Текст книги "Ночь, которая никогда не наступит (СИ)"

Автор книги: Мария Потоцкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Какой же абсурд, мне не верилось, что его слова – правда и не приснились мне в беспокойном сне. Кажется, он действительно верил во все, что говорил. В его речах часто были слова о любви, например, он финансово поддерживал молодые семьи, но Одри говорила, что это сделано для того, чтобы демография оставалась на должном уровне. Ещё он часто заканчивал официальные встречи пожеланиями любви, а иногда даже и признаниями. Более старшее поколение, которое застало в сознательном возрасте предыдущего короля, называло его Габриэль Любящий или даже Любимый, и в их голосе, хотя и чувствовалась ирония, не было злобы.

Король улыбался, обнажая зубы. Он собирался сказать что-то ещё. Вдруг в одно мгновение на его коленях появилась сама королева Элиз. Она была в коротком кремовом платье с корсетом и шелковыми лентами, а в ее зачёсанные назад волосы, спускающиеся волнами на плечи, были вплетены алые розы. Через неделю каждая третья девушка выставит в интернет фотографию, на которой она будет запечатлена с цветами в волосах. Губы королевы тоже были алыми, и когда она открыла рот на кончике одного из её клыков виднелось красное пятнышко, оставленное, конечно же, помадой.

– Конкурсы для игры придумаю лично я. Готовьтесь увидеть потрясающее шоу.

Она подмигнула в камеру, и эфир переключился на рекламу.

То, что показалось мне абсурдным и бесчеловечным, теперь стало действительно страшным. Несмотря на то, что король пытался показать, будто бы он устраивает игры на выживание из хороших побуждений, само существование подобной игры нарушало законы морали. Наверное, он действительно хотел оставить некоторых людей в живых, но не мог справедливо решить, кого именно. Это не было выходом-выбирать таким чудовищным способом. Самое худшее, что некоторые люди, слушавшие его речи, действительно могли питать надежды, что пройдут это телешоу и выживут, что им придется поиграть на камеру, отвечать на вопросы, может быть, спеть или станцевать, потому что королю доверяли. Но когда вмешалась королева, надежды даже самых наивных из них разбились в прах. Сейчас она занималась лишь светскими развлечениями, но до всех нас доходили слухи о том, как ещё два столетия назад она устраивала балы, после которых никто не выживал, или о том, как она организовывала в городе охоту на людей, с которой она никогда не уходила голодной. Вот та ужасная тварь, которой король Габриэль подарил безграничную любовь. Мама рассказывала, что в детстве у них была нелепая считалочка: «раз капля, в крови весь пол, две капли, ты живот пропорол, три капли, неприятный сюрприз, четыре капли, за тобой пришла Элиз». Тогда ещё никто не знал, что она будет королевой. Многие страшные рассказы, в которых она была главным злодеем, были уничтожены или переименованы. Люди помнили о её поступках и боялись её до сих пор. Может быть, король не позволит ей делать шоу чрезмерно жестоким, но теперь оно точно станет опаснее, чем могло бы быть.

В отличие от утра, когда я даже не могла поверить, что я могу не оказаться в списках, сейчас я прекрасно понимала, что с немалой вероятностью я буду участвовать в шоу. Скорее всего, туда отберут молодых людей, в основном женщин, потому что король Габриэль питал к ним особенную нежность. Все-таки старые, больные и опустившиеся люди оказываются без голосов куда чаще, поэтому конкуренция на место в шоу у меня небольшая. Игра будет состоять из таких же неудачников, как я. Отчего-то я не обрадовалась и не испугалась, а лишь испытала волнение, как перед выступлением с докладом перед большой аудиторией.

На родителях же не было лиц. Я рассказала им свои мысли о том, что меня, скорее всего, выберут участницей, зачем-то соврала, что все будет хорошо, и пошла снова заниматься научной работой. Я сомневалась, что, даже поучаствовав в игре, смогу остаться живой.

