приняв крещение, уверовали ложно. А суть была в том, что некий учёный муж по имени Арий заявил, что Иисус Христос является «тварной» личностью, ибо «сотворён» он был Богом, чтобы, одевшись в видимую плоть, сойти на землю и начать проповедовать Слово.

– А мы верим…

– Да! – глаза Сульпиция загорелись светом вдохновения от собственных слов. – Мы утверждаем, что Сын равен Отцу. И вся Троица – одно лицо, что проявляется друг посредством друга. Так вот… – старик сделал паузу, намереваясь продолжить рассказ. – Святой Мартин был родом из Панонии [1]…

Первое прославление своё Мартин получил еще во время военной службы в северной Галлии, когда юный воин из хорошей семьи на глазах у всех совершил поступок, шокировавший окружающих. Он разрезал мечом свой плащ пополам и отдал часть нищему, чтобы тот прикрыл свою наготу от зимней стужи. Тот нищий, по рассказам самого Мартина, был никем иным, как Иисусом Христом, проверявшим своего оглашенного [2] на крепость вере.

К моменту окончания своей службы в императорской гвардии, а был Мартин уже к этому моменту далеко не мальчиком, наш будущий святой уже был крещён. И отправился он в город Пуатье к епископу Иларию, который, будучи мужем прозорливым, по слухам, хотел продвинуть Мартина по служебной церковной лестнице, но тот отказался. И поэтому получил «несправедливую» должность или послушание в качестве экзорциста. И вот на этой службе, путешествуя по разным землям, он и снискал свою славу. Дьявола видел воочию – и видимым и невидимым, о чём охотно делился со своими последователями, имея силу немалую: и бесов изгонял из людей и животных, и мёртвых оживлял [3].

А потом Мартин, прославленный своими видениями, удачно подвязался в епископы Тура, и с помощью поддержки горожан сломил сопротивление других епископов, утверждавших, что не может «человек столь жалкого обличья, в ветхой одежде и с нечёсаными волосами» претендовать на эту должность.

Житие святого было сразу написано после смерти Мартина его сотоварищами, и эта книга сначала распространилась в Риме, а потом по всем уголкам Ойкумены, до которых смогли только добраться его благодарные ученики. И слава святого, общавшегося с императорами на равных, творившего чудеса, боровшегося с бесами, разрушающего языческие капища, стала прекрасным подспорьем, укрепившим церковную партию, боровшуюся с арианством и победившую его впоследствии.

Вот такой рассказ, что скрасил дорогу до следующего ночлега подле Бонваля, услышали путники и восхитились красноречием старца Сульпиция, который, не замолкая ни на миг и черпая силы в воспоминаниях о святом, развлекал их на протяжении всего дня, а потом исчез.

Переночевав в маленьком городке на постоялом дворе, снимая две раздельные комнаты – для мужчин и для женщин, наши герои продолжили свой путь ранним утром. И, не дожидаясь середины дня, остановились на отдых рядом с густой рощей, через которую протекал ручей.

Джованни незаметно для других, увлеченных спором, как именно следует правильно готовить кашу и класть ли в неё овощи прежде, чем зёрна набухнут, прихватил с собой кусок полотна и свою суму с мазями и отправился «рожать», углубившись подальше в лес. Ручей тёк между холмистой местностью в глубокой лощине. Деревья и кусты рядом с ним образовывали непроходимые стены и заслоняли берега так, что невозможно было подойти, а на открытых полянах большие камни не давали ручью менять направление, подтапливая низины.

Флорентиец нашел подход к ручью и омылся в его обжигающих холодом водах, присев прямо голой задницей на гладко обточенные камни. Затем, мучаясь подозрением, что его товарищи тоже могут пойти исследовать дно ручья, решил получше скрыться от посторонних глаз, перебрался на другой берег, поднялся на высокий бугор, с которого место переправы хорошо просматривалось, и принялся копаться в суме, чтобы найти мазь.

Хруст ветки отвлёк Джованни и заставил обратить взор в то место. Девица Мария стояла напротив толстого дерева, блаженно закатив глаза. Хорошо так стояла… задрав спереди подол юбки. Затем Джованни ещё долго сидел, прячась в густых зарослях, и лечил свой зад на одном берегу ручья, а в это время на другом – девица Мария, вглядываясь в зеркало, скребла свои щёки острым ножом.