Всю ночь я просидела за работой и легла спать тогда, когда при других обстоятельствах должна была давно быть на учебе. Чтобы не оставаться наедине с собой, я пыталась максимально израсходовать свои ресурсы. Я всегда нагружала себя в сложные моменты своей легкой жизни.

Я проснулась под вечер и уже не могла быть так спокойна, как после выступления короля. Моё самообладание дало сбой уже при взгляде на часы. Было непростительно проспать восемь часов своей жизни, когда времени осталось так мало. Потом я переживала, что меня всё-таки не возьмут на игру, а если я и стану участницей, то погибну в первые минуты шоу. Я осознавала, что там не будет смертельной опасности, конечно же, участникам будет запрещено наносить вред другим, и даже вампиры не станут вгрызаться мне в глотку, когда за ними наблюдают сотни камер. Но моё воображение рисовало другие картины.

Я настолько измучила себя ими, что даже стала думать о самоубийстве. Было бы чудовищно поступить так. Одри однажды говорила мне, что люди, которые убили себя, заслуживали бы того, чтобы пойти на корм вампирам. Они были обречены, поэтому должны были уйти из жизни достойно, не забирая за собой ещё одного человека. Если до передачи вампирам человек погибал, то ему выбирали замену из списка людей, которым он отдал свои голоса. Король Габриэль объяснял эту печальную меру уроком для остальных. В его интерпретации это не было мерой профилактики массовых суицидов, повлекших бы за собой голод вампиров. Он говорил, что это урок для людей, которым несчастный пытался показать свою любовь, а они не уследили за ним, не оказали ему нужную поддержку и помощь.

На сайте «Дня Любви» было написано, что можно прийти к вампирам, не выжидая пятнадцати дней, которые давались на завершение своих дел, если ты чувствуешь, что не сможешь ждать этого момента. Я даже внимательно ознакомилась с формой заявления, но не поддалась искушению и попыталась снова втянуться в работу.

Пока я сидела за компьютером, мне пришло оповещение, в котором говорилось, что я стану участницей грандиозного телешоу. Нужно было поделиться этой новостью с родителями. Я вышла из комнаты и услышала, как повернулись ключи в замке от входной двери. Пробравшись сквозь длинные коридоры нашего уютного, но до пустоты большого дома, я пришла на звук. Папа снимал куртку, мама его встречала.

– У меня получилось, они возьмут меня на передачу в прямом эфире! – сказал папа громким шепотом. В доме больше никого не было, поэтому он шептал из-за меня. Разве это лучшее время, чтобы участвовать в развлекательном шоу? Конечно, жизнь будет идти своим чередом даже после того, как меня не будет, я не имела права судить. То ли от нахлынувшей обиды, то ли из-за того, что родителям могло показаться, будто я подслушиваю, я вышла вперед.

– Что за передача?

Папа замер с курткой в руках, будто бы забыл, что с ней нужно делать. Он выглядел совершенно растерянным, его глаза расширились, и он стал, как остановленный кадр из фильма, где все слишком утрировано. Мама тоже повернулась ко мне, она выглядела, скорее настороженной.  Было ощущение, будто бы это я – мама одного из них, которая застала их за непристойным занятием.

– Танцы. Там актеры и певцы танцуют, то самое, по главному каналу.

– Послезавтра начнется, – добавила мама.

– Здорово, ведь я тоже буду участвовать в телешоу.