– Что же это творится! – беззвучный возглас вырвался из груди флорентийца, когда девица Мария, вновь замотавшись в свои платки, осторожно оглянулась по сторонам, встала коленями на низкий камень, подняла подол и начала обмывать в ручье свой член.

Удовлетворившись наведённой чистотой, девица опять сгорбилась, приняв вид калечной жизнью старухи, и медленно побрела прочь, размашисто раздвигая перед собой ветки.

То, что Николя их обманул, подсунув незнакомого мужчину заместо свояченицы – было ясным. Загадкой оставалось лишь то, кого именно везут в Тур, так тщательно скрывая от посторонних глаз, и что за поклажу перевозят их спутницы, заполонив ею в возке всё жизненное пространство. Неприятный холодок пробежался по спине – в очередной раз оказаться втянутым в какие-то тёмные дела, связанные с нарушением закона, и быть пойманным городской стражей или, не допусти Господь, посланниками инквизиции – совсем не хотелось.

Потом доказывай на дыбе, что тебя обманули, ввели в заблуждение, что ты ничего не знал… Нужно было срочно раскрыть обман… и лишиться коня, провизии, оставив двух беззащитных женщин посереди леса. Джованни надел штаны, медленно сполз к ручью. Пора было возвращаться, но нужное решение так и не приходило на ум.

А если играть в открытую? Как это сделал некогда Жак Тренкавель, торговец шерстью. Грешен, раскаиваюсь, знал, но жадность – такой сладчайший порок! Сгубила душу на корню! И все они вшестером расскажут одно и то же, а не будут оправдываться, что не знали. Но кто этот мужчина? Беглый еретик? Может и не разыскивает его никто. И проповедей он не читает, и умы не смущает.

Джованни вернулся к своим товарищам. Они сидели с женщинами и поглощали сваренную кашу, девицы Марии нигде не было видно. «Опять прячется в повозке», – догадался флорентиец. Раймунд протянул ему миску горячей каши. Бриан и дочка хозяйки, рассаженные по обе стороны от костра, кидали друг на друга зазывающие взгляды.

– А что сестра твоя к нам не присоединится? – осторожно обратился Джованни к Агате. – Или нашего общества чурается.

– Смущается бедняжка, – обыденно ответила женщина, подскребая ложкой остатки каши со дна своей миски.

– Может быть позовём? Познакомимся?

– Не стоит, – уже холодно сказала Агата, собрала пустые миски и пошла к ручью, чтобы их помыть.

– А ты, милая, что скажешь? – Джованни переключился на дочь. – Прячете от нас свою тётушку, говорите, что девица… какая же она девица, если член имеется? А?

Щеки девушки пошли красными пятнами. Раймунд с Брианом так и застыли с открытыми от удивления ртами.

– Мама! – взвизгнула дочь, призывая Агату. Та, бросив всё, прибежала обратно.

– Они, они… – девушка указывала пальцем то на Джованни, то на Раймунда.

– Вы что же, греховодники! – взвилась Агата, грозно сверкнув очами, и поперла на Джованни, почти завалив его на спину, с силой схватила за плечи. Он еле успел отставить миску с кашей. – Кто мне обещал не чинить обид?

– Мы и не чиним! – возмутился Джованни. – Я твою дочь и пальцем не тронул!

– А кто? Отвечай! – она крепко его встряхнула.

– Сестра твоя, девица Мария! – нагло ухмыльнулся флорентиец. – Как выскочит, и давай своим членом трясти. А я ведь тоже девственник! И товарищи мои! Зачем нас греховным делом соблазнять?

– Девственник… как же! – таким заявлением Агату было не смутить. Она вся преобразилась из разъяренной львицы в циничную стерву, чем-то напоминающую Гумилиату по манере говорить. Даже глаза жмурила, как она. – Хватит выдумывать! Догадался, значит.

– Ага, – согласился Джованни, уже изрядно подмятый под дородное тело Агаты. – Давай договоримся, что девица Мария – это твой полюбовник, которого ты от мужа скрываешь, и спокойно продолжим путь?

– Как бы не так! – торжествующе рявкнула на него Агата, продолжая удерживать. Потом громко позвала: – Брат Май, выходи! Тебя раскрыли!

Девица Мария, подобрав юбки, бесстыдно свешивая вниз жилистые и волосатые мужские ноги, выпрыгнула из повозки и подошла к ним:

– Сестра моя, негоже так лежать на мужчине, что не является твоим мужем. – упрекнула Мария глухим басом.