Мы кивнули друг другу и разошлись. Я не знала, как правильно страдать, у меня никогда это не получалось, но почему-то я решила, что родители, друзья и, может быть, даже планеты должны крутиться вокруг меня в последние дни моей жизни. Мне стало так обидно, я почувствовала себя такой глупой и самовлюбленной, что не смогла сдержать слёзы. В такое время это не должно быть позором. На самом деле я всю жизнь мечтала оказаться в ситуации, в которой могла бы реветь, выражая своё искреннее отчаяние, и это не вызывало бы ни у кого раздражения, а лишь сочувствие. Я завидовала людям, которые могли расстраиваться просто так, рассказывать о своих чувствах так трогательно, что даже мне хотелось их пожалеть. Тогда я думала, что, вот, у людей горе, я-то живу счастливой жизнью. Иногда я думала, слушая о проблемах моих подруг, будто бы и у меня сложная семейная история. Но потом я вспоминала, что у моих родителей теперь полно денег, и я вообще не имею права на что-либо жаловаться, пока кто-то не умрёт из моих близких,  или я не узнаю, что больна раком четвёртой стадии. Поэтому теперь, когда я имела все основания расстроиться, моя грусть смешивалась с чувством легкого триумфа. Хорошо, что я могла насладиться им и в одиночестве.

Следующие несколько дней проходили неспокойно. Я не успевала со своей научной работой, меня то отвлекали приезжающие ко мне родственники, то мои собственные мысли не давали сосредоточиться. Я мечтала закончить статью как можно быстрее, чтобы попрощаться со всеми добродушно, без раздражения. Папа больше не упоминал про свою передачу, более того, он взял перерыв в съемках и был целыми днями дома. Мама же, наоборот, уходила. Если бы она пересеклась с кем-то из папиных родственников, наверное, они бы испепелили её на месте.

Папа ушёл только в день съемок своей передачи про танцы. Они едва разговаривали с мамой, но, тем не менее, для неё было место в зрительном зале. На папе был жюстокор – длинный темно-синий пиджак с серебристой узорной каймой. Это слово снова вошло в обиход недавно, когда королева занялась модой, и уже перестало казаться смешным. Внешний вид парней, которые надевали подобную одежду, до сих пор был поводом для иронии, но к папе не смог бы придраться даже самый заядлый критик. Вычурная одежда на нём смотрелась изысканно.

Мама же, привыкшая ходить джинсах и подростковых футболках, надела длинное платье с ажурными надутыми рукавами, которое, наверное, было мечтой каждой женщины за сорок, впервые приехавшей в столицу и собравшейся в театр. Я не знала, откуда она его взяла. Платье было ей не по размеру, только мамины острые плечи выдавали, что под ним есть её тощее тело. Волосы она собрала в аккуратный пучок. Когда я присмотрелась, то увидела, что его форму поддерживает множество заколок, выдающих мамино неумение делать причёски.  Из-за поднятых волос её огромные глаза казались её больше. Мама выглядела невероятно нелепо, очаровательно и грустно. Мне стало жаль, что я не зашла к ней раньше, чтобы помочь ей причесаться и выбрать одежду. Я знала, что в другой ситуации это мог бы сделать и папа. А если бы маме всё же пришлось справляться самой, он непременно должен был сказать, что она выглядит лучше всех. Сейчас же папа держался отстраненно, лишь изредка кидал на маму то ли хмурый, то ли задумчивый взгляд.

Я ожидала, что буду злиться, когда они уйдут, но то, что между ними происходило, так сильно меня расстроило, что я даже решила посмотреть на папу по телевизору. Я привыкла видеть его там, а вот ему, наверное, будет странно смотреть на меня по ту строну экрана во время вампирской игры.

Сегодня вечером я осталась на удивление одинокой и даже была этому рада. В конце концов, я имела право уделять немного времени не только родственникам или научной работе, но и персонально себе в свои последние дни. Изначально я хотела позвать Одри, но теперь я никого не собиралась принуждать к встречам, а лишь соглашалась, если звали меня. Ведь я понимала, что мне никто не откажет, а я не хотела чувствовать, будто я заставляю кого-то видеть меня.

Перед тем, как устроиться у телевизора, я сходила в магазин и купила себе самое вкусное большое ванильное мороженое, политое малиновым и шоколадным сиропом. Я принесла пушистый плед, сделала ягодный чай, надела самую просторную ночную рубашку и даже заулыбалась от того, как всё может быть хорошо.

Шоу оказалось приятным, ведущий не слишком навязчивым в своих шутках и вопросах. Папа сидел в одном ряду с другими участниками, но, судя по тому, как часто его лицо выхватывала камера, он был главной изюминкой программы. Обычно в подобных передачах не участвовали настолько популярные люди, как он. Папа и не стеснялся это показывать. Его выступление было прибережено на конец, и почти все время он просидел с выражением нескрываемой скуки на лице и едва уловимой долей пренебрежения. Но чем ближе становилось его выступление, тем заметнее он начинал нервничать. Камера выхватила, как он стучит пальцами по обшивке своего кресла, ритмично, словно в голове у него играла какая-то веселая песенка. Даже папины нервные движения не выглядели жалкими, как у остальных людей, он умел делать красиво практически все. Камеры показывали, как он опирается подбородком то на одну руку, то на другую, несколько раз поправляет воротник. Только его лицо по-прежнему не выдавало его беспокойства. Мне показалось очень милым, что папа, проработав столько лет в театре, снявшись во множестве фильмов, может нервничать перед танцами во второсортной передаче.

Когда настала очередь папы и его напарницы, известной на всю страну бывшей балерины, к ним подошёл телеведущий. Перед выступлением он перекидывался парой реплик, произнесенных с шутливой интонацией, с конкурсантами. Папина балерина начала с чувством рассказывать, как у них весело проходили тренировки. Мне нравилось на неё смотреть, я восхищалась её танцами ещё в школе и мечтала быть, как она. Она лгала, я знала, что он не был на тренировках, и, видимо, отрепетировал всё сразу, когда ездил записываться на шоу. На лице папы появилось раздражение, которое он перестал скрывать, и мне даже стало жаль мою звезду детства.

– Кит, приоткрой же завесу, какую тематику вы выбрали для танца? Чему он посвящен?

– Моей дочери.

Эта милая фраза испугала не только меня. Балерина занервничала, заулыбалась в камеру слишком солнечно, ведущий растерянно протянул невнятную смесь гласных. Наверное, и он, и балерина знали про судьбу, которая ожидала дочь Кита Мура. Ведущий, наконец, собрался и сказал всё таким же шутливым тоном:

– Должно быть, это будет нечто волшебное! Что же, давайте пригласим наших последних участников показать нам, как нужно танцевать.

Папа протянул руку, и балерина торопливо коснулась её ладонью, но папа не хотел выходить танцевать. Он взял у ведущего микрофон.

– Моей единственной дочери Эми всего двадцать три года. Она заканчивает последний курс института, изучая вещи, которые мне никогда не понять. Кажется, это называется молекулярная генетика. Она гораздо лучше меня, умнее, собраннее, добрее, правильнее, у неё всегда всё получается, потому что она способна преодолеть любые преграды. Я даже не могу поверить иногда, что она именно моя дочь. По несчастливой случайности она не получила свои десять голосов. И теперь моя Эми должна участвовать в игре, где будет пытаться бороться за свою жизнь. Я бы хотел обратиться к нашему справедливому королю Габриэлю и просить его отправить на игру меня вместо Эми. Она слишком хорошая девочка, она не должна участвовать в подобном. А я принесу большие рейтинги к вашему телешоу.

Эфир резко прервался, и началась реклама. Вместо своего папы я увидела чужого и ненастоящего папу с детьми и их мамой, которая заболела. Они принесли ей капли для носа, и всё вмиг прошло. Вот бы и с моей мамой так случилось. Только когда женщина в рекламе сменилась, и вместо носового платка в руках у другой актрисы был нежнейших творожок, я осознала, что только что произошло. Я не могла припомнить подобного случая, но совершенно точно была уверена, что теперь папу ожидает страшнейшее наказание. Никто не осмеливался говорить про исход Дня Любви в прямом эфире. Даже в интернете стоял шум только перед голосованием, но после объявления результатов все замолкали. Как будто бы вся страна единогласно скорбела. Конечно, это было не так, люди боялись об этом говорить, или кто-то не пропускал их мнение. Папа не только нарушил строжайшее табу, но и обратился лично к королю.

Рекламные ролики сменялись один за одним, в какой-то момент я поняла, что они повторяются по кругу. Капли для носа, творожки, зубная паста, равиоли, шоколадки, фильм, который уже в кино, тампоны, детское питание, широкоформатный телевизор и снова капли для носа. Вот она формула счастливой жизни. Я была уверена, что несмотря на происходящее на экране, вся страна сейчас у телевизоров.

Наконец, когда очередной ненастоящий счастливый папа уже успел опять сказать, что равиоли – это его любимое лакомство, но ещё не поцеловал свою жену, включился эфир. На экране появился король Габриэль. Было темно, и он выглядел совсем человечным. Его взгляд был взволнованным и грустным, что-то во мне надломилось и бесшумно скатилось вниз. Ещё говорят: душа ушла в пятки. Я представила, что он так расстроен, потому что ему пришлось убить папу за его слова.

– Какая жалость, что иногда мы не понимаем друг друга. Я не смотрел эту занятную передачу про танцы, но когда мне доложили о случае в эфире, я был обескуражен! Почему этому молодому человеку не дали закончить свою мысль? Зачем так жестоко оборвали на полуслове? Неужели люди думают, что я желаю кому-то зла?

Король выглядел, как карикатура на человеческое расстройство. В нём не было притворства, но его вычурные движения и прыгающие интонации делали его смешным и пугающим одновременно. На несколько секунд показали моего папу. Он все так же стоял на площадке для танцев, только рядом с ним уже не было ни балерины, ни ведущего. Я не успела рассмотреть его как следует, так как на экран снова вернули короля.

– И все же, организационные моменты сейчас не так важны. Я услышал ваше горе, и мне очень жаль столь юное и талантливое создание, как ваша дочь. Что же за несчастливая случайность привела к тому, что она не получила достаточное количество признаний?

Снова переключили камеру на папу. Он закусил губу и нахмурился, будто бы сейчас ему будут вправлять суставы без анестезии, и он пытается изобразить, что не боится боли. Папа молчал, пауза затянулась даже слишком надолго для такого волнительного момента. Тогда из зала раздался мамин голос. Все сидели тихо-тихо, поэтому она была услышана в полной мере.

– Скажи ему правду!

Совсем ненадолго показали маму, она стояла около своего кресла, схватившись за спинку, будто бы наблюдала волнительный момент в футбольном матче. Даже папа не смог заставить себя соврать королю.

– Моя жена тяжело больна, и она забыла проголосовать.

Лицо короля Габриэля вдруг стало совершенно отсутствующим, взгляд рассредоточенным, будто бы он смотрел на какой-то невидимый предмет, поднесенный прямо к его носу.

– И жена очаровательная.

Потом он снова посмотрел в камеру, и мимика его ожила. Он едва заметно улыбнулся.

– Я все придумал. К сожалению, я не могу изменить правила лишь для вашей дочери, но я ценю ваше рвение, понимаю ваши отцовские чувства. Поэтому я хотя бы чуточку облегчу её жизнь. Вы сможете помочь ей получить победу и будете участвовать в этом шоу вместе с ней! Разве не здорово? Вы проведете больше времени вместе, и я уверен, что вы, как отец, сделаете всё возможное, чтобы помочь вашей дочери показаться в лучшем свете!

– Прошу вас, ведь я могу и один, вместо неё участвовать в этой игре!

– К сожалению, если вы пойдете вместо вашей дочери на игру, она так и не научится завоевывать любовь. А на игре вы сможете показать ей, каково это – быть любимой. Что ж, давайте не будем лишать наших зрителей, которые собрались перед экранами телевизоров и в этом зале, удовольствия от просмотра танцев. Я объявляю следующий номер.

Король исчез, а на съемочной площадке все засуетились. Папу больше не показывали, и, наверное, он ушел, потому что на танцпол вышла одна балерина.

Мне придется играть в игру на выживание против моего папы.

Под пушистым пледом стало ужасно жарко, я скинула его на пол, и он задел мою кружку с чаем на журнальном столике. Она полетела вниз, раскололась на несколько частей, обнажая шероховатую поверхность своего нутра. Тарелка из-под мороженого полетела следом.

3 глава.

Оставшееся время перед игрой я провела в ожидании чего-то ещё более ужасного. Мама горевала о том, каково ей будет остаться без нас обоих. Папа волновался о том, как вести себя на игре, чтобы помочь мне остаться живой. Я же по большой части ненавидела себя. Если бы я не показывала свое расстройство так сильно, папа не придумал бы эту идею с прямым эфиром.

Иногда я все-таки радовалась жизни, например, я закончила свою научную работу, и её обещали опубликовать. Ещё я поняла, что окружающие меня люди относились ко мне хорошо, когда они приезжали ко мне, я слышала лишь добрые слова. Но периоды хорошего настроения длились недолго. Особенно плохо мне стало, когда я зашла в интернет, чтобы почитать информацию об участниках. Как я и предполагала, все они были молодыми и привлекательными. Информации было не так много. Я ожидала, что больше всего сообщений будет под папиным именем, но оказалось, что самой обсуждаемой была я. Люди устроили целый скандал по переписке. Большинство выказывало сочувствие, как и к другим участникам. Но были те люди, которые говорили, что я участвую в этом конкурсе нечестно, ведь меня уже раскрутили заранее, устроив такой балаган на главном телеканале страны и вызвав всенародную жалость ко мне. Тем более, мой папа будет специально мне помогать. Я не в равных условиях с остальными, и эти люди уже презирали меня за это. Страх ущербности перерастает в ненависть к любым привилегиям.

Бедные злословят о богатых, в школе двоечники колотят отличников, одиноким противны проявления влюбленности у состоявшихся пар. Может быть, я тоже бы негативно относилась к девушке с такой историей как у меня. Папина избалованная принцесса, чьи возможности наверняка преувеличены. Люди сцепились в споре, решая, нахожусь ли я в более выгодном положении, чем другие. Теперь я чайная роза среди мертвых цветов. Я должна буду быть сильнее и радостнее, потому что не такая уж у меня плохая судьба по сравнению с другими.

Только за день до игры я, наконец-то, смогла прекратить думать о смерти и своем положении большую часть времени. Я сосредоточилась на том, как сделать так, чтобы остаться живой. О том, что при этом мне придётся играть против папы, я старалась не думать. Моим идеальным вариантом было – завоевать зрительскую любовь и победить. Но это сложно и, может быть, даже невозможно. Я была уверена, что большинство участников обаятельнее меня. Гораздо худший вариант – понравиться вампиру так сильно, чтобы он обратил меня. Это не означало, что я останусь жива, но, по крайней мере, у меня сохранится способность продолжать мыслить, а это, как было решено ещё давным-давно, и значит существовать. Ещё пару лет назад я бы ответила, что лучше умереть окончательно. Мысль о взаимодействии с вампиром казалась мне жутко неприятной, но раз я вообще задумывалась об этом, значит, не так уж я была против. В конце концов, человек ко всему приспосабливается, даже к необходимости перестать быть человеком. Буду жить долго-долго, пока не пойму смысл своего существования, а после выйду на солнце. Может быть, я вообще не смогу убивать людей и захочу сгореть, так ничего и не поняв.

Я всегда старалась не создавать себе особого образа, потому что боялась быть приписанной к какому-то определенному архетипу, каждый из которых вызывал у меня раздражение, в той или иной степени. Поэтому я казалась немного пресной, будто бы во мне не хватало нескольких деталей. Но чтобы понравиться зрителям, мне было нужно создать какой-то образ. Если они видели меня беззащитной дочкой телезвезды, то такой я и буду. Достраивать, на самом деле, нужно было не так уж и много. Я могла бы сделать упор на мою якобы образованность, но мне казалось, от меня ожидали ни этого. Я прошлась по магазинам и купила себе одежду, в которой я выглядела нежной и трогательной. Вся она была пастельных цветов, преимущественно розовой и белой, как свадебный букет. Многое из купленного соответствовало смягченному, девичьему варианту стиля королевы. Я купила рюкзак с бабочками, а косметичку с цветочками. В неё я положила сладкие клубничные блески для губ, крема и духи. У меня появилось белое постельное белье с кружевами, ручки с пушистыми помпонами, чехол на телефон с милой совой, сиреневый зонт, леденцы в красивых металлических коробках с картинками. Последним моим штрихом была надпись «Генетика», сделанная цветными блестящими ручками на однотонном блоке для записей лекций. На самом деле, все это мне нравилось, но я не любила в этом признаваться даже себе. Такой образ в реальной жизни я бы стала создавать в последнюю очередь. Вот смешно будет Одри, когда она увидит меня.

Утром перед игрой я завила себе волосы и прикрепила заколками искусственные розочки, какие любила королева, только куда нежнее. Моё платье было с узкой талией и слегка пышной короткой юбкой, тоже вполне соответствующее ее стилю. Губы почти не поменяли цвет, зато здорово блестели. Я выглядела, как хорошая кукла. Надеюсь, у зрителей не будут возникать ассоциации с неживым предметом.

Папа же, наоборот, выглядел гораздо проще, чем обычно. Он не брился несколько дней, был одет в непонятно откуда взявшиеся поношенные джинсы и в простую чёрную водолазку. Он хотел разрушить свой красивый образ, тем не менее, сейчас он казался бедным актером или непризнанным художником, что также романтизировало его. Мне не хотелось думать о том, зачем он это делает.

У мамы были заплаканные глаза, и она долго гладила меня по плечу, когда увидела. Она должна была поехать с нами.  Папа перетащил наши вещи в машину, сказал ей садиться, а меня отвёл в сторону.

– Детка, ты же знаешь, что я сделаю всё, чтобы ты победила?

Я кивнула, и мне стало невероятно стыдно.

– Ты тоже должен выжить, папа.

– Разумеется, со мной тоже все будет в порядке.

Он вдруг улыбнулся мне так широко и открыто, как человек, который хотел, чтобы ему поверили. Папа был актёром, поэтому я почти это сделала.

Он снова стал серьёзным.

–Но я хотел поговорить с тобой не об этом. Мало ли что со мной может случиться, может быть, я не окажусь рядом в нужный момент или что-то ещё. Запомни, в крайнем случае ты можешь обратиться к королеве. Я не говорю, что ты можешь ей доверять, но ты можешь просить её о помощи.

–Что? Королеву Элиз?

–Просто имей это ввиду. Ей можно понравиться. Если тебе придётся общаться с ней, напомни ей, кто ты, и постарайся быть обаятельной и услужливой, хорошо?

Когда папа говорил, что ей можно понравиться, его голос понизился, и ему будто стало неловко. Если бы он был моей подружкой, а не папой, то по его интонации я бы подумала, что он намекает на какое-то сексуальное взаимодействие с королевой.  Я была обескуражена такими словами, стояла и хлопала своими длинными от краски ресницами. Я предполагала, что при встрече с королевой лучше попробовать ей понравиться, но я думала, это нужно для того, чтобы она не убила, а не помогла. Может быть, папа просто не хотел пугать меня, поэтому он подал всё в такой форме. Я так и не нашлась, что ответить, поэтому он снова заулыбался, показывая, что его серьезный разговор закончен.

–Ладно, нам нужно ехать. Пойдем.

Мы сели в машину, как-то торопливо застегнули ремни, будто опаздывали, и медленно двинулись. Игра будет проходить в пригороде столицы, недалеко от одного из королевских дворцов. К моей радости мы снова проезжали через наш старый район мимо моего любимого завода. Я опять хотела спросить, над каким же производством возвышаются эти полосатые трубы, но решила, что ещё не время.

Я старалась думать о чём-то хорошем. Например, раз место съемок недалеко от замка, не исключено, что на каком-то из этапов конкурса нас поведут туда. Я ни разу не была внутри, хотя в этом была и моя вина. Всё мое детство замок был закрыт на реконструкцию, вампиры плохо ощущают время и могут не торопиться. Когда его наконец-то открыли, моё желание сходить туда так и не стало целью. Сейчас я представляла, что нас заставят одеть красивые платья и мы будем там танцевать на балу, как настоящие принцессы и принцы. Так ведь могло случиться, это же шоу, где любят красивую одежду, близкие объятия и неумелое творчество.

Мне помогло понять, что мы подъезжаем, вовсе не знание дорог. Около нашего поворота стояла полицейская машина, и по мере приближения к месту было всё больше и больше людей в форме. Увидев их, я ощутила страх, который заставлял дышать часто и тихо. Возможно, это была боязнь полицейских, которая сопутствует развитию каждого подростка, но скорее всего, я яснее ощутила, что вот-вот всё начнется. Зрители уже начинали подтягиваться. Служебные машины стали теряться среди множества другого обычного транспорта, промелькнул белый минивэн с эмблемой не самого популярного канала, и наша машина была атакована очередью вспышек. Чем ближе мы подъезжали, тем больше становилось таких фотографов, создающих аварийные ситуации.

В конце нашего сверкающего пути мы уткнулись в контрольно-пропускной пункт. Маме было нельзя дальше. Папа припарковал машину, и я вышла из неё первой, надеясь, что родители смогут попрощаться. Они действительно не выходили из машины несколько минут, разговаривали о  чём-то. Напоследок мама поцеловала папу в нос, а он её в губы три раза. Вряд ли это означало, что папа её простил, а мама перестала чувствовать себя виноватой, но, по крайней мере, доля нежности у них осталась.

Я обнялась с мамой, надеясь, ещё раз увидеть её. Я понимала, что, если бы не она, нас с папой здесь не было бы, но я перестала винить её или чувствовать виноватой себя. Я подумала о том, что же с мамой будет без нас. Может быть, я переоценивала значение любви и семьи, и ей вовсе не будет хуже.

Нас с папой отвели до гримерной комнаты. Это было удивительно, что нас провожала приятной наружности женщина, а не вели огромные безликие мужчины. Наверное, я еще успею заметить какие-то меры, ограничивающие наше перемещение.

Дальше нас с папой разделили, это было страшно для нас обоих, судя по его взгляду. У меня была личная гримерка, это тоже удивляло. Может быть, они не хотели, чтобы мы много контактировали между собой. Комната была маленькой с темными стенами, почти черными, но все-таки это был оттенок коричневого. В ней стоял лишь такой же темный туалетный столик и стойка на колесиках, на стене висело грязно-розовое зеркало с множеством лампочек, встроенных в раму. Эта комната казалась мрачной и какой-то безнадежной, наверное, если обставить её косметикой и париками, то больше всего она подходила бы актрисе, которая никогда ничего не добьется. Я открыла ящик стола, он оказался переполнен множеством коробочек и баночек со всевозможной косметикой.

Вскоре ко мне зашла улыбчивая девушка с коротко стриженными волосами и пирсингом бровей и предложила мне помощь. Увидев, что я уже накрашена и причесана, он лишь поправила мне макияж и ушла. Меня расстроило то, что я потратила целый час своего свободного времени дома, чтобы привести себя в желанный вид, когда я могла заняться этим здесь. Теперь у меня осталось ещё время, и я совершенно не знала, на что его потратить. А ведь это для меня теперь такой ценный ресурс. Мне было неловко выходить из гримерки в незнакомом месте без чьего-то приглашения, но вряд ли это я должна смущаться в такой ситуации.